Горький шоколад, миндаль и дисциплина: Как мы питаемся

Это был дождливый вечер четверга. Вся кулинарная богема Нью‑Йорка собралась, чтобы отдать дань уважения Рут Рэйчел, редактору журнала «Gourmet»[16]. Блестящий ежемесячник Рэйчел был внезапно закрыт неделей ранее, и более 200 кулинарных шишек города, начиная от писателя Кельвина Триллина и заканчивая изготовителем шоколада Жаком Торресом, завалились на частную вечеринку, чтобы одновременно отпраздновать ее былой успех и оплакать потерю. Мой муж также был приглашен, и я пришла туда вместе с ним.

Как и следовало ожидать, предлагаемые угощения были такими же впечатляющими, как и список гостей. Стол в углу был заставлен искусно подобранными оливками в апельсиновом маринаде, пикантными соевыми бобами и маринованными луком и перцем. Я наблюдала за официантами, курсирующими с подносами, полными огромных наггетсов из хрустящей свиной грудки, украшенных свежими фиговыми полосками, и соленых клецок из листовой капусты с подложкой из сыровяленой ветчины. Некоторые предлагали изысканные жареные рисовые шарики и небольшие кусочки рыбы в ложках «на один укус». Все, что оставалось гостям, – это открывать рот, жевать и глотать.

Забавно, но никто этого не делал. Следуя неофициальному коктейльному этикету, немногие из гостей позволяли попробовать себе больше, чем три‑четыре закуски. Господин Торрес грызет миндаль из своего кармана. Триллин пробует рыбу. Госпожа Рэйчел так вообще вроде ничего и не попробовала.

«Еда сегодня отличная, – сказал мне Цезарь с небольшой грустью. – Даром, что в Нью‑Йорке люди не едят».

Или едят? Большинство друзей Рэйчел после вечеринки собирались поужинать где‑нибудь и потому сдерживали себя. Кто‑то собирался пойти в ресторан Цезаря в двух кварталах отсюда. Другие планировали посетить недавно открывшееся заведение в китайском квартале, а остальные просто хотели пойти по ресторанам. Казалось, что гости, будто следуя какому‑то секретному кодексу, заранее договорились между собой не портить себе аппетит перед грядущим полноценным ужином, съев пару закусок сейчас.

Что же в итоге едят манхэттенские женщины, которых общество заставило постоянно следить за своей фигурой и которые непрерывно считают в уме калории, чтобы понять, что им следует и что не следует есть? Может быть, у них сверхчеловеческие способности к самодисциплине? Или это какой‑то огромный листья‑зерна‑суши‑пожирающий клан? Я так не думаю.

И вот почему. Я попросила десятки женщин вести дневник своего питания, так что я знаю, что они едят. И это не только суперполезные для здоровья продукты, продающиеся в специализированных магазинах, хотя этого там немало. И это вовсе не только диетические, строго дозированные блюда или свежайшие кусочки карпаччо из желтопузика, хотя и они тоже попадаются в списке.

Как и все остальные жительницы США, они немало едят и нездоровой пищи. Они были замечены в поедании всевозможных сладостей, ирисок и сомнительных хлопьев на завтрак. По большей части складывается впечатление, что они вообще себе ни в чем не отказывают. Женщины едят без перерыва. Постоянные йогурты, много сыра, множество энергетических батончиков и мороженого, много горького шоколада, миндаля, хумуса и капучино.

Есть среди них, конечно, и те, кто помешан на подсчете калорий настолько, что на обед приволакивают с собой консервы с тунцом в собственном соку, годами живут на «некрабовой» диете или вообще заменяют еду протеиновыми коктейлями и пищевыми добавками.

Все дело в том, что у тех, кто следует Манхэттенской диете, работает некоего рода внутренний механизм, часы, поддерживающие равновесие по всем направлениям. Женщины, позволившие себе переесть во время одного из приемов пищи или в течение целого дня, или даже недели, инстинктивно ограничивают себя при следующей трапезе, в течение следующего дня или недели. Они стараются съесть побольше в утренние часы, чтобы дать своему организму время привести себя в порядок. Их внутренний голос побуждает их выбирать овощи вместо хлеба, хорошие жиры вместо плохих и блюда с высоким содержанием клетчатки вместо таковых с низким. Если они себе и позволяют вредные сладости, то лишь в миниатюрных количествах. Каким‑то образом им удается ограничиться только одной ириской, а потом не забыть о том, что они ее съели. Горсть конфеток с лакрицей в четыре часа дня означает, что на ужин не будет ничего сладкого.