Против мира и безопасности человечества

Уголовно-правовые нормы международного характера действуют через предписания национальных уголовных законов опосредованно и согласованно с внутригосударственными нормами. При этом они инкорпорируются во внутреннее законодательство путем рецепции (прямого заимствования) либо имплементации (адаптации в соответствии с национальными особенностями). Как правило, конкретный способ имплементации (инкорпорация, трансформация, отсылка и др.) зависит от степени категоричности (императивные или альтернативные) международно-правовых норм и норм, содержащихся в Особенной части национальных уголовных законов, а также от степени адекватности отражения международно-правовых предписаний во внутригосударственном уголовном праве[78].

Во многих странах сохраняет силу положение о том, что никто не может быть привлечен к уголовной ответственности и осужден за деяние, хотя бы и предусмотренное нормами международного права, но не закрепленное во внутригосударственном уголовном законе. Сторонники этого подхода, которых большинство, ссылаются в обоснование своей позиции на принцип «нет преступления и наказания без указания в законе» и на запрет аналогии в уголовном праве. Но процесс проникновения международного уголовного права во внутригосударственное необратим и поэтому национальные правоприменители всё чаще обращаются к этой постоянно развивающейся синтезированной отрасли права. Сегодня право многих государств предусматривает возможность привлечения к уголовной ответственности непосредственно на основе международных норм. Но международное уголовное право на современном этапе по-прежнему остается бессистемным, вследствие чего многие юристы говорят о невозможности его приоритетного и прямого действия в отношении национального уголовного законодательства.

Действительно, международные нормы уголовно-правового характера до сих пор не сведены в единый документ, их источниковая база довольна эклектична и лишена четкой иерархической структуры. В нее входят: 1) универсальные или общие принципы права, признанные цивилизованными нациями; 2) обычаи общего международного права (обычаи ведения войны по «Гаагскому праву», общеобязательные нормы «Женевского права»; «неписанные правила», например: «или выдай, или суди»); 3) универсальные, многосторонние и билатеральные договорные акты, посвященные противодействию отдельным видам преступлений, антикриминальному межгосударственному сотрудничеству или защите прав человека в целом; 4) Римский Статут Международного уголовного суда 1998 г.; 5) уставы международных уголовных трибуналов ad hoc (Нюрнбергский, Токийский, для бывшей Югославии и Руанды); 6) акты международных организаций (декларации, правила, принципы, рекомендации, итоговые документы), включая прецеденты международных судов и трибуналов (ст. 21 Римского Статута 1998 г.; ст. 57 Европейской Конвенции о международной действительности судебных решений по уголовным делам от 28 мая 1970 г.; «Страсбургские прецеденты»); 7) международно признанные стандарты в области предотвращения преступности и уголовного правосудия, сформулированные, в частности, в резолюциях ГА ООН[79]; 8) рамочные или модельные акты, а также акты, имеющие доктринальное значение (например, проекты Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества); 9) национальные принципы и нормы права тех стран, которые при обычных обстоятельствах осуществляли бы юрисдикцию в отношении данного преступления и при условии их непротиворечия нормам международного права (ст. 21 Римского Статута 1998 г.); 10) внутригосударственные судебные решения и доктрины наиболее квалифицированных специалистов по публичному праву различных наций в качестве вспомогательного средства для определения правовых норм (п. «d» ст. 38 Статута Международного Суда ООН). Уже сегодня заметное место в источниковой базе международного уголовного права занимает судебный прецедент. Принцип прецедента изложен, по сути дела, в ч. 2 ст. 21 Римского Статута 1998 г., согласно которому МУС может применять принципы и нормы права в соответствии с тем, как они были истолкованы в его предыдущих решениях. Кроме того, руководствуясь общепризнанными правами человека, МУС в своих решениях будет учитывать и прецеденты, вырабатываемые по этим же вопросам Международным Судом ООН, Европейским Судом по правам человека, другими региональными судами, а также национальными судебными учреждениями. Представляется, что роль и юридическое значение прецедента в будущем возрастет с учетом тенденции конвергенции мировых правовых систем и того статуса, которым наделен МУС, призванный выступать в качестве консолидирующего (глобализирующего) органа в международном уголовном правосудии и обеспечении мира и безопасности человечества[80].

Своеобразным фундаментом, на котором основывается вся система источников, регламентирующих институт уголовной ответственности за преступления против мира и безопасности человечества, являются универсальные или общие принципы права, признанные цивилизованными нациями. Как замечает А. Бланкенагель, любой суд, обращающийся к общим принципам международного права, которые суть обычное право, не кодифицированное и нигде не записанное, должен именно в силу этой их особенности доказать, что правило, которое он хочет применить в конкретном случае, действительно существует. Это может быть сделано путем ссылки на решение суда, путем указания на постоянную правоприменительную практику, другие доказательства или путем обращения к доктрине международного права. С точки зрения юридической методологии недостаточно просто утверждать, что некий принцип права существует без какой-либо попытки привести доказательства, даже если бы существование данного международно-правового принципа не вызывало никаких сомнений[81].

Наиболее авторитетными международно-правовыми документами, где универсальные принципы права были впервые собраны, стали Устав Организации Объединенных Наций, принятый в 1945 г., и специальный документ с пространным названием «Декларация о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом Организации Объединенных Наций» 1970 г.[82] В обоих документах было сформулировано 7 универсальных принципов. В Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе 1975 г. были названы 10 принципов. В первую их подгруппу вошли пять принципов, обеспечивающих мир и безопасность на Земле: неприменение силы и угрозы силой в международных отношениях, нерушимость государственных границ, территориальная целостность государств, мирное урегулирование конфликтов, равноправие и право народов распоряжаться своей судьбой. Вторую группу составили принципы, нацеливающие государства на сотрудничество во всех областях и требующие их неукоснительного соблюдения: суверенное равенство государств, невмешательство во внутренние дела друг друга, сотрудничество государств, добросовестное выполнение обязательств, принятых на себя по международным договорам. Отдельное место в перечне занимал недавно включенный в него принцип всеобщего уважения прав и основных свобод человека[83].

Согласно общему международному праву недопустимо применение какого-либо универсального принципа права, если такими действиями нарушаются другие принципы международного права[84]. Так, группа государств-членов НАТО, осуществляя воздушные бомбардировки территории Федеративной Республики Югославия с целью защиты общепризнанного принципа международного права, связанного с всеобщим уважением прав человека, нарушила целый ряд иных общепризнанных принципов международного права, носящих императивный характер: суверенного равенство государств, неприменения силы или угрозы силой, мирного разрешения споров, территориальной целостности и др.[85]

Особое место в системе источников и интерпретационных средств международного уголовного права занимают специфические отраслевые принципы, которые могут «работать» только в тесной привязке к универсальным принципам права[86]. В научной литературе до недавнего времени не уделялось особого внимания специфическим принципам такой комплексной отрасли права, как международное уголовное право[87]. В то же время довольно длительное время идет разработка специальных принципов сотрудничества государств в борьбе с преступностью. Так, Л. Н. Галенская выделяла четыре таких принципа: неотвратимость ответственности за совершенное преступление, гуманность, защита государством прав собственных граждан за границей, невыдача политических эмигрантов[88]. В. П. Зимин, согласившись с первыми тремя принципами, четвертый – невыдача политических эмигрантов – заменяет на более широкий – неоказание помощи по делам политического характера[89]. По мнению Н. Г. Гасымова, таких принципов к настоящему времени можно назвать четыре: 1) ограничение сотрудничества только делами о преступлениях общеуголовного характера; 2) неотвратимость ответственности за совершенное преступление; 3) гуманность; 4) выполнение запрашиваемых зарубежными правоохранительными органами действий – процессуальных или оперативно-розыскных – только на основе своего национального законодательства[90].

Своеобразная кодификация принципов международного уголовного права нашла свое выражение в Части III Римского Статута 1998 г. «Общие принципы уголовного права»:

1) принцип индивидуальной ответственности физических лиц, который корректируется принципом уголовной ответственности юридических лиц и возможностью привлечения государств к международно-правовой ответственности[91];

2) принцип презумпции вменяемости лица[92];

3) принцип недопустимости ссылки на официальное или должностное положение лица, включающий в себя положение об ответственности гражданских начальников и военных командиров[93] и об отсутствии иммунитета глав государств во время пребывания в должности[94];

4) принцип недопустимости ссылки на предписание закона или приказ начальника[95];

5) принцип nullum crimen sine lege [96] и частично принцип nullum poena sine lege [97]. В данном случае под «законом» понимается не только внутреннее, но и международное право («nullum crimen sine iura», «the principle of legality of crimes»);

6) принцип приоритета норм международного уголовного права над нормами внутреннего уголовного права (international law – internal law). Это означает, что ничто не препятствует преданию суду и наказанию любого лица за деяние, которое в момент совершения являлось уголовным преступлением согласно общим принципам права, признанным международным сообществом или цивилизованными странами[98]. В статье 1 проекта Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества 1996 г. говорится также о том, что эти преступления являются «преступлениями по международному праву и наказываются как таковые, вне зависимости от того, наказуемы ли они по внутригосударственному праву»[99];

7) принцип запрета «ex post facto», обратной силы или ретроактивного применения нормы международного уголовного права, каким-либо образом ухудшающей положение обвиняемого или подсудимого (исключением стали приговоры Международных военных трибуналов 1945–1946 гг.). Так, в ДП I 1977 г. говорится, что «ни одно лицо не может быть обвинено в совершении уголовного правонарушения или осуждено за него на основании любого действия или упущения, которые не представляли собой уголовное правонарушение в соответствии с нормами национального законодательства или международного права, действие которых распространялось на это лицо во время совершения такого действия или упущения; равным образом не может налагаться более суровое наказание, чем то, которое было применено в то время, когда было совершено данное уголовное правонарушение; если, после совершения правонарушения, законом устанавливается более легкое наказание, то действие этого закона распространяется и на данного правонарушителя» (п. «с» ч. 4 ст. 75). В п. 2 ст. 24 Римского Статута 1998 г. содержится следующее пояснение: «В случае внесения изменения в закон, применимый к данному делу до вынесения окончательного решения, применяется закон, более благоприятный для лица, которое находится под следствием, в отношении которого ведется судебное разбирательство или которое признано виновным»[100];

8) принцип универсального действия правовой нормы в пространстве, т. е. распространение уголовной юрисдикции на любых лиц за деяния, признанные преступными по международному уголовному праву, независимо от места их совершения[101];

9) принцип non bis in idem. Так, в ДП I закрепляется положение о том, что «ни одно лицо не должно преследоваться или наказываться той же стороной за правонарушение, за которое в соответствии с тем же законом и судебной процедурой данному лицу ранее уже был вынесен окончательный приговор, оправдывающий или осуждающий его» (п. «h» ч. 4 ст. 75). Исключение составляет п. 3 ст. 20 Римского Статута 1998 г., согласно которой лицо, ранее судимое, но не осужденное за деяние, может быть судимо МУС за это же деяние, если «разбирательство в другом суде: а) предназначалось для того, чтобы оградить соответствующее лицо от уголовной ответственности за преступления, подпадающие под юрисдикцию суда; или b) по иным признакам не было проведено независимо или беспристрастно в соответствии с нормами надлежащей законной процедуры, признанными международным правом, и проводилось таким образом, что в существующих обстоятельствах не преследовало цели предать соответствующее лицо правосудию». Аналогичное предписание содержится в ч. 2 ст. 9 Устава Международного трибунала по Руанде от 8 ноября 1994 г., в соответствии с которой «лицо, которое было осуждено национальным судом за деяния, представляющие собой серьезные нарушения международного гуманитарного права, может быть впоследствии судимо Международным трибуналом по Руанде только в случае, если: а) деяние, за которое оно было осуждено, было квалифицировано как обычное преступление; или b) судебное разбирательство в национальном суде не было беспристрастным и независимым, предназначалось для того, чтобы оградить обвиняемого от международной уголовной ответственности, или же дело не было расследовано обстоятельным образом»[102].

10) запрет бесчеловечного или унижающего достоинство обращения или наказания[103];

11) принцип неприменения срока давности за преступления против мира и безопасности человечества[104].

Одним из важнейших принципов международного уголовного права является принцип индивидуальной ответственности физических лиц, смысл которого сводится к установлению тождества между понятиями «субъект международного преступления» и «субъект ответственности по международному праву»[105]. Но длительное время не было единства мнений по данному вопросу, в том числе по причине непризнания вышеуказанного тождества. Вплоть до появления в международном праве категории «международных уголовных преступлений» преобладала концепция государственного акта, согласно которой совершаемые государственными органами деяния инкриминировались самому государству как единственному и исключительному субъекту ответственности, носившей в то время сугубо цивилистический, частноправовой характер (в форме материальной компенсации)[106].

После Первой мировой войны появилась концепция меж­дународной уголовной ответственности го­сударств, которую поддержали многие бур­жуазные юристы (Пелла, Сальданья, Донедье де Вабр, Дюма и др.). В качестве уголовных санкций, приме­няемых к государству, они называли санкции экономического, политического и правового характера (ст. 57–73 Кодекса Сальданьи; Раздел IV Кодекса Пеллы). Так, в «Плане Международного уголовного кодекса» Пелла к уголовным санкциям против государств относит: дипломатические (предупреждение, разрыв дипломатических и консульских отношений и т.д.), юридические (наложение секвестра на имущество граждан государства и т.д.), экономические (блокада, эмбарго и т.д.), другие (порицание, штраф, лишение права представительства в международной организации на определенный срок, лишение мандата на управление подопечной территорией, полная или частичная оккупация территории государства, лишение независимости). Французский юрист Ж. Дюма разработал свою концепцию уголовной ответственности государства и описал ее в книге, посвященной международной ответственности государств[107]. Член Нюрнбергского трибунала француз Д. Де Вабр утверждал, что уголовная ответственность государства как юридического лица не исключается нюрнбергским приговором[108].

А. Н. Трайнин, Г. И. Тункин и др. подвергли резкой критике кон­цепцию уголовной ответственности государ­ств. Они указывали на то, что уголовная от­ветственность немыслима без вины (в фор­ме умысла или неосторожности), вменяемо­сти, стадий совершения преступления, а уго­ловные санкции могут применяться исклю­чительно органами уголовного правосудия. Ответственность государства не может носить уголовного характера лишь в силу того, что применяемые санкции выходят за рамки гражданско-правовой ответственности и поэтому якобы являются уголовно-правовыми[109].

Впервые в официальных документах ответственность государства за международные преступления была установлена Пактом Бриана–Келлога за развязывание и ведение государством агрессивной войны 1928 г. Несколько изменилась ситуация после окончания Второй мировой войны, принятия Устава ООН и проведения Нюрнбергского процесса, которые привели в итоге к замене доктрины «Бриана–Келлога». Так, Нюрнбергский Международный военный трибунал установил, что «преступления против международного права совершаются людьми, а не абстрактными категориями, и только путем наказания отдельных лиц, совершающих такие преступления, могут быть соблюдены установления международного права»[110]. В результате сложилась своеобразная правовая ситуация, когда одно и тоже фактическое поведение рассматривалось в качестве международного преступления государства, порождающего международно-правовую ответственность последнего, и в качестве преступления против мира и человечества, влекущего уголовную ответственность лица, совершившего или принимавшего участие в совершении такого преступления[111]. Комитет по уголовной юстиции 1951 г. при обсуждении ст. 25 проекта статуса МУС ограничил персональную подсудность физическими лицами, отметив, что «ответственность государств за действия, составляющие международные преступления, имеет преимущественно политический характер» и «не дело суда решать подобные вопросы»[112].

Проблема разграничения международной уголовной ответственности физических лиц и международно-правовой ответственности государств пока остается не разрешенной[113]. На практике уже сложилась некоторая совокупность прецедентов и стала оформляться минимально необходимая нормативная база. В частности, «приговорное право» международных военных трибуналов выработало систему «наказаний» для государства-агрессора, в которую входят такие меры, как оккупация его территории, отторжение ее части, денацификация, демилитаризация, временное осуществление верховной власти, экономические санкции, превентивные военные удары, исключение из состава ООН и пр.[114]

В современном международном праве некоторые подвижки наметились в последние два десятилетия ХХ в.[115] В 1983 г. во время работы над проектом Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества Комиссия международного права ООН пришла к выводу, что необходимо установить персональную уголовную ответственность за международные преступления, но с перспективой рассмотрения в будущем вопроса об уголовной ответственности государств[116]. Согласно ст. 3 проекта Кодекса 1991 г., судебное преследование какого-либо лица за преступление против мира и безопасности человечества не освобождает государство от ответственности по международному праву за действие или бездействие, вменяемое этому государству. В Римском Статуте 1998 г. говорится, что ни одно его положение, касающееся индивидуальной уголовной ответственности, не влияет на ответственность государств по международному праву (п. 4 ст. 25). Таким образом, постепенно был установлен специальный режим ответственности государств за международные преступления, что было обусловлено стремлением выделить ее из общей теории ответственности государств за действия, нарушающие международное право.

Из резолюции ГА ООН 56/83 от 12 декабря 2001 г. и Приложения к ней под названием «Статьи об ответственности государств за международно-противоправные деяния» следует, что государство, которое помогает в совершении международно-противоправного деяния, несет международную ответственность за это, если: а) данное государство делает это, зная об обстоятельствах международно-противоправного деяния; б) деяние являлось бы международно-противоправным в случае его совершения данными государством (ст. 16 Приложения); государство, которое осуществляет контроль над ним в совершении последним международно-противоправного деяния, несет международную ответственность за данное деяние, если: а) данное государство делает это, зная об обстоятельствах международно-противоправного деяния; б) деяние являлось бы международно-противоправным в случае его совершения данным государством (ст. 17 Приложения); государство, которое принуждает другое государство к совершению какого-либо деяния, несет международную ответственность за данное деяние, если: а) такое деяние, если бы не принужденное, являлось бы международно-противоправным деянием принуждаемого государства; б) принуждающее государство делает это, зная об обстоятельствах этого деяния (ст. 18 Приложения).

Разработчики Статей об ответственности государств за международно-противоправные деяния 2001 г. отказались от термина «международное преступление», использовав вместо него понятие «серьезное нарушение государством обязательства», если «оно сопряжено с грубым или систематическим невыполнением обязательства ответственным государством» (ст. 40 Приложения). В комментариях было указано, что Международные военные трибуналы в Нюрнберге и Токио, ad hoc трибуналы по бывшей Югославии и Руанде рассматривали дела только отдельных лиц и не объявляли преступными целые государства. Так, в своем решении по делу Бласкича Апелляционная камера Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии заявила, что нынешнее международное право ясно указывает на то, что государства по определению не могут быть объектом уголовных санкций наподобие тех, которые предусмотрены в национальных уголовных системах[117].

Кроме того, с 2002 года Комиссия международного права ООН в рамках темы «Ответственность международных организаций» изучает вопрос об ответственности государств за противоправное с точки зрения международного права поведение международных организаций, в которых или в противоправном поведении которых государства участвуют[118]. В практике различных международных судебных учреждений в последнее время наметилась тенденция косвенного признания такого института ответственности, так как мотивировали свой отказ рассматривать соответствующие требования истцов к государствам-членам НАТО сугубо процессуальными вопросами. Так, 12 декабря 2001 г. ЕСПЧ вынес определение о неприемлимости жалобы Банковичей и других граждан Югославии против 17 европейских государств-членов НАТО в связи с бомбардировками Югославии в 1999 г. по мотиву отсутствия «юрисдикционной связи», так как заявители и их погибшие близкие не находились под юрисдикцией этих 17 государств. Международный суд ООН вынес 15 декабря 2004 г. определения о неприемлимости заявлений Сербии и Черногории против 8 государств-членов НАТО, участвовавших в бомбардировках Югославии, поскольку с точки зрения международного сообщества на момент подачи заявлений заявитель не был участником Статута этого Суда, без чего невозможно распространение юрисдикции Суда на правовые споры между государствами[119].

Как справедливо замечает Л. А. Моджорян, государство может нести ответственность, если «деликвентом выступают его законодательные, исполнительные, судебные органы власти и управления или официальные органы внешних сношений»[120]. Автор пишет, что государство несет косвенную ответственность в случае, когда преступные действия в отношении иностранного государства совершаются отдельными физическими лицами или их группами и организациями, «но при явном попустительстве или хотя бы преступном бездействии государственных властей»[121]. Аналогичную позицию занимает Р. А. Мюллерсон, который считает, что ответственность государства за совершение физическими лицами преступлений международного характера может наступать только в случае невыполнения им своих договорных обязательств по борьбе с преступлениями международного характера или непосредственного участия государственных органов (например, спецслужб) в этих преступлениях[122]. Л. Оппенгейм также различал основную и производную (косвенную) ответственность государства, подчеркивая, что основную ответственность государство несет «за свои собственные действия, т.е. за действия его правительства…»[123]. В то же время следует признать наиболее корректной с юридической точки зрения следующую позицию ряда ученых. Для государства предполагается ответственность только при совершении международного правонарушения, но при этом к нему не может быть применена ответственность по международному уголовному праву.

Так, нарушение или невыполнение государством своих международных обязательств представляет собой состав международного правонарушения, определяемого Комиссией международного права ООН как «нарушение каким-либо государством юридической обязанности, налагаемой на него нормой международного права, независимо от происхождения и сферы действия этой нормы»[124]. Государство, совершившее международное правонарушение, может нести ответственность материальную (в частности, репарации) или нематериальную (например, ограничение суверенитета государства, роспуск правительства, полное разоружение и пр.), что, в конечном счете, связано с различными формами и степенью ограничения государственного суверенитета. В частности, в Статьях об ответственности государств за международно-противоправные деяния 2001 г. установлена обязанность ответственного государства предоставлять полное возмещение вреда, причиненного международно-противоправным деянием (ст. 31). Однако имеется и положение, позволяющее ссылаться государству на состояние необходимости как на обстоятельство, исключающее противоправность деяния, в случае, когда это деяние «является единственным для государства путем защиты существенного интереса от большой и неминуемой опасности» (Глава V Части 1). В этом же документе содержится положение о том, что «настоящие статьи не затрагивают вопросов индивидуальной ответственности по международному праву любого лица, действующего от имени государства» (ст. 58).

В ряде случаев существует тесная связь между международным правонарушением государства и преступлениями индивида по международному уголовному праву, особенно должностного лица. Здесь государство может нести ответственность за непредотвращение преступного деяния или за ненаказание виновных, либо может нести безусловную ответственность (например, в случае агрессии). В соответствии со ст. 91 ДП I 1977 г., сторона, находящаяся в конфликте, которая нарушает положения Женевских конвенций или настоящего Протокола, должна возместить причиненные убытки, если к тому есть основание. «Она несет ответственность за все действия, совершаемые лицами, входящими в состав ее вооруженных сил». В Решении Межамериканского суда по правам человека 1989 г. по делу В. Родригеса, в частности, говорилось, что «согласно международному праву государство несет ответственность за действия или упущения своих агентов, совершенные или допущенные ими в их официальном качестве, даже если эти агенты превысили свои полномочия или нарушили внутреннее право»[125].

Отдельного внимания заслуживает вопрос об ответственности по международному уголовному праву юридических лиц. Здесь действует правило о признании уголовной ответственности юридических лиц лишь в случае, когда внутренне право страны предусматривает такой вид ответственности. Во время действия Нюрнбергского Международного военного трибунала обвинение потребовало признать преступными такие организации, как Гестапо, СД, ОС, СА, СС, имперский кабинет, генеральный штаб и верховное командование вермахта. В соответствии с Уставом Нюрнбергского трибунала «при рассмотрении дела о любом отдельном члене той или иной группы или организации Трибунал может (в связи с любым действием, за которое это лицо будет осуждено) признать, что группа или организация, членом которой подсудимый являлся, была преступной организацией» (ст. 9). Трибунал не поддержал обвинение лишь в отношении правительственного кабинета, генерального штаба и верховного командования, посчитав, что количество входивших в эти организации лиц настолько мало, что без каких-либо затруднений их члены могут предстать индивидуально перед судом без вынесения решения о преступной организации[126].

В Стокгольмской декларации Конференции ООН по окружающей среде 1972 г. говорилось о необходимости признания ответственности со стороны граждан и обществ, а также со стороны предприятий и учреждений на всех уровнях[127]. Уголовная правосубъектность юридических лиц была признана в проекте Устава МУС 1980 г., подготовленного Ш. Бассиони по поручению временного рабочего комитета Комиссии ООН по правам человека по Южной Африке в целях реализации ст. V Конвенции против апартеида. В Руководящих принципах в области предупреждения преступности и уголовного правосудия в контексте развития и нового экономического порядка 1985 г. имеется следующее предписание: «Государства-члены должны рассматривать вопрос о предусмотренности уголовной ответственности не только для лиц, действовавших от имени какого-либо учреждения, корпорации или предприятия… но и для самого учреждения, корпорации или предприятия путем выработки соответствующих мер предупреждения их возможных преступных действий и наказания за них»[128]. Впоследствии уголовная ответственность юридических лиц была предусмотрена в Международной Конвенции о борьбе с финансированием терроризма 1999 г. (ст. 5) и Конвенции ООН против транснациональной организованной преступности 2000 г. (ст. 10).

Согласно ст. 25 Римского Статута 1998 г., МУС обладает юрисдикцией только в отношении физических лиц и его юрисдикция не распространяется на корпорации per se. В то же время ст. 28 содержит положение о должностных лицах и сотрудниках корпораций, которые могут нести индивидуальную уголовную ответственность за геноцид, преступления против человечности и военные преступления либо в качестве «командиров» или «начальников» за действия их подчиненных при определенных обстоятельствах. Однако, в проекте Устава МУС в ст. 23 прямо закреплялось положение о том, что МУС обладает юрисдикцией в отношении юридических лиц, за исключением государств, когда совершенные преступления были совершены от имени таких юридических лиц или их органами или представителями. Но в процессе обсуждения этого проекта выявились серьезные расхождения во мнениях относительно целесообразности включения в Устав положения об уголовной ответственности юридических лиц. Некоторые делегации придерживались мнения, что компромиссным вариантом решения проблемы могло бы стать включение положений только о гражданской или административной ответственности юридических лиц[129].

Таким образом, на современном этапе развития международного уголовного права отсутствует необходимая ясность в определении понятий государства и межгосударственных объединений, а также собственно юридических лиц как субъектов международного преступления. Основным (общим) субъектом преступлений по международному уголовному праву остаются по-прежнему только физические лица. Это либо субъект-индивид, совершивший преступление самостоятельно, по своей воле и инициативе, либо субъект-агент, связанный с правонарушением государства, представитель этого государства, действующий от его имени[130].

В нормах международного права различаются три группы физических лиц, подлежащих международной уголовной ответственности и различаемых в зависимости от того места, которое они занимают в системе государственного механизма, и объема компетенции, которой они обладают: 1) ответственные по конституции правители (главы государств), 2) должностные (публичные) лица, 3) частные лица (например, ст. IV Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него 1948 г., ст. II Конвенции о неприменимости срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечества 1968 г.). Согласно ст. III Конвенции о пресечении преступления апартеида и наказания за него 1973 г., международной уголовной ответственности подлежат, независимо от мотива, члены организаций и учреждений и представители государств, проживающие как на территории государства, где совершаются эти действия, так и в любом другом государстве. Конвенция о ликвидации наемничества в Африке 1977 г. содержит положение, в соответствии с которым субъектом этого международного преступления является любое физическое лицо (индивид, группа или объединение лиц), государство или его представители.

В соответствии с большинством национальных уголовных законодательств к ответственности за международные преступления могут привлекаться только физические вменяемые лица, достигшие установленного возраста. По вопросу о возрасте привлечения к уголовной ответственности может возникнуть известная коллизия между нормами внутригосударственного и международного уголовного права, так как согласно ст. 26 Римского Статута 1998 г. юрисдикции МУС подлежат лица, достигшие на момент совершения предполагаемого преступления 18-летнего возраста. В литературе для разрешения возможной коллизии предлагается учитывать два следующих обстоятельства. Минимальный возраст по Римскому Статуту 1998 г. установлен лишь применительно к строго определенной категории преступлений, закрепленных в ст. 5–8 Римского Статута (геноцид, преступления против человечности, военные преступления, преступление агрессии). Кроме того, закреплено, что МУС лишь «дополняет», но не заменяет органы национальной уголовной юстиции в их правоприменительной деятельности[131].

При подготовке Римского Статута 1998 г. среди делегаций были различные мнения относительно конкретного возраста наступления уголовной ответственности. В проекте Устава МУС от 14 апреля 1998 г. предлагалось, в частности, дополнить ст. 26 следующим положением: «Лицо, которому на момент [предполагаемого] совершения преступления было от [16 лет] до [21 года], проверяется [Судом] на предмет его зрелости с целью определить, несет ли оно ответственность по настоящему Уставу»[132]. Отмечалось также, что многие международные конвенции, например, Международный пакт о гражданских и политических правах, Европейская конвенция о правах человека и основных свободах, Межамериканская конвенция о правах человека, запрещают наказание несовершеннолетних. Так, ст. 1 Конвенции о правах ребенка определяет ребенка как каждое человеческое существо до достижения 18-летнего возраста, а в ст. 37 устанавливает ряд ограничений в отношении применимых наказаний, исключая смертную казнь и пожизненное заключение, не предусматривающее возможности освобождения. В связи с этим разработчики Римского Статута предлагали даже закрепить следующее предписание: «Лица в возрасте от 13 до 18 лет на момент совершения деяний привлекаются к уголовной ответственности, однако преследование, судебное разбирательство и вынесение приговора в их отношении, а также режим отбытия ими наказаний могут обусловить применение специальных условий, указанных в настоящем Уставе»[133].

В международном уголовном праве действует презумпция вменяемости лица[134]. В связи с тем, что в некоторых национальных уголовных законах понятие вменяемости как неотъемлемой характеристики личности субъекта преступления отсутствует, может применяться международная норма о презумпции вменяемости (например, ст. 16 Международного пакта о гражданских и политических правах человека 1966 г.).

Международному уголовному праву известен и специальный субъект международного преступления, отличающийся особыми дополнительными юридически значимыми признаками. Так, согласно п. 1 ст. 28 Римского Статута, военный командир или лицо, действующее в качестве военного командира, подлежит уголовной ответственности за преступления, подпадающие под юрисдикцию МУС, совершенные силами, находящимися под его эффективным командованием и контролем либо, в зависимости от обстоятельств, под его эффективной властью и контролем, в результате неосуществления им контроля надлежащим образом над такими силами. В ст. 6 проекта Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества 1996 г. установлена самостоятельная ответственность начальника: «Тот факт, что преступление против мира и безопасности человечества было совершено подчиненным лицом, не освобождает его начальников от уголовной ответственности, если они знали или имели основание знать в обстановке, существовавшей в то время, что такое подчиненное лицо совершает или намеревается совершить подобное преступление, и если они не приняли всех практически возможных мер в пределах своих полномочий для предотвращения или пресечения этого преступления».

По мнению К. Киттичайсари, за совершение преступлений против мира и безопасности человечества «все виды людей подлежат ответственности… Не только солдаты, но также люди с улицы, члены правительств, официальные лица и управленцы партий, промышленники и бизнесмены, судьи и обвинители, доктора и палачи»[135].

Постепенно в международно-правовых нормах закрепилась идея об отсутствии иммунитета у глав государств, обвиняемых в совершении международного преступления. Существование соответствующей нормы было признано после Первой мировой войны Версальским договором, после Второй мировой войны – Уставом Нюрнбергского трибунала, Конвенцией о предупреждении преступления геноцида и наказании за него 1948 г. и Уставами специальных трибуналов для бывшей Югославии и Руанды. В ст. 27 Римского Статута 1998 г. закреплена норма, в соответствии с которой лица не могут уйти от уголовной ответственности под предлогом того, что международное преступление было совершено государством или от имени государства, поскольку, утверждая это, они превышают полномочия, которые были признаны за ними международным правом[136]. В том, что касается иммунитета бывших глав государства, освобождающего их от ответственности за действия, совершенные во время их нахождения у власти, Палата лордов Великобритании вынесла известное решение в отношении А. Пиночета, которому было отказано в каком-либо иммунитете в связи с обвинением в пытках, которые осуществлялись по его приказу в Чили, когда он возглавлял это государство. В одном из решений МУТР отмечалось, что «индивиды всех рангов, вовлеченные в вооруженный конфликт как в качестве военного командования, так и не в этом качестве… могут подлежать ответственности»[137]. В документе под названием «Четырнадцать принципов эффективного осуществления всеобщей юрисдикции» говорится, что национальное законодательство должно обеспечивать наделение судебной системы юрисдикцией в отношении любого лица, подозреваемого или обвиняемого на основании международного права в совершении тяжких преступлений, каков бы ни был официальный статус подозреваемого или обвиняемого в момент совершения инкриминируемого ему преступления или когда-либо позже[138].

В случае совершения преступлений против мира и безопасности человечества объектом посягательства являются международный мир и безопасность, а также право народов на самоопределение и основополагающие обязательства по защите человеческой личности и защите окружающей среды. Объект международных преступлений обладает правовой определенностью, так как они представляют собой серьезное нарушение обязательств erga omnes, т.е. обязательств в отношении всех членов международного сообщества, выступающих ut singuli как система взаимосвязанных суверенных государств и созданных ими международных организаций.

Формулировка «мир и безопасность» используется в Главе VII Устава ООН, а фраза «мир и безопасность человечества» в проектах Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества, хотя они не являются идентичными. В документах Комиссии международного права ООН проводится четкое различие между концепциями «международного мира и безопасности» и «мира и безопасности человечества»: в первом случае имеется ввиду состояние мирных (невоенных) отношений между государствами, а во втором – более широкая угроза, включающая деяния, совершенные не только одним государством против другого, но и акты, совершенные против граждан[139]. Так, Совет Безопасности ООН в разное время определял в качестве угрозы международному миру и безопасности следующие не связанные с вооруженными акциями ситуации: политика апартеида в Южной Африке (Резолюция СБ ООН 134 1960 г.); деятельность правительств, под чьим протекторатом находятся народы зависимых территорий, направленная против их права на самоопределение (Резолюции СБ ООН 221 1966 г. и 253 1968 г. в отношении Южной Родезии); систематические нарушения прав человека и угроза начала гражданской войны (Резолюция СБ ООН 161 1961 г. в связи с убийством конголезских лидеров); широкомасштабные серьезные нарушения международного гуманитарного права, в том числе акты геноцида (Резолюции СБ ООН 713 1991 г., 721 1991 г. и 770 1992 г. в связи с конфликтом в бывшей Югославии; Резолюция СБ ООН 929 1994 г. в связи с ситуацией в Руанде; Резолюция СБ ООН 1264 1999 г. в связи с ситуацией в Восточном Тиморе); активная поддержка вооруженных повстанческих группировок в соседних странах (Резолюция СБ ООН 1478 2003 г. в связи с действиями Либерии, в частности ее поддержки ОРФ в Сьерра-Леоне); распространение ядерного, химического и биологического оружия, а также средств его доставки (Резолюция СБ ООН 1540 2004 г.)[140].

Мир как самостоятельное охраняемое международным правом благо представляет собой юридическое состояние, характеризующееся отсутствием de facto войны (военных действий). Безопасность человечества как особая подкатегория отражает состояние защищенности неопределенного круга лиц от любых (внутренних и внешних) угроз их жизненно важным интересам, связанным прежде всего с физическим существованием человечества в целом или какой-либо демографической группы.

При этом основным непосредственным объектом различных категорий преступлений против мира и безопасности человечества могут выступать охраняемые нормами обычного международного права и международного гуманитарного права интересы и социальные блага, а именно: 1) для преступлений против международного мира – интересы соблюдения мира и правил мирного урегулирования межгосударственных споров; 2) для преступлений против человечности – интересы обеспечения физического существования неопределенного круга лиц от любых угроз, источником которых выступает человеческий фактор; 3) для военных преступлений – интересы соблюдения правил ведения вооруженных конфликтов международного и немеждународного характера[141].

С точки зрения объективной стороны преступления (actus reus) целый ряд преступлений против мира и безопасности человечества закрепляются в международном уголовном праве как деяния систематического характера. Такие деяния являются длящимися нарушениями, продолжающимися с момента первого из действий или бездействий в серии деяний, образующих в совокупности поведение, преследуемое по международному уголовному праву. В этом случае иногда используется наряду с понятием систематичности такой термин, как «составное деяние». Еще А. Н. Трайнин обращал внимание на то, что «преступления против человечества складываются не из эпизодического действия (удар ножом, поджог и т.п.), а из системы действий, из определенного рода «деятельности» (подготовка акта агрессии, политика террора, преследование мирных граждан и т.п.)»[142].

Так, в проекте Устава МУС от 14 апреля 1998 г. содержалась специальная норма об объективной стороне международного преступления в форме действия и бездействия. В ст. 28 «Actus reus (действие и/или бездействие)» под бездействием понималась ситуация, когда «лицо [могло] [было способно], [не создавая необоснованного риска для себя или других] не допустить, но умышленно [с намерением содействовать преступлению] или сознательно допустило результат преступления, когда: (а) это бездействие подпадает под определение преступления согласно настоящему Уставу; или (b) в обстоятельствах, когда [результат бездействия соответствует результату преступления, совершенного посредством действия] [степень нарушения законности, вызванного таким бездействием, соответствует степени нарушения законности, которое вызывается совершением такого действия] и когда лицо [либо] связано ранее существовавшим [правовым] обязательством по настоящему Уставу избегать результата такого преступления [, либо создает особый риск или опасность, которые впоследствии приводят к совершению такого преступления]»[143]. В данном определении разработчики попытались закрепить формально-материальный характер составов международных преступлений[144].

Путем бездействия могут совершаться некоторые военные преступления, например, невыполнение предписаний ст. 26 Женевской конвенции об обращении с военнопленными 1949 г. (о питании и одежде военнопленных) или ст. 18 Женевской конвенции об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях 1949 г. (неисполнение обязательств по отношению к раненным и больным).

В проекте Устава МУС неуклонно использовался термин «объективная сторона» (physical/material elements), причем слово «material» появилось в редакционном комитете на очень позднем этапе, но, очевидно, без какого-либо намерения изменить смысл этой статьи. Внимательное рассмотрение структуры ст. 30 Римского Статута позволяет заключить, что его авторы имели в виду три типа объективных элементов, которые могут присутствовать в том или ином конкретном преступлении. Этими тремя элементами являются «поведение», «последствия» и «обстоятельства».

В Статьях об ответственности государств за международно-противоправные деяния 2001 г. говорится, что «нарушение государством международного обязательства путем серии действий или бездействия, определяемых в совокупности как противоправные, происходит, когда происходит действие или бездействие, которое, взятое вместе с другими действиями или бездействием, является достаточным, чтобы составить международно-противоправное деяние» (ч. 1 ст. 15). В этом случае правонарушение считается длящимся в течение всего периода, начиная с первого из действий или бездействия данной серии, и продолжающимся, пока такие действия или бездействие повторяются и остаются не соответствующими международному обязательству (ч. 2 ст. 15).

Важным шагом в эволюции международно-правовой концепции состава преступления как основания ответственности по международному уголовному праву явилась подготовка текста Элементов преступлений 2001 г. [145] Они были разработаны Рабочей группой по элементам преступлений, действовавшей в рамках Подготовительной комиссии для Международного уголовного суда. Под «элементами» разработчики понимали «те основные строительные блоки, из которых складывается понятие преступления». Прокурор МУС, который не может установить любой из этих элементов, считается неспособным преодолеть «презумпцию невиновности» (ст. 66 Римского Статута) или нести «бремя доказывания вины обвиняемого» (п. 2 ст. 66 Римского Статута). В п. 7 общего введения к тексту Элементов преступлений 2001 г. содержатся следующие важные положения:

«Структура элементов преступлений в целом строится на следующих принципах:

1) поскольку элементы преступлений касаются поведения, последствий и обстоятельств, связанных с каждым преступлением, они, как правило, перечисляются в таком же самом порядке;

2) в случае необходимости конкретная субъективная сторона указывается после соответствующего поведения, последствия или обстоятельства;

3) контекстуальные обстоятельства преступления перечисляются в последнюю очередь».

Таким образом, упоминаемая в Элементах преступлений, как и в самом Римском Статуте, объективная сторона включает в себя три объективных элемента, связанных с «поведением», «обстоятельствами» и «последствиями».

«Поведение» обычно касается действия или бездействия, а «последствие» является результатом такого поведения. Однако в повседневной речи и в правовой терминологии наблюдается некоторое совпадение между поведением и последствием. Так, например, в ходе переговоров по Элементам преступлений некоторые ораторы анализировали убийство как состоящее из действия или бездействия (поведение) и последствия (смерть), в то время как другие рассматривали поведение как действие или бездействие, приводящее к смерти, но не считали необходимым использовать при этом две «категории». Для них термин «последствие» был, очевидно, излишним.

Термин «обстоятельства» гораздо труднее объяснить, с чем и столкнулись в первую очередь в ходе подготовительной работы над Элементами преступлений 2001 г. Тем не менее, разработчики особо отметили, что концепция контекстуальных обстоятельств является крайне важной в любой правовой системе. Если какое-то лицо убивает живое существо, то об убийстве может идти речь только в том случае, если этим живым существом является человек, и именно то, что этот умерший являлся человеком, считается «элементом обстоятельства». При совершении кражи тот факт, что похищенное имущество принадлежало другому лицу, также является «элементом обстоятельства». В таких случаях уголовная ответственность не зависит от того, сделал ли обвиняемый или не сделал что-либо, что породило соответствующее «обстоятельство». Вопрос заключается в том, что именно он сделал с учетом этого «обстоятельства», а зачастую и знания об этом. Как отмечали докладчики при разработке Элементов преступлений 2001 г., международное уголовное право изобилует такими «элементами обстоятельств». Вот лишь некоторые примеры. Произошли ли те или иные события в условиях вооруженного конфликта? Находился ли потерпевший под защитой одной из Женевских конвенций? Перестал ли потерпевший принимать участие в военных действиях? Некоторые из этих вопросов могут привести к исключительно сложным проблемам, связанным с ошибкой в факте или ошибкой в праве.

В результате Рабочей группе удалось выработать концепцию подкатегории «обстоятельств», которая прямо не упоминается в ст. 30 Римского Статута. В Элементах преступлений 2001 г. она именуется «контекстуальными обстоятельствами». На практике эта подкатегория включает в себя три следующих элемента: явная линия аналогичного поведения в случае геноцида; широкомасштабное или систематическое нападение на гражданское население в случае преступлений против человечности; вооруженный конфликт в случае военных преступлений. В научной литературе также отмечается особый политический контекст международно-правовых преступлений, так как эти преступления совершаются в русле государственной политики либо политики какой-либо организации или группы. Так, широкомасштабное или систематическое нападение на гражданское население при совершении преступлений против человечности предпринимается «в целях осуществления политики государства или организации, направленной на совершение такого нападения, или в целях содействия такой политике» (ст. 7 Римского Статута 1998 г.), когда государство или организация активно поощряют такое поведение как нападение на гражданское население или подстрекают к нему. Н. А. Зелинская замечает, что даже деяния, совершенные по глубоко личным мотивам (например, сексуальные посягательства), будучи осуществлены в определенном осознаваемом виновным политическом контексте, когда эти преступления находятся в русле соответствующей политики и являются ее выражением, могут расцениваться как наднациональные политические преступления[146].

Действия лиц по выполнению объективной стороны целого ряда международных преступлений, закрепленных в национальных уголовных законах, могут образовывать совокупность составов с другими международными преступлениями или с предусмотренными в соответствующих национальных законах общеуголовными преступлениями (например, убийством, побоями, истязаниями, торговлей людьми, похищением человека, умышленным уничтожением или повреждением имущества, злоупотреблением должностными полномочиями, незаконным предпринимательством, захватом заложников, организацией незаконного вооруженного формирования и участием в нем и пр.).

С точки зрения субъективной стороны (mens rea) международные преступления характеризуются, как правило, наличием умысла («намерения», «преднамеренности», «знания»). Предвидение фактической и конкретизированной величины ущерба в принципе не характерно для международных преступлений. Так, согласно ст. 54 Положения о законах и обычаях сухопутной войны 1907 г. подлежит преследованию «всякий преднамеренный захват, истребление или повреждение» культурных и исторических ценностей. В Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него 1948 г. говорится: «В настоящей Конвенции геноцид означает любое из следующих деяний, совершенных с намерением…» (ст. 2). В решениях по делам о применении силы в отношении бывшей Югославии Международный Суд ООН отклонил ссылки этой страны на Конвенцию о предупреждении преступления геноцида и наказании за него 1948 г., в частности, на том основании, что бомбардировки на самом деле не включают элемент намерения в отношении группы, как того требует Конвенция о геноциде[147]. В проекте Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества 1996 г. содержится положение о том, что мотивы совершения международных преступлений не играют никакой роли при юридической оценке деяния, если они не охватываются определением соответствующего международного преступления (ст. 4).

Более четкое разъяснение элементов субъективной стороны международного преступления содержится в Римском Статуте 1998 г. Лицо подлежит уголовной ответственности и наказанию за преступление, подпадающее под юрисдикцию МУС, только в том случае, если по признакам, характеризующим объективную сторону, оно совершено намеренно и сознательно[148]. Термин «намеренно», характеризующий волевое отношение виновного к деянию либо его последствию, означает применительно к деянию, что данное лицо собирается совершить такое деяние, а применительно к последствию, что данное лицо собирается причинить это последствие или сознает, что оно наступит при обычном ходе событий[149]. Термин «сознательно», характеризующий интеллектуальное содержание субъективной стороны, означает, что лицо действовало с осознанием того, что определенное обстоятельство существует или что определенное последствие наступит при обычном ходе событий, что означает по сути дела допущение этого последствия или безразличное к нему отношение[150]. «Знать» и «знание» должны толковаться соответствующим образом (ст. 30 Римского Статута).

Упоминаемая в Элементах преступлений 2001 г., как и в самом Римском Статуте, субъективная сторона заключается в намеренности и сознательности. В ст. 30 «Субъективная сторона» Римского Статута говорится, что, «если не предусмотрено иное», уголовная ответственность не наступает при условии, что отсутствуют такие аспекты, как «намеренно и сознательно», в том, что касается «субъективной стороны», упоминаемой в этой статье. С учетом содержащихся в начале ст. 30 Римского Статута слов «если не предусмотрено иное» встает вопрос о том, какова же соответствующая субъективная сторона для каждого элемента объективной стороны преступления. Поэтому проект Элементов преступлений разрабатывался так, что субъективная сторона, состоящая в намеренности и сознательности, была «правилом, действующим по умолчанию». Как правило, намеренность и сознательность не упоминаются каждый раз, но при отсутствии какого-либо положения об обратном понимается, что они применяются к тому или иному конкретному объективному элементу. Молчание закона означает «намеренно и сознательно». Если же требуется более значительная (или менее значительная) субъективная сторона, когда применяется Римский Статут или иная норма применимого права, в элементах преступления прямо указывается такая субъективная сторона. В том, что касается субъективной стороны в отношении элементов, предусматривающих ценностное суждение, например, при использовании понятий «бесчеловечный» или «жестокий», то, если не предусмотрено иное, нет необходимости в том, чтобы исполнитель лично выносил то или иное ценностное суждение (п. 4 Общего введения к Элементам преступлений 2001 г.).

Вина в форме неосторожности возможна лишь применительно к преступлениям против международной экологической безопасности. Однако, в проекте Устава МУС от 14 апреля 1998 г. содержалась иная трактовка ст. 29 «Mens rea (субъективная сторона)», в которой первоначально выделялся специальный пункт о неосторожной форме вины: «Для целей настоящего Устава, и если не предусмотрено иное, в тех случаях, когда настоящий Устав предусматривает, что преступление может быть совершено по неосторожности, лицо проявляет неосторожность по отношению к обстоятельству или последствию, если: (а) лицо осознает наличие риска того, что обстоятельство существует или что последствие наступит; (b) лицо осознает, что риск является крайне неоправданным, чтобы идти на него; [и] (с) лицо относится безразлично к возможности того, что обстоятельство существует или что последствие наступит»[151]. Делегации также высказывали мнение об отсутствии оснований отвергать концепцию совершения преступления и по небрежности, в случае которой преступник несет ответственность только тогда, когда это предусматривается Статутом.

В Конвенции ООН против транснациональной организованной преступности от 15 ноября 2000 г. говорится, что «осознание, намерение, умысел, цель или сговор» могут быть установлены, исходя из анализа объективных фактических обстоятельств дела (п. 2 ст. 5).

В большинстве источников международного уголовного права специально указывается на то, какая стадия совершения международного преступления может подлежать уголовно-правовой оценке. Так, в ст. 3 Конвенции о борьбе с торговлей людьми и эксплуатацией проституции третьими лицами от 12 марта 1950 г. говорится, что если это совместимо с требованиями внутреннего законодательства, «покушения на совершение любого из предусмотренных в ст. 1 и 2 правонарушений, равно как и действия, подготовительные к совершению таковых, также являются наказуемыми». Согласно Единой конвенции о наркотических средствах от 30 марта 1961 г., «умышленное соучастие в каком-либо из таких преступлений, участие в сообществе с целью совершения и покушения на совершение какого-либо из таких преступлений и подготовительные действия и финансовые операции в связи с преступлениями, перечисленными в настоящей статье, будут признаваться наказуемыми деяниями» (п. 2(а)(ii) ст. 36).

Стадия покушения на совершение преступления раскрывается в некоторых международно-правовых актах с помощью термина «попытка» его совершения. В Римском Статуте 1998 г. покушение на совершение преступления понимается как совершение действия, которое представляет собой значительный шаг в совершении преступления, но такое преступление оказывается незавершенным по обстоятельствам, не зависящим от намерений данного лица (п. 3(f) ст. 7). Однако, в нормах международного уголовного права отсутствует какое-либо обязательное правило о дифференциации ответственности за оконченное и неоконченное преступление.

Стадия приготовления к преступлению выражается нередко в достижении «заговора» с целью последующего совершения преступления (преступного сговора). Например, ст. 6 Устава Нюрнбергского Международного военного трибунала устанавливала преступность «заговора» и «общего плана», направленных на осуществление акта агрессивной войны. Однако, во время Нюрнбергского процесса защита настаивала на том, что международное право объявляет вне закона не планирование и подготовку, а только саму агрессивную войну как таковую. В окончательном же приговоре Нюрнбергского трибунала в отношении агрессии было указано, что не только ее практическое осуществление, но и все этапы ее подготовки и организации имеют преступный с точки зрения общего международного права характер.

Впоследствии в международном праве появились нормы, прямо запрещающие разработку новых видов вооружений (как элемент подготовки), если их последующее применение может иметь противоправный или преступный характер. Так, Глава VII Устава ООН предусматривала действия не только против нарушений мира и актов агрессии, но и в отношении угрозы миру. В ст. 36 ДП I 1977 г. было определено, что при изучении, разработке, приобретении или принятии на вооружение новых видов оружия, средств или методов ведения войны государства должны определить, подпадает ли их запрещение под какие-либо нормы международного права, применяемые к конкретному государству. Декларация о предотвращении ядерной катастрофы, по существу, объявила преступным факт приготовления к применению ядерного оружия, провозгласив несовместимыми с законами человеческой морали и высокими идеалами Объединенных Наций соответствующие доктрины и любые действия, подталкивающие мир к катастрофе. Планирование и подготовка агрессивной войны являются сегодня составом международного преступления и по сути дела попадают под юрисдикцию МУС.

Детально разработан применительно к международным преступлениям институт соучастия в преступлении, который берет свое начало из уставов Международных военных трибуналов. Так, в статье 6 Устава Нюрнбергского Международного военного трибунала разграничивались «руководители, организаторы, подстрекатели или пособники». В ст. 5 Устава международного военного трибунала для Дальнего Востока выделены «начальники, организаторы, подстрекатели и соучастники». В ст. II Закона № 10 Контрольного совета союзников говорилось о тех, кто был исполнителем преступления, являлся соучастником в совершении какого-либо преступления или отдал приказ о совершении преступления или содействовал ему, дал свое согласие на совершение преступления, участвовал в планах или деяниях, имеющих отношение к преступлению, являлся членом любой организации или любой группы, причастной к совершению какого-либо преступления, занимал, особенно в том, что касается преступлений против мира, высокое положение в политической, гражданской или военной области или какую-либо важную должность в финансовой, промышленной или экономической сфере. В деле № 4 по обвинению г-на Поля американский военный трибунал заявил: «Тот факт, что Поль сам лично не перевозил в рейх краденые вещи и не вырывал зубы у убитых заключенных концентрационных лагерей, никоим образом не снимает с него вины. Речь идет о крупномасштабной преступной программе, осуществление которой требовало участия многих лиц, и роль Поля состояла в том, чтобы обеспечить охрану и учет добычи. Учитывая противоправные цели этого акта и связанные с ним преступления, его активное участие, даже на последующих этапах преступления, делает его particeps criminis во всем деле в целом»[152].

А. Н. Трайнин справедливо указывал, что для совершаемых физическими лицами действий, предусмотренных Уставом Международного военного трибунала, типична такая форма соучастия sui generis как участие в преступном объединении (организации, банде, заговоре)[153]. В ст. 6 Устава Нюрнбергского Международного военного трибунала, в частности, упоминаются «пособники», участвовавшие в составлении или осуществлении общего плана или «заговора», и лица, принявшие участие в таком плане, которые «несут ответственность за все действии совершенные любыми лицами, с целью осуществлении такого плана». Указанное положение содержится также в п. 2 cт. V Закона № 10.

По мнению Н. И. Костенко, в таком толковании уголовная ответственность особенно широка, поскольку выходит за рамки индивидуального поступка и за пределы понятия заговора в том смысле, в каком он существует в европейском континентальной праве как отдельное правонарушение, которое наказывается как таковое. В основу составления вышеупомянутых документов было положено такое свойственное англосаксонской правовой системе понятие, как «conspiracy», стержнем которого является сам факт согласия, независимо от того, было ли совершено правонарушение, и возложение уголовной коллективной ответственности на всех тех, кто состоял в преступном заговоре. Помимо этой ответственности каждое лицо несет также личную ответственность за те преступления, которые оно реально совершило в рамках заговора. Применяя понятие «conspiracy» только к преступлениям против мира и отвергая его в области военных преступлений и преступлений против человечества, Нюрнбергский трибунал, по мнению И. Н. Костенко, взял из этого понятие лишь аспект «заговора»[154].

Презумпция соучастия существует применительно к военному командиру или гражданскому начальнику, подчиненные которых совершили какое-либо преступное деяние, так как они должны представить доказательства того, что не могли предотвратить совершение рассматриваемого пре