Экзистенциальная ревизия трансцендентальной сферы

В "Картезианских размышлениях" Э. Гуссерль обрисовывает такое положение дел, согласно которому бытию мира "предшествует бытие чистого ego" [Гуссерль 1998, 78]. Для Сартра такое "предшествование" не имеет места. В "Трансцендентности Эго" он заявляет, что говорить следует об одновременном и равноправном сосуществовании бытия и сознания, благодаря которым лишь впоследствии, вторичным образом появляется ego. Здесь, конечно, налицо отличие позиции Сартра не только от гуссерлевской, но и от картезианской.

И хотя Сартр сохраняет терминологию, присущую классическому типу рационализма, его экзистенциализм представляет уже иную стратегию философствования, которая изнутри сводит на нет стремление строго удерживать значения понятий предшествующей традиции¹. Весь строй сартровского языка может создать впечатление, что он так и остался в тисках картезианства или гегельянства, однако это обманчивое впечатление. Сартр, не отказываясь от оружия "врага", неожиданно оборачивает его против него же, оказываясь неким диверсантом, изнутри подрывающим классическую традицию. Вместе с тем сартровское переосмысление картезианской философии отталкивается от той ее корректировки, которую все же произвел Гуссерль.

Во-первых, немецкий философ порывает с трансцендентальным ходом Декарта, признающим врожденные идеи, посредством которых становится возможно выводить аподиктически достоверное знание о существующем мире точно так же, как это делало математическое естествознание, полагавшее будто бы возможно "посредством правильно сделанных выводов в соответствии с врожденными ego-принципами раскрыть постепенно и остальной мир" [Гуссерль 1998, 82]. Таких априорных данностей для Гуссерля нет - горизонт мира открыт, а не конструируется посредством аксиом. Вещи этого мира не укладываются в аксиоматическое прокрустово ложе, их следует описывать, принимая во внимание независимый от моего "Я" контекст их эмпирического, чувственно-воспринимаемого существования, многообразного и индивидуально постигаемого (поэтому всегда в чем-то онтологически непредсказуемого):] "...Как редуцированное Я не является частью мира, так и, напротив, мир и любой объект мира не являются частью моего Я, не могут быть реально преднайдены в жизни моего сознания как ее реальная часть, как комплекс чувственных данных или актов" [Гуссерль 1998, 85].

Подобный уход от абстракций математического толка, безусловно, импонирует Сартру, хотя последующая ремарка Гуссерля о том, что мир "получает весь определяющий смысл, равно как и бытийную значимость, только из моего опыта, из тех или иных моих представлений, мыслей, оценок, действий" [Гуссерль 1998, 86], признания у Сартра уже не получает. Для него другие "Я" не конституируются посредством аналогизирующей апперцепции, предложенной Гуссерлем, а констатируются открывающей интенциональностью взгляда. В их совместном, уже случившемся бытии они друг для друга это бытие удостоверяют. Такое понимание является, согласно Сартру, залогом избавления от ловушки солипсизма, в которую попадал Гуссерль.

Во-вторых, претензия Гуссерля Декарту состояла в том, что тот не довел до конца операцию методического сомнения - не исключил из сферы сознания все то, что связано с его психологической жизнью. Ровным счетом на то же самое указывает и Сартр в

стр. 170

"Трансцендентности Эго", но идет еще дальше, выведя из состава сознания и само "Я". Гуссерль не редуцировал "Я", так как, по существу, отождествил его с сознанием. Но для Сартра "Я" по преимуществу является психологической данностью, поэтому оно и должно быть оторвано от сознания, представляя собой лишь трансцендентный объект.

У Гуссерля сознание, слитое с трансцендентальным ego есть, по сути, формальная структура, в то время как у Сартра сознание, освобожденное от любого ego, является конкретным принципом существования, и это - теоретическое основание для преодоления идеализма, присущего гуссерлевской феноменологии: сохранение ego в трансцендентальном качестве оказывалось контрабандным протаскиванием внутрь сознания все тех же психофизических и психических свойств ego, которые Гуссерль стремился редуцировать.

Тем не менее, исключение из сферы сознания трансцендентального ego вовсе не означало, что Сартр еще больше, чем Гуссерль, формализовал сознание. Наоборот: сознание, став неэгологичным, безличным, не превратилось в эмпирически безучастное бытие. Без посредства ego оно оказывается сращенным с открытым к нему миром и вещами, обращенным к ним напрямую. Логика неэгологического понимания сознания позволяет Сартру избавиться от трансцендентального идеализма Гуссерля и от связанных с ним проблем (таких, например, как солипсизм), и констатировать, что дофеноменальное сознание (бытие-для-себя), и вещный мир (бытие-в-себе) являются самостоятельным и независимым бытием как таковым. Вместе с тем в этом онтологическом качестве они оказываются неотрывными друг от друга, хотя и неслиянными, т.е. их независимость обнаруживает их сопринадлежность.

Вопреки поставленной Гуссерлем задаче очистки трансцендентального сознания от признаков эмпиричности, сознание у Сартра предстало как самоочевидное эмпирическое существование, как неконституируемая данность, сомнение в которой является метафизическим излишеством, пустой игрой рефлексии, ничего не добавляющей этим актом к устанавливаемому существу дела. Здесь Сартр как бы возвращается к тому, в чем Гуссерль упрекал Декарта. Правда, такой возврат не ведет нас к иному варианту психологизированного сознания, которое становится таковым только через привнесение в него ego.

Ego - это конструкт нерефлексивного, спонтанного сознания, оно "абсолютно не властно над этой спонтанностью, ибо воля есть такой объект, который конституируется самой этой спонтанностью и для нее''' [Сартр 2003, 118], причем конституируется таким образом, чтобы создавалось ложное представление о самом сознании. Сознание же неэгологично, оно есть ничто, но "вместе с тем это ничто есть всё, ибо оно есть сознание всех объектов" [Сартр 2003, 115]. Так как трансцендентальное ego описывается точно так же, как и конституируемый объект, оно переводится в сферу трансцендентного, становясь объектом среди других объектов (имеющих лишь разное устройство - действия и состояния). К трансцендентальной сфере может быть отнесено только "чистое" сознание.

Таким образом, нерефлексивное cogito, отличительной чертой которого оказывается интенциональность, а не эгологичность (яйность), становится принципиальной основой для понимания реального, конкретного и телесного существования.