Семьсот семьдесят пятая ночь

Когда же настала семьсот семьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Бади‑аль‑Джемаль увидела Сейф‑аль‑Мулука, который ходил по саду, она посмотрела на него взором, оставившим в ней тысячу вздохов, и обернулась к ДевлетХатун (а вино заиграло в её членах) и сказала: „О сестрица, что это за юноша, которого я вижу в саду, и он в смятении, взволнован, грустен и печален?“ – „Не позволишь ли ты ему прийти к нам, чтобы мы на него посмотрели?“ – спросила Девлет‑Хатун, и Бади‑аль‑Джемаль молвила: „Если тебе возможно его привести, приведи его“.

И Девлет‑Хатун позвала Сейф‑аль‑Мулука и сказала ему: «О царевич, поднимайся к нам и приходи с твоей красотой и прелостью». И Сейф‑аль‑Мулук узнал голос Девлет‑Хатун и поднялся во дворец, и, когда его взор упал на Бади‑аль‑Джемаль, он распростёрся, покрытый беспамятством. И Девлет‑Хатун брызнула на него немного розовой воды, и он очнулся от беспамятства и встал и поцеловал землю перед Бади‑аль‑Джемаль. И та оторопела при виде его красоты и прелести, а Девлет‑Хатун сказала: «Знай, о царевна, что это Сейф‑аль‑Мулук, через чьи руки, по приговору Аллаха великого, пришло моё спасение. Он тот, с кем случились из‑за тебя сполна все бедствия, и я хочу, чтобы ты окинула его всего взором». И Бади‑аль‑Джемаль сказала, рассмеявшись: «А кто верен обетам, чтобы был им верен этот юноша? У людей ведь нет любви». И Сейф‑аль‑Мулук воскликнул: «О царевна, отсутствия верности не будет у меня никогда, и не все твари одинаковы». И потом он заплакал перед нею и произнёс такие стихи:

«О дивно прекрасная, над грустным ты смилуйся,

Печален он, изнурён, и глаз его бодрствует,

Во имя тех прелестен, что лик твой собрал в себе –

И бел и румян ведь он, как цвет анемона, –

Не мсти наказанием разлуки больному ты, –

От долгой разлуки плоть моя погибает.

Желание кот моё, и в этом предел надежд,

И сблизиться я хочу насколько возможно».

И потом он заплакал горьким плачем, и любовь и страсть овладели им, и он приветствовал Бади‑аль‑Джемаль такими стихами:

«Привет от влюблённого, что страстью порабощён, –

Ведь вес благородные добры к благородным.

Привет вам! Да не лишусь я вашего призрака

И пусть не лишатся вас дома и покои!

Ревнуя, не называю вашего имени –

Влюблённый к любимому всегда ведь стремится.

Не надо же прерывать к влюблённому милостей,

Ведь губит его печаль, и тяжко он болен.

Блестящие звезды я пасу, и боюсь я их,

А ночь моя от любви продлилась чрезмерной.

Терпения уже нет, и нет уже хитрости –

Какие слова скажу в ответ на вопросы?

Привет от Аллаха вам в минуту суровости,

Привет от влюблённого – влюблённый вынослив!»

А потом, от великого волненья и страсти, он произнёс ещё такие стихи:

«Когда б к другим стремился, о владыки, я,

Желанного от вас я не добился бы.

О, кто красоты все присвоил, кроме вас,

Так что в них стоит воскресенья день предо мной теперь?

Не бывать тому, чтоб утешился я в любви моей,

Ведь за вас я отдал и сердца кровь и последний вздох».

А окончив свои стихи, он горько заплакал, и Бади‑альДжемаль сказала ому: «О царевич, я боюсь, что, если я обращусь к тебе полностью, я не найду у тебя любви и дружбы. В людях нередко бывает добра мало, а вероломства много, и знай, что господин наш Сулейман, сын Дауда, – мир с ними обоими! – взял Билькис по любви, а когда увидел другую женщину, лучше неё, отвернулся от неё к той другой». – «О моё око, о моя душа, – воскликнул Сейф‑аль‑Мулук, – не создал Аллах всех людей одинаковыми, и я, если захочет Аллах, буду верен обету и умру под твоими ногами! Ты скоро увидишь, что я сделаю, в согласии с тем, что я говорю, и Аллах за то, что я говорю, поручитель». И Бади‑аль‑Джемаль сказала ему: «Садись и успокойся и поклянись мне достоинством твоей веры, и дадим обет, что мы не будем друг друга обманывать. Кто обманет своего друга, тому отомстит великий Аллах!»

И, услышав от неё эти слова, Сейф‑аль‑Мулук сел, и каждый из них вложил руку в руку другого, и оба поклялись, что не изберут, кроме любимого, никого из людей или джиннов. И они просидели некоторое время, обнявшись и плача от сильной радости, и одолело Сейф‑альМулука волнение; и он произнёс такие стихи:

«Заплакал я от любви, тоски и волнения

О той, кого полюбил душою и сердцем я.

Давно я покинул вас, и сильно страдаю я.

Но все же бессилен я к любимой приблизиться.

И горесть моя о той, кого не могу забыть,

Хулителям знать даёт о части беды моей.

Стеснилось, поистине, когда‑то просторное

Терпенья ристалище – нет силы и мочи нет!

Узнать бы, соединит ли снова Аллах с тобой,

Минуют ли горести и боль и страдания!»

А после того как Бади‑аль‑Джемаль и Сейф‑аль‑Мулук поклялись друг другу, Сейф‑аль‑Мулук поднялся и пошёл, и Бади‑аль‑Джемаль тоже пошла, и с нею была невольница, которая несла кое‑какую еду и кувшины, наполненные вином. И Бади‑аль‑Джемаль села, и невольница поставила перед ней кушанье и вино, и они просидели не более минуты, и вдруг подошёл Сейф‑аль‑Мулук. И Бади‑аль‑Джемаль встретила его приветствием, и они обнялись и сели…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.