О теоретической социологии

I. ОБ ИСТОРИИ И СИСТЕМАТИКЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

«Наука, которая не торопится забыть своих основателей, об­речена».

«Для науки на ранней стадии характерна как честолюбивая глубина поставленных задач, так и дилетантство в обращении с деталями».

«Но близко подойти к подлинной теории и осознать ее точное применение — две совершенно разные вещи, как учит нас история науки. Все истинно значимое уже было сказано раньше кем-то, кто этого просто не осознал сам».

Алфред Норт Уайтхед «Организация мышления»

Хотя в этой книге я во многом опираюсь на труды социологов прошлого, в ней речь идет не об истории социологической теории, а о систематической сути определенных теорий, с которыми сейчас имеют дело социологи. Разница между ними весьма существенная. И все же их часто смешивают в учебных программах и публикациях. Фактически социальные науки вообще, за все большим исключени­ем психологии и экономики, склонны объединять современную тео­рию с ее историей в гораздо большей степени, чем такие науки, как биология, химия или физика¹.

¹ Эта дискуссия построена на материале ранее опубликованной статьи, посвя­щенной «положению социологической теории», American Sociological Review, 1949, 13, 164—168. Соответствующие замечания о роли истории социологической мысли в от­личие от роли современной социологической теории можно найти в Howard Becker, «Vitalizing sociological theory», 1954, 19, 377—388, особ. 379—381, и недавние четко и тщательно проиллюстрированные высказывания: Joseph Bcrger, Morris Zelditch, Jr. and Bo Anderson, Sociological Theories in Progress (Boston: Houghton Miffin Company, 1966), ix-xii, и в: William R. Catton, From Animistic to Naturalistic Sociology (New York: McGraw Hill, 1966). Несколько иную точку зрения на природу и функции социаль­ной теории можно найти в Theodore Abel, «The present status of social theory», American Sociological Review, 1952, 17, 156—164, а также в обсуждении этой статьи Кеннетом И. Боком и Стивеном У. Ридом, 164—7; и Herbert Blumer, «What is wrong with social theory?», ibid., 1954, 19, 3—10. — Примеч. автора.

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

Упрощенное понимание единства истории и систематики

Весьма знаменательно, что социологи склонны объединять ис­торию с систематикой теории. Ведь Огюста Конта, часто называе­мого отцом социологии, они также считают и отцом истории на­уки². Однако при этом заманчивом, но фатальном слиянии совре­менной социологической теории с историей социологических идей игнорируются их существенно разные функции. Столь необходимое признание разницы между историей и систематикой социологии могло бы привести к написанию реальных историй. В них бы были составные части и формальные характеристики лучших историй других наук. В них рассматривались бы такие вопросы, как комп­лексное происхождение социологических идей, пути их развития, связи теории с меняющимся социальным происхождением и, сле­довательно, социальным статусом ее представителей, взаимодей­ствие теории с изменяющейся социальной организацией социоло­гии, распространение теории от центров социологической мысли и ее модификация в процессе распространения, и то, каким образом

² Например, так делает Джордж Сартон (George Sarton, The Study ofthe History of Science (Cambridge: Harvard University Press, 1936, 3—4). Выдвижение Конта, Маркса, Сен-Симона или многих других на роль того самого отца социологии отчасти зави­сит от точки зрения, а отчасти является результатом неизученного предположения о том, как возникают и выкристаллизовываются новые дисциплины. Это и сейчас за­висит от точки зрения, поскольку нет общепризнанных критериев, позволяющих сказать, кто породил конкретную науку. Неизученное предположение состоит в том, что типично наличие одного отца для каждой науки, пользуясь биологической мета­форой. Фактически история науки свидетельствует о том, что правилом является по­лигенезис. Однако не приходится сомневаться, что Конт в 1839 г. создал термин «со­циология», нелепый гибрид, который с того времени обозначает науку об обществе. Во все времена ученые были против этого теперь уже прижившегося варваризма*. Одним из бесчисленных примеров возражения является высказанное в 1852 г. заме­чание талантливого и'мало цитируемого исследователя общества Джорджа Корнуэл­ла Льюиса: «...основным возражением против научного слова, созданного отчасти из английского и отчасти из греческого слова, является то, что оно непонятно иност­ранцу, незнакомому с нашим языком. Г-н Конт предлагает слово социология, но что нам сказать немецкому автору, употребившему слово gesellology или gesellschaftology''» Это несогласие с термином высказано в работе: Lewis, A Treatise on the Methods of Observation and Reasoning in Politics (London, 1852), II, 337n; что касается истории са­мого слова, см. Victor Branford, «On the origin and use ofthe word sociology... »Sociological Papers (London, 1905), 1, 3—24 и L.L. Bernard and Jessie Bernard, Origins of American Sociology (New York: T.Y. Crowell, 1943), 249. — Примеч. автора.

* Варваризм (лингв.) — заимствованное слово или выражение, не соответствую­щее нормам данного языка. — Примеч. пер.

на нее влияли изменения в окружающей культуре и социальной структуре. Осуществленное на практике разграничение способство­вало бы, короче говоря, созданию социологической истории социо­логической теории.

Однако у социологов сохраняется весьма ограниченное, упрощен­ное представление об истории социологической теории как о собра­нии критических обзоров прошлых теорий с добавленными для пи­кантности краткими биографиями главных теоретиков. И тогда ста­новится понятно, почему почти все социологи считают, что они вправе преподавать и писать «историю» социологической теории — в конце концов, они же знакомы с классическими работами прошлого. Но такое представление об истории теории не является фактически ни историей, ни систематикой, а лишь неудачным гибридом.

В действительности эта концепция — аномалия в современной интеллектуальной работе, говорящая о том, что социологи и исто­рики все чаще меняются ролями. Так, социологи придерживаются своей узкой и поверхностной концепции истории идей в то самое время, когда новое поколение специалистов по истории науки вглубь и вширь пропахивает поле социологии, психологии и политологии в поисках теоретических ориентиров для своих интерпретаций раз­вития науки³.

Специализированная история науки включает разумные, но ошибочные концепции, убедительные на момент их формулиров­ки, но позднее не выдержавшие эмпирических проверок или заме­ненные концепциями, более соответствующими дополнительным данным по этому вопросу. В нее также входят неудачные начальные попытки, ныне архаические доктрины и как бесполезные, так и по­лезные ошибки прошлого. Логическое обоснование истории науки заключается в том, чтобы понять, почему все произошло именно так в той или иной науке или комплексе наук, а не в том, чтобы привес­ти краткие обзоры научной теории в хронологический порядок. Бо­лее того, такого рода история не ставит своей целью обучить совре­менного ученого ныне практикуемой теории, методологии или ме­тодам в его науке. Историю и систематику научной теории можно соотносить друг с другом именно потому, что сначала признается различие между ними.

³ К наиболее важным представителям новой истории науки относятся Чарльз Гиллеспи, Генри Герлак, Руперт Холл, Мэри Боас Холл, Томас Кун, Эверетт Мен­дельсон, Дерек Прайс, Роберт Скофилд, Л. Пиерс Уильяме и А.С. Кромби. — При­меч. автора.

Научно-теоретические публикации в социологии

Социологи и историки науки кардинально поменялись ролями и в другом, тесно связанном с этим отношении. Историки энергично составляют «устную историю»⁴ недавнего прошлого науки, записы­вая на пленку проведенные методом фокус-групп интервью с глав­ными участниками этой истории; социологи до сих пор ограничива­ются обращением к опубликованным документам. Это еще один при­мер того, как переместившиеся на чужую территорию историки об­гоняют коренных жителей-социологов, которым они явно обязаны своими методами интервью. Короче говоря, историки физических и биологических наук начинают писать аналитические истории, осно­ванные на социологии науки⁵, тогда как социологи продолжают рас­сматривать историю социологической теории как ряд критических кратких обзоров следующих друг за другом теоретических систем.

Когда социологи исходят из этой ограниченной концепции, впол­не естественно, что главными источниками для них являются опуб­ликованные труды, описывающие эти теоретические системы: напри­мер, труды Маркса, Вебера, Дюркгейма, Зиммеля, Парето, Самнера, Кули и других, менее внушительных фигур. Но этот вроде бы очевид­ный выбор источников разбивается о подводный камень — различие между законченными вариантами научной работы в том виде, в кото­ром они появляются в печати, и действительным ходом проводимого ученым исследования. Оно слегка напоминает различие между учеб­никами по «научному методу» и тем, что на самом деле думают, чув­ствуют и делают ученые, когда занимаются своей работой. Книги, посвященные методам, выдают идеальные модели: как ученые долж­ны думать, воспринимать и поступать, но эти искусные нормативные модели, как известно всякому, кто занимается исследованием, не вое-

⁴ Созданная историком Элленом Невинсом как средство закрепления мимолет­
ных данных об историческом настоящем, «устная история» основана на методах ин­
тервью, свойственных скорее полевым социологам, чем историкам, которые знакомы
с традиционными способами сбора и анализа материалов. Доклад об «устной истории»
как методе исследования, вышедшем далеко за пределы своего первоисточника в Ко­
лумбийском университете, представлен в The Oral History Collection of Columbia University
(New York: Oral History Research Office, 1964), том 1 и ежегодных приложениях.

В качестве примера: Американский институт физики составляет под руковод­ством Чарльза Уэйпера «устную» и документальную историю ядерной физики; с его методами вполне могли бы соревноваться социологи, занимающиеся недавней исто­рией своей собственной дисциплины. — Примеч. автора.

⁵ Примеры истории науки с социологическим оттенком см. в ежегоднике History
of Science, впервые опубликованном в 1962 г. под редакцией А.С. Кромби и М.А. Хос-
кинса; также Marshall Clagett, cd. Critical Problems in the History of Science (Madison:
University of Wisconsin Press, 1959). — Примеч. автора.

производят те типичные отступления от нормы, которые они делают в ходе исследований. Чаще всего научная статья или монография пред­стает в безупречном виде, совсем или почти не отражающем интуи­тивные догадки, неудачные предпосылки, ошибки, несоответствия и счастливые случайности, которые на самом деле сопутствовали ис­следованию. Таким образом, научные публикации не предоставляют множество источников, необходимых для реконструкции действи­тельного хода научных разработок.

Концепция истории социологической мысли как ряда критичес­ких обзоров опубликованных идей очень сильно отстает от общеприз­нанной реальности. Даже до того, как три столетия назад был изобре­тен жанр научной статьи, было известно, что беспристрастный, глад­кий и условный язык науки может передать голую суть новых вкладов в науку, но не может воспроизвести действительный ход исследования. Другими словами, даже тогда признавали, что история и систематика научной теории требуют совершенно разных исходных материалов. В самом начале семнадцатого века Бэкон отмечал с недовольством,

что никогда никакое научное знание не было представлено в том же порядке, в каком было получено, в том числе и в математике, хотя следо­вало бы принять во внимание, что в утверждениях, идущих в конце, дей­ствительно используются для доказательства и наглядности утверждения или допущения, идущие в начале⁶.

С тех самых пор мыслители с присущей им наблюдательностью периодический, по всей видимости, независимо друг от друга отмеча­ли то же самое. Так, спустя век Лейбниц высказал во многом похожее замечание в своем неофициальном письме, которое к настоящему вре­мени стало историческим документом:

Декарт хотел нас уверить, что почти ничего не читал. Это было слиш­ком. И все же хорошо изучать открытия других ученых так, чтобы нам становился ясен источник открытий и они становились в некотором роде нашими. Хорошо, если бы авторы давали нам историю своих открытий и этапы на пути к открытию. Если они себя этим не утруждают, нам надо постараться угадать эти этапы, для того чтобы извлечь большую пользу из их работ. Если бы критики сделали это для нас при обзоре книг [здесь, конечно, закономерен вопрос к великому математику и философу: как?], они бы оказали публике огромную услугу⁷.

⁶ Francis Bacon, The Works of Francis Bacon. Собраны и изданы: James Spcdding,
Robert Leslie Ellis, and Douglas Denon Heath (Cambridge: England: Riverside Press, 1863),
VI, 70. — Примеч. автора.

⁷ Gottfried Wilhelm Leibniz,P/i/tojop/z/jce/j^c/jn/Ce/), С.I.,Gerhardt,ed. (Berlin, 1887),
HI, 568, в своем письме Луи Бурке из Вены, 22 марта 1714 г. — Примеч. автора.

По сути, и Бэкон, и Лейбниц говорят о том, что исходные мате­риалы, необходимые для истории и для систематики науки, отлича­ются существенным образом. Но поскольку ученые обычно публи­куют свои идеи и находки не для того, чтобы помочь историкам вос­становить их методы, а чтобы сообщить современникам и, как они надеются, потомкам о своем вкладе в науку, они по большей части продолжают публиковать свои работы скорее в логически обосно­ванном виде, чем в исторически описательной манере. Эта практи­ка продолжает вызывать такого же рода замечания, как у Бэкона и Лейбница. Почти через два века после Лейбница Мах отметил, что, на его взгляд, положение дел не улучшилось за тысячелетия после по­явления евклидовой геометрии. Научные и математические описания все еще тяготели скорее к логической софистике, чем к отображению путей исследования: «Евклидова система восхищала философов сво­ей логической безупречностью, и, очарованные ею, они не разгляде­ли ее недостатков. Великие исследователи, даже в недавние времена, были сбиты с толку и представляли результаты своих исследований, следуя примеру Евклида; тем самым они фактически скрыли свои ме­тоды исследования, что нанесло науке огромный ущерб»⁸.

И все же в некотором отношении наблюдение Маха возвращает нас вспять. Он не смог понять того, что так ясно осознал Бэкон не­сколько веков назад: научные отчеты и протокольные записи будут неизбежно различаться в зависимости от того, имеют ли они своей целью внести определенный вклад в современную систему знаний или улучшить понимание того, как исторически развивается научная ра­бота. Но Мах подобно Бэкону и Лейбницу все-таки дает понять, что нельзя надеяться восстановить подлинную историю научного поиска, уделяя внимание лишь конвенционализированным опубликованным сообщениям. Это же недавно подчеркнул физик А.А. Моулз, сказав­ший, что ученые «профессионально подготовлены скрывать от себя свои самые глубокие мысли» и «невольно преувеличивать рациональ­ный аспект» работы, проделанной в прошлом⁹. Здесь необходимо под­черкнуть, что эта привычка сглаживать недостатки реального хода исследования в основном вызвана сложившимися правилами науч­ных публикаций, предусматривающими безликость языка и формы сообщения. Из-за этого создается впечатление, что идеи развивают­ся без участия человеческого ума, а исследования проводятся без

⁸ Ernest Mach, Space and Geometry, перевод TJ. McCormack (Chicago: Open Court Publishing Co., 1906), 113, курсив мой. — Примеч. автора.

' А.А. Moles, La creation scientifique (Geneva, 1957) приводится по цитате: Jacque Barzun, Science: The Glorious Entertainment (New York: Harper & Row, 1964), 93. — При­меч. автора.

привлечения рук человека. Это наблюдение обобщил ботаник Агнес Арбер, заметивший, что «манера представления научной работы... формируется идейными пристрастиями этого периода». Но хотя сти­ли научного изложения разнятся в зависимости от преобладающих интеллектуальных предпочтений конкретного отрезка времени, все они представляют собой скорее стилизованное. Это наблюдение обоб­щила ботаник Агнес Арбер, заметившая, что «способ представления научной работы... формируется идейными пристрастиями того перио­да, когда она создается». Но хотя стили научного изложения разнятся в зависимости от преобладающих интеллектуальных предпочтений кон­кретного отрезка времени, все они представляют собой скорее сти­лизованное воссоздание исследования, чем точное описание его фак­тического развития. Так, Арбер отмечает, что во времена Евклида, когда высоко ценилась дедукция, действительный ход исследования был скрыт за «искусственным методом нанизывания утверждений на произвольно выбранную нить дедукции», что делало неясным его эм­пирический аспект. Сегодня у ученого «из-за господства индуктив­ного метода, даже если он на самом деле пришел к гипотезе по анало­гии, возникает инстинктивное желание замести следы и представить всю свою работу — а не просто доказательство — в индуктивной фор­ме, как будто фактически все выводы получены благодаря именно это­му методу»¹⁰.

Агнес Арбер отмечает, что лишь в художественной литературе можно обнаружить попытки передать переплетающийся ход мысли:

Лоренс Стерн и некоторые современные авторы, на чью манеру пись­ма он повлиял [довольно явная аллюзия на таких импрессионистов, как Джеймс Джойс и Вирджиния Вульф], отчетливо представили себе и по­пытались передать посредством языка сложное, нелинейное поведение человеческого ума, как он мечется, пренебрегая оковами временной пос­ледовательности; но немногие [ученые] отважились бы на такой экспе­римент»".

Тем не менее есть основания надеяться, и далеко не в силу наи­вного оптимизма, что социологам в конечном счете удастся преодо­леть свое неумение отличить историю от систематики теории. Преж-

^w Agnes Arber, «Analogy in the history of science», Sudies and Essays in the History of Science and Learning offered in Homage to George Sarton, cd. By M.F. Ashley Montagu (New York: Henry Schuman, 1944), 222-233 at 229. — Примеч. автора.

¹' Agnes Arber, The Mind and the Eye: A sudy of the Biologist's Standpoint (Cambridge: University Press, 1954), 46. Главу 5 «Биолог и письменное слово» и фактически всю эту проницательную, тонкую и очень содержательную книгу надо включить в список обя­зательной литературы для историков каждой научной дисциплины, не исключая со­циологии. — Примеч. автора.

де всего некоторые из них осознали, что обычные публикации пред­ставляют собой недостаточную основу для того, чтобы докопаться до истинной истории социологической теории и исследования. Они восполняют этот пробел, обращаясь к другим источникам: научным дневникам и журналам (например, Кули),'переписке (например, Маркса — Энгельса, Росса — Уорда), автобиографиям и биографи­ям (например, Маркса, Спенсера, Вебера и многих других). Совре­менные социологи начинают издавать беспристрастные хронологи­ческие записи того, как практически проходили их социологические исследования, подробно описывая, какие интеллектуальные и соци­альные влияния они испытывали, как случайно натолкнулись на те или иные факты и идеи, отмечая свои ошибки и оплошности, откло­нения от первоначального замысла исследования и всякого рода дру­гие эпизоды, которые возникают при работе, но редко попадают в опубликованные сообщения¹². Хотя это только начало, хроники та­кого рода значительно расширяют практику, введенную Лестером Ф. Уордом в шеститомных «Зарисовках космоса»¹³, когда каждое эссе он предварял «историческим наброском о том, когда, где и почему имен­но оно было написано»¹³³.

Другой многообещающий знак — это появление в 1965 г. «Жур­нала истории поведенческих наук», первого журнала, полностью по­священного истории этих наук (тогда как истории естественных и биологических наук посвящены несколько десятков основных и сот­ни второстепенных журналов). Третий признак — растущий интерес

¹² Примеры: детальное методологическое приложение Уильяма Фута Уайта к рас­
ширенному изданию Street Comer Society: The Social Structure of an Italian Slum (Chicago:
University of Chicago Press, 1955); изложение И.Г. Сазерленда о развитии его теории
дифференциальной ассоциации в The Sutherland Papers, ed. By Albert Cohen, Alfred
Lindesmith and Karl Schuessler (Bloomington: Indiana University Press, 1956); Edward A
Shils, «Primordial, Personal, Sacred and Civil ties», British Journal of Sociology, June 1957,
130—145; MarieJahoda, Paul F. Lazarsfeldand hansZeisel, DieArbeitslosen von Marienthal,
2-е непереработанное издание (Bonn: Velag fur Demoskopie, 1960), с новым вступле­
нием Лазарсфельда об интеллектуальном происхождении, обстановке социологичес­
кого и психологического мышления и ходе исследования. В 1964 г. интерес к тому,
как на самом деле проходили различные социологические исследования, отражен в
двух сборниках таких описаний: Phillip E. Hammond, ed Sociologists at Work: The Craft
of Social Research (New York: Basic Books) and Arthur J. Vidich, Joseph Bensman and
Maurice R. Stein, eds., Reflections on Community Studies (New York: John Wiley & Sons). —
Примеч. автора.

¹³ New York and London: G.P. Putman, 1913—1918. — Примеч. автора.

^№ Еще один пример взаимодействия между работой, биографией социолога и социальной организацией в этой области см. в биографическом эссе: William J. Goode, Larry Mitchell, Frank Furstenberg in Selected Works of Williard W. Waller (в печати). — Примеч. автора.

к истории социального исследования. Именно на этот путь указал, на­пример, Натан Глейзер в своем подлинно историческом эссе о «Про­исхождении социального исследования в Европе», а Поль Ф. Лазарс-фельд основал программу специальных монографий, посвященных раннему этапу развития эмпирического исследования в Германии, франции, Англии, Италии, Нидерландах и Скандинавии¹⁴. А Олвин Гоулднер своей недавней работой о социальной теории Платона со­здает явный прецедент для монографий, связывающих окружающую социальную структуру и культуру с развитием социальной теории¹⁵. Таковы лишь некоторые признаки того, что социологи обращаются к явно историческому и социологическому анализу развития теории.

Преемственность и прерывность в социологической теории

Как и прочие мастера своего дела, историки идей подвержены разнообразному профессиональному риску. Самая интересная его разновидность появляется каждый раз, когда они пытаются иденти­фицировать историческую преемственность и прерывность появле­ния идей. Заниматься этим — все равно что ходить по проволоке, так как часто достаточно немного отклониться от вертикального поло­жения, чтобы потерять равновесие. Для историка идей это чревато или тем, что он будет утверждать, что обнаружил преемственность мысли там, где ее фактически не существовало, или тем, что ему не удастся выявить ее там, где она действительно была¹⁶. Когда наблю-

¹⁴ Nathan Glazer, «The rise of social research in Europe», in The Human Meaning of the
Social Sciences, Daniel Lerner, ed. (New York: Meridian Books, 1959), 43—72. См. пер­
вую монографию, опубликованную в программе Лазарсфельда: Anthony Oberschall,
Empirical Social research in Germany 1848—1914 (Paris and the Hague: Mouton, 1965). —
Примеч. автора.

¹⁵ Alvin W. Goulgner, Enter Plato: Classical Greece and the Origins of Social Theory (New
York: Basic Books, 1965). — Примеч. автора.

" Вот характерный пример: я натолкнулся на во многом сходное с этим разграни­чение через несколько лет после того, как детально его разработал в курсе публичных лекций. См. Обсуждение «предшественников»: Joseph T. Clark, S.J., «The Philosophy of science and the history of science», в Clagett, op. cit., 103—140, и комментарии по поводу этой статьи И.Е. Драбкина [I.E. Drabkin], особенно стр. 152. Это совпадение идей вдвой­не удачно, поскольку я уже долгое время высказываю то мнение, что истории и социо­логии идей являются примерами некоторых одинаковых исторических и интеллекту­альных процессов, которые они описывают и анализируют. Отметьте, например, такое наблюдение, что теория многократных независимых открытий в науке подтверждает­ся ее собственной историей, так как ее периодически открывали заново на протяже­нии нескольких поколений. R.K. Mcrton, «Singletons and multiples in scientific discovery: a chapter in the sociology of science», 1961, 105,470—486, на 475—477. См. другие случаи

даешь за поведением историков науки, то складывается четкое впе­чатление, что их ошибки чаще всего, если не всегда, сводятся к пер­вому из этих заблуждений. Они, недолго думая, указывают на нали­чие ровного потока предвестников, предвидений и предвосхищений во многих случаях, где более тщательное исследование выявляет их как плоды воображения.

Вполне понятно, что для социологов это характерно не в мень­шей степени, чем для историков науки. Ибо и те и другие принимают модель исторического развития науки как приращение знаний; с этой точки зрения редкие паузы случаются только из-за неудачной попыт­ки восстановить полную информацию из трудов прошлого. Не зная предыдущих работ, ученые других поколений делают открытия, ока­зывающиеся переоткрытиями (то есть концепциями и сведениями, уже изложенными раньше в каждом функционально существенном отношении). Для историка, имеющего доступ и к ранним, и к более поздним вариантам открытия, это является показателем интеллекту­альной, хотя и не исторической преемственности идей, о которой не подозревал более поздний автор открытия. Это предположение о пре­емственности подтверждается тем фактом, что в науках имеют место многократные независимые открытия, о чем свидетельствуют мно­гочисленные примеры¹⁷. Отсюда, конечно, не следует, что поскольку некоторые научные идеи были полностью предвосхищены, то так было во всех случаях. В действительности историческая преемствен­ность знаний включает в себя новые дополнения к предыдущим зна­ниям, которые не были предугаданы; в какой-то мере также имеет место настоящая прерывность в форме квантовых скачков в форму­лировке идей и открытии эмпирических закономерностей. Фактичес­ки одна из мер по развитию социологии науки как раз и состоит в решении проблемы определения условий и процессов, вызывающих преемственность и прерывность в науке.

Эти проблемы воссоздания степени преемственности и прерыв­ности присущи всей истории науки. Но они приобретают особый ха­рактер в истории таких наук, как социология: здесь она в основном ограничивается кратким обзором идей, расположенных в хроноло-

гипотез и теорий, являющихся примерами самих себя, занесенные в указатель в: R.K. Merion, On the Shouldersof Giants (New York: The Free Press, 1965; Harcourt, Brace & World, 1967). — Примеч. автора.

" О последних работах, в которых собраны доказательства такого рода, по крайней мере со времен Фрэнсиса Бэкона до времени Уильяма Огберна и Дороти Томас, и которые дают дополнительные систематические подтверждения, см. Merton, «Singletons and multiples in scientific discoveries», op. cit. и «Resistance to the systematic study of multiple discoveries in science», European Journal of Sociology, 1963, 4, 237—282. — Примеч. автора.

гическом порядке. В трудах, исключающих серьезное изучение взаи­модействия идей и социальной структуры, на авансцену выдвигается утверждаемая связь между ранее и позднее высказанными идеями. Историк идей, признает он это или нет, в этом случае ограничивается различением степени сходства между такими идеями, причем спектр различий описывается терминами «переоткрытие», «повторное от­крытие», «предвидение», «предвосхищение» и, что уже крайность, «выискивание предвосхищений».

1. Повторное открытие и предоткрытие. Строго говоря, многократ­ные независимые открытия в науке относятся к сущностно идентич­ным или функционально эквивалентным идеям и эмпирическим дан­ным, изложенным двумя или более учеными, не подозревающими о работе других исследователей. Когда это происходит примерно в одно и то же время, их называют «одновременно сделанными» независимы­ми открытиями. Ученые не разработали общепринятых критериев «од­новременности», но на практике многократные открытия описывают как одновременные, когда они происходят в пределах нескольких лет. Когда между функционально взаимозаменяемыми открытиями более длинный промежуток времени, более позднее называют повторным. По­скольку у историков науки нет устоявшегося обозначения для более раннего, мы будем применять термин предоткрытие.

Не так-то легко определить степень сходства между независимо выдвинутыми идеями. Даже в таких более точных дисциплинах, как математика, решительно оспариваются претензии на независимые многократные открытия. Вопрос в том, при какой степени совпаде­ния можно говорить об «идентичности»? При тщательном сравнении неевклидовых геометрий, созданных Больяй* и Лобачевским, напри­мер, выясняется, что Лобачевский разработал пять из девяти основ­ных компонентов их совпадающих концепций более систематичес­ки, плодотворнее и более детально¹⁸. Точно так же было отмечено, что среди тех двенадцати ученых, кто «сам выявил важнейшие ком­поненты понятия энергии и ее сохранения», не было даже двух с аб­солютно одинаковой концепцией¹⁹. Тем не менее, немного ослабив критерии, их в целом описывают как многократные независимые от-

* Больяй (правильнее Бойай) Янош (1802—1860) — выдающийся венгерский математик. — Примеч. пер.

¹⁸ В. Petrovievics «N. Lobatschewsky et J. Bolyai: etude comparative dun cas special d
inventeurs simultanes», Revue Philosophique, 1929, cviii, 190—214; и более ранняя статья
того же автора на ту же тему для другого случая: «Charles Darwin und Alfred Russei
Wallace: Beitrag zur hoheren Psychologie und zur Wissenschaftsgeschichte», Isis, 1925, vii,
25—57. — Примеч. автора.

¹⁹ Thomas S. Kuhn, «Energy conservation as an example of simultaneous discovery», в
Clogett, op. dr., 321—356. — Примеч. автора.

крытия. А для характерно менее точных формулировок в большин­стве социальных наук становится еще труднее установить сущност­ное сходство или функциональную эквивалентность независимо раз­работанных концепций.

Вместо радикального сравнения ранних и поздних вариантов «од­ного и того же» открытия подтверждение другого рода может служить предположительным, если не определяющим доказательством иден­тичности или эквивалентности: это сообщение более позднего авто­ра, что другой пришел к открытию раньше его. По всей видимости, все эти сообщения правдивы. Поскольку нынешний век науки по­ощряет оригинальность (в отличие от прежних времен, когда новые идеи преднамеренно относили к авторитетам древности), маловеро­ятно, чтобы авторы открытий отрекались от оригинальности своей собственной работы. Во всех науках мы находим свидетельства того, что авторы более позднего открытия сами сообщают о предоткрыти-ях. Например, автор многих открытий в физике Томас Юнг сообщал: «Я потом обнаружил, что несколько неизвестных английским матема­тикам положений, которые, как мне казалось, я открыл первым, были уже открыты и доказаны зарубежными математиками». Перед Юнгом, в свою очередь, извинился Френель, узнавший, что невольно воспро­извел работу Юнга по волновой теории света²⁰. Так и Бертран Рассел отмечал, говоря о своем вкладе в книгу «Principia Mathematica», на­писанную им и Уайтхедом, что «большая часть работы уже была сде­лана Фреге, но мы тогда этого не знали»²¹.

В каждой области общественных и гуманитарных наук тоже есть свой ряд случаев, когда более поздние авторы заявляют, что их опере­дили, давая тем самым красноречивое подтверждение факту много­кратных открытий в этих дисциплинах. Рассмотрим хотя бы некото­рые примеры: Павлов настойчиво утверждал, что «честь проделать пер­вые шаги на этом пути [нового метода исследования Павлова] принад­лежит И.Л. Торндайку»²². Фрейд, который более 150 раз подтвердил в печати свою заинтересованность в приоритете своего открытия, сооб­щает, что позже «нашел существенные характеристики и наиболее зна­чительную часть своей теории сновидений — сведение искажения

²⁰ Alexander Wood, Thomas Young: Natural Philosopher 1773—1829 (Cambridge: University
Press, 1954), 65, 188—189. Френель пишет Юнгу: «Когда я подал ее [свою статью о тео­
рии света] в институт, я не знал о Ваших экспериментах и выводах, которые Вы из них
сделали, и получилось, что я представил как новые те объяснения, которые Вы уже
давно сделали». — Примеч. автора.

²¹ Bertrand Russell, «My menial development», в James R. Newman, ed., The World of
Mathematics (New York: Simon and Schuster, 1956), I, 388. — Примеч. автора.

²² I.P. Pavlov, Lectures on Conditioned Reflexes, перевод W.H. Gantt (New York:
International Publishers, 1928), 39—40. — Примеч. автора.

сновидения к внутреннему конфликту, своего рода внутренней нечес­тности — у автора, знакомого с философией, но не с медициной, у инже­нера Дж. Поппера, опубликовавшего свои «Phantasien eines Realisten» под именем Линкеуса»²³. Р.Г. Эллен и Дж.Р. Хикс, которые самостоя­тельно довели современную экономическую теорию стоимости до выс­шей точки развития в 1934 году, специально постарались привлечь внимание публики к тому, что позднее узнали о предоткрытии рус­ского экономиста Евгения Слуцкого, опубликовавшего ее в итальян­ском журнале в 1915 году — в такое время, когда война вышла на пер­вый план, оттеснив свободное распространение идей. Эллен посвятил статью ранней теории Слуцкого, а Хикс в честь него назвал фундамен­тальное уравнение в теории стоимости «уравнением Слуцкого»²⁴.

Такую же картину можно наблюдать среди философов. В работе Мура «Принципы этики», возможно, самой влиятельной книге по этической теории в двадцатом веке, встречается теперь уже хорошо знакомый нам тип описания достигнутых результатов: «Когда эта книга была закончена, я обнаружил у Ф. Брентано в «Происхожде­нии нравственного познания» идеи, более созвучные моим собствен­ным, чем у какого-либо другого известного мне автора». И затем Мур кратко излагает четыре главные концепции, о которых пишет со сдер­жанным юмором: «Брентано, по-видимому, полностью со мной со­гласен»²⁵. В сообщениях о предшествующих формулировках указы­вают даже на такие второстепенные детали, как вновь созданные ри­торические фигуры. Так, Дэвид Рисмен вводит понятие «психоло­гического гироскопа», а затем сообщает, что, «написав это, потом обнаружил применение той же метафоры у Гарднера Мерфи в его книге «Личность»²⁶.

²³ Sigmund Freud, Collected Papers, trans by Joan Riviere (London: Hogarth Press,
1949), I, 302. Подробное изложение участия Фрейда в предвидениях, предоткрытиях,
повторных открытиях и приоритете см.: Merton «Resistance to the systematic study of
multiple discoveries in science», op. cit., 252—258. — Примеч. автора.

²⁴ R.G. D. Allen, «Professor Slutsky's Theory of Consumer Choice», Review of Economic
Studies, февраль 1936, Vol. Ill, 2, 120; J.R. Hicks, Value and Capital (Oxford: Clarendon
Press, 1946). — Примеч. автора.

²⁵ Мур Дж. Принципы этики. М., «Прогресс», 1984, с. 40. Будучи скрупулезным
исследователем, Мур также сообщает об основном различии между своими идеями и
идеями Брентано. Тем самым он приводит пример главной составляющей той точки
зрения, которую мы здесь понемногу излагаем: что даже сходство определенных идей
в двух или более независимо созданных теориях не обязательно означает радикаль­
ное сходство между теориями как целыми системами. У социальных и гуманитарных
теорий, а иногда и у физических и биологических, нет такой упорядоченной логичес­
кой связности, когда сходство частей равно сходству целого. — Примеч. автора.

²⁶ David Riesman, in collaboration with Reuel Denney and Nathan Glazer, The Lonely
Crowd (New Haven: Yale University Press, 1950), 16, 6n. — Примеч. автора.

Когда наталкиваешься на предоткрытие своей собственной идеи, это может привести в такое же замешательство, как неожиданное стол­кновение в толпе со своим двойником. Экономист Эдит Пенроуз, безусловно, говорит о переживаниях множества ученых, когда заяв­ляет, что, «тщательно разработав самостоятельно то, что считала важ­ной и «оригинальной» идеей, я часто приходила в замешательство, обнаружив впоследствии, что какой-нибудь другой автор выразил ее гораздо лучше»²⁷.

Есть и другого рода подтверждения подлинных предоткрытий — это когда ученые прерывают исследования, обнаружив, что их уже опередили. У более поздних авторов, наверное, был бы стимул раз­глядеть хотя бы малейшие различия между более ранними работами и своими собственными; если же они прекращают поиск в опреде­ленном направлении, это говорит о том, что, по их мнению, еще до них там были получены важные результаты. Карл Спеарман, напри­мер, рассказывает, что не успел он создать тщательно разработанную теорию «коэффициентов корреляции» для измерения степени кор­реляции, как обнаружил, что «большую часть моей теории корреля­ции уже разработали — и намного лучше — другие авторы, особенно Гэлтон и Адни Юл. И опять-таки, значит, огромная работа была впу­стую, а оригинальное открытие, в которое так верилось, было, к со­жалению, как таковое выброшено за ненадобностью»²⁸. Говорить об опережении в исследовании можно также в отношении к отдельным деталям научной работы. Например, историк Дж.Х. Хекстер сообща­ет со всей прямолинейностью, присущей ему вначале, что почти за­кончил приложение, где подвергал сомнению «тезис, что в Утопии Мор отмежевывается от взглядов на частную собственность, выска­занных Хитлодеем, когда мой коллега проф. Джордж Парке обратил мое внимание на отличную статью Эдварда Л. Сурца, в которой это уже доказано....Статья делает такое приложение излишним»²⁹. Доля таких обнародованных примеров опережения повторных открытий,

²⁷ Edith Penrose, Tlte theory of the Growth of the Firm (New York: John Wiley, 1959), 2. —
Примеч. автора.

²⁸ Carl Spearman в A History of Psychology ion Autobiography, Carl Murchison, ed. (New
York: Russell and Russell, 1961), 322. — Примеч. автора.

^я J.H. Hexter, More's Utopia: The Biography of an Idea (Princeton 2. University Press, 1952), 34n. Хекстер настойчиво утверждает, что его опередили и в другом аспекте ра­боты: «Из-за моего полного несогласия с интерпретацией Онкеном задачи, постав­ленной Мором в Утопии, и существенных возражений по поводу его анализа струк­туры книги мне вдвойне досадно, что он опередил меня в одном отношении. Моя иллюзия, что я первым заметил ошибку в книге 1 Утопии... потерпела крах при пос­ледующем чтении введения Онкена к немецкому переводу Риттера». Ibid., 13—14п. — Примеч. автора.

безусловно, ничтожно мала по сравнению с огромным числом неза­регистрированных случаев. Многие ученые не могут заставить себя сообщить в печати, что их опередили, поэтому эти случаи известны лишь ограниченному кругу близких им сотрудников³⁰.

2. Предвидения и предвосхищения. В своей новой книге³¹ историк науки Томас С. Кун проводит различие между «нормальной наукой» и «научными революциями» как фазами эволюции науки. В большин­стве опубликованных откликов на эту книгу внимание сосредоточе­но точно так же, как у самого Куна, на этих редких бросках вперед, знаменующих собой научную революцию. Но хотя эти революции — самые впечатляющие моменты в развитии науки, большинство уче­ных большую часть времени'занимаются «нормальной наукой», со­вокупными дополнениями расширяя знания, основанные на приня­тых ими парадигмах (более или менее согласованных множествах предположений и обозначений). Таким образом, Кун не отвергает устоявшуюся концепцию, согласно которой наука в основном растет за счет дополнений, хотя его главная задача — показать, что это дале­ко не полная картина. Но из его работы не следует, что накопление знаний, сертифицированных сообществом ученых, — это всего лишь миф; такое толкование находилось бы в вопиющем несоответствии с историческими данными.

При той точке зрения, что в основном наука развивается за счет аккумуляции знаний — хотя она может иногда свернуть в неправиль­ном направлении, пойти по проторенному пути или временно повер­нуть вспять, — подразумевается, что большинство новых идей и данных было предугадано или предвосхищено. В истории есть множество при­меров, когда ученый вплотную подходил к какой-то идее, которой в скором времени суждено было получить более полное развитие. Нуж­на соответствующая терминология для обозначения различных степе­ней сходства между более ранними и поздними формулировками на­учных идей и данных. Одну крайность мы уже исследовали: предотк-рытия и повторные открытия, для которых характерно сущностное сходство или функциональная равноценность. В случае предвидения речь идет о меньшей степени сходства, когда более ранние формули­ровки частично совпадают с более поздними, но не сосредоточены на том же комплексе заключений и не приходят к нему. Для предвосхи­щения характерно еще меньшее сходство: более ранние формулиров­ки буквально только предвещают более поздние, т.е. лишь отдаленно

³⁰ Другие доказательства см. Merton, Singletons and multiples in scientific discovery,
op. cit., 479 ff. — Примеч. автора.

³¹ Thomas S. Kuhn, The Structure of Scientific Revolutions (Chicago: University of
Chicago Press, 1962). — Примеч. автора.

£ Мертои «Социальп. теория»

и неявно соответствуют последующим идеям, и практически ни один из присущих им выводов не был взят на вооружение в дальнейшем.

Основное различие между предоткрытием и предвидением или предвосхищением передано в кратком изречении Уайтхеда, помещен­ном под заголовком данной главы: «Но близко подойти к подлинной теории и осознать ее точное применение — две совершенно разные вещи, как учит нас история науки. Все истинно значимое было рань­ше сказано кем-то, кто этого просто не осознал сам». Уайтхед пер­вым бы оценил насмешку истории, что в этом замечании его пред­восхитили, хотя и не опередили. Математик, логик и историк идей Огастес де Морган, к примеру, отмечал еще тридцать лет назад: «Едва ли было хоть одно великое открытие в науке, чтобы при этом не ока­залось, что в зачаточном состоянии оно находится в трудах несколь­ких современников или предшественников того человека, который собственно его и сделал»³². И наконец, еще один умелый теоретик, используя типично фрейдистские риторические фигуры, дал точное объяснение определяющему различию между предоткрытием и пред­видением: первое в отличие от второго заключается в разработке идеи или в достаточно серьезных наработках, делающих выводы из нее очевидными³³.

Но историки идей часто пренебрегают этими глубинными разли­чиями. Большая частота подлинных переоткрытий иногда приводит их к занижению стандартов сущностной идентичности или функци­ональной равноценности и к тому, что они объявляют «повторными открытиями» формулировки, лишь смутно обозначенные в прошлом; в крайнем случае историки вообще обходятся без таких стандартов и тешатся игрой в повсеместное обнаружение «предвидений» и «пред-

⁵¹ Augustus de Morgan, «Essays on the Life and Work of Newton» (Chicago and London: The Open Court Publishing Co., 1914), 18. Более поздний пример см.: наблюдение ны­нешнего главы американских психологов Edwin G. Boring, A History of Experimental Psychology (New York: Appleton-Century-Crofts, Inc., 1950, 2nd ed.), 4. «Почти всем ве­ликим открытиям предшествовали предвидения, которые потом раскапывает исто­рик». — Примеч. автора.

³³ Характерно, что Фрейд излагает проблему, выражаясь именнотак: «Я прекрасно осознаю, что одно дело — один раз, два или даже чаще выразить словами идею, кото­рая приходит в форме мимолетного вдохновения, и совсем другое — иметь серьезные намерения, буквально взяться за нее, преследовать, несмотря на все трудности, раз­рабатывая до мелочей, и отвоевать ей место среди принятых истин. Такова разница между случайным флиртом и серьезным браком со всеми его обязанностями и слож­ностями. «Быть преданным идее» — распространенный оборот речи». Sigmund Freud, «On the history of the psycho-analytic movement», впервые опубликованной в 1914 г. и переизданной ^Collected Papers, op. cit., 1,287—359 на 296. Этот глубоко личный очерк, посвященный истории идеи, изобилует наблюдениями, подходящими к нашей не­посредственной теме. — Примеч. автора.

открытий». Эта склонность преувеличивать сходство и игнорировать пазтичия между более ранними и более поздними формулировками является профессиональной болезнью, которой подвержены многие историки идей.

Нынешние историки идей, глубоко разочарованные склонностью своих предшественников выдумывать предвидения и предвосхище­ния в более точных науках, могут гневно отвергать поставленный им аналогичный диагноз, но фактически эта болезнь, по-видимому, еще шире и в более острой форме распространена среди историков соци­альных наук. Причины этого найти нетрудно. Возьмем историю со­циологии — пример, который, понятным образом, нас здесь интере­сует в первую очередь. В течение многих поколений большинство со­циологических трудов (включая это вступление) было написано в сти­ле научного очерка. В отличие от естественных и биологических наук, где статьям уже давно придают четко определенную форму, в социоло­гии лишь недавно установилась практика излагать в статьях сжатую формулировку проблемы, методику и средства исследования, эмпири­ческие данные, их обсуждение и теоретические выводы из найденно­го³⁴. В прошлом при написании социологических статей и особенно книг авторы редко давали точное определение основных понятий, а логика метода и связи между переменными и непосредственно разра­батываемой теорией оставались, как правило, скрытыми в соответ­ствии с общепринятой гуманитарной традицией. Такая практика привела к двум обстоятельствам. Первое: основополагающие поня­тия и идеи легко ускользают от внимания, так как ясно не обозначе­ны и не определены, поэтому фактически некоторые из них позже открывают заново. Второе: туманность прежних формулировок по­зволяет историку идей поддаться соблазну и усмотреть предоткрытия в тех случаях, когда более тщательный анализ выявляет лишь смутное и несущественное сходство.

Такие неточности возлагают на историков идей тяжелую обязан­ность: различить подлинные предвидения и псевдопредвидения, в которых сходство обычно сводится к случайному употреблению не­которых слов, таких же, что и в более позднем тексте, которым исто-

³⁴ Уточним, что мы не говорим и не хотим сказать, что использование этой фор­мы для социологических статей гарантирует им значимость. Некоторым статьям, ко­торые все-таки приняли такую форму, удается лишь ясно продемонстрировать свою незначительность, тогда как другим, сохранившим стиль научного очерка, удается гораздо больше способствовать нашему пониманию человека в обществе. Речь идет не о соотносительном научном достоинстве разных стилей в социологических тру­дах, а о свойствах социологического очерка, способствующих тому, что историки со­циологии находят в ней несуществующие предвидения и предвосхищения. — При­меч. автора.

рик приписывает определенные значения, исходя из более поздних данных. Разница между подлинным и псевдопредвидением далеко не ясна. И все же если историк ленится и позволяет любой степени сход­ства между старыми и новыми формулировками сойти за предвиде­ние, то он фактически пишет мифологию идей, а не их историю.

Как и в случае предоткрытий, предположительное подтвержде­ние подлинного предвидения получают тогда, когда более поздний автор сам утверждает, что некоторые аспекты его идеи были до него изложены другими. Так, Гордон Оллпорт убедительно сформулиро­вал принцип функциональной автономии: что формы поведения ста­новятся при точно определяемых условиях целями и задачами сами по себе, хотя были вызваны другими причинами. Существенно важ­ным моментом является то, что поведение может сохраняться, даже если не подкреплено первоначальным стимулом или мотивом. Когда Оллпорт впервые сформулировал эту важную и в некоторых отноше­ниях противоречивую концепцию³⁵, он не замедлил указать на более ранние сообщения об этом: замечание Вудворта, что психологичес­кие механизмы могут трансформироваться в побуждения; замечание Стерна, что феномотивы могут трансформироваться в геномотивы; замечание Толмана, что «средства-цели» могут «установиться как полноправные». Они расцениваются скорее как предвидения, чем предоткрытия, поскольку более ранние варианты совпали с более поздним лишь отчасти и, что более важно, в них нет многих логичес­ких заключений и эмпирических проявлений, четко сформулирован­ных Оллпортом. Вот почему формулировка Оллпорта перевернула весь ход истории функциональной автономии, тогда как им это не уда­лось. Такого рода различие упускают в историях идей, в которых глав­ная задача — распределить «заслуги» за вклад, поскольку они склон­ны смешивать предоткрытия и предвидения в одно бесформенное це­лое. В противоположность этому в историях идей, ставящих своей главной задачей восстановить действительный ход научного разви­тия, отмечается кардинальное различие между ранними приближе­ниями к идее и более поздними формулировками, оставляющими след в развитии этой идеи, побуждая их авторов или других ученых систе­матически их разрабатывать.

Когда ученый наталкивается на раннюю и забытую формулиров­ку, останавливается, сочтя ее содержательной, а потом сам ее дово­дит до конца, мы имеем дело с подлинным случаем исторической

³⁵ Gordon W. Allport, «The functional autonomy of motives», American Journal of Psychology, 1937, 50, 141 — 156. Ссылки Оллпорта на предвидения отмечены Calvin S. Hall and Gardner Lindzey, Theories of Personality (New York: John Wiley & Sons, 1957), 270—271. — Примеч. автора.

ппеемственности идей, несмотря на временной промежуток в не­сколько лет. Но в отличие от надуманной версии научного исследо­вания такая модель встречается нечасто. Обычно же идея бывает на­столько определенно и выразительно сформулирована, что современ­никам трудно ее не заметить, а затем становится легко найти ее пред­видения и предвосхищения. Но решающим для теории истории идей является тот факт, что эти ранние наброски остаются преданными забвению и никем систематически не разрабатываются, пока их не вер­нет на авансцену новая и на данный момент окончательная формули­ровка.

Идентификация предоткрытий, предвидений и предвосхищений может быть незамедлительной или отсроченной. Незамедлительные открытия происходят благодаря чистой наблюдательности, характер­ной для социальной системы ученых. Стоит только опубликовать вновь сформулированную идею или эмпирические данные, как может най­тись небольшая группа ученых, уже сталкивавшихся с более ранней версией идеи, хотя и не использовавших ее в своей работе. Когда но­вая формулировка оживляет в их памяти прежний вариант, они сооб­щают о предоткрытий, предвидении или предвосхищении другим уче­ным в этой области. (Страницы журнала «Сайенс» пестрят письмами научному сообществу, что подтверждает эту картину.)

Отсрочка в идентификации имеет место тогда, когда ранняя вер­сия быстро была предана забвению. Она могла быть опубликована в неизвестном журнале, затеряться в статье на другую тему или скры­ваться в неопубликованных лабораторных записках, журнале или письме. Какое-то время современники считают открытие совершен­но новым. Но как только они хорошо ознакомились с этой новой иде­ей, некоторые из них узнают формулировки, напоминающие новую, когда впоследствии перечитывают ранние работы. Именно в этом смысле прошлая история науки постоянно переделывается ее после­дующей историей.

Формулировка Оллпортом функциональной автономии как пси­хологического принципа является примером второй модели откры­тия. Раз Оллпорт внедрил в наше сознание этот принцип, мы теперь подготовлены к любому его варианту при чтении трудов прошлого. Так, благодаря Оллпорту я могу сообщить, перечитав Дж.С. Милля, что он мельком упоминал тот же принцип еще в 1865 году: «Лишь тог­да, когда наши цели становятся независимыми от чувства боли или Удовольствия, породившего их, считается, что у нас сложившийся характер»³⁶. Дело в том, однако, что я не задумался над наблюдением

³⁶ John Stuart Mill, A System of Logic (London: Longmans, Green, 1865), 423. — Примеч. автора.

Милля, встретившись с ним впервые, поскольку тогда мое восприя­тие не было обострено знакомством с формулировкой Оллпорта. Так­же я могу сообщить, что в 1908 году Зиммель предугадал принцип Оллпорта в социологическом плане:

Огромное социологическое значение имеет тот факт, что бесчислен­ные взаимосвязи сохраняют свою социологическую структуру неизмен­ной даже после того, как уходит ощущение практической ситуации, по­родившей их....Для возникновения взаимосвязи, безусловно, требуется определенное число положительных и отрицательных условий, и отсут­ствие хотя бы одного из них может тут же помешать их развитию. Но ког­да связи установились, они не обязательно всегда разрушаются из-за пос­ледующего исчезновения этого условия, которое ранее они не могли бы преодолеть. То, что было сказано о [политических] структурах — что их сохранность обеспечивается лишь теми средствами, которыми они были созданы, — всего лишь неполная истина и все, что угодно, только не все­объемлющий принцип создания социальных форм в целом. Социологи­ческая связность, независимо от ее происхождения, обеспечивает само­сохранение и автономное существование социативной формы, которые не зависят от первоначальных связывающих мотивов³⁷.

Как формулировка Милля, так и высказывание Зиммеля представ­ляют собой подлинное предвидение принципа Оллпорта. Они четко излагают часть той же идеи, но не применяют ее в той мере, чтобы она отложилась в памяти современников (несмотря на то, что Зим­мель характеризует ее как «факт огромной социологической важнос­ти»), и главное, их прежние формулировки не были подхвачены и разработаны в промежутке между их появлением и формулировкой Оллпортом принципа функциональной автономии. Действительно, если бы в этом промежутке у них нашлись последователи, то у Олл­порта не было бы шанса сформулировать этот закон (в лучшем случае он бы его просто расширил).

Этот случай в иносказательной форме отражает правильный под­ход к предвидениям в истории идей. Обнаружив предвидение идеи у Милля и Зиммеля после того, как его к этому подготовила формули­ровка Оллпорта, настоящий историк идей сразу бы распознал глав­нейшую историческую проблему: почему эти прежние сообщения были проигнорированы авторами, их современниками и непосред­ственными преемниками? Он бы отметил, что не было мгновенного и неуклонного развития этой идеи, точно так же, как отметил бы ее повторное появление в конечном счете в качестве центрального объек-

³⁷ Georg Simmel, Soziologie (Leipzig: Duncker & Humblot, 1908), 582—583, верный перевод; Kurt H. WoUTb The Sociology ofGeorg Simmel (New York: The FreePress, 1950), 380—381. — Примеч. автора.

та эмпирического исследования. Такой историк попытался бы опре­делить интеллектуальные и социальные контексты, в которых эта идея появилась в своей ранней форме, и изменения в этих контекстах, при­давшие ей больший вес в более поздней и развитой форме. Короче говоря, он бы уделил внимание как сходству, так и различию (1) меж­ду несколькими формулировками идеи, (2) той степени, в которой она вписывалась в другие теоретические построения того времени, и (3) контекстам, повлиявшим на ее историческую судьбу.

Но, как известно, историки социологии обычно совершенно не удовлетворяют этим строгим требованиям анализа предвидений и пред­восхищений. Нередко создается впечатление, что им доставляет удо­вольствие — а иногда, поскольку они тоже люди, это удовольствие бы­вает нездоровым — откапывать реальные или вымышленные предви­дения недавно сформулированных концепций. Поставить перед собой такую четкую задачу нетрудно, как видно из нескольких примеров:

Первичная группа. Как известно, формулировка первичной группы, сделанная Кули в 1909 г., наложила отпечаток на современный ему и пос­ледующий социологический анализ групповой жизни. Несколько лет спу­стя один историк социологии привлек внимание общественности к появ­лению в том же году книги Элен Босанке, где речь шла о взаимодействии между членами семьи как о социальном процессе, влияющем наличность каждого члена. Далее историк отмечает, что Смолл и Винсент еще в 1894 г. назвали одну из глав своей работы Введение в изучение общества «Первич­ная социальная группа: семья». Позднее, однако, биограф Кули тщатель­но рассмотрел этот вопрос и пришел к важному выводу, что «ярлыки — это одно, а их общепринятое содержание — это другое. Кули дал этому понятию значимое содержание; вот что важно». А еще существенней его дополнительное замечание, что именно формулировка Кули, а не других авторов, вызвала к жизни огромное количество работ по изучению пер­вичной группы. Подготовленные важной формулировкой Кули, мы теперь можем отметить, что термин «первичная группа» («primare Masse») был самостоятельно и быстро введен в 1921 г. Фрейдом, который, судя по име­ющимся данным, не подозревал о существовании Кули³⁸. Но концепция

³⁸ Как теперь известно из собственного признания Кули, обсуждение первичной группы в его «Социальной организации» было включено лишь потом и в первона­чальный вариант не входило вообще. Историком, отметившим одновременное и не­зависимое обсуждение этого понятия, и предвосхищение термина, является Флойд Н. Хаус. См.: Floyd N. House, The Range of Social theory (New York: Holt, 1929), 140-Hl. Биограф Кули, который, отстаивая его права, очень точно отмечает значение предвидения для истории мысли, это Эдвард С. Джанди. См.: Edward С. Jandy, Charles Horton Cooley: His Life and His Social Theory (New York: The Dryden Press, 1942), 171-181. Использование термина Фрейдом и частичное совпадение его концепции с кон­цепцией Кули можно обнаружить в его работе Massenpsychologie und Ich-Analyse (Leipzig, Wien, Zurich: Internationaler Psychoanalytischer Verlag, 1921), 76, в следую­щем виде: «Eine solche primare masse ist eine Ansahl von Individuen, die ein und dasselbe

Кули явилась гораздо более плодотворной для социологической теории и практики, чем понятие «первичной группы» Фрейда.

Зеркальное «я». Классическая формулировка этого понятия, сделан­ная Кули, обозначает социальный процесс, при котором наши образы «я» формируются через восприятие нас другими людьми. Всем известно, поскольку Кули сам об этом говорит, что эта формулировка расширила прежние концепции, выдвинутые психологами Уильямом Джеймсом и Джеймсом Марком Болдуином. Здесь перед нами четкий пример куму­лятивных дополнений к теории, вносимых и поныне. Менее известен тот факт, что недавние исследования в Советском Союзе по развитию «я» и социализации исходят из замечания Маркса, что при понимании своего «я» каждый человек смотрит на другого, как в зеркало. Но ни киевские исследователи, ни Энн Арбор явно не знали, что еще Адам Смит употре­бил метафору с зеркалом, созданным из мнений других людей о нас, ко­торое позволяет нам быть свидетелями своего собственного поведения.

Смит говорит: «Это единственно зеркало, с помощью которого мы в какой-то мере глазами других людей можем внимательно изучить правиль­ность нашего поведения». Расширяя метафору почти в духе Уильяма Джей­мса, Лесли Стивен пишет в конце прошлого столетия: «Необходимо учесть не только первичное, но и вторичное отражение; и фактически надо пред­ставить два противоположных зеркала, отражающих образы до бесконеч­ности». Тут по внешним признакам мы имеем множественные независи­мые формулировки данной идеи в совершенно разных теоретических тра­дициях. Но эти эпизоды — лишь сырье для анализа эволюции идеи, а не конечный пункт, в котором разнообразные и частично совпадающие ва­рианты идеи просто имели место³⁹.

Предлагаю ряд наскоро собранных, неразвернутых аллюзий на предоткрытия, предвидения, предвосхищения и псевдопредвидения

Objekt an die Stelle ihres Ichideals gesetzt und sich infolgedessen in ihrem miteinander identifizeirt haben» (в печати все это набрано вразбивку для усиления эффекта). А по­скольку в английском переводе Джеймса Стречи во всем тексте несколько более об­ширное немецкое слово «Masse» заменено «группой», то этот отрывок, без всякого намерения подражать Кули, выглядит так: «Первичная группа такого рода — это ряд индивидов, заместивших свое эго одним и тем же объектом и, как следствие, отожде­ствляющих себя друг с другом в своем эго». Термин «первичная группа» принадлежит Кули, а характерная теоретическая формулировка, безусловно, дана Фрейдом. — Примеч. автора.

³⁹ Выдержавшая испытание временем формулировка Кули появилась в его Human nature and the Social Order (New York: Scribner, 1902), 183—184. Jandy, op. cit., 108—126, восстанавливает по очереди расширение этой идеи Кули и Дж. Мидом. Независимый источник идеи у Маркса засвидетельствовали социальные психологи института пси­хологии в Киеве, хорошо знавшие Маркса, но ничего не слышавшие о Кули и Миде (основано на интервью, проведенном Генри Рикеном и мною в 1961 г.). Лесли Сти­вен подхватил метафору Адама Смита в History of English Thought in the Eighteenth Century (New York: G.P. Putnam's Sons, 1902, 3d ed.), I, 74—75. — Примеч. автора.

в социологии и психологии для того, чтобы доказать, что: (1) на них легко натолкнуться и (2) они легко перерождаются в коллекциониро­вание антиквариата, которое совершенно не продвигает историю со­циологической теории, а лишь дублирует битву между любителями древности (назовем их «антикварами») и сторонниками всего совре­менного (назовем их «модернистами»), на которую ушло столько ин­теллектуальных сил в семнадцатом и восемнадцатом веках:

Шекспир явным образом предвосхитил Фрейда в вопросе об осозна­нии и рационализации желаний в пьесе «Генрих IV»: «Твое желанье, Гар­ри, отцом явилось этой мысли».

Эпиктет, не говоря уже о Шопенгауэре и многих других, по всей ви­димости, предвосхитил то, что я назвал теоремой Томаса: определения, даваемые людьми ситуациям, влияют на последствия: «Человека трево­жат и беспокоят не вещи, а его мнения и представления о вещах»⁴⁰.

Самнер явно предугадал понятие Липпмана о стереотипах, когда писал в Нравах, что нравы «стереотипны». Спенсер пишет, что «притя­жение городов прямо пропорционально массе и обратно пропорциональ­но расстоянию», тем самым явно предугадывая теорию Стауффера об имеющихся возможностях — еще одно скорее полностью вербальное, чем сущностное сходство.

Понятие Веблена «неспособность, приобретенная благодаря обуче­нию» (подхваченное, развитое и примененное другими социологами), которое явно предугадал Филип Хамертон в своей давно забытой книге, опубликованной в 1873 г., написав, что «умственные отказы» [торможе­ния] не указывают «ни на какую врожденную неспособность, а [лишь] на то, что ум стал непригодным из-за приобретенных привычек и обычных для него занятий», таким образом породив «приобретенную непригод­ность»