Актуальное и потенциальное состояние мотивации

Существует обширный круг явлений, которые актуально деятельности не побуждают, но могут ее побуждать, т. е. представляют собой потенциальные мотивы.

В круг этих явлений включаются следующие.

1. Блага, которые из-за общественного разделения труда сам человек не создает, но которые создаются другими людьми при частичном его участии или вовсе без него. Сюда, например, относятся обогрев квартиры, обучение детей, правовая защита. Не принимая прямого участия в их создании, он обычно следит за этим процессом и обнаруживает готовность при появлении необходимости активно в него включиться: при болезни ребенка он садится с ним за школьные учебники, услышав о нарушении законности — присоединяется к требованиям ее восстановления и т. п.

2. То, что уже создано им самим. Такие продукты его деятельности в прошлом, как профессиональные достижения, собственные качества, взрослые дети, составляют другой класс мотивационно значимых, но не вызывающих выраженной внешней активности явлений. Жизненные цели, когда-то активно преследовавшиеся человеком, не могут, по всей видимости, терять мотивационное значение по той причине, что они стали достигнутыми (или оказались лишь частично достижимыми) и получили результативное выражение. Во всяком случае такие экс-мотивы часто служат предметом интенсивных воспоминаний и внутренних отношений (гордости, недовольства), а при определенных условиях, как и другие потенциальные мотивы, могут стать актуальными: любое сделанное когда-то дело, например выращенная роща, может вновь потребовать полной отдачи человека при угрозе ее уничтожения.

3. Потенциальные мотивы, для достижения которых человек не имеет возможности из-за ряда причин. Во-первых, из-за недопустимости действием законов, традиций, писаных и неписаных правил того, чему человек был бы готов отдать свою энергию и время. Во-вторых, сам человек может отказаться от самых заманчивых планов из-за отсутствия уверенности в том, что для их достижения у него окажется достаточно способностей, энергии, прилежности, здоровья и т. п. В-третьих, одно из основных противоречий человеческой жизни состоит в том, что, обладая, как правило, большим числом разнообразных увлечений и интересов, человек как субъект деятельности остается в единственном числе, поэтому посвящение себя некоторому делу часто автоматически исключает возможность занятия другими. В силу этого человек часто оказывается перед необходимостью выбора среди нескольких в принципе не отвергаемых мотивов одного для активного достижения и перевода остальных в ранг потенциальных.

Какие причины—объективные или субъективные—ни делали бы невозможным достижение потенциальных мотивов, с течением времени они могут исчезнуть или измениться, открывая перед человеком новые перспективы и заставляя решать вопрос: не следует ли направить деятельность на достижение мотивов, ставших возможными в связи с происшедшими изменениями. Таким образом, потенциальной мотивацией определяются как бы резервные варианты жизни — то, будет ли и как будет она изменяться в случае появления перед человеком новых возможностей (например, сменить работу, место жительства, круг общенья и т. п.). В устоявшихся условиях жизни такая мотивация играет важную роль в развитии грез и мечтаний, может влиять на художественные вкусы или творчество.

Мотивация человека не исчерпывается пристрастным отношением к кругу явлений, непосредственно касающихся его жизни, о которых в основном до сих пор шла речь. На основе сопереживания другим людям, понимания сложного комплекса причин, от которых зависит их жизнь, мотивационное значение приобретают обобщенные социальные ценности, система убеждений и нравственных норм, благодаря которым человека могут глубоко волновать события, происходящие, допустим, на другой стороне планеты и прямого отношения к его жизни не имеющие. Область спорта предоставляет только наиболее яркие примеры сопереживания человека деятельности других людей как характерного вида его активности. Столь же страстно он может «болеть», интересуясь политическими событиями, развитием техники, охра ной природы—всем тем, о чем ежедневно сообщают газеты.

Все сказанное выше позволяет, по-видимому, заключить, что активно достигаемые человеком мотивы, связанные с профессиональной и общественной деятельностью, семьей, увлечениями досуга и т. п., составляют хотя и самую важную, однако небольшую часть мотивационно значимых для него предметов. Круг таких предметов практически не имеет пределов, и почти все, что окружает его в природной и социальной среде, отражается им как нечто, что следует беречь, осуждать, изменять, поддерживать, развивать и т. п. Важно отметить, что такого рода от ношения не обязательно отчетливо осознаются, и человек, конечно, не думает, что каждый забор, мимо которого он проходит, тоже для него значим. Однако такая значимость существует, и когда, скажем, он останавливается и пытается объяснить ребенку, почему забор, даже если очень хочется, ломать нельзя, им осуществляется деятельность, мотивируемая, в частности, этой значимостью и желанием сформировать ее также у ребенка.

Всеобщая мотивационная значимость отражаемых явлений.

Столь широкая трактовка мотивации не является традиционной, требуя, по-видимому, пояснений и уточнений. Рассмотрим эту проблему сначала с терминологической стороны.

Как упоминалось, мотивами в психологической литературе обычно называются внутренние факторы, побуждающие реальную деятельность. Образования же, рассматривавшиеся выше в качестве мотивационных, часто обсуждаются не под этим названием, а как ценности, интересы, отношения, смыслы, идеалы, установки, нормы, убеждения и др.⁴ Не может быть сомнений, что эти термины обозначают специфические явления и их аспекты. Но поскольку они также явно родственны и частично переходят друг в друга, уместно ставить вопрос: что общего между ними?

Едва ли нуждается в доказательстве ответ, утверждающий, что все они обозначают разновидности неравнодушного, активного, пристрастно-оценочного отношения человека к различным аспектам окружающей действительности. Источником же пристрастности в отражении, как широко признается, являются потребности человека. Именно это оценочное отношение потребностного происхождения, общее для различных выделяемых в литературе пристрастных образований, мы обсуждали выше под названием мотивационного.

Аргументы в пользу такого объединения (и, следовательно, единой интерпретации) всевозможных значимых, в том числе и оценочных, отношений выше уже упоминались: это—принципиальная и постоянная готовность оценочных отношений стать побуждающими (что позволяет называть их потенциальными мотивами), а также тот факт, что, не побуждая внешней деятельности, они обычно служат влиятельной детерминантой таких форм внутренней деятельности, как воспоминания, мечты и т. п. Кстати, когда человек те же мечты излагает в дневнике или делится ими с близкими людьми, то эти проявления внутренней жизни имеют все признаки внешней деятельности.

Таким образом, потенциальные мотивы не только обнаруживают принципиальную готовность стать актуальными, но сплошь и рядом становятся таковыми, побуждая человека чем-то в общении поделиться, с одним — согласиться, похвалить, другое — опротестовать, высказать возмущение. В этом отношении весьма показательным является специфический вид символической деятельности человека, служащей именно экстериоризации его ценностей и идеалов. Речь идет, например, о различных формах чествования юбилейных дат, организованных и спонтанных демонстрациях, ритуалах почитания символов, имеющих общепризнанное или индивидуальное значение, и т. п. Такого рода деятельность побуждается, как правило, не прагматической мотивацией, а пристрастно- оценочными отношениями, что, очевидно, свидетельствует о необходимости их учета при анализе человеческой мотивации.

Тезис об исключительном разнообразии круга мотивационно значимых явлений нуждается в уточнении еще с одной стороны—в свете факта взаимосвязанности этих явлений и соответственно их значений для человека.

Даже поверхностное ознакомление с феноменологией обнаруживает, что мотивационное значение многих предметов взаимообусловлено или соподчинено: материалы, инструменты, знания, помощь других людей нужны человеку не сами по себе, а для того, например, чтобы построить дом, который в свою очередь нужен для того, чтобы в нем удобно жить, и т. п.⁵ Из такого рода фактов, демонстрирующих иерархическую соподчиненность мотивационных значений, следует естественный вывод о необходимости различения, с одной стороны, абсолютно, независимо, «само по себе» значимых явлений, выступающих в качестве конечных целей деятельности, с другой— таких, которые имеют лишь временное, ситуативное, инструментальное значение и выступают в качестве средств, условий, промежуточных целей деятельности.

Такое различение отчетливо проводится в концепции А. Н. Леонтьева (1972, 1975), в которой мотивами называются только конечные цели деятельности, т. е. только такие результаты и предметы, которые имеют независимое мотивационное значение. То значение, которое временно приобретают самые разнообразные обстоятельства, определяющие возможность достижения мотивов и выступающие, в частности, в качестве промежуточных целей, в данной концепции получило название смысла, а процесс, в результате которого мотивы как бы одалживают свое значение этим обстоятельствам,—процесса смыслообразования. Таким образом, теория А. Н. Леонтьева содержит тезис о всеобщей мотивационной значимости явлений (поскольку трудно вообразить предмет, не представляющий для человека никакого смысла), более того, в ней этот тезис получает дальнейшее развитие, состоящее в предложении различать абсолютное значение (которое имеют мотивы) и многочисленные производные от него смыслы (см. Вилюнас, 1983).

Однако существует ряд причин, вследствие которых при попытке применить данное теоретически важное различение по отношению к реальным фактам жизни возникают значительные затруднения. Отметим главные из них. Человек может беречь когда-то верно ему служившие вещи (инструменты, книги) и не имея определенных планов их прагматического использования, его благодарность оказавшим помощь людям тоже обычно не исчезает, когда они перестают быть ему полезными. Одно из несомненных отличий человека от животных состоит в том, что он способен усматривать не только сиюминутную инструментальную полезность всевозможных предметов, выступающих в качестве средств и промежуточных целей реально совершаемой деятельности, но также и их потенциальную полезность, которая обнаружится если не сегодня, то завтра, если не для него лично, то для других людей. Этим обстоятельством обусловлен тот факт, что весьма большой круг самых разнообразных предметов, генетически и функционально являющихся средствами для удовлетворения человеческих потребностей, имеет хотя и инструментальное, производное, но вместе с тем устойчивое, постоянное мотивационное значение и часто побуждает деятельность, не имея за собой «конечных» мотивов. Когда человек прилагает порой значительные усилия, чтобы высвободить себе день — другой, он вовсе не обязательно должен знать, для чего это время впоследствии им будет использовано. Как универсальное условие удовлетворения большинства потребностей, время обладает автономной ценностью— так же, как знания, социальный статус, деньги, орудия труда и многое другое, нужда в чем, генетически обусловленная другими потребностями, впоследствии становится «функционально автономной» (Allport, 1937. Ch. 7).

В концепции А. Н. Леонтьева феномен приобретения свойств и функций мотива отдельными промежуточными средствами-целями получил название «сдвига мотива на цель» (1972. С. 304). В теоретическом плане данный феномен расшифровать сравнительно просто: он означает, что в онтогенезе круг абсолютно мотивационно значимых предметов расширяется, в частности, за счет того, что такое значение вследствие «сдвигов» приобретают также наиболее важные предметы-средства. Но практически определить границы такого круга очень трудно. Феноменологические данные (которые мы сейчас обсуждаем), отчетливо демонстрирующие, например, заинтересованность и активность человека в некоторой области, часто не раскрывают того, является ли эта заинтересованность инструментально-деловой, основанной на расчете, или истинной, связанной с абсолютными ценностями. Кстати, возможно и даже весьма характерно для человека сочетание того и другого: серьезное увлечение творчеством или коллекционированием не исключает одновременного преследования в этой деятельности прагматических целей. Непосредственное наблюдение часто не дает оснований судить о том, произошел ли некоторый возможный «сдвиг» или еще нет, не говоря уже о более существенных вопросах: как часто такие «сдвиги» происходят вообще, возможны ли многоступенчатые «сдвиги», если да, то какие существуют в этом отношении ограничения? ⁶ Такого рода факты и неясные вопросы свидетельствуют о том, что различение отдельных видов мотивационного значения представляет собой достаточно запутанную проблему, а не легко констатируемый феноменологический факт.

Отметим, наконец, что ряд важнейших человеческих мотивов вообще не имеет характера результативной направленности, в связи с чем отвечающие им частные цели могут не обнаруживать инструментальной соподчиненности и зависимости от конечных целей. Мы общаемся или наслаждаемся прекрасным не ради чего-то, а потому, что для нас эти моменты жизни — и предметы действий, и сами действия — представляют ценность сами по себе. Поэтому абсурдной кажется мысль о просьбе кому-то сделать это за нас, тогда как в случае мотивации, направленной на результат, когда, скажем, нужно забить гвоздь или выполнить служебное поручение, обращение за помощью кажется вполне возможным.

Из-за отсутствия перспективной направленности и впечатления вплетенности мотивирующего момента в сам процесс деятельности обсуждаемая мотивация иногда называется функциональной. Однако в определенном аспекте она является, можно сказать, даже более предметной, чем результативная мотивация.

Действительно, что является предметом, скажем, эстетической потребности? По-видимому, все, в чем человек усматривает элементы прекрасного или безобразного и что он в этом качестве готов воспринимать. Но числа таким предметам нет, что объясняет необходимость самоличного участия человека в деятельности, открывающей красоту нескончаемого потока предметов и их аспектов (музыкальных фраз, поэтических образов и т. п.), каждый из которых, подчеркнем это еще раз, имеет самостоятельное, не выводимое из конечных целей мотивационное значение.

Собирательный характер предметного содержания отдельных видов человеческой мотивации создает возможность его отражения на разных уровнях понятийного обобщения (Murray, 1964). Поэтому в стремлении к непременному объяснению всего конечными причинами поведения (по аналогии с результативной мотивацией) мы можем, конечно, сказать, что человек слушает музыку из-за любви к прекрасному или возмущается чьим-то проступком из-за чувства справедливости. Однако такие высказывания утверждают, по существу, одно и то же, только на разных уровнях обобщения, поскольку прекрасное и музыка, справедливость и конкретный поступок со относятся как общее и частное, а не как конечные цели и средства их достижения.

Существование собирательных мотивов, находящих конкретное воплощение в целом множестве предметов, подтверждает оправданность тезиса о всеобщей мотивационной значимости явлений. Достаточно, например, любить природу и уважительно относиться к продуктам человеческого труда, т. е. иметь среди прочих всего два мотива, чтобы практически все, что окружает человека, было бы для него мотива- ционно значимым и побуждающим по мере возможности все это беречь.

В целом данные о разнообразии мотивационных отношений человека требуют представления, согласно которому мотивация открывается в психическом образе не в виде одного или нескольких побуждений, исходящих из конечных мотивов, а скорее в виде сложного поля со множеством взаимодействующих мотивационных отношений к отдельным отражаемым предметам (подобно тому, как это изображал К. Левин, см. Анцыферова, 1960; Heider, 1960; Lewin, 1935, 1951). Конечно, составляющие этого поля не равны по значению, в нем обычно выделяются одна или несколько доминант, привлекающих основное внимание субъекта, однако это не значит, что другие составляющие не оказывают влияния на его активность.

______________

⁷ О существующей в литературе (хотя не всегда в явном виде) тенденции различения обобщенных и конкретно-ситуативных мотивационных образований см. Патяева, 1983.

Так, человек может заметно изменить характер телефонного разговора или процесс еды при появлении рядом другого, даже незнакомого лица именно из-за изменения общего мотивационного фона активности. Исследования показали, например, что чем больше людей сидят за столиком в столовой, тем реже и короче каждый из них оглядывается кругом, что, впрочем, во время совместной еды обнаруживают многие виды животных (Wirtz, Wawra, 1986). Доминирующие побуждения определяют общее направление активности, ее же способ, конкретное содержание порой весьма сложным образом корригируется мотивационным значением окружающих предметов. Практически постоянное влияние на способ действий человека оказывает, например, этическая мотивация (Божович, Конникова, 1975).

Как можно видеть, ознакомление с феноменологией мотивационных отношений человека подтверждает и наглядно иллюстрирует положение С. Л. Рубинштейна, согласно которому «мотивационное значение приобретает каждое отраженное человеком явление... Поэтому мотивация заключена не только в чувствах и т. д., но и в каждом звене процесса отражения, поскольку оно всегда заключает в себе и побудительный компонент» (1969. С. 369—370). Данное представление конкретизирует теоретический принцип единства интеллекта и аффекта (Выготский, 1982. С. 22; Рубинштейн, 1957. С. 264), утверждая, что на полюсе аффекта в виде пристрастного отношения ко всему отражаемому в психическом образе получает выражение мотивация. Многочисленность и разнообразие человеческих мотивационных отношений, а также достаточно очевидный факт, что их развитие невозможно без понимания всего комплекса причин и отдаленных последствий происходящего, т. е. зависит от развития интеллекта, объясняет продолжительность и сложность процесса их онтогенетического формирования. Рассмотрим, тоже с феноменологической стороны, какие условия и воздействия влияют на этот процесс.