Апрель — июль. Пик популярности Керенского

Керенский в изображении Исаака Бродского

Взлёт Керенского А. Ф. к власти начинается уже во время Февральской революции, когда он оказывается одновременно в двух противостоящих органах власти: в первом составе Временного правительства в качестве министра юстиции и в первом составе Петросовета в качестве товарища (заместителя) председателя.

К 1917 году он уже был довольно известным политиком: возглавлял фракцию «трудовиков» в Госдуме IV созыва, завоевал определённую популярность среди либералов и социалистов своим участием в качестве адвоката в ряде громких дел. В своей думской речи 16 декабря 1916 года он фактически призывает к свержению самодержавия, после чего императрица Александра Фёдоровна заявила, что «Керенского следует повесить» (по другим источникам — «Керенского следует повесить вместе с Гучковым»).

До революции Керенский был под наблюдением Охранного отделения под кличкой «Скорый» из-за привычки бегать по улицам, на ходу запрыгивая в трамвай и спрыгивая обратно. Для слежки за ним полиции приходилось нанимать извозчика^[30]. Французский посол в Петрограде Морис Палеолог в записи от 2 (15) марта 1917 года характеризует Керенского следующим образом: «Молодой депутат Керенский, создавший себе, как адвокат, репутацию на политических процессах, оказывается наиболее деятельным и наиболее решительным из организаторов нового режима»^[31].

Во время Февральской революции вступает в партию эсеров, принимает участие в работе революционного Временного комитета Госдумы. 3 марта в составе думской делегации содействует отказу от власти великого князя Михаила Александровича.

Пик популярности Керенского начинается с назначением его военным министром после апрельского кризиса. Газеты именуют Керенского в таких выражениях: «рыцарь революции», «львиное сердце», «первая любовь революции», «народный трибун», «гений русской свободы», «солнце свободы России», «народный вождь», «спаситель Отечества», «пророк и герой революции», «добрый гений русской революции», «первый народный главнокомандующий» и т. д.^[32] Современники описывают «мартовскую» истерию вокруг личности Керенского в таких выражениях:

Тернист путь Керенского, но автомобиль его увит розами. Женщины бросают ему ландыши и ветки сирени, другие берут эти цветы из его рук и делят между собою как талисманы и амулеты. <…> Его несут на руках. И я сам видел, как юноша с восторженными глазами молитвенно тянулся к рукаву его платья, чтобы только прикоснуться. Так тянутся к источнику жизни и света! <…> Керенский — это символ правды, это залог успеха; Керенский — это тот маяк, тот светоч, к которому тянутся руки выбившихся из сил пловцов, и от его огня, от его слов и призывов получают приток новых и новых сил для тяжелой борьбы.

В мае 1917 года петроградские газеты даже всерьёз рассматривают вопрос об учреждении «Фонда имени Друга Человечества А. Ф. Керенского»^[33].

Керенский старается поддерживать аскетический имидж «народного вождя», нося полувоенный френч и короткую стрижку.

В молодости Керенский подумывал о карьере оперного певца и даже брал уроки актёрского мастерства. Набоков В. Д. так описывает его выступления: «„Я говорю, товарищи, от всей души… из глубины сердца, и если нужно доказать это… если вы мне не доверяете… Я тут же, на ваших глазах… готов умереть…“. Увлекшись, он проиллюстрировал „готовность умереть“ неожиданным, отчаянным жестом». Уже в старости Керенский с сожалением замечает, что «если бы тогда было телевидение, никто бы меня не смог победить!». Керенскому удаётся «очаровать» даже свергнутого царя: в июле Николай записывает в своём дневнике о Керенском «Этот человек положительно на своем месте в нынешнюю минуту; чем больше у него власти, тем лучше».

Во время Февральской революции Керенский вместе с князем Львовым Г. Е. ведут переговоры о возможном предоставлении политического убежища свергнутому царю. В ходе событий генерал Алексеев М. В. по поручению Николая II передаёт князю Львову требование о предоставлении гарантий, в том числе беспрепятственного проезда в город Романов-на-Мурмане (в настоящее время Мурманск), на рейде которого стояли британские военные корабли. Однако эти переговоры были заблокированы Петросоветом, 6 марта 1917 года принявшего решение об аресте царя. Впоследствии Керенский приезжает к арестованному в Царском Селе Николаю три раза. Во время первого приезда, 21 марта Николай замечает: «Я прочёл в газетах, что вы отменили смертную казнь. Если вы сделали это для моего спасения — то напрасно. Государство не может так воевать».

Получив назначение на пост военного министра, Керенский начинает активно подготавливать июньское наступление, которое, по его замыслу, должно было поднять сильно упавший боевой дух армии. Он активно объезжает части, стремясь воодушевить их, после чего получает прозвище «главноуговаривающего». Новый военный министр назначает на ключевые должности в армии малоизвестных, но приближенных к нему генералов, получивших прозвище «младотурки». 22 мая 1917 года Керенский назначает на должность верховного главнокомандующего генерала Брусилова вместо консервативно настроенного генерала Алексеева.

Провал первого крупного политического проекта Керенского — июньского наступления 1917 года становится первым заметным ударом по его популярности. Продолжающиеся экономические проблемы, провал политики продразвёрстки, инициированной ещё царским правительством в конце 1916 года, продолжающийся развал действующей армии всё сильнее дискредитируют Керенского.

Как министр Временного правительства, Керенский переселяется в Зимний дворец. Со временем в Петрограде появляются слухи о том, что он якобы спит на бывшей кровати императрицы Александры Фёдоровны, а самого Александра Керенского начинают иронически называть «Александром IV» (последний российский царь с именем Александр был Александром III). Советский поэт Маяковский высмеивает жизнь бывшего присяжного поверенного Керенского во дворце:

Царям дворец построил Растрелли. Цари рождались, жили, старели. Дворец не думал о вертлявом постреле, не гадал, что в кровати, царицам вверенной, раскинется какой-то присяжный поверенный. Забывши и классы и партии, идет на дежурную речь. Глаза у него бонапартьи и цвета защитного френч.

В августе 1917 года Керенский пытается восстановить пошатнувшуюся популярность своими двусмысленными действиями во время «корниловского мятежа», однако только отталкивает от себя армейское офицерство и казаков. В результате в ноябре практически не остаётся достаточной военной силы, на которую Керенский смог бы опереться. Кроме того, во время борьбы с Корниловым Керенский вынужден обращаться к большевикам, как к наиболее активным левым, тем самым только приближая события ноября 1917 года. По выражению Ричарда Пайпса, «вчерашние поджигатели стали пожарной командой».

Нерешительные попытки Керенского избавиться от наиболее ненадёжных частей Петроградского гарнизона приводят только к тому, что они дрейфуют «влево» и переходят на сторону большевиков. Также на сторону большевиков постепенно переходят и части, присланные в Петроград с фронта в июле. Нарастающему хаосу содействовал также роспуск после Февральской революции непопулярной полиции. Заменившая её «народная милиция» оказалась неспособна выполнять её функции.

По выражению британского писателя Сомерсета Моэма, с августа по ноябрь 1917 года находившегося в Петрограде,

Керенский… произносил бесконечные речи. Был момент, когда возникла опасность того, что немцы двинутся на Петроград. Керенский произносил речи. Нехватка продовольствия становилась все более угрожающей, приближалась зима и не было топлива. Керенский произносил речи. Ленин скрывался в Петрограде, говорили, что Керенский знает, где он находится, но не осмеливается его арестовать. Он произносил речи.

Один из деятелей кадетской партии Иван Куторга в своей книге «Ораторы и массы» так характеризует Керенского: «…Керенский был подлинным олицетворением Февраля со всем его подъемом, порывом, добрыми намерениями, со всей его обреченностью и частой политической детской нелепостью и государственной преступностью. Ненависть лично к Керенскому объясняется, по-моему, не только его бесспорно огромными политическими ошибками, не только тем, что „керенщина“ (слово, ставшее употребительным на всех европейских языках) не сумела оказать серьёзного сопротивления большевизму, а, наоборот, расчистила ему почву, но и другими, более широкими и общими причинами».