Телеграмма Заместителя Народного Комиссара Иностранных Дел СССР Полномочному Представителю СССР в Германии Н. Н. Кресгннскому

12 ноября 1928 г.

Сообщите ауссенамту о нашем согласии начать [экономические] переговоры 26-го*** и о следующем составе делегации: председатель Стомоняков, члены Ленгиель, Панкратов, Кауфман йот ВСНХ — Шадхаи, генеральный секретарь Розенблюм.

* Копия телеграммы была направлена в генкосульство СССР в.Харбине и и. о. консула СССР в Пекине И. И. Спильванеку. ** См. док. № 354. *** См. док. Ms 283, 361.

Объясните при этом, что Стомоняков заменил Шлейфера вследствие болезни* последнего, заставившей его уехать на некоторое время в отпуск.

По поводу группы Мендельсона решено ноты не посылать*, но наша точка зрения будет изложена в передовой в «Известиях» **.

Литвинов

Печат. по арх.

353. Телеграмма Полномочного Представителя СССР в Польше Д. В. Богомолова в Народный Комиссариат Иностранных Дел СССР

14 ноября 1928 г.

Сегодня разговаривал с Залесским по делу Войцехов-ского ***. Заявил ему, что предание Войцеховского суду за покушение на убийство частного лица, в то время как Коверда привлекался за убийство должностного лнца, является новым прецедентом, который может быть истолкован общественным мнением как введение каких-то облегчений за покушение на советских дипломатов. Затем я заявил, что предпосылкой для каких-либо конкретных улучшений советско-польских отношений должно явиться создание благоприятной атмосферы. Процесс Войцеховского в такой форме способен углубить все бывшие недоразумения и посеять новые. Кроме того, что касается меня лично, то до благоприятного для нас исхода процесса Войцеховского у меня абсолютно связаны руки.

Залесский ответил, что он лично разделяет мою точку зрения. Решение о привлечении Войцеховского к суду за обыкновенное убийство еще не является окончательным. Он не может в настоящее время дать мне какое-либо заверение, что его попытки кончатся благоприятно, однако заверил меня, что сделает все возможное для того, чтобы дело было рассмотрено в желательной для нас форме.

Я выразил надежду, что ему удастся добиться рассмотрения вопроса в желательной для нас форме, и добавил, что, по моему мнению, если процесс пойдет по пути, указанному газетами, то будет очень трудно говорить о каком-либо серьезном улучшении советско-польских отношений ¹⁹⁶.

Полпред

Печат. по арх.

* См. док. № 327, 347, 379.

* См. газ. «Известия» № 263(3497), 13 ноября 1928 г.

* См. док. № 151, 152, 154, 191, 222.

354. Сообщение Полномочного Представителя СССР в Германии о беседе с Министром Иностранных Дел Германии Штреземаном *

22 ноября 1928 г.

Многоуважаемый Максим Максимович,

1. Сегодня был у Штреземана. Сначала говорил о его здоровье. Он сказал, что чувствует себя лучше, чем до болезни, но должен быть чрезвычайно осторожен в пище, так как иначе может появиться сахар и начаться осложнение в почках. Он никуда не ходит в гости, старается ежедневно гулять и думает, что таким путем сможет работать с полной нагрузкой. Затем он справился о здоровье Георгия Васильевича [Чичерина].

После этого, прежде чем я поставил вопрос о после, ок шутя пожаловался на «Правду», которая, судя по телеграммам из Москвы, упрекает его в том, что он ничего не говорил об отношении Германии к СССР, между тем как он сказал об этом отношении очень отчетливо, именно: хотя он оговорился в самом начале своей речи, что не дает полного отчета о внешней политике, а останавливается лишь на вопросах об очищении Рейна, о разоружении и о репарациях, тем не менее в своей речи он сказал, что германское правительство установило хорошие отношения с великими державами за океаном и на Востоке, а также со средними и мелкими государствами. Совершенно ясно, что под великой восточной державой можно понять только СССР. Я ответил, что мы не имеем еще номера «Правды», но что упрек «Правды» можно объяснить, вероятно, тем, что агентство Вольфа, передавая по телеграфу речь Штреземана в сокращенном виде, вероятно, опустило эту фразу, и потому редакция «Правды» просто не знала о ней.

2. Затем я поставил вопрос, как обстоит дело с назначением посла. Напомнил, что мы уже говорили немного об этом при моем б ад ен-б аденском визите, со времени которого прошло уже более 2-х месяцев. Штреземан признал, что вопрос несколько затянулся, объяснил это тем, что наша позиция по отношению к первоначальному кандидату была сначала отрицательной, потом довольно резко изменилась и привела к тому, Что вопрос вызвал ряд споров. Предлагать же нам человека, относительно которого известно, что мы к нему относимся отрицательно, было бы и недружелюбно и бесполезно. Но сегодня в 6 час. 30 мнн. Штреземан будет у Гинденбурга и предложит ему на утверждение кандидата, против которого,

* Из письма M. M. Литвинову. Копия письма была адресована Г. В. Чичерину.

вероятно, не встретится возражений ни со стороны президента, ни с нашей сторона. Штреземан надеется, что еще сегодня вечером он будет просить у нас для него агреман; он убежден, что агреман будет сразу дан, так как мы прекрасно знаем предполагаемого посла по его работе в Восточном департаменте, находимся с ним в дружелюбных отношениях и хотели видеть его у себя послом. Фамилии Дирксена он, однако, не назвал.

Я разъяснил Штреземану причины нашего различного отношения к Надольному* сейчас же после смерти графа и в наших дальнейших заявлениях. В Москве существовало давнишнее предубеждение против Надольного, связанное еще с работой Надольного в аусамте в 1918 г. прн Иоффе и с периодом его пребывания на посту посланника в Стокгольме, когда он держался отчужденно от нашего посольства. Этим предубеждением был вызван наш первый отзыв. Однако наш посол в Турции г. Суриц, находившийся во время смерти Брокдор-фа-Ранцау в Германии в отпуске по болезни, сначала письменно из Германии, а затем и устно, так как он возвращался из Германии в Турцию через СССР, сообщил НКИД о том, что у него и Надольного в течение ряда лет прекрасные отношения и что совместная работа идет очень легко. Этот отзыв послужил для НКИД основанием для изменения первоначального вполне отрицательного отношения к кандидатуре Надольного. Тем не менее, если мы получим г. Дирксена, это будет нам, -конечно, приятнее, чем назначение Надольного.

— Такого же мнения держусь и я,— сказал Штреземан и этим подтвердил, что он несет на утверждение к Гинден-бургу назначение именно Дирксена.

Затем я просил разрешения поделиться своими впечатлениями, вынесенными из недавнего пребывания в Москве. Я сказал, что в наших правительственных кругах есть прежнее желание углублять и расширять добрые отношения с Германией и уверенность, что германское правительство хочет того же. Но иначе настроена наша общественность. Она не вполне еще изжила скверное впечатление от резко враждебной пози^ Пии, занятой печатью в Германии во время шахтинского процесса. Затем на нее произвело тяжелое впечатление образование так называемого русского комитета¹⁹⁷. Оказалось, что Штреземан не знал ничего об этом русском комитете и о нашей полемике против него. Я дал ему фактические разъяснения. Ои сказал, что справится о нем, ио при этом высказал предположение, что этот комитет возник, может быть, по причинам благоприятного отношения к нам. Он помнит, что во время

* Германский посол в Турции.

шахтинского процесса зачинщиком враждебного отношения к нам был Феликс Дейч, действовавший и против своего главного сотрудника Бюхера и против желания большинства промышленников. Он поставил их всех перед фактом, заставил принять по отношению к СССР резкую позицию, а потом у него самого начались колебания. Тогда среди промышленников шли разговоры о необходимости создать коллегиальный орган, который не давал бы возможности отдельным, хотя бы и крупным представителям промышленности предрешать общую тактику. Я ответил, что исторически этот комитет возник позднее и что вряд ли мотивы его образования были продиктованы благожелательным отношением к нам. Затем я указал иа вступление союза немецких кредиторов России в международную организацию этих кредиторов и в конце остановился на инциденте с наложением ареста на наши художественные ценности*. Штреземаи заговорил о независимости суда и о том, что аусамт лишен возможности формально повлиять иа суд, хотя и очень огорчен его постановлением. Я ответил, что нам прекрасно известно, что наложение судом ареста явилось неприятной неожиданностью и для него лично, и для аусамта в целом, и для министерства юстиции. Поэтому наш протест был направлен против суда, и мы приняли все меры к тому, чтобы удержать нашу печать от враждебных Германии выступлений. Мы надеемся, что аусамт и министерство юстиции сумеют добиться того, чтобы в заседании 27 ноября неприятный инцидент был окончательно ликвидирован. Но если этого не случится, то у нас произойдет настоящий взрыв негодования, причем он будет направлен уже не только по адресу суда, но и по адресу правительства, которое не может через 6 с лишком лет после Рапалло ** обеспечить советско-германскую торговлю от инцидентов подобного рода. Я говорил Шуберту и Дирксепу, а также прусскому министру юстиции Шмидту при встрече с ним у прусского министра-президента, что необходимо, независимо от ликвидации данного инцидента, разослать от имени министерства юстиции всем судам определенную инструкцию, как нужно на основании существующих между СССР и Германией договоров трактовать вопрос о собственности Советского правительства на привозимые из СССР товары и имущества. Если такая инструкция будет дана, если каждый судья не будет всякий раз от своего ума заново разрешать вопрос о претензиях прежних собственников на принадлежащее теперь Советскому правительству имущество, исчезнет почва для конфликтов, неприятных и нам и германскому правительству.

* См, док. №351. ** См, т. V, док. № 121, 122,

Штреземан вполне согласился с такой постановкой вопроса.»

4. Я сказал Штреземану, что в этом году буду чаще заходить к нему, иногда даже и без специального повода, так как в прошлом году мы часто встречались в обществе и могли при случайной встрече обменяться мнениями по общеполитическим вопросам; теперь же, при его отшельничестве, я буду забегать к нему. Он сказал, что будет рад видеть. После этого я поставил вопрос, не расскажет ли он чего-нибудь интересного из германских внешних отношений, в частности, из области репарационных переговоров.

Штреземан ответил, что в этом вопросе пока ничего определенного нет. Германская сторона добивается того, чтобы была образована комиссия из независимых экспертов и чтобы она обсудила вопрос полностью. Возражения идут главным образом со стороны французского и английского правительств, которые хотят связать этот вопрос с вопросом об уменьшении своих долгов Соединенным Штатам. Но Соединенные Штаты в ближайшее предвидимое время не согласятся на уменьшение английских и французских платежей. Это является первым препятствием для коренного разрешения вопроса. Вторым препятствием является трудность размещения на международном денежном рынке тех германских долговых облигаций, которыми были бы покрыты репарационные обязательства. Пуанкаре недавно запросил американское правительство (или банки), на какую сумму германских обязательств можно было бы разместить на американском денежном рынке. Он был страшно поражен незначительностью суммы, которую назвала ему Америка. Штреземан не помнит точно этого ответа, но там было, во-первых, сказано, что на размещение бумаг потребуется долгий срок —до 4-х лет, во-вторых, что разместить удастся на сумму менее 10 млрд. (не знаю марок или долларов, но вернее марок) и, в-третьих, что Америка возьмется разместить лишь половину этой суммы, а остальная должна была быть размещена в Европе. Пуанкаре страшно обескуражен этим ответом.

Штреземан думает, что добиться учреждения комиссии экспертов удастся, но он мало рассчитывает на положительный результат от ее работы. Теоретически мыслимы 3 возможных результата: первая возможность заключается в том, что дауэ-совский план остается без изменения; вторая возможность заключается в том, что план Дауэса продолжает выполняться, но наступает кризис германского хозяйства, вынуждающий вновь поставить на обсуждение репарационный вопрос; третья возможность заключается в том, что уже теперь в результате [учреждения] комиссии экспертов удастся договориться об окончательном урегулировании репарационного вопроса.

Первая возможность представляется Штреземану лишь теоретически мыслимой. Если бы, например, в Гарце открылись богатейшие золотые россыпи, тогда Германия могла бы продолжать вносить нынешние платежи без острого хозяйственного кризиса. Но так как все богатства германских недр давно уже исследованы и никаких чудес произойти в этой области не может, то оставление в силе нынешнего положения вещей в репарационном вопросе неизбежно приведет к кризису германского хозяйства. Эту перспективу Штреземан считает наиболее вероятной. Другими словами, он думает, что к окончательному разрешению репарационного вопроса Германия и ее кредиторы подойдут лишь тогда, когда дауэсовский план воочию покажет свою несостоятельность, т. е. когда выяснится полная невозможность перевести в иностранную валюту те суммы платежей, которые германское правительство будет вносить в марках.

5. На вопрос мой об англо-французском компромиссе и о том, считает ли он его полностью ликвидированным или же соглашение об обученных резервах сохранило свою силу, Штреземан ответил, что, по утверждению англичан, никакого соглашения между правительствами не-существовало, а были лишь предварительные соглашения между морскими и военными министерствами Франции и Англии, дезавуированными теперь английским правительством. В какой мере это заявление английского правительства соответствует действительному положению вещей и не остались лн какие-либо неликвидированные соглашения, это покажет ближайшее будущее; пока же приходится считаться с официальным заявлением Болдуина.

6. Я спросил Штреземана, поедет ли он в Женеву. Он ответил, что на этот раз заседание Совета Лиги наций будет не в Женеве. Так как в газетах писалось о том, что сессия будет, возможно, в Берлине, я поставил Штреземану этот вопрос. Он ответил отрицательно. Если бы сессия была в Берлине, это обозначало бы берлинскую неделю Лиги наций со множеством разных обедов, раутов и т. д. Этого Штреземан физически выдержать не может, поэтому о Берлине речи нет. Но, с другой стороны, декабрьская погода в Женеве настолько отвратительна, что все там простужаются. Никто этого не хочет, а он во всяком [случае] не может позволить себе роскошь пролежать в постели недели четыре. Поэтому, несмотря на протесты секретариата Лиги наций, договорились, что сессия будет происходить в одном из южных швейцарских городов.

С тов. приветом

Н. Крестинский

Печат. по арх.

355. Запись беседы Полномочного Представителя СССР в Финляндии с * Председателем Иностранной Комиссии Сейма Финляндии Шаумаиом

22 ноября 1928 г.

По моей просьбе Шауман заходил сегодня ко мне. С самого же начала выяснилось, что Шауман не имеет никакого представления о том, что между СССР и Финляндией происходят какие-либо трения илн недоразумения. Наоборот, лишь недавно состоялось заседание сеймовой комиссии по иностранным делам, на котором Прокопе, между прочим, докладывал, что взаимоотношения с СССР вполне удовлетворительны, корректны и покоятся на базе тех дружеских добрососедских отношений, которые установлены между этими странами со времени перелома в финляндской внешней политике в 1922 г. Этот доклад Прокопе получил полное одобрение сеймовой комиссии. Прокопе даже в личных беседах с Шауманом ни разу не упоминал о существовании каких-либо недоразумений.

Тогда я довольно обстоятельно, даже с картой в руках, рассказал Шауману о судьбе наших переговоров о таможенных зонах*. Для Шаумана все это оказалось новостью, даже несколько взволновавшей его. Он несколько раз выразил сожаление, что не знал об этом до заседания сеймовой комиссии с упомянутым докладом Прокопе. Шауман без всяких оговорок признал, что для СССР вопрос о свободном проходе по Финскому заливу в Ленинград является «жизненным вопросом» {лебенсфраге) и совершенно несоизмерим с интересующим Финляндию вопросом о борьбе с алкогольной контрабандой **.

Затем я изложил ему судьбу наших переговоров о защите имущественных интересов советских граждан на Карельском перешейке¹⁴⁸. И этого Шауман не знал. Он реагировал весьма ядовитой насмешкой по адресу нынешнего правительства н его афер в земельных делах. Прямо назвав нашумевшее дело Ютилайнеиа, Шауман сказал, что не удивляется и нам не советует удивляться таким результатам переговоров, потому что «покупателями русских дач являются ближайшие друзья нынешнего правительств'а». Шауман предполагает, что Ирье-Коскииен и Прокопе действовали бона фнде***, но «покупатели», очевидно, вовремя успелн разъяснить своим друзьям в правительстве, что старое положение вещей для тех и других является более выгодным.

* См. док. № 316, 317.

** См. т. X, док. № 185.

*** — по совести (лат.).

Затем я рассказал ему об аресте наших яхтсменов¹⁸³ и о случае с «Учебой» ^1È4. Шауман был очень удивлен, что по этим вопросам, о которых он мельком слышал из прессы, возникли конфликты и даже нотная переписка, как по делу об аресте яхтсменов. Как председатель иностранной комиссии сейма, ои имеет возможность знакомиться с нотной перепиской минин-дела, но он и не подозревал, что таковая существует между СССР и Финляндией. Шауману было явно неприятно, что Прокопе его не информировал. Он раза два или три повторил в не особенно дружелюбном тоне, что Прокопе «сильно устал» и, вероятно, этим объясняется, что не потрудился подробнее доложить вопрос комиссии, а также и то, что в личных беседах с Шауманом ничего не сообщал на эту тему.

Я попытался сделать некоторые общие выводы. Наши взаимоотношения с Финляндией можно характеризовать, по крайней мере, как безнадежное топтание на одном месте. Вчерашняя речь Прокопе в сейме говорит о том, что ои старается поддержать добрососедские отношения с нами «на деловой почве». Однако я очень затрудняюсь сказать, где же эта деловая почва и где те дела, которые добрососедски проходят и решаются между нами. За последний год только самые незначительные мелочи ие вызывали трений, все же остальное приводит к весьма неприятным и весьма длительным трениям между нами. Более крупные вопросы так просто даже и не возникают между нами, как, очевидно, и заранее обреченные на полный неуспех. В такой обстановке позволительно искать причины неудач несколько глубже, чем это с первого взгляда допустимо было бы в каждом отдельном конкретном случае наших неладов. Поведение финляндского правительства буквально вынуждает нас к этому против нашей воли. Шауман замахал на меня руками: «Вы опять боитесь английских интриг». Я отвечал, что не буду говорить об английских интригах и вообще хотел бы ие обнаруживать никакой предвзятости при обсуждении линий финской внешней политики, но хотел бы слышать от Шаумаиа, чем же он сам объясняет некоторые явления во внешнеполитической жизни Финляндии за последнее время. Оставляя в стороне перечисленные выше конкретные вопросы в наших взаимоотношениях, я перечислил Шауману в порядке напоминания поездку финских офицеров в Румынию, приезд польских офицеров в Финляндию*, основание польско-фииского и латвийско-фииского обществ, поездку Тенниссона ** и латвийского флота в Швецию, оживление деятельности общества «Норден», газетные статьи, оживляющие вопросы фин-ско-эстонского и финско-латвийского сближения, выступление в печати польского посланника Харвата и т. д. При этом я

*~С\Гдок, № 322. ** См. док. № 300.

особенно подчеркивал и просил Шаумана обратить внимание на то, что на этом фоне «деловая почва» во взаимоотношениях между СССР и Финляндией не только равняется нулю, но даже может считаться отрицательной величиной с перечисленными выше «достижениями» во взаимоотношениях Финляндии с другими вполне определенными странами, то невольно задумаешься над тем, какие же следует сделать выводы.

Мнение Шаумана в основном сводилось к следующему. Как председатель иностранной комиссии сейма, Шауман является решительным противником какого бы то ни было политиканства со стороны генерального штаба. К сожалению, некоторые нежелательные явления в этом направлении уже приводили его к необходимости предупреждать правительство об этом своем отношении к политическим поползновениям в офицерской среде. Однако в Финляндии руководство и внешней и внутренней политикой страны целиком принадлежит сейму. Шаумаи категорически заявляет, что подавляющее большинство сейма с абсолютной твердостью стоит на почве отказа от всего, что имело бы даже отдаленное сходство с авантюрами в вопросах внешней политики. Мои намеки на рост польского влияния в Финляндии неосновательны. Основание польско-финского общества, путешествия офицеров и подвижность, обнаруживаемая новым посланником Харватом, ничего не означают. Правда, Польша нередко стремится понудить Финляндию сделать вид усиления дружеских отношений, но Финляндия и при нынешнем правительстве не идет дальше любезных улыбок. Как только заходит речь о чем-нибудь более серьезном, Финляндия дает понять, что она по-прежнему не склонна поддерживать польскую игру. Строго доверительно Шауман сообщил, что с польской стороны определенно выражалось пожелание, чтобы Финляндия прислала к II ноября (день 10-летнего юбилея Польши) особую делегацию в Варшаву. Финляндское правительство решительно отклонило это поползновение именно потому, что это уже было бы больше, чем «любезные улыбки». По одному этому факту я могу судить о том, что внешнеполитическая линия Финляндии не претерпела изменений. Шауман не отрицает, что за последнее время в Финляндии несколько повысился интерес к Эстонии и Латвии, но категорически отрицает, чтобы отсюда шли какие-нибудь нити дальше, к Польше или еще куда бы то ни было. Повышение этого интереса объясняется отчасти экономическими и культурными причинами, отчасти же тем, что нынешнее правительство умудрилось напортить взаимоотношения весьма со многими и, конечно, нуждается в каких-то плюсах тоже.

Отсюда мы перешли на взаимоотношения со Швецией и Норвегией. Злое настроение Шаумана по адресу нынешнего

аграрного правительства ясно чувствовалось и раньше, но здесь проявилось с особой силой. Шаумаи просто назвал его иесчастием страны. Торговый договор со Швецией заключило и могло заключить только социал-демократическое правительство. Громко это нигде ие было сказано, да никто этого и впредь ие скажет, ио почти всякий знает, что лояльная позиция социал-демократов в языковом вопросе сыграла здесь крупную роль. Прокопе никак ие хочет понять, что для Шау-маиа ие подлежит сомнению, что и нынешние затруднения торгово-политического характера в последнем счете являются выражением того большого неудовольствия, которое имеется в Швеции в связи с «истинно финским» поведением аграрного правительства. Шаумаи считает, что вопрос нельзя упрощать, делая такой вывод, что активизация шведской политики иа Балтийском море приводит к конкурирующей активизации финской внешней политики в Прибалтике. Но все же несомненно, что истинно финская неуклюжесть аграрного правительства портит взаимоотношения Финляндии с целым рядом своих соседей, ие создавая никаких предпосылок для какой-нибудь иной политики Финляндии, чем та, которую она преследует вот уже несколько лет.

. В этой связи Шаумаи, между прочим, сказал, что ои в прошлом году был сторонником заключения торгового договора между Финляндией и СССР, ио печальный опыт торговых договоров со Швецией и Эстонией научил его, что эти договоры являются слишком благодарной и богатой почвой для возникновения самых неприятных трений, а поэтому ои сегодня ие решался бы защищать мысль о заключении торгового договора с СССР. В ответ иа это я ему указал, что наши экономические взаимоотношения, если их рост предоставить самому себе, могут в недалеком будущем привести к нежелательным осложнениям. Наш экспорт в Финляндию слишком затруднен рядом максимальных тарифов. Естественно, что мы ищем и будем искать [рынок) в других местах, [чтобы] достигнуть больших результатов с меньшей затратой сил. Наш импорт из Финляндии сокращается как в связи с ростом нашей собственной промышленности, так и в связи с торгово-политическими соображениями, вытекающими как раз из отсутствия договорных отношений с Финляндией и наличия таковых с другими странами. В общем следует констатировать уменьшение торгового оборота с Финляндией и наличие тенденции к дальнейшему уменьшению.

Эту последнюю тему я ие углублял и закончил разговор небольшим резюме по конкретным вопросам, затронутым в начале разговора. Шаумаи еще раз повторил, что считает очень существенным вопрос о таможенных зонах, все же остальные вопросы просит ие считать симптомами каких-

нибудь перемен во внешней политике Финляндии, которая остается абсолютно, неизменной как в отношении СССР, так и в отношении «южных соседей» Финляндии, и в частности в отношении Польши. Таково, по крайней мере, твердое мнение и настроение подавляющего большинства сейма, являющегося хозяином страны.

Здесь, между прочим, выяснилось, что Шаумаи жил в убеждении, что антиалкогольные акты давно уже ратифицированы СССР. Ои был крайне удивлен тем, что они еще не ратифицированы и что ратификация задерживается из-за вопроса о таможенных зонах *.

Полномочный Представитель СССР в Финляндии

С. Александровский

Печат. по арх.