Чем дольше раздражение, тем слабее реакции

В исследованиях, посвященных изучению воздействия различных раздражений на органы чувств, было выявлено, что наиболее сильное воздействие на эмоции оказывают звуковые раздражения. Кроме того, оказалось, что период адаптации к звуковым раздражениям намного длиннее, нежели, к примеру, к оптическим или тактильным, что подтверждается многочисленными примерами из жизни и используется в сексуальной терапии пар с психосексуальными расстройствами. Просмотр порножурналов или фильмов является сильным возбуждаю щи м средством, но чем чаще человек прибегает к этому способу пробудить эмоции, тем слабее оказывается воздействие. Музыка, напротив, способна поднимать кривую человеческого возбуждения медленно, но верно, являясь своего рода энергетической, эмоциональной подпиткой.

В связи с этим сразу же на память приходит научно-исследовательский проект, осуществленный в США. Исследователи в течение длительного времени находились в помещении «мертвой тишины», которое было устроено так, что в нем поглощались любые слова, любые звуки. Данные опыты, во время которых исследователи в буквальном смысле слова рисковали своей жизнью, лишь подтвердили их гипотезу о том, что через органы слуха в человека вливается жизненно необходимая энергия.

Сегодня мы в состоянии измерить эту энергию, не ставя на кон здоровье собственного тела и души. Кроме того, надо добавить, что под «мертвой тишиной», конечно же, подразумевалось лишь отсутствие внешних раздражителей, потому что наше тело «звучит» постоянно.

УПРАЖНЕНИЕ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ

Зажмите уши и прислушайтесь к «музыке вашего тела».

Что вы слышите?

Звуки рождаются в самой циркуляции крови. Подобные шорохи мы слышим в морской ракушке, как некий своеобразный «шум прибоя». Он может передаваться несколькими раковинами в качестве «усилителя звучания» так громко, что мы, словно дети, замираем, чутко прислушиваясь к «шуму моря», даже если эти ракушки лежат у нас дома и до моря очень и очень далеко.

Ток крови, ритмы сердца могут быть слышны даже извне (причем не только в случае сильного сердцебиения, после того как мы, спотыкаясь, пробежали вверх по лестнице). Просто вы нащупываете пульс у себя на запястье, висках или яремной вене, а затем отбиваете его ритм пальцем или ладонью по столу, просто прищелкиваете пальцами, сообразуясь со своим внутренним ритмом. Это «музыка вашего сердца», музыка, которую мы всегда носим в себе.

Горожане, не выдерживающие отдыха в сельской местности, подавленные первозданной тишиной (и отправляющиеся на поиски уличного шума), могут рассматриваться нами как люди с определенными нарушениями восприятия, причины которых кроются в акустической перенасыщенности и соответственно искаженной звуковой чувствительности. В то же время можно сказать следующее: когда действительно больше нечего слушать, в нас не просто отмирает нечто чрезвычайно важное, умираем мы сами, поскольку оказывается перекрыт поток информации, необходимый для нормального функционирования центральной нервной системы.

Альфред А Томатис, французский врач и музыкальный терапевт, подтверждает верность данных наблюдений в одной из своих книг, написанных на основе его собственных опытов¹, и подчеркивает роль органов слуха и восприятия звуков в антенатальный и постнатальный период развития человека. (Так как мы в настоящей книге будем говорить о развитии человека и музыкальной терапии, мы будем неоднократно возвращаться к различным аспектам этой теории).

Тезисы Томатиса позволяют нам понять, почему беременная женщина, владеющая иностранными языками и разговаривающая на одном из них во время беременности, обязательно передаст своему ребенку особые способности к изучению того или иного иностранного языка. Томатис приводит реальные факты, когда мать, например, во время своей беременности писала и говорила по-английски. Ее ребенок задолго до начала обучения в школе начал проявлять замечательные

Альфред А. Томатис. Звуки жизни — общение в дородовый период.

врожденные способности к изучению английского языка, хотя этот язык и не являлся обиходным в доме его родителей.

Нельзя опровергать и другое открытие Томатиса, касающееся того, что у каждого языка действительно существует своя собственная музыка, свой собственный музыкальный фундамент (темп, динамика, метроритм, звуковысотность и форма). Одновременно со всем этим весьма значимым в свете интересующей нас темы становится и заявление Томатиса о том, что уши можно назвать жизненно важным психоэмоциональным органом человека. Контакты с миром начинаются еще в материнском лоне благодаря слуху, а не с момента нашего появления на свет божий. Да, теперь-то мы — новорожденные, и наши органы слуха явлены миру. Но они уже давно работали на нас, еще во «внутриутробном прошлом».

Слух оказывает определенное влияние даже на сам процесс внутриутробного развития, пропитывает его музыкой. Например, мы слышим материнское сердцебиение задолго до нашего рождения, а именно 26 миллионов ударов, что нетрудно вычислить, если исходить из того, что мать вын аши вает ребенка на протяжении положенных девяти месяцев. И в самом конце жизни мы до последнего вздоха воспринимаем музыкальные или акустические сигналы, в то время как прочие каналы восприятия уже полностью закрылись для нас. Умирающие или находящиеся в коме люди слышат лучше и больше, чем подозревают их близкие, врачи, медсестры.

Одностороннее исследование...

В данной части книги я хочу поговорить о «функциональной музыке», то есть той сфере медицины, которая предлагает воздействовать на человека только музыкой, без психотерапевтического вмешательства. Некоторые ученые в ходе исследований — и по сей день не завершенных — определили данную функциональную сферу воздействия музыки (без психотерапевтического участия) как музыкальную терапию. То, что данная сфера является объектом пристального внимания исследователей, не устающих ставить опыты и экспериментировать, а также то, что в течение долгих лет ученые сознательно обходят стороной вопросы психотерапевтического вмешательства, — все это имеет свои причины, раскрыть которые я хочу с помощью притчи.

Как-то раз чудаковатый мулла Насреддин ползал по улице на коленках в поисках потерянных ключей. Его приятель внимательно наблюдал за муллой. «Мул- ла-джан, а ты действительно потерял свои ключи именно здесь?» — «Нет, — ответил Насреддин, — я потерял их у себя дома». — «Тогда почему же, во имя Аллаха, ты ищешь их здесь?» — ахнул от удивления его товарищ. «А потому, — заявил Насреддин, — что здесь света больше» (по Ларри Доссею).

Именно поэтому мы можем — в исследовательских целях, конечно, — использовать функциональную музыку, называть ее «музыкальной терапией», жонглировать этими понятиями, потому что «света» здесь для опытов, расчетов, экспериментов больше, а значит, делать это намного проще, чем в условиях неверной игры света и тени в психотерапии.

С середины семидесятых годов в музыкальной терапии популярность приобретают исследования, опирающиеся на активную музыкальную терапию, на функции и воздействие импровизационной музыки при контактах музыкальных терапевтов и пациентов. Иногда психотерапевтические и клинико-психологические исследования проводятся специальными медицинскими учреждениями. Лучшим примером в данном случае было бы изучение использования музыки в анестезии (звучание до, во время и после наркоза). Правда, лично я считаю данные и аналогичные им исследования ограниченными их принадлежностью к области функциональной музыки. Здесь музыка используется в качестве «улицы с односторонним движением», оказывая на пациентов то или иное воздействие, например расслабляющее, успокаивающее, тормозящее определенные реакции. В своих работах Р. Спинтгей как раз и изучал данную область использования музыки.

Объектами или, лучше сказать, аспектами исследования подобных функций музыки становятся «надписи, оставленные вилами на воде». И мне почему-то не кажется, что та музыка, которую мне предложили анестезиологи в качестве успокоительного, написанная в полном соответствии с последними данными нейрофизиологических исследований, непременно окажется также и «моей» успокаивающей музыкой, поскольку та музыка, которую я воспринимаю в определенной ситуации как успокоительную, в другой ситуации может воздействовать на мой организм совершенно иначе. Точно также, как человек А не будет вести себя аналогично человеку Б в каких-либо одинаковых обстоятельствах, так и музыка всегда по-разному воздействует на личность.

Именно по этим причинам функциональная музыка играет в моей терапевтической работе только вспомогательную роль. Конечно, можно использовать музыку при аутотренинге сердечников и получить выдающиеся результаты, однако все это имеет мало общего с музыкальной терапией. В этом случае речь идет об облегчении протекания физиологических процессов. То есть я говорю о том, что при пробуждении от наркотического сна не обязательно шлепать пациента по щекам — лучше взять первые аккорды Бранденбургского концерта номер два Иоганна Себастьяна Баха (да-да, с нисходящими квартами труб).

Конечно, любое исследование таит в себе опасность односторонности. И это также касается изучения музыкальной терапии. Поскольку все исследования этой сферы так или иначе связаны с психотерапевтическими методиками и медициной, естественными науками и лечебной практикой, немаловажным является то, что при всех различиях подходов нельзя переоценивать или, напротив, игнорировать связь между функциональной музыкой и музыкальной терапией.