Социальная и личная психотерапии

И все-таки ощущение того, что человек неполностью владеет собой, что он в какой-то мере зависит от некоторых сил, которые, хоть и являются частью его сущности, но не под­чинены сознательному контролю, сопровождает человека почти всю его историю. Во многих учениях и тем более во многих видах социальной практики человек как бы признается себе, что он испытывает некоторое внутреннее давление определенных сил, с которыми следует как-то справиться, которые надо каким-то образом себе подчинить. Возникают определенные социальные ме­ханизмы подчинения этой темной стороны человеческого бытия другой - светлой, сознательной и ответственной. Поскольку же эти темные силы вызывают в человеке некоторое патологическое состояние, некоторую социальную и индивидуальную аномалию, то механизмы, с помощью которых он стремится преодолеть эту аномалия, мы будем называть социальной психотерапией.

Особый интерес вызывают в этой связи так называемые сокра­тические школы философии. Прежде чем говорить о них, нужно предупредить против того понимания философии, которое рас­пространилось особенно в новейшее время: когда философия выглядит как некоторая абстрактная, сугубо теоретическая, край­няя по рациональности своих форм попытка осмыслить действительность и охватитъ весь мир в единой схеме. На самом деле философия всегда стремилась стать учением о сущности и смысле человеческой жизни, о предназначении человека, о его месте в мире природном и социальном. В явной форме такое отношение к философии возникает у Сократа. После него поставленные им вопросы о смысле человеческого бытия, о предназначении чело­века, его достоинстве получают различное истолкование в раз­личных учениях греческих философов. Проблема ставится так: человеческие страсти препятствуют как осмыслению человеком самого себя, так и его достойной жизни. Необходимо со страстя­ми что-то делать. Несколько возможных ответов нашли древние греки в IV веке, и эти ответы в том или ином виде в дальнейшем в сущности повторялись. Поздние стоики, испытавшие определен­ное влияние сократовской философии и во всяком случае не могшие обойти такую важную проблему, к страстям относились с сугубо рационалистических и строго моралистических позиций. Стоики считали, что страсти должны быть как бы отрезаны от человека, им нельзя подчиняться никак и ни при каких обстоятельствах. Страсти нужно увить. Идеалом достойного существова­ния является апатия, то есть совершенно бесстрастное поведение.

Киники (которых в дальнейшем стали называть циниками, во многом, кстати, извратив их учение) считали, что страсти нужно удовлетворять так, как мы бросаем кость собаке, чтобы она с голоду не бросилась на нас самих.

Киренаики (получившие свое название от наименования горо­да Кирены, где зародилось и распространилось данное учение) стремились не только утихомирить свои страсти, бросив им, как кость, какое-то удовольствие. Они пошли дальше, считая, что страсти не просто надо время от времени подкармливать, но закормить их до смерти, чтобы они вообще или по крайней мере надолго не смели проявлять себя. Крайняя степень разнуздан­ности, как видим, может стать некоторой ступенью при переходе к спокойной философской форме жизни.

Иной ответ нашли эпикурейцы (учение которых также было в дальнейшем извращено и воспринято как проповедь безудерж­ного чувственного наслаждения): они воспринимают человека бо­лее целостно, не отвергая чувственной стороны его жизни и стремясь к мере, к эстетической гармонизации страстей и во всех случаях - к отсутствию страдания.

И по сей день эта проблема обуздания себя, приведения себя в некоторое гармоническое состояние не снята. Очень часто чело­век чувствует свою греховность, то есть в самом общем смысле: несоответствие того, что он есть, тому, чем он должен бьггь. Убрать это несоответствие, выразившееся в совершении конкрет­ных грехов, в европейской христианской традиции возможно че­рез исповедь (первоначально она была публичной и только впос­ледствии стала тайной) и покаяние, которое заключалось не толь­ко в наложении на себя некоторого наказания (эпитимии), но и в душевном движении раскаяния.

Возникшие в XX веке различные формы психотерапии исполь­зуют тот же механизм исповеди в самом общем смысле. Визит к психоаналитику на Западе - это в сущности оплачиваемая пациен­том возможность исповедаться. Хотя психоаналитик и пытается после исповеди предложить что-то пациенту, все же самым важ­ным для нас в данном случае является именно сам факт исповеди. Впрочем, духовник, исповедавший прихожанина, тоже ведет себя как психоаналитик, предлагая некоторые средства, помогающие превозмочь себя, овладеть греховными страстями (прежде всего молитву и пост).

Однако психоаналитические процедуры направлены на инди­видуального пациента. Другое дело процедуры психодрамы, предложенные Дж.Л.Морено [78]. Здесь уже нет беседы паци­ента с терапевтом один не один. В психодраме участвует пациент, играющий сам себя на сцене, сам психоаналитик, могущий высту­пать в роли режиссера этого спектакля, а иногда и критика, его помощники, часто тоже выступающие на сцене в разных ролях (скажем, близких пациенту людей), наконец, публика, которой разрешено активно реагировать на то, что происходит на сцене. Терапевтический эффект всей этой постановки направлен не толь­ко на пациента, но и на публику, которая видит со стороны то, что часто происходит с каждым из сидящих в зале. В результате этих переживаний наступает некоторое очищение. Морено здесь пря­мо использует аристотелевский термин катарсис.

Во многих традиционных восточных (прежде всего в йоге), а в XX веке уже и западных учениях предлагается разнообразные средства овладения собой и подготовки к определенной роли, средства обработки своего внутреннего мира, совершенствования самого себя как психического, даже более того - духовного существа. Здесь и упражнения для развития памяти, для освобождения воображения, для приготовления к некоторой твор­ческой деятельности и т.д.