Как будто по наклонной велотрека,
Автобусом влекомая душа,
Из новостроек нынешнего века
В двадцатый век въезжает не спеша.
Из девяностых – путь к семидесятым,
С убожеством коробочек жилых,
И сталинских "визитов" адресаты,
Гордясь собой, вплывают в этот стих.
Окраин девятнадцатого века,
С увядшим блеском пригородных дач,
Вовсю коснулись руки человека,
Решая бездну целей и задач.
И как венец восторга созерцанья,
Как повод для бряцанья наших лир,
Предстанут исторические зданья,
Известные "на весь крещёный мир".
* * *
СЕРЕБРИСТЫЕ ЕЛИ
Они украшают собой
Фасады из крупных панелей.
С судьбою немыслимый бой
Ведут серебристые ели.
Не свежестью дышат лесной –
Сгоревшего топлива смрадом.
Зато они рядом со мной,
С рождения самого – рядом!
Назвать серебристым их цвет
Способен, ну, разве, дальтоник,
Но острых вершин силуэт
Бодрит, словно кофе и тоник.
А после грибного дождя
Свежеет их бурая хвоя.
И близко к ветвям подойдя,
Подышишь смолою лесною.
* * *
ВЕСНА
Весна, разогнав облака, занимается делом,
Расправил проспект серых зданий согбенные плечи,
В надежде, что свет застарелые раны залечит,
Что выгонит хворь из колодцев дворов плесневелых.
Но тучи лежат, затаившись, в окрестных угодьях,
И могут в момент подобраться к центральным районам.
Опрыснут водой дождевой чуть ожившие кроны
И лепту внесут в ежегодный процесс половодья.
И вмиг потемнели дома, отсырев штукатуркой,
И смотрят растерянно влажными стёклами окон,
А каждый прохожий спешит завернуться, как в кокон,
В любой дождевик и попрятаться шустро и юрко
В подъезд, под балкон, или просто в какие-то щели,
И там затаиться и ждать с нетерпеньем просвета,
Подобно тому, как в окрестностях города, где-то,
Укроется путник под кроной сосны или ели…
А выглянет солнце, и снова мой город поверит
Посулам весны, что – до осени – будут правдивы.
И станет особенно ярким, живым и красивым,
И вновь разыграет одну из волшебных мистерий.
* * *
РАЗЪЕЗЖАЯ
Было время: улицу Разъезжую
Исходила вдоль и поперёк.
Там теперь бываю много реже я –
Недосуг и даже невдомёк,
Что витрины, стены и строения,
Те, что уцелели с давних пор,
Детские лелеют настроения,
Ничего не ставя мне в укор.
Добрые, как бабушки и дедушки,
Всё прощая юности внучат,
Словно дорогие мои те дружки –
О былом – пронзительно молчат.
И среди годов цивилизации,
Мусора огромных ворохов,
Сохраняют от канализации
Строчки незатейливых стихов.
И щемит в груди под снежной замятью,
У Пяти простуженных углов,
Всё от той, такой надёжной, памяти –
С тихим звуком выстраданных слов.
* * *