Выслушивание и постановка вопросов

В определенный период нашей работы мы стали структурировать интервью, вводя в него специальные, целевые вопросы. Мы обосновывали это тем, что если мы позволим людям просто рассказывать, они погрузятся в свои проблемы, что не принесет пользы. Теперь мы начинаем с деконструктивного выслушивания историй людей (см. Главу 3). Поступая так, мы надеемся получить некоторое понимание локальных культур людей и их конкретных дилемм, в то же время приоткрывая небольшое пространство для проблемно-насыщенных историй. Вместо того, чтобы побуждать их к дальнейшему погружению в проблемы и изоляции в них, мы пытаемся присоединиться к ним в их переживании мира. Что касается нас, это первоначальное выслушивание задает этическую тональность для нашего участия в их борьбе (в случае, если они открыты для взаимоотношений такого рода).

В ходе терапевтического взаимодействия мы стремимся задавать вопросы, а не интерпретировать, инструктировать или осуществлять вмешательства более прямого характера. Мы делаем это по нескольким причинам, имеющим отношение к этике. Во-первых, хотя вопросы не нейтральны, они более открыты, чем заявления. Люди, отвечая на вопросы, имеют выбор, и, если мы искренне выслушиваем и оцениваем ответы людей, их идеи, а не наши, остаются в центре терапии. Пенн и Шейнберг (1991, стр. 32) пишут:

Сопротивление терапевта декларативному языку и его пребывание в режиме постановки вопросов и размышления... служат противовесом присущим языку свойствам, которые представляют реальность, как если бы она была не зависима от нашего процесса ее конструирования.... Эта позиция также защищает терапевта от принятия иерархической позиции и переиначивает идею о терапевте как эксперте.

Очень важно то, как мы воспринимаем ответы на вопросы. В этой работе вызывает интерес и часто восхищение то, что люди дают откровенные ответы, в которых они сообщают о событиях и рассказывают истории, особенно если эти события и истории отражают предпочтительные направления в их жизни. В ходе эволюции нашей собственной работы мы продвинулись от осмысления себя как, в первую очередь, рассказчиков до осмысления себя как членов слушательской аудитории (или временами как соавторов).

По крайней мере два вопроса, которые Эпстон и Уайт предлагают для оценки нашей клинической практики, представляются нам имеющим отношение к этому смещению в вопросе привилегированности рассказчика:

Предлагает ли эта модель/теория/практика людям видеть в терапевте или в самих себе экспертов в области самих себя?

Требует ли она, чтобы человек входил в “экспертное” знание терапевта, или она требует, чтобы терапевт входил в “мир” клиента?

Мы часто задаем вопросы типа “Это то, о чем вы хотели поговорить?” и “Вы не против, если я спрошу об этом?”. Эти и другие вопросы предпочтения (которые мы обсуждаем в Главе 5) призывают людей решить, какие направления, альтернативы и нарративы они предпочитают. Решая это, люди становятся экспертами в области своей собственной жизни и активно приспосабливают терапию к своим желаниям.

Еще одна важная область изучения — это опрашивание о последствиях. Мы регулярно интересуемся последствиями конкретных интервью и терапевтического процесса в целом. Ответы на эти вопросы позволяют нам приспособить свою практику к различным людям в различных ситуациях. Изменение структуры терапии в ответ на предпочтительные для людей последствия демонстрирует, что нашу ответственность за последствия нашей работы. Далее следуют примеры вопросов, которые мы можем задавать, интересуясь последствиями:

* Была ли эта встреча полезной? В чем она была полезной?

* Мне любопытно узнать о влиянии терапии на вашу жизнь. Могли бы вы сказать, какие из этих влияний проявлялись в последнее время? Это были позитивные или негативные влияния?

* Какие мысли и идеи возникали у вас в связи с нашей последней беседой? Как они изменили вашу жизнь? Находите ли вы эти изменения полезными?