Романс об испанской жандармерии

Их кони черным-черны,

и черен их шаг печатный.

На крыльях плащей чернильных

блестят восковые пятна.

Надежен свинцовый череп —

заплакать жандарм не может;

идут, затянув ремнями

сердца из лаковой кожи.

Полуночны и горбаты,

несут они за плечами

песчаные смерчи страха,

клейкую тьму молчанья.

От них никуда не деться —

мчат, затая в глубинах

тусклые зодиаки

призрачных карабинов.

О звонкий цыганский город!

Ты флагами весь увешан.

Желтеют луна и тыква,

играет настой черешен.

И кто увидал однажды —

забудет тебя едва ли,

город имбирных башен,

мускуса и печали!

Ночи, колдующей ночи

синие сумерки пали.

В маленьких кузнях цыгане

солнца и стрелы ковали.

Плакал у каждой двери

израненный конь буланый.

В Хересе-де-ла-Фронтера

петух запевал стеклянный.

А ветер, горячий и голый,

крался, таясь у обочин,

в сумрак, серебряный сумрак

ночи, колдующей ночи.

Иосиф и божья матерь

к цыганам спешат в печали —

они свои кастаньеты

на полпути потеряли.

Мария в бусах миндальных,

как дочь алькальда, нарядна;

плывет воскресное платье,

блестя фольгой шоколадной.

Иосиф машет рукою,

откинув плащ златотканый,

а следом — Педро Домек

и три восточных султана.

На кровле грезящий месяц

дремотным аистом замер.

Взлетели огни и флаги

над сонными флюгерами.

В глубинах зеркал старинных

рыдают плясуньи-тени.

В Хересе-де-ла-Фронтера —

полуночь, роса и пенье.

О звонкий цыганский город!

Ты флагами весь украшен…

Гаси зеленые окна -

все ближе черные стражи!

Забыть ли тебя, мой город!

В тоске о морской прохладе

ты спишь, разметав по камню

не знавшие гребня пряди…

Они въезжают попарно -

а город поет и пляшет.

Бессмертников мертвый шорох

врывается в патронташи.

Они въезжают попарно,

спеша, как черные вести.

И связками шпор звенящих

мерещатся им созвездья.

А город, чужой тревогам,

тасует двери предместий…

Верхами сорок жандармов

въезжают в говор и песни.

Часы застыли на башне

под зорким оком жандармским.

Столетний коньяк в бутылках

прикинулся льдом январским.

Застигнутый криком флюгер

забился, слетая с петель.

Зарубленный свистом сабель,

упал под копыта ветер.

Снуют старухи цыганки

в ущельях мрака и света,

мелькают сонные пряди,

мерцают медью монеты.

А крылья плащей зловещих

вдогонку летят тенями,

и ножницы черных вихрей

смыкаются за конями…

У белых врат вифлеемских

смешались люди и кони.

Над мертвой простер Иосиф

израненные ладони.

А ночь полна карабинов,

и воздух рвется струною.

Детей пречистая дева

врачует звездной слюною.

И снова скачут жандармы,

кострами ночь засевая,

и бьется в пламени сказка,

прекрасная и нагая.

У юной Росы Камборьо

клинком отрублены груди,

они на отчем пороге

стоят на бронзовом блюде.

Жандармы плясуний ловят,

их за волосы хватая, —

и розы пороховые

на улицах расцветают…

Когда же пластами пашни

легла черепица кровель,

заря, склонясь, осенила

холодный каменный профиль…

О мой цыганский город!

Прочь жандармерия скачет

черным туннелем молчанья,

а ты — пожаром охвачен.

Забыть ли тебя, мой город!

В глазах у меня отныне

пусть ищут твой дальний отблеск

Игру луны и пустыни.

Впрочем, это уже другой век и другая страна… Однако и в XX веке эти стихи стоили их автору жизни.); к седлу привязаны аксессуары — метла и черная песья (отрубленная) голова… это были уже не просто вещи, а символы опричного долга: выслеживать, вынюхивать, выметать измену и грызть злодеев крамольников.

Черною тучею, кромешною тьмою надвигалась опричнина на московское царство. Народ млел от страха, но острил, каламбурил по поводу тогдашней госбезопасности (Тут я вспоминал маму и анекдот про социализм в одной отдельно взятой стране. Забыв, потом повторил, сейчас решил, что здесь уберу, прочтете там…), называя опричников «кромешниками», «играя синонимами опричь и кроме». (А как только не переиначивают в наши дни все относящееся к властям. Чекисты — «гэбня», милиция — «менталитет», правительственный лимузин — «членовоз», дубинка — «демократизатор». Ну и наши властные «дерьмократы» во главе с «гарантом»… А анекдот про цементовоз! (Это так хохол про милицейскую машину: «Це ментовоз» — «Там же человек!» — «Це мент»…) Кстати, еще «луноход» и «мусоровозка». И чудный всплеск анекдотов про новых русских. И конечно, шедевральное; «Что такое ЦК КПСС?» — «Группа глухих согласных» Тут ловлю себя на том, как охватывает меня парадоксальная ностальгия по совку: сегодня подобная хохма звучит как-то неактуально, да и лежачих, вроде бы, не бьют.) Это я взял у В. О. Ключевского. Но разве расскажешь лучше него? Поэтому послушайте лучше его самого:

«В Александровской слободе поселил опричников, и сам переселился туда. Так возникла среди глухих лесов новая резиденция, опричная столица с дворцом, окруженным рвом и валом, со сторожевыми заставами по дорогам. В этой берлоге царь устроил дикую пародию монастыря, подобрал три сотни самых отъявленных опричников, которые составили братию, сам принял звание игумен, а князя Аф. Вяземского облек в сан кесаря, покрыл этих штатных разбойников монашескими скуфейками, черными рясами, сочинил общежительный устав, сам с царевичами по утрам лазил на колокольню звонить к заутрене, в церкви читал и пел на клиросе и клал такие земные поклоны, что со лба его не сходили кровоподтеки. После обедни за трапезой, когда веселая братия объедалась и опивалась, царь за аналоем читал поучения отцов церкви о посте и воздержании, потом одиноко обедал сам, после обеда любил говорить о законе, дремал или шел в застенок присутствовать при пытке заподозренных.

Страшное «представление» осталось в народной памяти надолго; даже сегодня нам становится не по себе при слове «опричник», при имени «Малюта Скуратов» (Который на самом деле был Григорий Лукьянович Бельский… 16.07.2011.), при кличке «Грозный».

Но это было только начало — с этого «представления» началось в истории нашей государственной жизни то, что можно было бы назвать так: «ТЕАТРАЛИЗОВАННЫЕ ИГРЫ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ». Дикая, непредставимая игра охватила Россию. Игровые структуры внедрялись в жизнь государства так глубоко и так трагически часто, что теперь уж и не различишь: история ли превращалась в театр, театр ли становился историей.

Теперь два потока, два рукава русской игровой театральности (игра народа и игра властителей) омывали нашу жизнь, сходясь, расходясь, но никогда не сливаясь и не смешиваясь. Разделяло их отношение к главному принципу игры, заключающемуся в добровольности участия (мы играем). Нарушение главного принципа — насильственное вовлечение в игру (нами играют) — превращает игру в преступление. (Не знаю, скорее всего, это не мое изобретение, но я давно уже заметил, что работа режиссера, по крайней мере в части анализа, сродни работе детектива: имея только произносимые персонажами слова да скудные (и не всегда убедительные для своевольного постановщика) ремарки, режиссер восстанавливает в максимально возможной полноте картину… чуть не сказал «преступления».) Народ не принимал ни игры царей, ни игры скоморохов, примазавшихся к царям-боярам и пользовавшихся господской властью для навязывания зрителям своего искусства. (А что касается «художников», примазавшихся… тот факт, что конъюнктурность произведения обратно пропорциональна его художественной ценности, давно уже стал очевидностью. Только наоборот – художественная ценность произведения зависит от наличия в нем конъюнктуры. 16.07.2011.) У народа была своя игра, в которой затаенно и сокровенно хранил и сберегал он свою интраисторию. (А что это? «Интра- (intra-) — приставка, обозначающая расположение внутри, в чем-либо». Внутриистория?.. Это по-научному, не так просто понять, короче, это Унамуно. 04.04.2011.) Внешняя, «сильная», то есть насильственная игра властителей больно и зло касалась порою отдельных людей, ломала их судьбы, но не затрагивала души народа на протяжении многих веков вплоть до самого последнего времени.

После смерти венценосного игреца Васильева Иванца, вместе с наступлением смутного времени поднялась новая волна государственного гаерства — возник «театр самозванцев». Какие только актерствующие проходимцы не навязывались к нам в цари: рыжий авантюрист Отрепьев (В последнее время все чаще высказывается предположение, что Лжедмитрий I был не самозванцем, а попросту действительно спасенным царским сыном, причем существуют достаточно серьезные аргументы в пользу такого утверждения. В том числе и то, что Дмитрий и Отрепьев — два совершенно разных человека (например, такое мнение высказывал Костомаров). И даже в литературе отражены обе точки зрения: «Борис Годунов» Пушкина и «Царь Борис» А. К. Толстого. И еще. Как правитель Лжедимитрий, по современным ему отзывам, отличался недюжинной энергией, большими способностями, широкими реформаторскими замыслами и крайне высоким понятием о своей власти (Брокгауз и Ефрон). Что касается того, что он, мол, сделал царевну Ксению своей наложницей, возможно, это еще одна из возведенных на него напраслин. Ну и не самое это худшее — сделать женщину своей наложницей, эпоха была та еще. А если для сравнения вспомнить Нанкинское побоище 1937—38 года (XX век!)… Слабонервным предлагается следующий текст пропустить: Убийства совершались с особенной жестокостью. Огнестрельное оружие, бывшее на вооружении японских солдат не применялось. Тысячи жертв закалывали штыками, отрезали головы, людей сжигали, закапывали живьем, у женщин вспарывли животы и выворачивали внутренности наружу, убивали маленьких детей. Насиловали, а потом зверски убивали не только взрослых женщин, но и маленьких девочек, старух». А может, он понравился девушке, может, именно она совратила его, за что и поплатилась монашеством. Поскольку практически все современники сходятся на том, что он был действительно влюблен в Марину Мнишек, и это в пушкинской трагедии Неверное определение жанра! Народная драма! отражено (как, впрочем, и все прочее) довольно объективно (если вообще можно говорить об объективности художественного произведения).), мастер сценической интриги Шуйский. Тушинский вор и даже некий Сидорка из Пскова. Театральная природа самозванства отмечалась не раз и не два. В. О. Ключевский писал: «…для нас важна не личность самозванца, а его личина, роль, им сыгранная». Еще важнее свидетельство современника событий, доказывающее, что это не последующая, задним числом введенная метафора: после расправы над Лжедмитрием I труп его положен был на стол посреди площади, «а один из бояр бросил ему на живот маску, на грудь волынку, а в рот сунул дудку и притом сказал: «Долго мы тешили тебя… теперь сам нас позабавь». Жуткий лик загробного фиглярства! Но как похожа эта боярская игра на «покойничьи игры» простонародья: «…ребята уговаривают самого простоватого парня или мужика быть покойником, потом наряжают его во все белое, натирают овсяной мукой лицо, вставляют в рот длинные зубы из брюквы, чтоб страшнее казался, и кладут на скамейку или в гроб (Во! А говорят, на себе не показывают. Не такими уж суеверными подчас бывали наши предки.), предварительно привязав накрепко веревками, чтобы в случае чего не упал или не убежал. Покойника вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идет поп в рогожной рясе, в камилавке из синей сахарной бумаги с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором дымятся горячие уголья, мох и сухой куриный помет. Рядом с попом выступает дьячок в кафтане, с косицей назади, потом плакальщица в темном сарафане и платочке и наконец толпа провожающих покойника родственников, между которыми обязательно имеется мужчина в женском платье, с корзиной шанег или опекишей (Опекиш (арх.) — всякое печенье, хлебенное То есть, попросту, выпечка. 17.07.2011; (влад. произн. опякишь) — хлебец, лепешка из поскребков Это же колобок! 04.04.2011 (Даль).) для поминовения усопшего. Гроб с покойником ставят среди избы, и начинается отпевание, состоящее из самой отборной, что называется «острожной» брани, которая прерывается только всхлипыванием плакальщицы да кождением (Видимо, опечатка: каждение, окуривание с помощью кадила. По крайней мере в Сетке такой формы, как у Михалыча, я не нашел.) попа.

По окончании отпевания девок заставляют прощаться с покойником и насильно принуждают их целовать его в открытый рот, набитый брюквенными зубами… (Вот тебе и «добровольное участие в игре»! И народ насилует своей игрой. И неведомо, что мерзче: гнет власть предержащих или — пусть и порожденный им — революционный кошмар. Один из вечных (извечных; увечных, предвечных) вопросов, которые, видимо, не предполагают когда-либо хоть какого-то ответа. Нет, Львович, ты совсем уже от действительности оторвался. Разве то, что девок заставляют что-то делать, означало нарушение принципа добровольности? Кто их, девок, когда о чем спрашивал? Весь этот феминизм в России только-только реально начинает свою цокающую поступь. И толчок этому дала лишь советская власть, в массовом порядке «добровольно» обеспечив женщин правом на труд. 17.07.2011.) Кончается игра тем, что часть парней уносят покойника хоронить, а другая часть остается в избе и устраивает поминки, состоящие в том, что мужчина, наряженный девкой, оделяет девиц из своей корзины шаньгами — кусками мерзлого конского помета». И опять при внешнем сходстве — внутреннее различие, причем разительное: народная игра груба, но весела и оптимистична, в ней сама жизнь смеется над смертью; боярская игра тоже груба, но юмор ее мрачен до предела — тут смерть насмехается над бренностью жизни. Народ все время противопоставлял свою игру игре царя и бояр. Вспомним хотя бы громкий политический процесс 1666 года. Обвинялись тверские крестьяне, избравшие себе царя и ходившие по деревне под его руководством с тряпочными и рогожными знаменами, с лукошками и решетами вместо барабанов, с палками вместо ружей. (А у меня мушкетеры азартно фехтовали лыжными палками. И это было гораздо лучше настоящих рапир: и мушкетеры были шестиклассниками, а значит и шпаги должны быть игрушечными! А еще один — жутковатый (да что там! жуткий!) — вариант этой темы гениально предложил Лукьяненко в «Рыцарях сорока островов».)

После опричнины и смуты царь Алексей Михайлович Романов отнесся к театру осторожно — в узком семейном кругу, на заграничный лад, без публичности он устроил несколько спектаклей для своей молодой второй жены, чтобы развлечь царицу в ее интересном положении. (Ну и удружил нам Тишайший. Современная наука утверждает, что плод уже во чреве матери воспринимает внешнюю среду. Вот и развился еще тот игрец! Сюжет-то книги Эстер помните? С виселицами по стране до самых до окраин… 04.04.2011.) Вызвал двух кукуйских немцев и предложил им инсценировать историю Эсфири. И этот немецкий опыт почему-то принято считать началом русского театра! Куда делись предыдущие пять веков существования скоморошьего искусства? Их как бы и не было. Отброшены богатейшие, более даже богатые, чем в Европе, исконно русские игровые традиции.

Так возникло «третье течение»: к народному и дворцовому игровым театрам прибавился еще один — придворный. Западный, по преимуществу имитаторский. (Однако в высших своих проявлениях откровенная имитация дала великие произведения: Грибоедов, Сухово-Кобылин.) Заезжий гость осмотрелся, освоился и стал бесцеремонно теснить аборигенов. От него и пошла традиция пунктуального копирования жизни (мимезис (Подражание. Кстати, правильно: «мимесис».) и прочие подобные вещи).

Но русская игровая сила не сдавалась.

Пикантной подробностью события было присутствие на немецких спектаклях самого Петра Великого, мастера игры в глобальном масштабе. Он присутствовал там во чреве матери (Вот-вот! А я вновь залез поперед батьки, блин!) — ведь царица Наталья пересмотрела почти все спектакли из-за занавески и решетчатой загородочки.

Общеизвестно, какое сильное влияние оказывают на человека впечатления и воспоминания детства. Душа ребенка со всех сторон открыта, ребенок еще не научился закрываться и защищаться, и поэтому внешние воздействия проникают в него так глубоко, что потом люди не в состоянии от них избавиться всю свою жизнь тем сильнее можно предположить воздействие эмоциональной среды на только еще возникающего, в буквальном смысле формирующегося человечка. (Ну, моя дочь Машка, когда еще носила Дарию, постоянно включала музыку. Современные мамаши, конечно, современнее нас и наших подруг. Машка постоянно лазит в Интернет и имеет всю нужную ей информацию по режиму что матери, что ребенка, собирается кормить грудью до посинения До 3,5 лет, между прочим, сисю давала. 04.04.2011, изучает самые современные методики и теории. А у нас что было? Доктор Спок. И еще раз доктор Спок. И все. А с другой стороны, Дашенька уже самостоятельно справляет большую нужду на корточках, а Машка ее не приучает к горшку, где-то вычитала, что, мол, только с полутора лет. Это, по-моему, дурь. И одна знакомая бабушка по этому поводу сказала, что в результате следования подобным инструкциям ее внучку уже в трехлетнем возрасте пришлось водить к психологу, затем по совету последнего специально вместе с ребенком идти выбирать горшок: именно тот, который понравится девочке и т.д.)

Петр Романов рождался под знаком театра и игры.

Под знаком театра и игры он прожил и всю свою жизнь.

Начал с игры в солдатики. Сперва это были солдатики игрушечные. Попозже царственное его положение позволило подростку поиграть и живыми солдатиками, набранными из ровесников будущего государя: из подмосковных холопьев, из российских дворянских и даже боярских детей. Из них были сверстаны два полка: — Семеновский и Преображенский. Петрушкины полки, хотя и были потешные, дрались между собой не на шутку: калечили и увечили друг дружку в пылу сражений. (Там, вроде, даже и жмуры были. Впрочем, жизнь человеческая тогда ценилась еще меньше, чем сегодня. А что сегодня-то?.. Так, на уровне деклараций… 04.04.2011.) А юный царевич овладевал военным искусством и радовался.

С юностью пришла и другая игра — любовная: вечерние походы на Кукуйскую слободу, штурм Анхен Монс (Кстати, так и не понял, почему у Андрея Вознесенского в «Лобной балладе» описана казнь Анны Монс: Их величеством поразвлечься/прет народ от Коломн и Клязьм./"Их любовница —/контрразведчица/англо-шведско-немецко-греческая..."/Казнь!/Царь страшон: точно кляча, тощий,/почерневший, как антрацит./По лицу проносятся очи,/как буксующий мотоцикл./И когда голова с топорика/подкатилась к носкам ботфорт,/он берет ее/над толпою,/точно репу с красной ботвой!/Пальцы в щеки впились, как клещи,/переносицею хрустя,/кровь из горла на брюки хлещет./Он целует ее в уста./Только Красная площадь ахнет,/тихим стоном оглушена:/"А-а-анхен!.."/Отвечает ему она […] Царь застыл — смурной, малохольный,/царь взглянул с такой меланхолией,/что присел заграничный гость,/будто вбитый по шляпку гвоздь»? Отношения с государем действительно у Анны Ивановны себя исчерпали в какой-то момент, причем причины этого взаимного охлаждения до конца не ясны, и два года она была под домашним арестом, но затем арест был отменен, она даже вышла замуж, родила двоих детей, овдовела и уже собиралась выйти замуж вторично, но не успела, поскольку умерла, но своей смертью. Наш современник совершенно не стыдится собственной безграмотности. Расторгуев, например, возложил на Екатерину Великую вину за поступок ее внука, как будто у государыни императрицы своих грехов было мало. 17.07.2011.), танцы до упаду, выпивки до блевотины и «цузаммен вейнен» с лучшим другом Лефортом, венериным учителем.

Но жившему в Петре театру было этого мало — начались непристойные игры на всю Москву: «возникла коллегия пьянства, или «сумасброднейший, всешутейний и всепьянейший собор». Он состоял под председательством набольшего шута, носившего титул князя-папы, или всешумнейшего и всешутейшего партиарха московского, кукуйского и всея Яузы. При нем был конклав двенадцати кардиналов, отъявленных пьяниц и обжор с огромным штатом таких же епископов, архимандритов и других духовных чинов, носивших прозвища, которые никогда, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати… У собора, цель которого была славить Бахуса питием непомерным, был свой порядок пьянодействия, «служения Бахусу и честнаго обхождения с крепкими напитками», свои облачения, молитвословия и песнопения, были даже всешутейшие матери-архиерейши и игуменьи… одним словом, это была неприличнейшая пародия церковной иерархии и церковного богослужения» (В. О. Ключевский). Как тут не вспомнить «Службу кабаку».

Став царем, Петр расширил круг своих развлечений. Все больше и больше людей вовлекались в игру. Странные шутовские поезда из многих саней, набитых ряжеными и пьяными людьми носились по зимней России и в окрестностях престольной с криками и гиканьем. В праздники оравою бедокурили, а в великий пост оравою же каялись, и что было мерзостнее — хулиганство или раскаянье — народ перестал понимать. Заговорили о царе-антихристе, пошел глухой ропот недовольства. (Кстати, именно подобный образ Петра и петровства превосходно дали Митта и Петренко в «Арапе». Насколько весело было кому-либо кроме Великого, не берусь судить. Лично мне кажется, что мерзкого, дурного и самодурного там было преимущественно, что же до прикольности и веселья… не знаю. Вспоминаются те же «Епифанские шлюзы», кстати. Сомневаюсь я и в том, был ли прогресс. И в антихристианстве или христианстве монарха. Самодурство просматривается, это да. Что же касается церкви, так Петр практически подчинил ее лично себе. Впрочем, этот процесс начался еще с установления автокефалии, что было сделано явно с подачи великого князя, не желавшего считаться с Константинополем.. 17.07.2011.)

После показательно-кровавого спектакля стрелецкой казни Петр понял, что пора детских преображенских игрушек и юношеских игрищ кокуйского (Наверное, все же кукуйского, ранее было правильно. Кукуй, иноземная слобода XVII — нач. XVIII в. в Москве, на правом берегу р. Яуза (район современных Бауманских улиц).) пошиба для него закончилась. Теперь перед ним маячила большая и всеевропейская эффектная роль — преобразователя России.

Будучи от природы человеком неглупым, основатель империи прекрасно понимал, что переделать целый народ, и низы, и верхушку, на протяжении одного царствования никак не возможно. Переделать нельзя, а переодеть — можно. И началась всероссийская «перекостюмировка». (И все же настоящего мужчину узнаешь, даже когда он голый» (С. Е. Лец).)

На городских площадях под барабанный бой бирючи выкрикивали царские указы о новой одежде, у городских ворот и застав останавливали людей специальные патрули, наблюдавшие за всеобщим переодеванием. Посыпались штрафы и наказания. Царь собственноручно стриг боярские бороды и резал длинные полы однорядок и ферязей. Усатых и бородатых дворян, попадавшихся царю на глаза, нещадно били батюгами (Наверное, все же, бат О гами.), а купцов, торговавших русским платьем, брали в кнуты и слали на каторгу. (Спустя века хватали и стригли длинноволосых – а это, оказывается, пошло от Петра Алексеича!.. И вот, мы их вовсю защищаем, хулим милицейский комсомол за насильственный постриг и прочий беспредел. А бояре, между прочим, отстаивали традицию, а не бросали вызов устоям. Такой вот парадокс, такая вот инверсия. 17.07.2011.) Стон и кряхтенье стояли в теремах и вотчинах. (И за что, интересно, наши серьмяжники так почитают этого самодура-западника? А важно не содержание, важно, у кого власть в руках, с одной стороны, а кто на пути этой власти мешается или ее как-либо игнорирует. Парадокс – но власть не устраивают и эти. Все должны идти в русле, прочее подлежит уничтожению: не только препятствующее, но и хоть на йоту отклоняющееся от этого русла. Причем последнее самое опасное: на врага-то можно направить энергию масс, а вот уклонисты дают пример. 17.07.2011.)

Но среди боярской оппозиции тоже были люди неглупые от природы. Они поняли, что открытое сопротивление реформе зело опасно, и решили притвориться до поры до времени ее сторонниками: скрипя зубами, напяливали на себя саксонские кудрявые парики и камзолы, щеголяли в цветных дурацких чулках и куцых штанишках, втискивали жен и дочек в декольтированные роброны, сидевшие на них, как на корове седло, танцевали на ассамблеях, лопотали немецкие гутентачи (Все же, гутентаги. Извините, Михалыч, все же немецкий — единственный язык, который я, пусть не безукоризненно, но изучал в академических условиях. Невольный каламбур прошу простить. 17.07.2011 Впрочем, скорее всего, это просто очепятка. Кстати, метод гостиничных краж, изобретенный Сонькой Золотая ручка, остался известен под кодовым названием «гутен морген».) и ауфвидерзеены, изгибаясь в трудновыполнимых чужеземных поклонах. Придя же домой, долго отплевывались и открещивались. Двойное взаимное притворство было утомительно, но иного выхода не было. (Здесь – истоки оруэлловского двоемыслия.)

Игра веселого царского насилия и игра хмурого боярского притворства стояли друг против друга, раскланиваясь и скаля зубы.

Не все петровские игры были шутейны и безопасны для играющих, особенно когда они организовывались по всей стране: примером может быть фискальство, введенное Петром указом от 5 марта 1711 года — отзвук опричнины, та же игра царя. (Я где-то читал, что наиболее расцвело фискальство не при Петре, даже не при Иване или ком-либо из Николаев, не при Иосифе даже, а —при Борисе: доносительство было введено систематически и тотально — как официальная государственная политика.) Но если его мальчишеские забавы в Семеновском и Преображенском были не специально нацелены на уничтожение человека, участвующего в игре (раненые и даже убитые (Опять вперед забежал я! 04.04.2011.) на маневрах во время драк двух полков), то тут, в фискальной игре жертвы не были случайными, они были заложены в условиях игры.

А параллельно с большой игрой реформы шли постоянные рецидивы милой игры: царь устраивал стыдобно-развеселые обряды и ритуалы, самолично сочиняя для них сценарии, режиссируя и актерствуя в них на вторых ролях.

Нескончаемой пьяной и шумной чередой тянулись маскарады, похабные славления и свадьбы — от свадьбы шута Тургенева в 1695 году до свадьбы старого князь-папы Бутурлина со старухой, вдовой предыдущего папы Зотова в 1721 году. (А чего стоит прихоть выдать боярскую дочку за негра! Многие сегодня не делают разницы между грузинами и армянами, узбеками и таджиками. То же получилось с литературными Отелло и Ганнибалом. Только если араба почему-то видят негром, то негра – наоборот арапом. В целом же, это — постыдное и непростительное проявление столь типичного для нас и веками не изжитого изоляционизма, который уживается с не менее постыдным и непростительным забвением родства, а именно – собственной истории. Равнодушие к себе — на практике оборачивается ненавистью к окружающим. 17.07.2011 Да и сам арап весьма театрален, вспоминаются мольеровские комедии, арии из «Садко», мелодии из «Волшебной флейты» и т.д. Думается, государя весьма забавляла идея поставить столь нелюбимых им бояр на один уровень с обезьяной (а то и ниже нее), вчера слезшей с дерева. Дальше будет история про Павла, который за проступок поменял местами офицера и солдата — есть что-то общее! Подобно тому как Иванец-игрец ставил вчерашних разбойников с большой дороги — сегодняшних опричников — над ненавистными боярами. Правда, слегка промахнулся Петр Алексеевич: Ибрагимка был не просто негритенок, а представитель абиссинского царского рода, то есть вел свою родословную непосредственно от царицы Савской, а значит — от самого Соломон Давидыча (мир с ними обоими). Так что возникает вопрос: кто это такие какие-то Романовы Да и Рюриковичи тоже! рядом, например, с Пушкиными! Не сам, не сам я придумал этот… силлогизм, вроде… Кстати, насчет Рюриковичей, Львович, ты что-то маху дал: Мой предок Рача мышцой бранной/Святому Рюрику служил… 17.07.2011.)

Противоречие между серьезностью политической работы Петра и развязной варварской веселостью его досугов отражает более глубокий, непримиримый исторический конфликт, беспощадно сформулированный тем же Ключевским: он «хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства — это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века и доселе неразрешенная». (Причем со времен Ключевского столько еще воды утекло, а воз и ныне там! Ну, собственно, эта неразрешимость абсолютна и аксиоматична. И здесь не помогут ни Эйнштейн, ни Гёдель. Выше я об этом и говорил: невозможно совместить непримиримость к отклонению с поощрением самостоятельности. 17.07.2011.)

После смерти Петра (При всей моей нелюбви, даже отвращении к этой личности, не могу не заметить, как ничтожные хулители поспешили тут же надругаться над трупом льва. Я имею в виду распространенную по сю пору сплетню о том, что Петр умер от сифилиса. С удивлением и уважением, я узнал, что истинной причиной столь ранней смерти этого здоровяка было то, что он бросился спасать людей в ледяную воду, что привело к обострению мочекаменной болезни, а в конце концов и к смерти. Эта история лишний раз заставляет с подозрением относиться к случаям, когда кого-либо мажут одной-единственной краской: хошь черной, хошь белой, хошь красной, хошь коричневой. А буквально вчера обнаружил опровержение, мол это легенда, выдумка. — Где правду добыть?!!) в России начал бурно функционировать эротический театр. Коронованные дамы различались мастью (бубновая Екатерина Первая, пиковая Анна, червовая Елизавета и трефовая Екатерина Вторая (Правда ведь, здорово придумано: распасовать четырех русских цариц с помощью орудий игры — карточных картинок. Во II-й части появятся другие четыре дамы – актрисы; но в ненаписанном тексте они только обозначены по масти, рассказ о них не состоялся – так, пара намеков для нашего фантазирования. 04.04.2011 И похоже, и со смыслом, и красиво! Да, я пока в порядке! Ай да Михалыч, «ай да сукин сын!» Но без этой сноски можно было и обойтись: снизился эффект непосредственности, который был, помните, когда Вы мимоходом классный афоризм выдали? Это по поводу интоксикации поколения. А то это типа рассказать анекдот и первым начать над ним смеяться. Причем анекдот, если откровенно, не шибко-то и смешной.), но пьеску разыгрывали примерно одну и ту же — «Похождение (Так и написано.) одинокой женщины на русском престоле». Дамская комедия состояла из четырех (Тоже.) актов.

Акт первый: захват власти путем дворцового переворота — производится с помощью гвардейских офицеров, которые на коленях просят матушку-царицу принять скипетр, и матушка быстро соглашается. Среди бунтовщиков непременно должен быть матушкин любовник (бывший, настоящий или будущий) или группа любовников — в зависимости от любовной мощи претендента.

Акт второй: награждение любовника (путем осыпания его милостями, должностями, дарами и титулами) и прожигание жизни — проводится с помощью русской государственной казны.

Акт третий: демонстрация силы на военном поприще — кампании, походы и просто войны. Если учесть пол властительницы, — это достойная кульминация пьесы.

Акт последний: жатва плодов — климакс и смерть.

Конечно, в приведенном мною планчике есть значительная доля схематизации, но иначе и не может быть — в нем отобраны только те драматургические вехи, которые попадаются в биографиях всех четырех императриц; это, так сказать, обобщение, а в каждом отдельном случае были, естественно, свои «пригорки и ручейки», свои неизбежные отходы от генеральной схемы в зависимости от конкретных обстоятельств игры.

Особенно заметны эти разночтения во втором и третьем актах. Так, например, Анна Иоанновна демонстрировала военную мощь больше на внутреннем фронте — огнем и мечом проходилась по собственной державе, выколачивая из народа многомиллионные недоимки с помощью немецкой своры. Очевидцы и потерпевшие сравнивали это со вторым татарским нашествием. Елизавета же, наоборот, стяжала военную славу в заграничных баталиях: воевала с немцами, побеждая величайшего полководца Фридриха Великого, и даже брала Берлин. Если Екатерина Первая воевала только на маневрах и парадах, то Екатерина Вторая воевала на два фронта — против «маркиза» Пугачева и против турок.

Примерно так же различались императрицы в понимании удовольствий жизни: Анна специализировалась больше по части грубых плотских утех, а Елизавета не пренебрегала эстетическими и даже духовными наслаждениями — едва успевала перебегать из церкви на бал и обратно.; Анна же чаще посещала столовую залу и пытошный кабинет. Наблюдались оттенки и в амурной сфере: полурусская Анна имела одного фаворита — немолодого и некрасивого немца Бирона, а чистокровная немка Екатерина Вторая предпочитала здоровых русских ребят — постатнее, помоложе и побольше количеством. (Когда я поступал в кулек, на экзамене по истории молодящаяся экзаменаторша задала мне дополнительный вопрос (я отвечал про эпоху Екатерины: суворовские походы): как я отношусь к Екатерине. И добавила: я, мол, понимаю, вы наслышаны про ее личную жизнь Как-то так получилось, что именно в этот момент я впервые услыхал, что у нее, оказывается, была какая-то особенная интимная жизнь — до того как-то мимо меня проскакивали эти скабрезности. Да и вообще с историей у нас туго: вон, «Любэ» поют: «Екатерина, ты была неправа», в то время как Аляска была продана, кажется (вот вам — «кажется»!), Александром II. А потом лидера группы делают советником министра культуры. Хочется выматериться, что я сейчас и сделаю: «Скажите, это прачечная? — Хуячечная! Это министерство культуры!..». Впрочем, чуть выше (но здорово позже: буквально сегодня) я об этом уже распинался. 17.07.2011, скажите, как вы относитесь к ней как к правительнице. Молодой и нахальный, я ответил, что к власти вообще отношусь плохо. Она удивилась: «Вы что, анархист». Я никогда на тот момент сам себе такого вопроса не задавал, но — отступать некуда — подумав, ответил утвердительно. «Это что, как Бакунин, что ли?» «Нет, скорее как Кропоткин», — ответил я, хотя ни того, ни другого До сих пор! 08.02.2011 никогда не читал и об их идеях ничего толком не знал помимо ярлыка «анархисты». К моему счастью, на этом допрос окончился, а даме, я, видимо, показался симпатичным, возможно, ей понравилась моя реакция, — короче, я ушел с пятеркой (уже второй, после режиссуры) и — поставленный перед неожиданным фактом, что, скорее всего, в институт я пройду… Что со мною в результате и стряслось, хотя и не без игровых моментов… Снова учиться в институте – ну никак не входило в мои планы, но судьба распорядилась именно так, что я по сей день и расхлебываю.)

Но ни упомянутые конкретные детали, ни индивидуальные отклонения от «магистрального сюжета» не меняли главной формулы игры: жажда власти — жажда любви — невообразимое мотовство. От одной Елизаветы, например, осталось более 15 тысяч платьев и два сундука шелковых чулок.

Жанр театрализованной игры избирался в соответствии с мастью (И первая мысль – не о картах, а о породистых кобылах или иных животинах. 04.04.2011.), простите, с характером каждой из августейших («Скоро осень, за окнами август… — и я знаю, что я тебе нравлюсь» — поется в широко известной песне. Дело в том, что русские царицы, о которых сейчас идет речь, получали в руки единоличную власть, будучи уже не самой первой молодости. Анне было к этому времени 37 лет, Елизавете — 32, Екатерине Второй — 33, а Екатерине Первой — так и вовсе за сорок.) женщин.

В первом случае дана была комическая опера в бивуачно-палаточном варианте. Дорвавшись до власти, героиня ночи напролет проводила в дружеских пирушках, а днем на военных смотрах; сидя в своей палатке, собственноручно разливала вино и угощала гвардейских офицеров. Это было бы самое безобидное и безбедное из дамских правлений, если бы за спиной веселящейся императрицы не шуровали всемогущие и бессовестные временщики, сколачивавшие в мгновение ока миллионные состояния. (Ну, нас подобным не удивить, наши современники уже сколачивают многомилиардные, да еще и в инвалюте.)

Следующим спектаклем была черная готическая мелодрама со всеми принадлежащими ей эффектами: мрачными замками, тайными подземельями, камерами пыток, кровожадными злодеями и их невинными жертвами. Злодеев изображали бироновцы, невинной жертвой сделали Россию.

Это напоминало то, что сегодня, само собой разумеется, на другом техническом и идейном уровне, мы называем фильмами ужасов.

Жестокая и грубая мужеподобная Анна Иоанновна с ее неудовлетворенной запоздалой сексуальностью, искала острых ощущений в мучениях других людей. И теперь уже не за спиной императрицы, а перед ее глазами услужливые немцы бессердечно и методично мордовали российских жителей. А она сидела в окружении излюбленных ею развязных и болтливых шутих — горбуний и карлиц (Менин? Обожаю Веласкеса!) — и получала свое дикое удовлетворение.

При Анне было сослано в Сибирь и исчезло без следа более 20 тысяч человек, что по тогдашнему счету было числом астрономическим. (Вот именно, по тогдашнему. А тут уже и десятки миллионов особо удивлять перестали. Прогресс идет. Причем особо в XX веке. Если в начале века ужасались верденской мясорубкой: примерно по 300000 человек убитыми с каждой стороны, в середине века достаточно спокойно положили под Москвой около миллиона (и столько же ранеными), во второй половине века уже замочили 10000000 кампучийцев, а к концу века и тысячелетия слышышь, как сталинисты возмущаются, что количество репрессированных не 60 миллионов (диссиденты считают это число заниженным), а всего «3778234 обвинительных приговора, в том числе Только! 786098 смертных». (По официальным архивным данным.) Достоевского нет на них, блин!..) В печально знаменитой Тайной канцелярии машина допросов и пыток вертелась круглосуточно, по всем улицами и переулкам шныряли зловещие тени шпионов, штатных и добровольных, ибо донос стал служением государству и хорошо оплачивался, а государственная бдительность превратилась в доблесть.

Так развлекалась Анна. Оттого, что «спектакль» разыгрывался при участии целого народа и на сцене целой огромной страны, грубые увеселения царицы воспринимались как национальное бедствие. (Сейчас, будучи по работе связан именно с эпохой Грозного, я подумал, что причина его государственных неудач России была попросту в том, что Ивану больше было и не надо, его не хватило бы на более обширных просторах «перебирать людишек»: он хотел проконтролировать (и в конце концов, когда до него дойдет очередь – замочить: именно он должен был определять сроки жизни) каждого. Но его лютость была, все же, партиотичнее: в этом проявлялось его уважение к возможной опасности со стороны этих самых людишек. Анна же не усматривала опасности в этих руссише швайн, посему и удалось ей устроить то же самое, нимало не видя опасности в необъятных просторах. У нее была лютость без ненависти, просто равнодушная лютость. 17.07.2011.)

А сладчайшая «Елисавет Петровна», наоборот, отменила смертную казнь. Она была императрица добрая и не хотела, как ее предшественницы, сажать священников на кол. Она желала играть и веселиться. Судьба низкого народа трогала ее не очень уж чтобы очень, больше ее волновали звуки музыки, в первую очередь танцевальной, так как есть свидетельства историков, что лучше нее «никто во всей империи не мог исполнить менуэта и русской пляски». (Совершенно не по теме. Вчера скончался Михаил Ульянов, причем буквально на днях по ящику шел «Председатель». И вот сегодня слышу, что схоронили артиста на Новодевичьем… Значит, все же хоронят. А что ж для Андреева Борис Федоровича не нашлось место? Помните?..)

Поэтому спектакль, разыгранный ею на сцене российской державы, по линии жанра можно определить как «блестящий балетный дивертисмент». Тут она была беспощадной диктаторшей: все вокруг нее должно было танцевать и петь, веселиться и играть (преимущественно в карты и неизменный, незаменимый и непрекращающийся флирт). Она обожала одеваться и переодеваться. «Зная, что к ней особенно идет мужской костюм, она установила при дворе маскарады без масок, куда мужчины обязаны были приезжать в полном женском уборе, в обширных юбках, а дамы в мужском придворном платье». Маскарад и обмен ролями стали эмблемой ее царствования. (Кажется именно при дочери Петра распространеннейшее слово на вторую букву в алфавите обрело непечатный статус. Причем и само слово «непечатный» в соответствующем значении закрепилось тогда же и по тому же поводу. Бдительные цензоры, когда видели это слово напечатанным, усматривали намек на царственную даму. А что же оно означало раньше? Не помню, кажется что-то вроде неправды, кривды, неправильности… грешности. И насколько же оно, видимо, оказалось часто уптребляемым в отношении царицы! Прямо напрашивающимся…)

В белом пудреном паричке с косицей и буклями, в расшитой позументом треуголке, в гвардейском офицерском мундирчике, обтягивающем стройное тело, проносилась она верхом по нищим русским деревням, сгоняя в столицу ленивый дворянский кордебалет изящным кнутиком и не совсем изящным матерком.

Жанр, в котором работала Екатерина II, был фарс. Но не просто фарс, а фарс классицистского большого стиля в духе просвещенного абсолютизма. Что подразумевалось под двумя последними словами в применении к великой государыне — дело (Тут у меня была опечатка: «тело»… Видимо, привет от дядюшки Зигмунда…) темное и неясное: то ли сексуальная просвещенность самой императрицы, то ли ее государственные цели — половое просвещение молодых военных (обер- и унтер-офицеров, тех, конечно, у кого имелись соответственные (Соответствующие. И вообще слова «соответственный» в русском языке, по-моему, и нет вовсе.) данные). (Кстати, о Просвещении. Интересно, имел ли в виду Э.-Э.Шмитт свободу нравов, которой славилась императрица, когда заставил Дени Дидро, героя своего «Распутника» «Вольнодумца»! 04.04.2011, собирать для нее коллекцию картин? Кстати непонятно, зачем создателям популярного фильма с Венсаном Пересом и Фани Ардан было придумывать еще кучу фабульных линий, между собой не особо-то стыкующихся. Обнаружил тут в Инете пересказ слов, сказанных самим Шмиттом в адрес постановщика фильма. Слов весьма нелицеприятных. Так что уж и не знаю, обращаться к нему за разрешением ставить пьесу (я тащусь от «Распутника»!) или попробовать поставить… так, контрафактным макакером. Авось, на любителей мэтр не станет наезжать… А может, ему и понравится… Не получилось пока. Нет исполнителя главной роли. Вернее, есть, но ненадежен, не удается наладить стабильно репетиции. А раз от разу – таким путем эту вещь не реализуешь. 04.04.2011.) Ясно одно: просвещенный абсолютизм Екатерины II имел ярко выраженный сексуальный оттенок. Просвещенность тут была относительной; абсолютной была жажда вульгарных любовных приключений. (Но между прочим, была она и любящей бабушкой, и именно ее воспитанию Россия во многом обязана появлению на престоле царя Александра I. Да, со всеми слабостями. Но и со всеми и плюсами. Которых у большинства его предшественников (я о последователях и не заикаюсь!) нужно выискивать… как у козла молока…)

Эротика екатерининского двора была сугубо театральной и игровой, она выступала не впрямую, не откровенно, а под маской, причем маска обретала особую остроту и пикантность, оттого что совершенно не совпадала с сутью маскируемого, противоречила ему полностью. Маской была высшая благопристойность, помноженная на якобы энциклопедическую образованность. (Так-таки и якобы? Это Вы, Михалыч, увлеклись игровой картинкою. 04.04.2011.) Крепостнический произвол гримировался под гуманный либерализм. Развратные дворцовые зады и задворки имели обязательный благородный классический фасад.

Являясь сама завзятой лицемеркой и актеркой, Екатерина усиленно поощряла и насаждала лицемерие и актерство вокруг себя. Играть при ней заставляли все и вся: людей, животных, недвижимое имущество и даже природу. Кульминацией всероссийской феерии актерства предстают перед нами пресловутые потемкинские деревни, когда по всему пути следования императрицы в Крым за одну ночь воздвигались вдоль шоссе Москва—Симферополь праздничные ландшафты процветания — дворцы, купы деревьев и целые улицы, состоящие из одних фасадов, когда согнанные из окрестных нищих сел крестьяне, срочно переодетые и причесанные, с одной репетиции изображали счастливых пейзан. И все это ярко освещалось иллюминациями и фейерверками, громко озвучивалось торжественной музыкой и пением народа из-под дирижерской палки. (На сегодняшний день считается доказанным, что никаких потемкинских деревень в действительности не существовало: это миф, появившийся с легкой руки саксонского дипломата Гельбига, изложившего его в своей книге-памфлете о Потемкине «Панславин – князь тьмы», то есть это чистейшей воды ложь. Да, наверное, города как-то украшались к приезду государыни, улицы, небось, неметеные подметали… Ну, это и сейчас делают, если кого-то в гости ждут. Вы, если ждете гостей, наверное, убираетесь в квартире хотя бы на малое декольте…)

А великодержавная наша Катюша писала французскому монами (Между прочим, не без удивления узнал, что, хотя подобные варваризмы и не приветствуются с точки зрения стилистической — предпочтительней писать по-французски,— но если уж транслитерация, то пишется именно так, как у Михалыча: слитно в одно слово. Помните, выше у Михалыча было гутен таги: мало, что опечатка, так еще и эта ошибка. Был такой дурацкий анекдот-загадка: двое вышли из леса, она произнесла слово из трех букв, сделав в нем четыре ошибки, после чего двое вновь скрылись в лесу. Впрочем, в данном контексте в сочетании с амикошонством в отношении августейшей такая форма подчеркивает издевку, то есть и стилистически звучит адекватно. Иначе ведь надо было писать «сонами» (или как-то еще, я не силен во французском).) Вольтеру: «У меня в империи нигде ни в чем нет недостатка, нет крестьянина, который не ел бы курицы, когда хотел, везде поют благодарственные молебны, пляшут и веселятся…» Она умела общаться с иностранцами и пудрила им мозги с большим знанием дела. (Ну так она же и сама была иностранка, ей и карты в руки. Кстати, Михалыч, а почему пудрила мозги? Может, это правда, может, при ней крестьяне действительно питались гмошными ножками Буша?..)

Екатерининский жанр дворцового фарса вспухал неприличными гиперболами и кривился гримасами бессмысленной роскоши: 15 тысяч рублей в год тратилось на уголь для щипцов придворного кауфера, 500 рублей платилось за пять огурчиков для любовника, в бесценных анфиладах Зимнего дворца на маскарадах одновременно плясало в дискотечной толчее по восемь с половиной тысяч масок… (Я вот тут подумал. А что, во Франции не устроили такой пир во время чумы, что аж Бастилия не устояла? А итальянские герцоги, они что, не выкидывали бешеные деньги лишь бы повыпендриваться друг перед другом? Зато мы имеем Лувр и парковые шедевры Ленотра, драматургию Мольера и бесценные шедевры итальянских -ченто. Так что, опять-таки, одной краской не стоило бы мазать.)

Сказано не сегодня: все жанры хороши кроме скучного. Чего-чего, а скучать матушки-императрицы своему народу не давали.

Когда неудачливый и незадачливый Катькин сын Павел Петрович, наскучавшись (НаскучА́вшись? Или наску́чИвшись?) в Гатчине при своем мини-дворе, дорвался наконец до императорской короны, он закатил такой грандиозный апофеоз государственной театральной игры, что все обалдели. Ученые историки квалифицировали этот спектакль так: «Ввел в государстве военно-полицейский режим, а в армии — прусские порядки» (Кстати, прусская армия считалась лучшей в мире. Может, правильные порядки? Может, лучше раздолбайства, воровства и дедовщины?), а мне, человеку средней научности в свете нужд игрового контекста более подходящей представляется такая формулировка: «Механический балет Павла I под названием «Артикул».

Несколько лет назад мне попалась на глаза превосходная работа тартуских ученых, где я нашел много подходящих к данному случаю цитат. Разрешите зачитать вам коллаж цитат из этой статьи — обрывки из свидетельств современников.

«Скончалась Екатерина, воцарился Павел, всем показалось, что каждый дом, двор, Петербург перевернулись вверх дном» (Греч). (Николай Иванович Греч (1787—1867) журналист, филолог и педагог, цитируются, видимо, «Воспоминания о моей жизни» (текст имеется в инете). Принадлежал к направлению Булгарина и Сенковского и — так же, как и они, — не пользовался симпатиями литературных кругов. Кстати, нашел, действительно цитируются «Воспоминания», глава третья, опубликованы в популярной электронной библиотеке Машкова.])

«Уже в первый день нового царствования началось грандиозное переодевание империи — был издан ряд полицейских распоряжений, предписывавших всем обывателям носить пудру, косичку или гарбейтель и запрещавших ношение круглых шляп, сапог с отворотами, длинных панталон…» (Саблуков). (Трудно сказать, кто из братьев-генералов цитируется: оба на старости лет увлекались мемуаристикой, причем Николай Александрович свои «Записки» написал на английском языке, а мемуары Александра Александровича, который был сенатором и членом Государственного совета — имеют длинное французское название (на этом же языке и написаны).)

«Но вот пробило, наконец, 10 часов и началась ужасная сутолока. Появились новые лица, новые сановники. Но как они были одеты! Невзирая на всю нашу печаль по императрице, мы едва могли удержаться от смеха: настолько все нами виденное напоминало нам шутовской маскарад…» (он же).

«Переодевшись, все узнавали друг друга. "Добрый день, прекрасная маска"» (Коняев, адъютант Зубова). (Не нашел сведений о таком. Есть современный историк с такой фамилией.)

«Вдруг все почувствовали, что они не маркизы, не Кольберы, а просто балаганные шуты» (Ключевский, позднейший юморист от истории). (Ну почему, Л. Н. Гумилев был позже, остроумнейший автор.)

«Офицер, отдавший шпагу солдату, слуге — разжалован в солдаты, а солдат поставлен на его место…» (А чо? Мне понравилось…) (Саблуков).

«Идя к любовнице, император требовал инкогнито — было приказано полицией не узнавать государя…» (Саблуков).

«Известно расположение имп. Павла к Анне Лопухиной. Каждый день оно сопровождалось какой-нибудь новой сценической обстановкой, можно сказать, каким-нибудь новым маскарадом. Лопухина любила малиновый цвет. И тотчас же малиновый цвет был усвоен императором и всем двором. Все придворные чины являлись одетыми в малиновое…» (Н-ну да, самодурство, конечно. Но сколько романтики, душевного величия, я сказал бы! Красиво, черт возьми! Чем это хуже «миллиона алых роз»?!! Что-то мне этот Павел все больше начинает нравиться! Эх, Паша! Вот более обширная цитата из этих мемуаров: Имя Анны, в котором открыли мистический смысл Божественной милости Болд мой., стало девизом Государя. Он поместил его на знамена своего первого гвардейского полка. Малиновый цвет, любимый Лопухиной, стал излюбленным цветом Государя, а следовательно, и двора. Его носили все кроме лакеев. Государь подарил Лопухиной прекрасный дом на Дворцовой набережной. Он ездил к ней ежедневно два раза в карете, украшенной только Мальтийским крестом и запряженной парой лошадей, в сопровождении лакея, одетого в малиновую ливрею. Он считался в этом экипаже инкогнито Об этом, как мы помним, писал и Саблуков., но в действительности всем было известно, что это едет Государь так же, как если бы он был в своей обыкновенной карете». Кстати, о нравственном облике государя: Одушевленный рыцарскими чувствами к ней, Павел I доходил до готовности не препятствовать её браку с человеком, которого она полюбит. Так, заподозрив нежное чувство с её стороны к Рибопьеру, он хотел устроить её брак с ним; через некоторое время Лопухина сама призналась Павлу I в любви к другу своего детства князю П. Г. Гагарину, находившемуся в Италии в армии Суворова (по свидетельству брата Анны Петровны, она открыла государю свою любовь, чтобы защититься от проявления слишком нежных чувств с его стороны). Павел I вызвал Гагарина из армии в Петербург, осыпал его наградами и устроил его брак с Лопухиной. По выходе замуж она назначена была статс-дамой. Чувства Павла I к княгине Гагариной не изменились и после ее брака, и она сохраняла свое высокое положение вплоть до кончины своего царственного поклонника. Ее именем назывались корабли, оно помещалось на гвардейские знамена! (https://rurik.genealogia.ru/biograf/Gag_AP.htm) Вот так вот! Подумайте, многие ли на способны на такую любовь?) (Головина). (Мемуары графини Головиной, урожденной графини Голицыной [1766—1819 (1821?)]. Головина Варвара Николаевна, — мемуаристка и художница, любимая племянница И. И. Шувалова, фрейлина Екатерины II, близкая подруга императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I.)

«…вблизи императора не трепетали, но становились безудержно веселыми. Никогда столько не смеялись, никогда столько не шутили и никогда еще не приходилось наблюдать, что бы смех и шутка превращались столь быстро в гримасы ужаса…» (Прикольно!) (Головина).

«Тотчас после свершения кровавого дела заговорщики предались бесстыдной, позорной, неприличной радости. Это было какое-то всеобщее опьянение не только в переносном, но и в прямом смысле, ибо дворцовые погреба были опустошены и вино лилось рекой…» (Чарторыйский). (Видимо, это Адам-Юрий (у него папа и брат тоже были не пальцем деланные) — друг юности Александра I, российский дипломат. После участия в Польском восстании 1830 года был вынужден эмигрировать в Париж, был одним из лидеров польской эмиграции; здесь, видимо, и писал свои мемуары. Конечно же, на французском. Но были у нас переведены и изданы, где-то в какой-то библиографии попадались.)

«Александр Павлович, который теперь сам впервые увидел изуродованное лицо своего отца, накрашенное и подмазанное, был поражен и стоял в немом оцепенении…» (Саблуков)

Современные Павлу и последующие мемуаристы единодушно подчеркивали кукольность, марионеточность, вообще игрушечность тогдашних нравов и порядков. И это, вероятно, соответствовало (Наверное, все же, пропущено «бы».) истине, если бы не проговаривались люди то тут, то там о зыбком ужасе их существования, об атмосфере всеобщей подозрительности и страха, о смертельной опасности внезапных карьерных метаморфоз. Не случайно офицеры, заступая на дежурство, брали с собой большие суммы денег, спрятав их за пазухой: дежурство могло с одинаковой вероятностью закончиться и награждением, и немедленной ссылкой. Роль придворного при курносом внуке Петра была рискованной.

На Павловской трагикомической ноте закончился откровенный, демонстративный державный театр. С запада надвигалась на Россию европейская цивилизация, она приобретала все большее и большее влияние на театральной и на государственной сцене. Пригубив зарубежной культуры, благородные дворяне, только что вставшие от стола с квасом и кислой капустой, вдруг поняли, что самим играть неприлично, недолго подумали и решили, что теперь пусть крепостные играют для них, а они сами будут благосклонно смотреть и забавляться. В крупных и мелких поместьях как грибы после дождя начали вырастать собственные домашние театры, где подневольных парней и девок между севом и сенокосом, между сенокосом и собиранием злаков земных заставляли еще и играть в парижских водевилях и петь италийские кантаты.

Западные влияниия внедрялись в народ сверху через крепостной театр, поддерживаемый с одной стороны казарменно-фрунтовой театральностью аракчеевских поселений, с другой — ритуалами публичных порок и казней.

Народ терпел, сберегая свой заповедный игровой театр, представлял «Лодку» и «Царя Максимилиана», отводил душу в сезонных праздничных игрищах и лишь изредка высовывался то в дерзких монологах балаганного деда, то в потасовках петрушечного театрика по ярмаркам и базарам.

Терпел-терпел и не вытерпел: выслал в разведку ко двору своего артиста из тобольской глубинки. Вспыхнул и всколыхнул державу распутинский фантом театральной игры. Мужик играл царем и царицей — дальше идти было некуда. (И грохнули его с подачи английской разведки, между прочим. Адский старец, оказывается, категорически был против войны! И историки уверенно замечают, что если бы Россия не вступила в схватку, Антанте не поздоровилось бы. Сравните устремления Распутина с позицией большевиков, которая даже меня, сопливого школьника как-то коробила; неубедительными, а главное – непривлекательными были аргументы о переводе войны империалистической в гражданскую. 17.07.2011 И вот парадокс: большевики на немецкие деньги тоже сделали все, чтобы война состоялась. Чем и был подписан приговор Германии!)

Но распутинщина оказалась всего лишь предыгрой. (Распутицей, когда все тонет в грязи… 17.07.2011.) Народу надоело быть игрушкой в руках царей, он захотел сам поиграть царями. Назревал театральный переворот (троп (Ну и что здесь тропического? Или тропного, тропового?)), совпавший с государственным переворотом.

Яркая вспышка театральности в эпоху русской революции и Гражданской войны объясняется тем, что октябрьские события подняли со дна на поверхность жизни, оделили свободой и властью широкие массы угнетенного прежде народа, освободили игровую народную стихию. И пошло. Детскую романтическую игру «казаки-разбойники» раздули, развернули во всероссийскую игру в атаманов и батек. Усевшись в конфискованные фаэтоны, прихватив реквизированные граммофоны, натянув красные штаны и обвешавшись золотыми аксельбанты и брандербурами (Это еще что за зверь?), бесчисленные командиры и комиссары разъезжали по стране и устраивали революционные гастроли. (Н-да, за нашим бокалом сидят комиссары. Но на самом деле и впрямь удивительно театральны фильмы о той эпохе, там дана воля игровому началу, они действительно несут удивительно праздничную атмосферу. Припомним навскидку: «Чапаев», трилогия о Максиме, «Коммунист», «Опасные гастроли», «Служили два товарища», «Гори, гори, моя звезда», трилогия о неуловимых (да и сама литературная первооснова о красных дьяволятах), «Свадьба в Малиновке», «Интервенция», «Достояние республики», — перечислять можно бесконечно. «Белое солнце пустыни»!..) Зрелища эти были пестры и красочны: белые, красные, зеленые, желто-голубые. (Ну, эти до сих пор цирк устраивают.) Кому только не подражали — Наполеону, Александру Македонскому, даже Сципиону Африканскому. (В чем, во взяточничестве? Но, если серьезно, Михалыч, чем вам Сципион-то не угодил, победил Ганнибала как-никак… Антиоха III. В общем, достойный был дядечка.) Волостные робеспьеры, губернские дантоны и столичные мараты вздувались и лопались, как дождевые пузыри в осенних лужах. Иван Алексеевич Бунин, очевидец событий, вспоминал и размышлял: «…одна из самых отличительных черт революций — бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна». (В тех же «Окаянных днях»: «Во всем игра, балаган, "высокий" стиль, напыщенная ложь...»)

А дальше пошел «театр», о котором писать пока еще рано (и опасно — заденешь кого-нибудь несправедливо (Несправедливо – это вряд ли. Самое жесткое Ваше «задевание» почти наверняка по сути окажется со сглаженными углами. Потому что все эти «кто-нибудь» — козлы по определению, какими бы замечательными людьми они ни были изначально: ноблес оближ…)).

Вот вам русский театр, о котором мы молчали. Он был такой, и с этим, как и со всем остальным в истории, ничего не поделаешь. Изменить историю нельзя. Можно только объяснять по-разному. Я объясняю так.

В. Э. Мейерхольд писал об этом короче: «Актер возник из шута горохового. Здесь его природа».

Читателям книги М. М. Буткевича, не желающим участвовать в Игре, рекомендуется игнорировать все знаки выноски кроме помеченных красным цветом, а в самих сносках читать только набранный черным шрифтом таймс.

Размышляя об истоках русской театральности, мы с вами разговаривали в основном о театре скоморохов; добрым словом поминали веселое скоморошество народа, недобрым — погибельное (И губительное.) скоморошество наших властителей.

Но в истории русской жизни был и другой театр — театр юродивых. Антипод скоморошества. Антитеатр Древней Руси. (Не знаю, почему только Древней. И сегодня всевозможных кликуш, любителей словесно попоносить хватает. Причем не только в полубомжовом виде, кое-кто и на думскую трибуну вылезает, и в ящик попадает. Не гроб, а телик. Интересно, как жаргонные словечки обрастают смыслами. Может стоило бы вносить в основной словарь, как только у слова появляется еще один смысл.) Более камерный по составу труппы и более массовый по количеству зрителей. Театр одного актера, как сказали бы мы сейчас. (Мне вдруг вспомнилась книжка профессора О. Я. Ремеза о своем замысле «Бориса Годунова». Мне потом говорили, что и спектакль был. Концепция предполагала, что народ — главного героя пьесы, который безмолвствует — предлагается играть собственно зрителю. Другими словами, современные актеры играют древних балаганных актеров, исполняющих в совершенно условной манере, на помосте посреди площади, персонажей трагедии Ну раз уж так принято именовать пьесу., а публика таким образом превращается в толпу из тогдашних же зевак, окруживших этот помост. Между прочим — глянул в Сетке, — Ремез ставил этот спектакль, будучи педагогом на курсе Фоменко. Так что все закономерно, ведь именно фоменковская школа идет сегодня в авангарде игрового театра. Вот что пишет сам ПН: «С рождения "Бориса Годунова" мы ведем отсчет нашего существования как курса, как мастерской, как круга людей, которые пытаются не потерять друг друга».)

Чтобы сделать для современного читателя более явной и более выпуклой именно театральную природу «представлений» юродивого, я попробую описать это зрелище в терминах сегодняшнего театрального лексикона, — как хэппенинг XVI века.

Начинался хэппенинг юродивого в самое разное время, правильнее было бы сказать, в любое время суток — от ранней обедни до поздней заутрени, — тогда, когда захочет сам юродивый, единственный исполнитель и режиссер этого зрелища. И длился хэппенинг по-разному: иногда целыми сутками, покуда были зрители, иногда занимал всего лишь несколько минут — пришел, попугал и ушел. Юродивые любили так называемые подвиги (по-нашему, по-теперешнему — рекорды Гиннеса) — две недели не спать, три недели не есть, неделю подряд бить земные поклоны. (Ну, до индийских йогов Которые могли год сидеть неподвижно, да еще в муравейнике, да еще птицы свивали в их шевелюрах себе гнезда… еще шагать и шагать.) Зрители менялись, а «актер» все работал и работал. Но если даже юродивого не занимали проблемы доблести по линии укрощения плоти, он все равно не делал перерывов в своем представлении обычных человеческих нужд — пить, есть и отдыхать он мог на глазах у зрителей, превращая свои «антракты» в дополнительное, сверхпрограммное зрелище. Даже физиологические процессы, обратные еде и питью, он не задумываясь проделывал на глазах потрясенной публики (Не, наверное, У потрясенной.), использовал вызванный этим шок в качестве эмоциональной кульминации своего спектакля. (По крайней мере Пазолини, видимо, именно этого добивался, скажем, в «Кентерберийских рассказах». Поливание тех, кто в патио, мочой; сцена с продажными девушками; сцена с раскаленным ломом (для тех, кто помнит); а главное — финальная сцена, где звероподобный и похожий на джинна из 1001 ночи Сатана стоит раком к нам задом и извергает-низвергает из него куда-то в низ неисчислимых человечков как свои фекалии; точнее, понос. Куда? Видимо, в преисподнюю… Как в том анекдоте про Рабиновича: «Э-э нет, тут-то выход только один…») В этих интермедиях юродивый как бы мифологизировал себя и свои «простые физические действия» (Видимо, оскотиниваясь, как – помните? — принцессы в михалычевой лировской «Ферме», и придавая себе хтонические признаки.), нагружал дополнительным смыслом, превращая их тем самым политические и космические символы: он мог так сосать сухую хлебную корочку, как будто предрекал всей России голодную весну, а если перепадал ему шмат буженины или гусиная жареная ножка, он тут же мастерски использовал сво