Социальные условия

История возникает в конце восемнадцатого – начале девятнадцатого века, в период становления в мире института многополюсной политики и служит источником информации, во-первых, в части исторической обоснованности тех или иных претензий в международных спорных ситуациях, во-вторых, в части существования исторических прецедентов.

Таким образом, по характеру задач, по тематике, а следовательно и по методам работы, история первоначально являлась элементом общественного института международного права.

Задачи ей ставились, исходя исключительно из прагматических соображений, как происходит в политике и до наших дней. Ни о какой научной объективности или простой человеческой честности речь не могла идти. Управление информацией становится одним из важнейших методов борьбы в политике. История попадает в зону этой борьбы.

Вскоре политика ставит еще одну задачу. История оказывается тем стержнем, на котором формируется самосознание нации, один из существенных элементов устойчивости государства на международной арене.

Для воздействия на массовое сознание ей требуется авторитет науки, доставляющей достоверное знание. И это по возможности обеспечивается уважительным отношением властей с приличным финансированием, академическим статусом, отработкой и внедрением методик, претендующих на научную объективность.

Из сферы, где трудятся ловкие стряпчие, история переходит в иную область, на авторитет которой трудятся все прочие науки, пользующиеся уважением в образованной среде. Тем не менее, несмотря на видимость научности и претензии на академичность, настоящей наукой история не становится. Почему?

Объективно настоящая история до сих пор не востребована. Заказчик один, это власть. И используется история этим заказчиком в двух видах, в международных отношениях и в манипулировании народным сознанием.

В первой части, если говорить о достаточно давних временах, уже не способных в силу прошедших сроков реально повлиять на международные отношения, все давно установилось. Прагматичного интереса к теме нет. К тому же тема сложная тем, что какой-то пересмотр здесь может столкнуться с противодействием всех других политических сторон, и опасная, поскольку, что там всплывет, больше плюсов или минусов, заранее не ясно. Так что с точки зрения заказчика ее лучше бы не трогать.

Во второй части настоящая история тем более не востребована. Вакуума в части национального самосознания быть не должно, это деструктивный фактор государственного масштаба. Но вот чем заполнен этот вакуум, настоящей историей или мифом, власти уже совершенно безразлично, лишь бы официальная история справлялась со своей задачей. А поскольку, что там, в настоящей истории, еще не известно, то красивый, идейно выдержанный миф даже несколько предпочтительнее.

В результате, возникнув как лженаука, история остается таковой и далее. Вся история до наших дней это сплошной набор мифов. Исторические мифы творятся постоянно, от момента того или иного события до времен, пока оно еще не забылось полностью, и его результаты могут быть хоть сколько-нибудь актуальны.

Цель создания мифа – максимально удовлетворить заказчика. Ограничение одно – не быть разоблаченным. Поэтому миф должен логично вытекать из предыдущей истории, предшествующего набора мифов.

Проблема в том, что творец мифа не знает, что в предыдущей истории ложно, а что нет. Поэтому любой историк, создатель мифа, будет горой стоять не только за свой миф, но он сделает все, чтобы не трогали и предыдущие мифы. Их разоблачение может «подвесить» его миф, сделать его нелогичным или даже нереальным. Власть в этом ему полный помощник, поскольку все это делается в ее интересах.

Таким образом, первичная история создается усилиями немногочисленного слоя привилегированных историков, приближенных власти. Их усилия и заслуги оплачиваются особо.

Но кроме этого слоя избранных есть более многочисленный слой простых историков, по своему социальному статусу как бы тружеников науки. Они должны доделывать черновую, уже не столь конфиденциальную работу за избранными, работать над изучением уже рассекреченных участков истории, обеспечивая, таким образом, науке-истории соответствующий научный имидж в глазах всего остального общества, и при этом случайно не вскрыть то, что пока в интересах власти было бы желательно сохранить в тайне.

Первая часть реализуется просто и естественно. Массовая наука-история формируется как научная система. Но для обеспечения второй части этой системе придаются особые качества, создаются свои корпоративные нормы и правила, складывается своя специфическая культура.

Характерные черты ее происходят из системы отношений сходной с той, которая действует в особо засекреченных областях. Работник одного подразделения ничего не знает о работе соседнего. Если вдруг у него возникает профессиональная потребность что-то узнать о соседнем участке, то ему дадут информации ровно столько, сколько ему необходимо, ни каплей больше. Соответственно он вынужден полностью полагаться на результаты работ соседей, не имея возможности объективно оценить их корректность. Отсюда узкая специализация с отсутствием необходимого кругозора, повышенный догматизм с явно завышенной оценкой мнения специалистов в любой области и соответствующей корпоративной этикой, запрещающей вторгаться в чужое направление работы, слабое владение логикой, значительный набор запретных тем.

Как на практике реализуется такое искажение научной системы? – Набор приемов складывается «естественным» образом в процессе решения практических задач.

Во-первых, наука-история оказывается под гораздо более пристальным вниманием чиновников по сравнению с другими науками. Самой государственной структурой науки-истории управляют чиновники от науки, внимательно следят за ней различные чиновничьи политические ведомства вроде цензуры, политической полиции, чиновников госаппарата. А любой чиновник даже если не получает прямых указаний власти, как правило, исключительно чувствителен к ее интересам и предпочитает переусердствовать на этом поприще, чем проявить «невнимательность».

Во-вторых, сказывается естественный монополизм заказчика и исполнителя. Заказчик – власть вполне сознательно борется за свое монопольное право управлять сознанием подданных. В этой связи важно не входить в конфликт с аналогичными службами других стран. Поэтому глобальную историческую картину трогать нельзя. Эта тема запретна. В результате, история остается на уровне прикладной науки.

Монополизм исполнителя с единой системой финансирования, единой системой карьерного роста и единой системой подготовки кадров приводит к возникновению множества негласных правил и норм, действующих не менее жестко, чем официальные.

Вообще монополизм, отсутствие добросовестной конкуренции, приводит к загниванию любой социальной системы. В науке-истории все это дополнительно отягощается ее спецификой. Монополизм исполнителя усугубляется монополизмом заказчика и особенно тем, что научной структурой управляет избыточное количество чиновников, перенося свой чиновничий менталитет в саму структуру и вытесняя оттуда творческое начало.

Причем в естественных науках периоды политических потрясений вроде войн или гонки вооружений вынуждают осуществлять кадровые перестановки, поднимая наверх настоящие научные кадры, чтобы не отстать в развитии от противника. Это оздоровляет научные системы. В науке-истории политические катаклизмы наоборот приводят к усилению мифотворчества, уменьшению политических свобод, росту запретов и, следовательно, выдвижению носителей чиновничьего, а не научного менталитета. Так что загнивание только усиливается.

Эта практика неизменно на протяжении многих десятилетий действует в любом государстве вне зависимости от политического курса, социальной системы, тех или иных общественных потрясений. В таких условиях не до стремления к истине. Это особенно характерно для России, где подчинение системе было вопросом не только благополучия, но зачастую и выживания.

Как следствие такой практики на протяжении многих поколений в науке-истории возник системный кризис, глубоко охвативший ее организацию, включая систему подготовки и отбора кадров. Это привело к тому, что уровень культуры ученых-историков принципиально не соответствует требованиям науки и кадры, воспроизводимые этой системой из поколения в поколение, в силу естественной преемственности, оказываются не в состоянии не только вывести науку-историю из кризиса, но даже просто адекватно оценить сложившуюся ситуацию.

Официальная наука-история в научном плане стала беспомощной. В ней нет ни научной культуры, ни интеллекта. Да и само понятие науки к этой общественной системе приходится применять чисто условно по традиции, чтобы не вносить терминологической путаницы.