Заключение. Попытаемся обобщить положения и выводы, изложенные в предыдущих главах

С помощью разработанной И.И. Шмальгаузеном модели Процесс развития науки в “социальном контексте” также можно представить и как гомеостатическую систему с обратной связью. Разница состоит в том, что социальный контекст, в отличие от биологического ¾ трехкомпонентный: природа как объект научного исследования (1), наука (2), социум как реципиент научного знания и сфера приложения созданных на его основе технологий (3). Циклы обратной связи связывают науку и с природой, и с обществом, а сам объект исследования естественных наук включает в себя как неотъемлемый компонент самого исследователя и других членов общества. В информационном аспекте, как представлялось К. Попперу, эту трехчленную, целостную структуру можно, тем не менее, разделить на три, не сводимых друг к другу массива ¾ мир физических объектов и состояний, ментальность (мир идей) и мир объективного научного знания. Рост знания (аналогично биологической эволюции в концепции И.И. Шмальгаузена) происходит в результате взаимодействия первого и третьего миров за счет выдвижения проблемы, формулировки ее возможных решений и их селекции в соответствии с критериями верификации. Другая ветвь этого цикла ¾ обратная связь между научным знанием и ментальностью. Поток информации, транслируемой из сферы науки, вызывает адаптивную перестройку структуры ментальности и инициирует обратные информационные импульсы, влияющие на вектор последующего развития научных исследований и формирующие их фронт взаимодействия с миром исследуемых объектов. В целом, эта саморегулирующаяся система отличается достаточно высокой гомеостатичностью и стабильностью, в основном, во-первых, за счет заинтересованности общества в приращении научного знания, используемого в целях приспособления природы к человеческим нуждам (“Знание ¾ сила”). Во-вторых, потребности научного сообщества в социальной поддержке “удовлетворения собственного любопытства за государственный (или какой-либо другой чужой) счет”. Однако в условиях переживаемого социумом периода ускоренного развития и интенсификации, реконструкция существующих социальных и ментальных структур и импульсация, вызванная притоком новых идей, входит в резонанс с протекающими в обществе процессами. В.П. Визгин отмечает, анализируя концепцию генезиса тоталитарного менталитета Эриха Фромма, “согласно такой модели все социально-экономические и политико-идеологические мотивы активности людей имеют шанс на успех в истории лишь при условии их “резонанса” с социопсихологической аурой, в которой они действуют. Иными словами, “рацио” структурировано как жизнеспособное образование на матрице социально значимой “эмоцио”, причем их локальное комплексообразование может перерастать в “глобальное” по автокаталитическому механизму” [Визгин, 1991, с. 178].

Возникает особое состояние, когда количество обратных (политических, информационных и др.) влияний социума на науку превосходит пороговый уровень, и тогда происходит лавинообразное изменение состава концептуальных популяций, обусловленное “социально-политическим заказом”, а не притоком новых фактов и/или “естественной” смертью идей. В коммуникационном канале между обществом и наукой, или, иначе, между ментальным миром и миром объективного знания возникает фильтр, пропускающий сигнала исключительно одного знака. Другими словами ¾ возникает цикл с положительной обратной связью, который является причиной нарастающих кризисных явлений, проявляющихся в:

- политизации науки;

- эрозии стандартных верификационных процедур, разрушении научного этоса;

- утрате или ослаблении способности науки выполнять свои социальные функции.

Немаловажное значение для развития этого цикла имеет активная адаптивная реакция научного сообщества. Для возникновения и развертывания описанного процесса необходимо, во-первых, наличие в концептуальной популяции элементов, согласующихся с политическими интересами определенных партий, движений, группировок. Во-вторых, готовность определенной части научного сообщества использовать ситуацию в целях защиты своих собственных интересов (власть, общественное признание, материальное положение, наконец) как внутри научного сообщества, так и вне него. “Политизация науки”, таким образом, ¾ это процесс взаимной адаптации, в котором и наука и социум играют активную роль. Отдельная проблема - выход из кризиса, в основе которого лежит механизм разрыва контура с положительной обратной связью. Социокультурная история генетики дает несколько конкретных сценариев подобного рода, и все они относятся к локальным (хотя и различающимся по масштабам развития) кризисам. Вместе с тем, во всех случаях причиной прекращения развития кризиса служило:

(а) прямое внешнее вмешательство в социально-политическое развитие (“расовая гигиена” в нацистской Германии);

(в) сочетание интернальных и экстернальных социально-исторических и социально-политических факторов в виде срабатывания защитных механизмов, обусловленных осознанием угрозы для стратегического потенциала страны и ослаблением позиций в конкурентной борьбе за влияние на мировой арене (“мичуринская генетика” в СССР) и в военно-стратегическом противостоянии США, стран Западной Европы с нацистской Германией или бывшим СССР (евгенические программы);

(с) завершение “острой” стадии развития общества с резкими изменениями общественного мнения и восстановлением прежнего влияния базисных ценностных и целевых приоритетов (евгеника в Скандинавии).

Принципиальная особенность современной ситуации интеграции генетики и генных технологий в современную цивилизацию, связана с глобальными характеристиками, касающимися жизни человечества в целом. В первой половине ХХ века ведущая роль в развитии коллизии “наука (генетика)¾общество” принадлежала все же второму компоненту этой бинарной пары. Движущей силой всех конфликтов, рассмотренных в исторической части этой работы, были общественно-политический кризис (СССР, Германия), социально-политическая трансформация (Скандинавия, отчасти США), или даже военно-политическая конфронтация. Однако социокультурное значение генетики на протяжении всего истекшего столетия заметно возрастает, опережая (что достаточно очевидно) рост социокультурного влияния всего естествознания. В наше время ее развитие само по себе становится фактором, определяющим направление эволюции социальной и ментальной истории, а, следовательно, и усиливающим нестабильность, чреватую возможностью эволюционного кризиса (крайняя форма –“футурошок”). Это означает, что мы приближаемся к области бифуркации, за которой начинается пространство необратимых изменений в мировосприятии и способе жизни человечества, а, возможно, и его биологической природы, как доминирующих компонентов нынешней био- и ноосферы.

Проведенный социально-исторический анализ проблемы взаимоотношений науки (в нашем случае — генетики) и того, что принято в философии науки называть “социокультурным и психологическим контекстом”, позволяет, на наш взгляд, сделать следующий вывод, что проблема демаркация науки и иных форм знания (К. Поппер), не утратив своего философско-методологического значения, приобретает значительную актуальность, и становится частью более глобального вопроса — о механизмах и тенденциях сопряженной эволюции науки и иных социальных институтов.

Возвратимся вновь к тезису, который был нами приведен во “Введении” в качестве исходной точки настоящего исследования. Он нам представляется настолько актуальным, что мы хотим сновап воспроизвести его: “Без адекватной (социально-правовой) защиты генетическая революция может стать шагом вперед для науки и двумя шагами назад для прав человека. Злоупотребление генетической информацией может создать новый класс обездоленных: тех, кому не повезло с генотипом”, — таким образом, откликнулись на завершение проекта “Геном человека” два члена американского сената [Jeffords, Dashle, 2001]. Это, по всей видимости, справедливо для США и других развитых западных стран, где активно идут социально-политические и культурно-психологические процессы, связанные с адаптацией социума к новым реалиям, порожденными развитием генетики. Еще в большей степени это важно для государств с не стабильными политической системой и менталитетом.

В ходе формирования новой идеологической доктрины, основанной на принципах гражданского общества и политического эгалитаризма, необходимо учитывать новые научные реалии, касающиеся взглядов на природу человека и взаимосвязь его генетических свойств и социального поведения. В первую очередь это относится к констатации генетически детерминированного полиморфизма антропологических характеристик отдельных индивидуумов, членов человеческого общества, и необходимости поддержания такого полиморфизма — в целях роста стабильности и адаптивной пластичности социально-политической системы. Очевидно, существующие концепции демократии и индивидуальной свободы должны будут пройти долгий путь трансформации своих исходных постулатов для приведения их в соответствие с современными генетическими теориями. С другой стороны — отсутствие ясно выраженного общественного интереса к проблемам, вызванным к жизни развитием генетики, в социуме, переживающем перестройку социально-политической и экономической системы менталитета и этических приоритетов, чревато в последующем серьезными коллизиями и конфликтами. Это обстоятельство, на наш взгляд, недостаточно необходимо учитывается политическими и властными структурами в нашей стране. Как показывает социологический анализ, условия социального кризиса способствуют формированию особого, достаточно устойчивого типа ментальных установок и поведенческих стереотипов [Гриньов, 2000, с. 41-42]. Их проявлениями становится тенденция к возрастанию противоречий и несовместимости ментальностей, свойственных отдельным социальным группировкам и слоям, уменьшение взаимной толерантности и усиление нетерпимости, разрыв между политической элитой и рядовыми членами общества. Внезапный и массированный доступ к результатам практического использования генных технологий и широкая популяризация теоретических положений современной генетики, которые, становясь элементами массовой культуры, претерпевают, как мы видим, значительные деформации и упрощения, способны привратиться в мощный дестабилизирующий фактор. В этом смысле разработка методологических и социально-правовых аспектов современной генетики, подготовка достаточно многочисленного слоя экспертов, обладающих естественнонаучными (прежде всего — биологические и генетические) и социально-гуманитарными знаниями, их совместная работа с политиками в составе междисциплинарных этических комитетов может способствовать стабилизации будущего социального развития на постсоветском политическом пространстве.

Связь политики и науки опосредована рядом промежуточных элементов — материальных (экономика) и духовных (ментальные стереотипы, этические и религиозные доктрины и т.д.). Она и обеспечивает известную гомеостатичность системы, в которой гасятся или значительно ослабляются импульсы, ведущие к ее разрушению. Но такая связь обуславливает и некоторую неопределенность, открытость процесса сопряженной эволюции генетики и социокультурных и культурно-психологических парадигм современной цивилизации, что допускает возможность развития нескольких параллельных исторических сценариев [Чешко, 2002].

Коадаптация — взаимная трансформация логических конструкций, обеспечивающая концептуальную совместимость и интегрированность науки и политики. Ее следствие — взаимодополнение и взаимообоснование фундаментальных постулатов взаимодействующих парадигм. Частным случаем коадаптации может стать включение одной из взаимодействующих парадигм в концептуальное ядро другой, в результате чего сила и влияние подчиненной парадигмы на менталитет оказываются связанными с судьбой основной парадигмы — даже тогда, когда реальные предпосылки ее самостоятельного существования уже не действуют или резко ослаблены. Помимо уже упоминавшейся ассоциации установок эгалитаристской доктрины “естественных прав человека” и постулата о наследственной идентичности основных антропологических качеств отдельных индивидуумов, можно привести рабовладельческую идеологию южных штатов США в XIX веке, пытавшуюся в военно-политической борьбе использовать доводы о биологической неравноценности белой и черной рас.

Раздел сфер влияния — обособление “экологических ниш” взаимодействующих парадигм, четко ограничивающее области их применимости и позволяющее избежать конфликтов между собой. За примером еще раз обратимся к истории США. Рабство и политическая демократия совмещалась путемс включения в сферу действия записанного в Декларации Независимости положения о равных естественных правах каждого человека, которыми в действительности распространялись на людей только белой расы[91]. Необходимым условием и обоснованием такого раздела людей становится коллизия, возникающая в связи с переносом границы социального в биологию человека[92].

Доминирование одной из парадигм, сопровождающееся ограничением вклада и влияния другой в менталитет и культуру. Такой исход не исключает развития кризисного сценария взаимоотношений социума и науки, что приводит к прогрессирующей политизации и деструкцию последней. Высокая степень гомеостатичности современных демократических институтов на Западе детерминирует в достаточно длительной исторической перспективе малую вероятность подобного сценария в глобальном масштабе. Отметим, здесь некоторые конкретно-социологические исследования, касающиеся, в частности, политических проблем, вытекающих из экологических последствий развития современных технологий. М. Гайер и С. Кессельринг, авторы одного из них, утверждают, что в “обществе риска” стратегия государственного управления и принятия решений, основанная на “расширении демократических процедур” не всегда способна доказать свою большую эффективность, по сравнению с альтернативными. Опосредованность взаимоотношений политических институтов и науки ментальными установками и этическими нормативами, о которой говорилось выше, придает сопоставлению различных пониманий политической демократии (как социально-этического идеала и как инструмента управления и принятия решений) известную методологическую двойственность. Высокая потенциальная гомеостатичность и способность к трансформациям плюралистической политической системы не актуализируется спонтанно и не может рассматриваться как прямой результат ее взаимодействия с окружающим миром[93]. Элементом современной ментальности стало утверждение, что “демократия это не инструмент, а цель сама по себе”. И “внедрение новых демократических процедур не является средством, гарантирующим наилучший экологический результат, — пишут М. Гайер и С. Кессельринг, — “хорошая” (т.е. демократическая) процедура еще не означает “хорошего” (т.е. более экологически приемлемого) результата. И даже более того, в некоторых случаях усиление демократии выглядит прямо контрпродуктивным” [Hajer, Kesselring, 1998].

В эпоху глубоких изменений менталитета, крушения ранее доминировавших идеологических доктрин (в особенности, если этот процесс сопровождается экономическими потрясениями), внешнее политическое давление на науку заметно возрастает, а конкуренция последней с разнообразными псевдонаучными системами — обостряется. Очевидным следствием этого становится необходимость крайне осторожного и взвешенного подхода к формированию политики в области науки, предотвращение принятия ошибочных решений, последствия которых могут стать необратимыми.

И, наконец, последнее. Оптимальная адаптивная стратегия научного сообщества, скорее всего, заключается в поиске таких направлений дальнейшего развития исследовательских программ, которые обеспечили бы максимально возможную социальную поддержку, ослабили интенсивность экстранаучного прессинга (не в ущерб научной объективности и при сохранении автономии науки как социального института). В противном случае, негативные потенциальные сценарии социальных последствий развития науки (генетическая дискриминация, стигматизация, нарушения индивидуальных свобод и т.п.) могут стать реальностью, приобрести крайне уродливые формы и значительные масштабы.

Ощущение предопределенности судьбы индивидуума, которое в ментальности стимулируется исследованиями тонкой структуры генома, вместе с тем заставляет острее воспринимать классические темы философских рефлексий — свободу воли и соотношение ее внутренней и внешней детерминации. “Для индивидуума свобода может приходить в двух формах — внешней и внутренней. Внешняя свобода — это наше сегодняшнее понимание этого слова. Но существует внутренняя свобода, которая для большинства, если не всех индивидуумов, остается достижимой реальностью. Почти все религии, Кантовский моральный императив, законы, обычаи, психологическая склонность, генетическая предрасположенность, и все остальные ограничения свободы осознаются как причина действия, тогда как само действие остается свободным в наиболее гуманном значении этого слова. Итак, свобода существует в глубине самой темной тюрьмы или после того как мы столкнемся с самым жестоким проявлением последовательностей генов”- такой вывод сделал Д. Хиф, один из координаторов Международного форума по генетической инженерии, завершая свой обзор книги Б. Эплиарда “Бравый новый мир: Генетика и человеческий опыт” [Heaf, 1999]. Тема сохранения внутренней свободы приобретает, очевидно, особую актуальность в условиях достаточно жесткого внешнего контроля над процессом формирования личности. В другой системе ценностных приоритетов, действующей в современной Западной цивилизации, “повседневное понимание” свободы подразумевает внешние гарантии свободного развития индивидуума. И в этом смысле приведенная цитата приобретает особый вес — как предвестник одного из потенциально возможных вариантов коэволюции науки и социума. Критическое условие актуализации подобного исхода — пролиферация стереотипов генетического редукционизма в менталитет современного человека и экспансия методов и технологии генетического тестирования в повседневную жизнь. Восприятие новых генетических теорий и результатов прогресса применения генных технологий приобретает тогда значение институционального фактора, существенного для определения направления будущего развития политической идеологии и, следовательно, политической системы. Иными словами, влияние генетики на социально-политические и этические системы оказывается достаточно ощутимым хотя бы для того, чтобы стать предметом перманентного социологического мониторинга.

Результаты процесса становления гражданского общества в Украине и институционализации научного сообщества как автономного структурного элемента социума (как, впрочем, и исторические перспективы человечества в целом) будут зависеть, в частности, от создания достаточно устойчивой системы социального гомеостаза, способствующего, с одной стороны, соблюдению основных прав и свобод индивидуума, их защите от постороннего вмешательства на основе использования последних научных разработок, а с другой — предотвращению развития процесса социальной деструкции науки.

Процесс интеграции и пролиферации современной генетики в материальную и духовную культуру современной цивилизации проявляет и демонстрирует особую актуальность формирования политической системы, исходящей из необходимости оптимизации условий сопряженной эволюции науки и социума. Базовым принципом стратегии, лежащей в основе такой системы, становится корреляция различий скоростей и темпов эволюции науки, с одной стороны, и этико-политических парадигм, доминирующих в обществе — с другой. Необходимыми для того условиями, обеспечивающими укоренение этого принципа, становятся:

(1) мониторинг и прогнозирования этических, социально-политических и культурно-психологических последствий развития научных концепций и созданных на их основе технологий;

(2) оптимизация каналов информационного обмена между научным сообществом и другими социальными группами, обеспечивающая, с одной стороны, формирование в массовом сознании наиболее адекватного имиджа современных генетических концепций и, с другой, — осознание членами научного сообщества социально-культурных последствий конкретных научных исследований и разработок.

Очевидно, в настоящее время идет институциализация новой научной области — пограничной между генетикой и социологией, — которая, в англоязычной научной литературе, называется “ community genetics” (дословно — социальная, или общественная генетика). Еще несколькими годами ранее, методологи и исследователи науки делали иной акцент, и называли эту область “этические, юридические и социальные проблемы” развития генетики. Широкое использование этого нового понятия — еще один симптом гуманизации современной биологии.

Когда мы переходим от анализа сопряженной эволюции генетики и общества к рассмотрению ее влияния на глобальный исторический процесс, то неизбежно вторгаемся в область социально-психологической утопии (и антиутопии). Влияние на эту область современной генетики и ментальных стереотипов, возникших на ее основе — достаточно актуальная тема социально-психологического и филологического исследования[94]. Но, безусловно, от того, какое место займет генетика в жизни и в сознании человека, в значительной мере будет зависеть, как он будет оценивать возможные сценарии развития своего будущего:

- как космическую экспансию человечества, сопровождающуюся его дивергенцией на самостоятельные биологические виды, которая контролируется с помощью генно-инженерных технологий;

- тайное, наполовину религиозное, наполовину политическое общество (по образцу и подобию “вольных каменщиков”) при помощи методов классической евгеники и генной инженерии, ставящее целью создание сверхчеловека, обладающего экстрасенсорными способностями, позволяющими ему предвидеть будущее;

- автотрофизацию (внедрение в геном детерминантов фотосинтеза или чего-либо подобного) человеческого организма;

- создания единой информационной “паутины”, в которой в качестве отдельных сайтов будут сознания отдельных индивидуумов;

- очень близкий к современной цивилизации мир, где генетический паспорт жестко и однозначно определяет всю последующую жизнь человека;

- или же, наоборот, добровольный или вынужденный отказ от активной конструктивной перестройки природы, инкапсуляция человечества в уже существующие экологические системы и т.д. и т.п.

Сейчас все это — сфера научной фантастики (science fiction) и просто фантастики (fantasy), как своеобразного зеркала, отражающего сегодняшнее восприятие генетики массовым сознанием. Но потенциальная возможность актуализации этих футуристических сценариев, определяется, в частности, и тем местом, которое в ментальности современного человека займут современные генетические теории, и в какой мере они повлияют на понимание Универсума и своей роли в нем, и, и первую очередь, на его несовершенные представления о том, что есть Добро и что есть Зло.

Эту книгуа мы завершаем своебразным биоэтическим манифестом. Его в качестве своего завещания – послания ученым, людям, всему человечеству оставил нам ученый-гуманист, фундатор биоэтики - В.Р. Поттер [Поттер, 2002, с. 209].

По нашему мнению, в своей деятельности положениями-принципами биоэтического кредо личности должен руководствоваться каждый человек, осознающий свою отвественность за будущее человечества, за Жизнь во всех ее разнообразных проявлениях.