Нелл видит нечто странное; Гарв все объясняет

Однажды Нелл проснулась и увидела, что мир за окном стал серым, словно грифельный карандаш. Машины, велосипеды, самоходные тележки, даже моторолики оставляли за собой смерчики черной пыли.

Гарва не было всю ночь, он вернулся только сейчас. Нелл вскрикнула, увидев черную маску с двумя страшными выростами. Гарв стащил респиратор – кожа внизу оказалась розово-серой – блеснул белыми зубами и начал кашлять. Занимался он этим долго и методически, отхаркивал сгустки мокроты из самых глубоких альвеол и выплевывал в толчок. Иногда он переставал, чтобы отдышаться, и тогда воздух вырывался из его горла с легким присвистом.

Откашлявшись, он, ничего не объясняя, занялся маской: свинтил наросты, вытащил черные комки, бросил на пол – от них взметнулись облачка черного дыма – и заменил белыми из нанобарового мешочка. Правда, белыми они оставались недолго – Гарв сразу заляпал их черными отпечатками, настолько четкими, что можно было различить все канальца и бугорки. Потом на мгновение поднес упаковку к свету.

– То же самое, – сказал он и бросил в сторону мусорной корзины.

Затем он надел маску на Нелл, подогнал и затянул ремешки. Пряжки цеплялись за длинные волосы, больно дергали, но возмущенный вопль утонул в респираторе. Дышать стало труднее. На вдохе маска прилипала к лицу, на выдохе – шипела.

– Не снимай, – приказал Гарв. – Она защищает от тонера.

– Что такое тонер? – спросила Нелл из-под маски. Слышать Гарв не мог, но угадал вопрос в ее глазах.

– Мушки, – сказал он. – По крайней мере, так говорят в Блошином цирке. – Он сжал в кулаке черную вату, которую вынул из маски. Из нее пошел серый дым, расплылся, как чернила в стакане с водой, да так и остался висеть в воздухе. Волшебный порошок искрился.

– Понимаешь, мушки, они везде, – объяснил Гарв. – В воздухе, в еде, в питье. Огоньками они разговаривают между собой. Для мушек есть правила – называются протоколы. В одном старом-престаром протоколе записано, чтобы они не вредили легким. Если ты их вдыхаешь, они уходят в надежное место. – Гарв выдержал театральную паузу, чтобы выдавить в воздух еще одно черное облачко – как догадалась Нелл, из хороших мушек. – Но есть люди, которые не слушают протоколов. Нарушают правила. И потом, мы так много вдыхаем мушек – целые миллионы, что может, эти надежные места не такие надежные, когда мушек уж супер много. В Блошином цирке говорят, что мушки иногда воюют между собой. Например, кто-то в Шанхае придумает мушку, которая против протокола, наплодит в матсборщике целую уйму, и пошлет в Новую Атлантиду подсматривать за виками или даже вредить им. Тогда вики – у них есть такая специальная охрана – отправляют своих мушек, ловить ту вредную. Начинается война. Вот что творится сегодня, Нелл. Мушки воюют с мушками. Порошок (мы называем его тонер) на самом деле – мертвые мушки.

– А скоро война закончится? – спросила Нелл, но Гарв ее не услышал – он снова зашелся в кашле.

Потом он встал, обернул лицо белой нанобаровой полоской, которая около рта сразу стала серой, вытащил старые картриджи из мушкетона и зарядил новые. Мушкетон походил на пистолет, только пистолет стреляет, а этот наоборот, засасывает в себя. В него вставляются плоские круглые прокладки из сложенной гармошкой бумаги. Включаешь – он со свистом втягивает воздух и, надо надеяться, мушек. Они попадают на бумагу и застревают.

– Ну, мне пора, – сказал Гарв, на пробу щелкая курком. – Кто знает, что еще попадется.

Он двинулся к дверям, оставляя за собой черные следы. Ветер от шагов тут же подхватывал их и рассыпал по полу, словно Гарв никогда тут не проходил.

Хакворт собирает "Иллюстрированный букварь для благородных девиц"; разъяснение используемой технологии

Индпошив занимал викторианский особняк на холме, длинное, в целый квартал, здание с многочисленными крыльями, башенками, портиками и тенистыми верандами. Хакворт еще не заслужил собственной башенки или балкона, зато у него было окно с видом на сад, где росли самшит и капский жасмин. Из-за стола он сада не видел, но обонял, особенно если ветер дул с моря.

"Блюдечко" лежало у него на столе в виде стопки листов, подписанных в основном "ДЖОН ПЕРСИВАЛЬ ХАКВОРТ". Он развернул взятую у Коттона бумагу. На ней по-прежнему жил маленький чертеж. Коттон явно порезвился от души. Еще никого не выгнали за фотографический реализм, однако сам Хакворт позаимствовал свою личную манеру из патентных заявок девятнадцатого века: черный графический рисунок на белом фоне, полутени переданы почти микроскопической штриховкой, старинный шрифт с чуть-чуть срезанными наискось углами. Клиенты, желающие смотреть чертежи на домашних медиатронах, просто визжали. Коттон сработал в том же ключе – его нанотехнологическая батарейка на титуле выглядела точь-в-точь зубчатая передача эдвардианского дредноута.

Хакворт положил лист на стопку с "блюдечком" и постучал ее ребром по столу, чтобы сбить поровнее. Потом отнес в угол комнаты, куда рабочие совсем недавно вкатили новый кабинет вишневого дерева на литых бронзовых ножках. Он доходил Хакворту до пояса. Сверху располагался бронзовый же механизм: автоматический документ-ридер с выдвижным лотком. Маленькая дверца на стене скрывала разъем подачи – сантиметровый, как для бытовой техники; в серьезной производственной организации он выглядел как-то несолидно, особенно если вспомнить, что кабинет заключал в себе один из самых мощных компьютеров на планете – пять кубических сантиметров индпошивовской стерженьковой логики. Он потреблял примерно сто тысяч киловатт из сверхпроводящей части подачи. Мощность нужно было куда-то девать, иначе компьютер сжег бы себя и добрую половину здания впридачу. Сброс энергии потребовал от создателей много больше усилий, чем сами логические элементы. Теперь эту задачу решает подача – компьютер забирает из нее микроскопические кубики льда и сливает теплую воду.

Хакворт положил стопку в лоток и велел машине скомпилировать "блюдечко". Послышался звук тасуемой колоды – читатель брал листочки за край и мгновенно скачивал информацию. Длинный шланг подачи, пропущенный вдоль стены, вздрогнул и напрягся в оргазме – компьютер всосал кусок сверхзвукового льда и выплюнул воду. В выходном лотке появился новый лист.

Его шапка гласила: "БЛЮДЕЧКО, ВЕРСИЯ 1,0. СПЕЦИФИКАЦИЯ НА СБОРКУ"

Кроме нее, на листке было только изображение конечного продукта, изящно выполненное под старинную гравюру в личной манере Хакворта. Всякий сказал бы, что это книга.

Спускаясь по огромной винтовой лестнице к самому большому – центральному портику Индпошива, Хакворт думал о намеченном преступлении. Отступать было поздно. Внезапно он понял, что подсознательно решился месяцы назад.

Хотя Индпошив – организация скорее конструкторская, чем производственная, здесь есть собственные матсборщики, в том числе два довольно больших, на сотню кубов каждый. Хакворт зарезервировал более скромную настольную модель в одну десятую кубометра. Использование сборщиков фиксировалось в особом журнале, поэтому он прежде сказал свое имя и название проекта. После этого машина приняла край документа. Хакворт велел приступать немедленно, а сам стал смотреть сквозь алмазную стену на эвтатическую среду.

Вселенная – бессмысленный хаос, интересны лишь организованные аномалии. Хакворт как-то повез своих кататься на лодке; желтые весла оставляли на воде аккуратные водоворотики, и Фиона, которая изучала физику жидкостей в ванне и за обеденным столом, разливая, что ни попадя, потребовала объяснить, откуда на воде ямки. Она перегнулась через борт (Гвендолен держала ее за платьице) и трогала воронки рукой, пытаясь разобраться, какие они. Остальное озеро – просто вода без каких-то особых закономерностей – ее не взволновала.

Мы скользим взглядом по черному космическому пространству и останавливаемся на звездах, особенно если они выстраиваются в созвездия. "Обычный, как воздух" означает нечто банальное, но каждый Фионин вдох, когда она спит в кроватке – серебристое сияние в лунном свете – пойдет на строительство ее кожи, волос, костей. Воздух становится Фионой и заслуживает – требует любви. Упорядочивать материю – единственная функция Жизни, будь то саморепродуцирующиеся молекулы в первичном бульоне, манчестерская мануфактура, перерабатывающая растения в ситец, или Фиона в кроватке, обращающая воздух в Фиону.

Лист бумаги имеет толщину примерно сто тысяч нанометров; в этот промежуток можно вместить около трехсот тысяч атомов. Умная бумага состоит из сети бесконечно малых компьютеров, зажатых между двумя медиатронами. Медиатроном называется все, что меняет цвет на отдельных участках своей поверхности. На внешние слои сандвича приходится примерно две трети сечения; между ними можно поместить структуру толщиною в сто тысяч атомов.

На такую глубину легко проникают воздух и свет, поэтому начинка заключается в вакуоли – бакминстерфуллереновые оболочки, покрытые отражающим алюминиевым слоем, чтобы они не схлопнулись все разом, если страница окажется на солнце. Таким образом, внутри пузыря получалось что-то вроде эвтатической среды. В ней-то и располагалась стреженьковая логика, делающая бумагу умной. Каждый из сферических компьютеров соединялся с четырьмя соседями пучком гибких стержней, идущих по гибкой же вакуумной фуллереновой трубочке, так что страница в целом представляла собой параллельный компьютер, составленных из миллиарда отдельных процессоров. По одиночке процессоры были не очень сильные, не особо быстродействующие и очень чувствительные к внешней среде, так что обычно работала лишь малая их часть, но даже при этих ограничениях умная бумага оставалась, помимо всего прочего, мощным графическим компьютером.

И все же, размышлял Хакворт, ей далеко до "Букваря" – там страницы толще, плотнее набиты вычислительной техникой, листы сложены вчетверо, в тетрадки по шестнадцать страниц, тридцать две тетрадки вшиты в корешок, который не только скрепляет книжку, но и служит огромной базой данных.

Он сработан на славу, однако ему только предстоит родиться в эвтатическом чреве – алмазной вакуумной камере, вмещающей стартовый матсборщик. На алмаз нанесена пленка, пропускающая исключительно красный свет; стандартная инженерная практика – избегать связей, которые разрушаются медлительными красными фотонами, вечно плетущимися в хвосте видимого спектра. Таким образом можно на всякий пожарный случай наблюдать, как зреет твой образец. Предосторожность нелишняя – если ты что-то напорол, и он вырастет настолько, что возникнет угроза для стенок камеры, процесс можно остановить самым тупым дедовским методом – отключив питание.

Хакворт не боялся за свою работу, но все равно смотрел, как она растет, потому что это всегда интересно. Вначале была пустая камера, налитая красным светом алмазная полусфера. Посередине столика виднелся голый срез восьмисантиметровой подачи – центральной вакуумной трубы, окруженной трубками поменьше. Каждая представляла собой пучок микроскопических конвейерных лент, доставляющих нанотехнологические кирпичики – отдельные атомы или молекулярные заготовки.

Матсборщиком называлась машина, которая располагается на выходе подачи, берет молекулы с конвейера согласно заданной программе и собирает в более сложный продукт.

Хакворт был программистом, "блюдечко" – программой из множества подпрограмм. Они существовали на отдельных листках, пока, несколько минут назад, сверхмощный компьютер в кабинете Хакворта не скомпилировал их в один загрузочный модуль на понятном матсборщику языке.

Над выходом затеплилась прозрачная красная дымка, похожая на перезрелую земляничину. Дымка сгустилась, начала обретать форму и расползаться по столику, пока не сформировалось будущее основание: четверть круга радиусом двенадцать сантиметров. Хакворт выждал, пока над ним появился верхний обрез книги.

В углу лаборатории стоял новейший ксерокс, способный преобразовать записанную информацию в нечто совсем иное. Умел он даже стереть информацию и подтвердить впоследствии данный факт, что иногда оказывалось полезным в почти маниакальной атмосфере Индпошива. Хакворт вложил в него документ, содержащий компилированную версию "блюдечка", и уничтожил. Возможно.

Покончив с этим, он откинул красный колпак. Готовая книга стояла на системе, которая выдавила ее из себя и на воздухе немедленно обмякла. Хакворт взял книгу в правую руку, а левой бросил экструдер в корзину.

Он запер книгу в ящик стола, прихватил цилиндр, шляпу, перчатки, трость, шагнул в ногоступы и отправился через дамбу. В Шанхай.