Григорий Померанц и Зинаи

Восстанавливая на современном уровне диалог с Западной Европой и Америкой, мы должны включиться и в диалог западного мира с другими культурными мирами. И именно в этом диалоге мы можем найти возможность и чего-то самостоятельного, нового, что мы сами можем сказать человечеству.

Прилично ли нам, при нашей-то нищете и разрухе, вести на равных беседу с остальным человечеством о высотах духа?

Это, по-моему, все-таки фантом, и хотя Россия, конечно, - страна евразийская, но сие не значит, что она является совершенно самостоятельным культурным миром. Россия может расправиться и возродиться, скорее, в диалоге с другими странами.

Теперь нам нужно сориентироваться, чтобы понять, в каком мире мы очутились. Скажем, у нас в России под влиянием обиды на Европу ожили некоторые фантомные идеи, сложившиеся в определенных кругах русской эмиграции, когда они были вышвырнуты из страны революцией и столкнулись с высокомерным и презрительным отношением к себе западных европейцев. И тогда вот возникла концепция евразийства, и создан был миф о возможности совершенно самостоятельной русской цивилизации.

Сама западная культура в своем давлении на личность в процессе отчуждения человека от человека и от общества вызывала такой хаотический бунт, хаотический протест, в сущности, явного меньшинства против большинства, в духе, скажем, «Записок из подполья» Достоевского или раннего Маяковского: «Пусть земле под ножами попомнится, кого хотела опошлить». Для ислама это долгое время было чужим. Зато смесь бунта отчужденной личности с мусульманским фанатизмом оказалась чрезмерной.

Это все не в мире ислама возникло, а складывалось в брюхе самой западной цивилизации. Детонатор террора, созданный кризисом развитых стран, в конце концов взорвал и мусульманский фанатизм. Мухаммед нынешней формы борьбы с иноверцами - убивать женщин и детей - никогда не проповедовал. Поэтому нужно было, чтобы глобальный террор вошел в мировой обиход, а потом уже он сплелся с мусульманским фанатизмом.

- В диалоге культур не имеет большого значения экономическое и военное могущество. В XVIII веке, что отмечал еще не то Энгельс, не то Маркс, Франция терпела поражение в ряде войн. Однако это был французский век: Фридрих II мог разбивать французов на поле боя, но он почтительно переписывался с Вольтером, потому что авторитетом для всего мира, европейского мира, были Вольтер, Руссо, Дидро. Екатерина II тоже переписывалась с французскими философами и купила библиотеку Дидро. Это было модным, это было престижным, несмотря на военное и экономическое состояние страны.