2015-03-27
694
Итак, настал черед изживания «детской болезни современности» (Р.Арон), или перехода в следующее измерение истории, в котором, с одной стороны, появляется надежда на избавление от прежних просчетов и ошибок, а с другой стороны, формируются технологии «открытия» постсовременного измерения бытия. Хронологически посмодерн соотносится с разными датами в жизни западного, и в меньшей степени, не-западных обществ: точками его генезиса и роста считаются 1914, 1939, 1956, 1968, 1970 – 1980, 1989 – 1991 гг. Но он оформляется в виде определенных перспектив истолкования мира, которые не предполагают: а) «мета-рассказа» или большого интегрального текста, каким ранее была религия, идеология и наука (Ж.-Ф.Лиотар); б) системы бинарных оппозиций – «Восток / Запад», мужчина / женщина, здоровый / больной и т.д., лежащих в основе знания и практики западной цивилизации (Ж.Деррида); в) разума как центра мирового процесса (Ж.Бодрийяр, Р.Барт); г) древовидно-иерархической структуры, лежащей в основе прежних теории и практики (Ж.Делез и Ф.Гваттари); д) власти во всех её тотальных проявлениях (М.Фуко) и т.д. и т.п. Иначе говоря, постмодернизм как интеллектуальное движение и как реальная практика (в повседневности, в политике, в философии и искусстве), заявляет о себе, как о разрушающем и обновляющем модерн процессе.
Более того, основные теоретики постмодерна – М.Фуко, Ж.-Ф.Лиотар, Ж.Деррида, Ж.Бодрийяр, Ж.Делез, Ф.Гваттари, Ж.Лакан, З.Бауман, Ю.Кристева, Р.Рорти и мн. др., радикально отрицают и демистифицируют основные категории западной мысли: «Бог», «я», «разум», «нация», «телос» и т.д. Взамен предлагаются средства, описывающие жизнь в свете идеи неопределенности [444]. Вспомним, что в ХХ веке квантовая физика стала своеобразным символом универсальной неопределенности, значения которой гипотетичны. После утверждения в научном сознании конца ХХ века теории хаоса и сложности, говорить о мире в терминах индетерминизма стало нормой. Применительно к социокультурной сфере нужно обратить внимание на процесс капитализации, который расширился до пределов земли, «переступая» культурные, политические, цивилизационные и ментальные границы. Но развертывание экономической и политической свободы порождает разнообразные моральные дилеммы, в которые включена природа, общество, техника, да и сам человек. Технократическое администрирование бюрократами всей глобальной суперсистемы повлекло за собой актуальные сбои и непрозрачность будущего. Поэтому идея неопределенности влечет за собой ряд фундаментальных подвижек, в частности, уяснение характера онтологических, познавательных, моральных и эстетических оппозиций: а) тотальности/ фрагментарности; б) каноничности/ неканоничности опыта; в) личностного присутствия/ безличности; г) презентации/ непредставляемого; д) зауми/ иронии; е) нормы/ анормальности; ж) официального/ карнавального; з) трансцендентного/ имманентного и т.д. При такой постановке вопроса, стало возможным приближение к полюсам бессознательного и «черным дырам».
Между тем, появление и распространение постмодернизма связано перестройкой онтологии человека и культуры в целом. Эти величины лишаются таких важнейших признаков как историчность, рациональность, глубина опыта, интенсивность, а взамен, приходят пространственные ориентации, фрагментация, шизоидность, скольжение по поверхности, экстенсивность и т.д.[445]. Проще говоря, возникает калейдоскопичность мира, в котором больше нет центра [446], иерархии, левого и правого, субъекта и объекта [447], добра и зла, красоты и безобразного, полезного и бесполезного, а общий его узор определяется множественностью рациональностей[448], помноженных на иррациональный опыт пребывания в прогрессирующей множественности. Такой опыт трактуется как вариант ризомы [449]. Тем самым мир – в постмодерне – являет собой миксер из желаний, пустых (ничего не означающих) знаков – симулякров, намёков, отдельных рациональных формул, семантических шумов, бреда сумасшедшего, экскрементов, гламура, подчеркнутой неоформленности и незавершенности.
В плане социальной прагматики постмодерн выступает в виде процесса постмодернизации, т.е. ненасильственного приведения общества и его культурной системы к новой ситуации, в рамках которой оно пытается обнаружить продуктивные связи между традициями и новациями, установить баланс сохранения и обновления. Проще говоря, постмодернизация стремится к соединению премодерна с модерном в различных пространствах и формах, к воспроизведению культурного достояния и опережающих время технологий в непредзаданном социокультурном интерьере. Так или иначе, но разрушение-и-обновление модерна осуществляется в обществе, способном предоставить ресурсы для реализации подобного замысла. Таким обществом, стремящимся выйти за собственные пределы, но за счет скрытых возможностей и стимулов, является постиндустриальное общество.
Формально оно определяется как социальная форма, вырабатывающаяся и определяющаяся в процессе эволюции и преобразования общества индустриального[450]. Если же говорить о содержательных его характеристиках, прописанных в работах П.Дракера, Д.Белла, Г.Кана, Дж.Нейсбита, О.Тоффлера, А.Турена, Л.Туроу, Ж.Фурастье и др., то сразу нужно подчеркнуть факт доминирования третичного сектора экономики и социальной жизни – сферы услуг, над добывающей и перерабатывающей сферами, при осознании того, что она есть основной двигатель этого общества. Перед нами изменение характера социальной структуры, изменение принципа «измерения» общества, а не всей его конфигурации[451]. Но перед учеными стоит задача фиксации его уникальной (по историческим меркам) специфики. Итак, в число критериев, указывающих на специфику постиндустриального общества, попадают такие:
- перемещение рабочих кадров в сектор обслуживания (торговля, финансы, транспорт, здравоохранения, образования, отдыха и развлечений);
- изменения характера занятий (типа работы), который обусловлен высококвалифицированной подготовкой инженеров, менеджеров и т.д.;
- главенствующее значение теоретических знаний и методов, на основе которых развиваются разнообразные «интеллектуальные технологии»;
- саморазвивающийся технологический рост как его «ось» (рост объема промышленности, прогресс в науке и образовании, развитие технологической учебной базы)[452]. Данное положение целесообразно конкретизировать посредством идеи «информационного взрыва» или изменения природы информации, а также последующего увеличения её скорости, реконфигурации структуры коммуникаций и трансформации мира повседневности[453].
При расшифровке постиндустриального сдвига нужно не упустить из вида такой важнейший признак как планирование, но отличающийся от планирования в индустриальных обществах (в том же СССР) тем, что в планах отражаются интерсоциальные, внутрисоциальные и социоприродные проблемы[454]. Кроме того следует обратить внимание на управленческий аспект жизни постиндустриального общества, который представлен деятельностью технократов и военных. Именно они ищут баланс технических и политических сил, опираясь на право и находя компромиссные (групповые) решения в рамках социальной практики[455]. В свою очередь, антропологический ракурс постиндустриального общества или «цивилизации третьей волны» таков, что в нём улавливается особая роль инициативы в социальных процессах, тенденция к повышению интеллектуального уровня и функциональной компетентности[456]. Причем, речь идёт не только о взрослых, но и о детях. За этим, между прочим, стоит процесс индивидуации [457], происходящий внутри постиндустриального общества, часто заканчивающийся капсулированием личности. Причем неважно, речь идёт о физическом или киберодиночестве.
Всё это характерно для Америки конца ХХ века и близких к ней Канады и государств севера Европы. Чтобы убедиться в этом, прибегнем к описанным Д.Беллом социоструктуры и сопровождающих становление постиндустриализма проблем. Они, согласно американскому социологу, таковы:
· основной принцип – это центральная роль теоретических знаний и их кодификация;
· основные институты: университет, академические институты, исследовательские организации;
· экономическая база – наукоемкие отрасли промышленности;
· основной ресурс – человеческий капитал;
· политические проблемы: научная политика, политика в области образования;
· структурная проблема – соотношение между частным и общественным секторами;
· стратификация осуществляется на основе способностей и навыков, а доступ к престижным рабочим местам открыт исключительно через образование;
· теоретическая проблема – сплоченность «нового класса»;
· социальные движения – противостояние бюрократии, плюс альтернативная культура[458].
Но есть смысл посмотреть на постиндустриальное общество и со стороны генерирования им, как и его предшественником, обществом индустриального типа, глобальных проблем. Не секрет, что уже технологическая цивилизация (цивилизация «второй волны») непосредственно включила в систему массового производства невозобновляемые источники энергии, ориентируя общество на рынок или высокоразвитую систему массового потребления. Постиндустриальное общество хотя и меняет акценты в своей энергетической политике (оно переориентируется на поиск и использование возобновляемых ресурсов[459]), его давление на природу – за счет взвинченного потребления по всему миру – только усиливается. Недаром позднеиндустриальное и постиндустриальное общество иногда называют «обществом потребления». Эту идею также проиллюстрируем словами А.Этциони, писавшего о переходе Америки в ХХ веке от Бога к потребительским товарам [460]. Причем, на наших глазах происходит «включение» всё больших масс людей в процесс потребительства, который в свою очередь обусловлен «большой идеологической перестройкой ценностей» (Ж.Бодрийяр)[461]. Она, тем не менее, оборачивается не только унификацией, деперсонификацией, демотивацией, т.е., изменением характера субъекта и его жизненной позиции, но представляет собой разновидность энтропии [462]. Нельзя исключить её глобальный деструктивный характер.
Правда у такой позиции есть противники, выдвигающие серьезные возражения против инерции общества потребления, его замкнутости на «проедании» ресурсов планеты. Это сторонники квантификации первичных постиндустриальных изменений в самостоятельную социоформу[463] под названием «информационное общество»[464]. Под ним действительно понимают такой тип общества, в котором социальная организация, хозяйственная структура, в т.ч. сфера занятости, пространство жизни и деятельности, наконец, культурная сфера задаются и варьируются информационно-технологическими инновациями [465]. В данном определении отражены технологический (информационный взрыв), экономический (информационная экономика), пространственный (связанный с формированием глобальных информационных и коммуникативных сетей) и культурный (медийно-знаковый) критерии, хотя возможны и другие акценты. Например, сдержанно настроенный по отношению к реальности информационного общества К.Мей считает, что информационное общество – если оно и возникло – характеризуется признаками: 1) социальной революции; 2) новой экономики; 3) информационной политики; 4) отмирания института государства[466]. Тем не менее, все позиции сходятся во мнении о фундаментальной роли информации, которую раскрыли и показали применительно к социальным процессам такие известные математики и кибернетики как Н.Винер, К.Э.Шеннон, Дж. фон Нейман, А.Тьюринг и др. К примеру, Н.Винер показал как зарождается, оформляется и передается семантически важная информация, неважно управление ли это электрической силовой станцией, планирование бюджета страны или игра в шахматы[467]. Но, пожалуй, самое важное открытие, содержащееся в работах теоретиков информационного общества – Дж.П.Барлоу, Э.Дайсона, А.Дафа, В.Дизарда, М.Кастельса, Дж.Нейсбита, М.Постера, Д.Тепскота и др., – что информация представляет важнейший ресурс жизни, наряду с веществом и энергией.
Характеризуя онтологию информационного обществ важно прислушаться к ряду других аргументов, говорящих о его социокультурных преимуществах. В частности, рассмотреть экономические аргументы. Так, Т.Стоуньер, рассуждая о социально-экономических основаниях этого типа общества, сводимых к богатству, стоимости и информации, во-первых, указывает на человеческий капитал как на важнейший ресурс этого общества; во-вторых, подчеркивает особую роль образования в деле формирования богатства; в-третьих, предлагает видеть в информационной революции важнейший фактор экономической жизни, всё чаще выражающийся в финансовых категориях[468]. Но ценно и его сравнение экономик всех трех типов обществ, проводимое им по целям хозяйственной деятельности и ограничителями в их достижении: «В аграрной экономике хозяйственная деятельность была связана преимущественно с производством достаточного количества продуктов питания, а лимитирующим фактором обычно была доступность хорошей земли. В индустриальной экономике хозяйственная деятельность была по преимуществу производством товаров, а лимитирующим фактором – чаще всего капитал. В информационной экономике хозяйственная деятельность – это главным образом производство и применение информации с целью сделать все другие формы производства более эффективными и тем самым создать больше материального богатства»[469]. Отсюда следует его мысль о переходе экономики в сервисное состояние и её расширение до транснациональных масштабов.
В свою очередь Д.Белл, конкретизируя экономические постулаты информационного общества, показал, что в производственной триаде: земля, капитал, труд, происходит трансформация последнего члена не без помощи открытых В.Зомбатом и Й.Шумпетером «деловой инициативы» и «предприимчивости». По-сути говоря, в информационном обществе знания и способы их практического применения замещают труд в качестве источника прибавочной стоимости[470]. Кроме того, информация, помимо сугубо политического измерения («информация – это власть»), приобретает особое экзистенциальное значение («доступ к информации есть условие свободы»)[471], помогая индивидам раскрыть свой внутренний потенциал. Любопытно, но данный тезис также доказал своими культурологическими изысканиями М.Маклюэн[472]. В частности, он вывел новую формулу истории человечества, согласно которой общество ранее прошло «устную», «письменную» и «книгопечатную» эры, а сейчас входит в «виртуальную». Здесь представлен технологический (коммуникативный) процесс, поскольку именно средства, при помощи которых люди поддерживают связь между собой и миром, значат больше, чем содержание их сообщений[473].
Но наиболее логически выверенной версией происходящего социального сдвига можно считать концепции американских исследователей М.Кастельса и Д.Нейсбита. Одна из них – подчеркнуто оптимистическая, другая полна скепсиса и решимости преодоления ситуации в направлении создания «глубокой гуманности».
Согласно М.Кастельсу, ключевая технология современности – Internet, на наших глазах создает новую эру в истории человечества. Во-первых, возникающая «галактика Интернет» воплощает новое измерение свободы и культуру личного творчества; во-вторых, она является источником принципиально новой – «электронной экономики», где труд, капитал и производительность определяются и оцениваются в инновационном контексте; в-третьих, она формирует неизвестное ранее русло для общественных движений за счет расширения и фрагментации сети; в-четвертых, она выстраивает новую модель в отношениях личности и государства, опосредованную «сетевой демократией»; наконец, она меняет характер человеческого сознания, вводя в его онтологию аспект виртуальности[474]. В таком случае, Интернет выполняет роль информационно-технологического базиса для формирования общества новой эры.
Согласно Дж.Нейсбиту, американское общество как презентант прорыва в новое, визуально-коммуникативное измерение[475], тем не менее, превратилось в «Зону, Отравленную Технологией». Симптомы этой зоны таковы: 1) мы предпочитаем быстрые решения во всех областях – от религии до здорового питания; 2) мы испытываем страх перед технологией и преклоняемся перед ней; 3) мы перестали различать реальность и фантазию; 4) мы принимаем насилие (в т.ч. электронное) как норму жизни; 5) мы любим технологию, как дети любят игрушки; 6) наша жизнь стала отстраненной и рассеянной[476]. Речь, как видим, идёт о непредсказуемых последствиях информационно-технологического бума, который в виде high tech представляет собой неотъемлемую часть человеческой культуры. Но наступил момент, когда наиболее продвинутой части человечества нужно выработать способность к пониманию того, когда имитация привносит ценный опыт в жизнь человека, а когда нет! Ведь она может порождать отчуждение, изоляцию и насилие в более изощренных формах, чем ранее. Отсюда делается вывод о том, что «технология отнюдь не нейтральна», и человеку нужно постоянно делать выбор в пользу её гуманности[477].
Обсуждая проблемы информационного общества в этом ключе, мы приходим к необходимости конкретизации строения, функций и роли его субъектов. Сравнивая субъектов обществ аграрного, индустриального и постиндустриального (информационного) типа[478], можно констатировать следующее: в информационном обществе, несмотря на его способность к «самонаправляемой организации» (М.Кастельс), также присутствует иерархическое строение субъекта, причем такое, что на вершине иерархии находятся техномеритократия или техноэлиты[479], затем идут хакеры, далее располагаются виртуальные общины, и, наконец, предприниматели. Все они, тем не менее, обслуживают массы людей, «включающихся» в информационно-коммуникативное пространство. Не является секретом и то, что техномеритократия призвана к «миссии завоевания глобального господства (или контргосподства) силой знаний»[480], в чем ей помогают или мешают все остальные.
Если перевести проблему субъекта в сугубо антропологическую плоскость, то для понимания происходящих трансформаций человека чаще всего прибегают к образам Нарцисса и Эдипа. Они, напомню, являются архетипичными западному социуму, артикулируемому как «нерепрессивная цивилизация» (Г.Маркузе). Они мифологичны в своей логике и реалистичны по сути. В первом случае архетип Нарцисса (и Орфея) выражает радость и удовлетворенность от чувственных удовольствий, предоставляемых современными технологиями, экономикой и культурной индустрии. Этому архетипу свойственны эротическое раскрепощение и «культ Эроса», «сон», «тишина», «покой» и «смерть»[481]. В терминах психоанализа Нарцисс олицетворяет собой «либидозное» содержание «оно», сознательно культивируемое «Я». Нарциссизм западного человека, тем не менее, транслируется по всему миру и выступает как символ свободы (=высвобождению чувственной энергии), к тому же имеющий эстетическое измерение. Но это освобождение, если следовать фрейдовскому пониманию проблемы[482], связано с физическим или символическим убийством Отца. В этом контексте образ Эдипа, заимствованный из древнегреческой мифологии – это уже не просто «представитель желаний», но и «продукт», и «предел» всей истории Запада. Он олицетворяет собой «цивилизационную капиталистическую машину», для которой нет нерешаемых задач и неудовлетворяемых желаний. В Эдипе, как в треугольнике, совмещены «интимная, частная территориальность», капитализм и «общественная ретерриторизация»[483]. Причем, кодирование и раскодирование потоков желания здесь приобретает тотальный характер. Отсюда современный западный индивидуальный и групповой фантазм «желающего производства», т.е. капитализма в его шизофренической версии[484].
Но информационный прорыв, тем не менее, имеет ещё одну немаловажную грань. Она во многом обусловлена указанными причинами – лжеиндивидуализацией, лжеосвобождением и т.п. Характеризуя происходящее с нынешними социальными системами, американский политолог Ф.Фукуяма отмечает дивергентную тенденцию или тенденцию размежевания: «каждое общество имеет все меньше общего с соседними, не говоря уже о том, что не обладает особым влиянием на своих членов... Сущность сдвига ценностей, лежащего в основе Великого разрыва, заключается, таким образом, в росте морального индивидуализма и вытекающей из него минитюаризации общества»[485]. Не оспаривая данного тезиса, приглашаю читателя проверить его истинность, познакомившись с феноменом глобализации и концептуальными вариантами его определения в рамках следующей темы.
Вопросы для самоконтроля:
Что такое модерн как культурно-историческая эпоха?
Назовите характерные черты антропоцентрического мировоззрения.
Можно ли безболезненно совместить премодерн и модерн?
Что такое индустриальное общество?
Почему эпоха индустриализма себя исчерпала?
Могут ли не-западные общества повторить индустриальный рывок Запада в полной мере?
В чем суть постмодернизации?
Согласны ли вы с фактом пребывания в постмодерне?
Что такое постиндустриальное общество?
Что такое информационное общество?
Литература:
Основная
1. Абдеев Р.Б. Философия информационной цивилизации. Учебное пособие. – М.: Владос, 1994.
2. Федотов А.П. Глобалистика: начало науки о современном мире. Курс лекций. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Аспект Пресс, 2002. – С. 18 - 42.
3. Афонін Е.А., Бандурка О.М., Мартинов А.Ю. Велика розтока (глобальні проблеми сучасності: соціально-історичний аналіз). – К.: Видавець ПАРАПАН, 2002. – С. 116 - 158.
4. Стус В.В. Модель развития технологической цивилизации/ В.В.Стус. – Запорожье: Дикое поле, 2002. – 36 с.
5. Анурин В.Ф. Динамическая социология: Учебное пособие для высшей школы. – М.: Академический проект, 2003. – С. 60 - 84, 84 - 103, 166 - 180, 180 - 205, 231 - 240, 240 - 246, 271 - 286, 286 - 304, 305 - 355.
6. Делягин М.Г. Мировой кризис: Общая теория глобализации. Курс лекций. 3-е изд., перераб. и доп. – М.: Инфра-М, 2003. – С. 216 - 253.
7. Информационное общество. Сборник. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. – 507 с.
8. Лукашевич В.М. Глобалистика: Учебное пособие. – Львов: «Новий Світ – 2000», 2004. – С. 122 - 146, 174 - 202, 203 - 246.
9. Кемеров В.Е. Социальная философия: Учебник для высшей школы. – М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2004. – С. 188 - 200, 201 - 216.
10. Дергачев В.А. Глобалистика: Учеб. пособие. – М.: Юнити-Дана, 2005. – С. 97 - 113.
11. Буряк В.В. Актуальные проблемы философии: Методологические основания экологического знания, постиндустриальное общество, глобализация: Учебное пособие. – Симферополь: ОАО «Симгортип», 2006. – С. 44 - 56, 57 - 76.
12. Зарубина Н.Н. Социология хозяйственной жизни. Проблемный анализ в глобальной перспективе: Учебное пособие. – М.: Университетская книга; Логос, 2006. – С. 131 - 169, 170 - 201.
13. Молевич В.Ф. Введение в социальную глобалистику. Учебное пособие. – Самара: Изд. дом «БАХРАХ-М», 2007. – 160 с.
14. Иноземцев В.Л. Постмодерн, постмодернизация/ В.Л.Иноземцев // Новая философская энциклопедия: в 4 т. – М.: Мысль, 2001. – Т.III. – С. 296 – 297.
15. Кемеров В.Е. Индустриальное общество; постиндустриальное общество// Социальная философия: Словарь. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2006. – С. 184; 352.
Дополнительная
1. Белл Д. Социальные рамки информационного общества// Новая технократическая волна на Западе. – М.: Прогресс, 1986. – С. 330 – 342.
2. Сучасна зарубіжна соціальна філософія: Хрестоматія. – К.Либідь, 1996. – 307 с.
3. Парсонс Т. Система современных обществ/ Т.Парсонс. – М.: Аспект-Пресс, 1998. – 270 с.
4. Попов В.Г. Философия истории «Индустриального общества»/ В.Г.Попов. – Донецк: SELBST / PWN, 1999. – 44 с.
5. Попов В.Г. Постиндустриальное общество/ В.Г.Попов. – Донецк: SELBST / PWN, 1999. – 29 с.
6. Гіденс Е. Соціологія/ Е.Гіденс. – К.: Основи, 1999. – С. 72 - 85, 115 - 172, 173 - 208.
7. Дракер П. Посткапиталистическое общество/ П.Дракер // Новая индустриальная волна на Западе. Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 67 – 100.
8. Кастельс М. Становление общества сетевых структур/ М.Кастельс // Новая индустриальная волна на Западе. Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 494 – 505.
9. Бауман З. Индивидуализированное общество/ З.Бауман. – М.: Логос, 2002. – 390 с.
10. Велш В. Наш постмодерний модерн/ В.Велш. – К.: Альтерпрес, 2004. – 328 с.
11. Уэбстер Ф. Теории информационного общества/ Ф.Уэбстер. – М.: Аспект Пресс, 2004. – 400 с.
12. Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры/ Ж.Бодрийяр. – М.: Республика; Культурная революция, 2006. – 269 с.
13. Кравченко С.А. Социология модерна и постмодерна в меняющемся мире: монография/ С.А.Кравченко. – М.: МГИМО, 2007. – 264 с.
14. Джеймісон Ф. Постмодернізм, або Логіка культури пізнього капіталізму/ Ф. Джеймісон. – К.: Видавництво „Курс”, 2008. – 504 с.
15. Осборн Р. Цивилизация. Новая история Западного мира/ Р.Осборн. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2008. – С. 515 – 556, 557 – 598, 686 – 746.
