Шпенглер и Данилевский: от предоткрытия до предвидения

Так, теории О. Шпенглера были предугаданы полвека назад. Фак­тически по всем своим существенным характеристикам работа Шпенг­лера — простое повторение социальных рассуждений Леонтьева и Да­нилевского [а поскольку Данилевский опередил Леонтьева на четыре года, работа Леонтьева, надо думать, тоже «простое повторение»]. (Со­временные социологические теории, стр. 26п, курсив мой.)

Как «простое повторение» работа Шпенглера казалась бы излиш­ней, поскольку ее ничто не отличает от работы предшественников. Но более позднее и более разборчивое суждение Сорокина указывает на обратное:

Книга Шпенглера «Закат Европы», опубликованная в 1918 г., оказа­лась одним из самых значительных, противоречивых и долговечных ше­девров первой половины двадцатого века в областях социологии культу­ры, философии истории и немецкой философии. Хотя в целом по своему характеру «Закат Европы» полностью отличается от работы Данилевско­го, тем не менее ее основная концептуальная структура напоминает труд Данилевского во всех важных моментах... Многие страницы, посвящен­ные Шпенглером детальному анализу этих трансформаций [в цикле соци­альных форм или систем], отличаются новизной, проницательностью и яв­ляются классическими... Несмотря на недостатки, «Закат Европы» вполне может остаться одной из наиболее важных работ первой половины двад­цатого столетия. («Социологические теории сегодня», стр. 187,196—197.)

Маркс — Энгельс и их предшественники: от выискивания предвосхищений к предвидению

Что касается оригинальности и теоретического содержания Марк-совой материалистической концепции истории (но не практического влияния Маркса) в настоящий момент... видимо, нет возможности ут-

⁵¹ Pitirim A. Sorokin, Sociological Theory of Today (New York: Harper & Row, 1966).

верждать, что Маркс привнес хоть одну новую идею в эту область или дал новый и лучший в научном отношении синтез идей, существовавших до него (ССТ, 520п, курсив мой).

В своей прежней работе Сорокин продолжает повторять, что ни в конкретных идеях, ни в теоретическом синтезе Маркса и Энгельса нет ни толики оригинальности; заканчивает он классическим кредо искателя предвосхищений:

Первое: с чисто научной точки зрения, что касается ее здравых эле­ментов, в их теории нет ничего, что не было бы сказано более ранними авторами; второе: действительно оригинальные идеи являются совершен­но ненаучными; третье: единственное достоинство их теории в том, что в ней в несколько более сильном и расширенном виде обобщены идеи, вы­сказанные до Маркса... Нет никаких оснований считать их научный вклад более чем средним (ССТ, 545).

В своей более поздней работе Сорокин, продолжая сильно кри­тиковать теорию Маркса⁵² и обоснованно утверждать, что она не воз­никла ex nihilo*, готов признать за ней особую интеллектуальную (а не просто политическую) роль.

Карл Маркс и Фридрих Энгельс, разделив социокультурные отно­шения на два класса — «производственные отношения, [которые] состав­ляют экономическую структуру общества», и «идеологическую надстрой­ку, «...дали новую жизнь и полное развитие экономической разновидное-

⁵² Сама же теория Маркса, касающаяся исторического развития науки и мышле­ния, конечно, предполагает, то ex nihilo nihil fit. Как выразился Маркс при известной попытке отделить прежнюю массу накопленных идей от своих собственных допол­нений к ней: «...мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование клас­сов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою. Буржуаз­ные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы клас­сов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классо­вая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов». (Письмо Маркса Иосифу Вейдемейеру от 5 марта 1852 г. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. второе, М., Госполитиздат, 1962. — т. 28, ее. 424—427.) Нет необходимости принимать самооценку Маркса за чистую монету; два из этих трех вкладов сомни­тельные проекты относительно будущего, и, как свидетельствует поздний Сорокин, Маркс внес вклад не только в теорию общественных классов. Дело в том, что и в письме Маркса, и у позднего Сорокина есть попытка различить простое предоткры-тие и аналитические или синтетические дополнения, развивающие знания. — При­меч. автора.

* из ничего, на пустом месте (лат.).

ти дихотомических теорий. Почти все недавние теории такого рода пред­ставляют собой разновидности и разработки этого различия, проводимо­го Марксом и Энгельсом... Теория Маркса, по сути, является прототи­пом всех рассмотренных мною более поздних теорий (СТС, 289, 296; кур­сив мой).

Если более позднюю работу Сорокина взять за образец, то мы, возможно, наблюдаем сдвиг в сторону более дифференцированного подхода к развитию социологических идей. Это только идет на пользу. Если отказаться от выискивания предвосхищений, то социологи смо­гут непредвзято сосредоточиться на выяснении того, в каком именно отношении более новые разработки идей построены на прежних, что­бы проанализировать характер и условия преемственности в социо­логической науке.

Гуманитарный и естественнонаучный аспекты социологии

Контраст между отношением точных и гуманитарных наук к ве­ликим классическим трудам отмечался часто. Он вызван глубокими различиями в типах избирательной аккумуляции, происходящей в цивилизации (куда входят наука и техника) и в культуре (куда входят гуманитарные науки и ценностные формы)⁵³. В более точных науках избирательная аккумуляция знаний означает, что классический вклад, сделанный гениальными или необыкновенно одаренными людьми в прошлом, во многом развивается в более поздних работах и часто людьми явно менее талантливыми.

О наличии подлинно кумулятивного знания свидетельствует тот факт, что сегодня человеку с заурядными способностями по силам решение задач, к которым не могли подступиться великие умы про-

⁵⁵ Различие между обществом, культурой и цивилизациейи было подчеркнуто Альфредом Вебером в «Prinzipiellen zur Kultursoziologie: Gesellschaftsprozess, Zivilisationsprozess und Kulturbeweguag», Archivfur Sozizlwissenschaft und Sozialpolitik, 1920,47, 1—49. Похожий анализ см.: R.M. Masciver, Society: Its s Structure and Changes (New York: Long & Smith, 1931), 225—236, и более позднее обсуждение: Merton, «Civilization and Culture», Sociology and Social Research, нояб.-дек. 1936, 21, 103—113. Примеры тенденции к смешению истории и систематики теории см. краткие обзо­ры понятий «культуры» и «цивилизации», использованных Гердером, Гумбольдтом, Гизо, Э. Дюбуа-Реймоном, Вундтом, Фергюсоном, Морганом, Тайлором, Боклем, Гете, и т. д. в следующих работах: Paul Barth, Die Philosophic der Geschichte als Soziologie (Leipzig: Reisland, 1922), 597—613; Y.S. Stoltenberg, «Seele, Geist und Gruppe», Schmollers Jahrbuch, 1929. LV, 105ff.; R. Euken, «Geschichte und KritikderGrundbegrifie der Gegenwart» (Leipzig: 1878), 1871T. Сорокин дает критический обзор этой систе­мы анализа в своих Sociological Theories of Today, глава 10. — Примеч. автора.

шлого. Студент-математик умеет идентифицировать и решать зада­чи не поддавшиеся усилиям Лейбница, Ньютона или Коши⁵⁴.

Поскольку в более точных науках теория и данные довольно да­лекого прошлого в большой мере входят в состав современного куму­лятивного знания, то упоминание великих авторитетов прошлого главным образом приходится на историю дисциплины; а ученые на своих рабочих местах и в трудах в первую очередь пользуются недав­ними достижениями, развившими эти прежние открытия. В резуль­тате прежние и часто более весомые научные достижения часто пре­даются забвению (за редкими и иногда существенными исключения­ми), поскольку их поглощает более поздняя работа.

В гуманитарных областях все обстоит иначе: с каждой классичес­кой работой — каждым стихотворением, драмой, эссе или истори­ческим исследованием — последующие поколения гуманитариев зна­комятся непосредственно. По образному выражению Дерека Прай­са, «кумулятивная структура естественных наук имеет фактуру с пос­ледовательным соединением элементов, подобно вязанию, тогда как фактура гуманитарной области больше напоминает беспорядочное плетение, в котором любая точка с равной вероятностью может быть связана с любой другой»⁵⁵. Короче говоря, личное знакомство с про­изведениями классиков играет малую роль в физических и биологи­ческих науках и очень большую в работе гуманитариев.

Кесслер, другой специалист по информационным системам в на­уке, изложил эту мысль в намеренно провокационной, если не воз­мутительной манере:

В научной литературе даже шедевры со временем потеряют всю цен­ность, кроме исторической. В этом основная разница между научной и художественной литературой. Немыслимо, например, чтобы человек, серьезно изучающий английскую литературу, не читал Шекспира, Миль­тона или Скотта. А тот, кто всерьез занимается физикой, может спокой­но проигнорировать первоисточники Ньютона, Фарадея и Максвелла⁵⁶.

Стиль Кесслера на то и направлен, чтобы вызвать возмущение читателя. И действительно, с точки зрения гуманизма и истории на-

⁵⁴ Charles С. Gillespie, The Edge of Objectivity: An Essay in the History of Scientific Ideas
(Princeton University Press, 1960), 8. «...каждый первокурсник колледжа знает физику
в большем объеме, чем Галилей, который в первую очередь заслужил честь считаться
основателем современной науки, и знает больше Ньютона, ум которого превосходил
все другие, обращавшиеся к природе». — Примеч. автора.

⁵⁵ Derek J. De Solla Price, «The scientific foundations of science policy», Nature, ап­
рель 17, 1965, 206, № 4981, 233-238. - Примеч. автора.

⁵⁶ M.M. Kessler, «Technical information flow patterns», Proceedings, Western Joint
Computer Conference, May 9, 1961, 247—257. — Примеч. автора.

i

уки, это утверждение кажется выражением современного невежества. Многим из нас трудно отделить свой преисполненный признатель­ности прошлому интерес к истории, к трудам основоположников от увлеченности работой, направленной на развитие современной на­уки и почти не требующей непосредственного знакомства с Principia Ньютона или Traite Лавуазье. Тем не менее такое же замечание, как у Кесслера, красноречиво высказал один из основателей современной социологии. Рассматривая основное предназначение науки — вклю­чение новых знаний и тем самым расширение ее сферы через призму личности ученого, Макс Вебер отмечает:

...каждый из нас знает, что сделанное им в области науки устареет через 10, 20, 30, 40 лет, такова судьба, более того, таков смысл научной работы, которому она подчинена и которому служит, и это как раз со­ставляет ее специфическое отличие от всех остальных элементов культу­ры, всякое совершенное исполнение замысла в науке означает новые «вопросы», оно по своему существу желает быть превзойденным. С этим должен смириться каждый, кто хочет служить науке. Научные работы могут, конечно, долго сохранять свое значение, доставляя «наслаждение» своими художественными качествами или оставаясь средством обучения научной работе. Но быть превзойденным в научном отношении —- не толь­ко наша общая судьба, но и наша общая цель. Мы не можем работать, не питая надежды на то, что другие пойдут дальше нас. В принципе этот про­цесс уходит в бесконечность⁵⁷.

Социологи, балансируя между представителями естественных и гуманитарных наук, испытывают давление в ориентации на класси­ческие достижения с обеих сторон и не торопятся брать на себя обя­зательства, описанные Вебером. Лишь некоторые из них уступают и полностью принимают либо естественнонаучную ориентацию, пред­ложенную Вебером, либо гуманитарную. Большинство, по всей ви­димости, колеблются, а некоторые пытаются их объединить. Эти по­пытки соединить естественнонаучную и гуманитарную ориентации обычно приводят к смешению систематики социологической теории с ее историей.

То, что в процессе кумуляции знаний социальные науки находят­ся между естественными и гуманитарными, убедительно подтверж­дается так называемым исследованием ссылок, где сравниваются рас­пределения дат публикаций, на которые ссылаются в нескольких оп­ределенных областях. Полученные данные исключительно закономер­ны. В естественных науках — представленных такими журналами, как

⁵⁷ М. Вебер. Наука как призвание и профессия. — В М. Вебер. Избранные произ­ведения. — М.: Прогресс, 1990, с. 712. — Примеч. автора.

«физикалревю» и «Аапрофизикал джорнал», — примерно от 60% до 70% ссылок относятся к публикациям, появляющимся за предшествующие пять лет, в гуманитарных науках — представленных такими журнала­ми как «Американ хисторикал ревю», «Арт Бюллетин» и «Джорнал ов Истетикс энд арт критисизм», — соответствующие цифры колеблют­ся от 10% до 20%. Между ними социальные науки — представленные такими журналами, как «Американ социолоджи кал ревю», Американ джорнал ов социолоджи» и «Бритиш джорнал ов сайколоджи», — где от 30% до 50% ссылок относятся к публикациям предшествующих пяти лет⁵*. Другие исследования ссылок подтверждают, что эти данные ти­пичны в общих чертах.

В одном отношении социология принимает ориентацию и прак­тику естественных наук. Исследование движется от рубежей, установ­ленных кумулятивной работой прошлых поколений; социология, имен­но в этом отношении, отличается исторической близорукостью, узос­тью кругозора и плодотворности. Но в другом отношении социология сохраняет свое родство с гуманитарными науками. Она не желает от­казаться от личного знакомства с классическими произведениями со­циологии и предсоциологии как от неотъемлемой части работы соци­олога qua социолога. Каждый современный социолог с претензией на социологическую грамотность непосредственно и многократно встре­чался с работами основателей: Конта, Маркса и Спенсера, Дюркгей-ма, Вебера, Зиммеля и Парето, Самнера, Кули и Веблена и других та­лантливых людей, оставивших неизгладимый след в современной со­циологии. Поскольку я тоже обращался к наследию прошлого, даже до того, как нашел этому разумное обоснование, и поскольку отчасти и сейчас не желаю отказаться от общения с классиками, это может по­служить достаточным основанием для размышления о характере и при­чинах этого нежелания.

⁵⁸ Я благодарен Дереку Дж. де Солла Прайсу за то, что получил доступ к его еще не опубликованным данным, основанным на 154 подшивках журналов в различных областях науки. Огромное количество упоминаний включает: Р.Е. Burton and R.W. Keebler, «'Half-life' of some scientific and technical literatures», American Documentation, •960, 11,18—22; R.N. Broadus, «An analysis of literature cited in the American Sociological Review», American Sociological Review», июнь 1952, 17, 355—356, и «A citation study for sociology», The American Sociologist, февраль 1967, 2,19—20; Charles E. Osgood and Louis V. Xhignesse, «Characteristics of bibliographical coverage in psychological journals published ш 1950 and 1960». Institute of Communications Research, University of Illinois, март 1963. В Дифференцированных исследованиях ссылок необходимо, конечно, различать ссыл­ки на исследования и на «необработанные данные», т.е. исторические документы, стихотворения и другую литературу далекого прошлого, которые критически заново оценивают гуманитарии. — Примеч. автора.

Эрудиция и оригинальность

Влечение социологов к работам своих предшественников не оку­тано тайной. Во многом социологическую теорию, представленную новыми членами этого прославленного генеалогического древа, от­личает непосредственная связь с прошлым, и современная теория отчасти откликается на многие до сих пор не решенные проблемы, выделенные предшественниками.

Однако интерес к классическим произведениям прошлого так­же вызвал интеллектуально дегенеративные тенденции в истории идей, Первая из них — это слепое благоговение почти перед каж­дым высказыванием блистательных предков. Оно не раз звучало в самоотверженном, но в целом бесплодном для науки толковании комментатора. На этот обычай как раз и ссылается Уайтхед в эпиг­рафе к данной главе: «Наука, которая не торопится забыть своих ос­нователей, обречена». Вторая дегенеративная форма — это превра­щение в банальность. Ведь один из способов превратить истину в заезженный и все более сомнительный штамп — это чтобы ее часто повторяли, желательно в неосознанно искаженном виде, те, кто ее не понимает. (Примером является часто высказываемое предполо­жение, что Дюркгейм отводил огромное место насилию в обществен­ной жизни, развив концепцию «принуждения» как одной из харак­теристик социальных фактов.) Превращение в банальность — от­личное средство истощить истину, выжав из нее все соки.

Короче говоря, изучение классических произведений может быть или прискорбно бесполезным, или удивительно полезным. Все зави­сит от того, какую форму принимает это изучение: бесплодного про­стого толкования классики и превращения истины в банальность или активного развития и разработки теоретических наметок авторитет­ных предшественников. Огромная пропасть разделяет эти два подхо­да и обусловливает двойственное отношение ученых к постоянному чтению первоисточников.

У этой двойственности есть исторические и психологические кор­ни. Со времени зарождения современной науки доказывалось, что ученым надо знать работу предшественников, чтобы исходить из того, что уже сделано, и отдать должное тем, кто этого заслуживает. Даже самый ярый проповедник антисхоластики Фрэнсис Бэкон считал это само собой разумеющимся: «Когда человек, готовясь и приступая к какому-либо исследованию, прежде всего отыскивает и изучает ска­занное об этом другими, затем он прибавляет свои соображения и по­средством усиленной работы разума возбуждает свой дух и как бы

призывает его открыть свои прорицания»⁵⁹. С тех пор такая практи­ка закрепилась в требованиях к научным статьям: в них должен быть обзор теории и исследований, имеющих отношение к рассматрива­емым проблемам. Логическое обоснование этого и понятно, и зна­комо: незнание прежних работ часто обрекает ученого на открытие того, что уже известно. Вот как Сорокин изложил это для нашей об­ласти знаний:

Не зная, что конкретная теория была давно разработана или что кон­кретная проблема тщательно изучена многими предшественниками, со­циолог вполне может потратить время и силы на открытие новой социо­логической Америки, когда ее уже давно открыли. Вместо того чтобы с удобствами пересечь научную Атлантику за короткий период времени, необходимый для изучения достигнутого ранее, такой социолог вынуж­ден перенести все испытания Колумба лишь для того, чтобы обнаружить уже после напрасной траты времени и сил, что его открытие давно сдела­но и все испытания были впустую. Обнаружить такое — трагедия для уче­ного и пустая трата ценного для общества и социологии дарования⁶⁰.

Ту же картину не раз отмечали и в других областях науки. Гени­альный физик Кларк Максвелл (проявлявший огромный, хотя и не профессиональный интерес к социологии того времени) заметил на заре своей научной карьеры: «Я читаю старые книги по оптике и на­хожу в них много такого, что гораздо лучше, чем новое. Зарубежные математики сейчас сами открывают методы, хорошо известные в Кем­бридже еще в 1720 году, но ныне забытые»⁶¹.

Так как политика и отчасти практика поиска предшествующей литературы давно стали правилом в науке, научные исследования перестали нуждаться в каком-нибудь другом документальном подтвер­ждении. Но противоположная тенденция, не получившая официаль­ного признания, но все же часто проявляющаяся на практике, требу­ет обширного документального подтверждения, если мы хотим по­нять двойственное отношение ученых к эрудиции.

Примерно на протяжении последних четырех столетий выдающи­еся ученые мужи предупреждали о возможных опасностях эрудиции. Исторические корни этого отношения кроются в неприятии схолас­тического подхода комментатора и толкователя. Так, у Галилея зву­чит громкий призыв:

⁵⁹ Фрэнсис Бэкон Веруламский. Новый органон. — Л.: Соцэкгиз, 1935. — Афо­
ризм LXXXII, с.149. — Примеч. автора.

⁶⁰ Sorokin, Contemporary Sociological Theories XVIII—XIX. — Примеч. автора.

⁶¹ Lewis Campbell and William Garnett, The Life of James Clerk Maxwell (London:
Macmillan and Co., 1884), 162. — Примеч. автора.

...человеку не стать философом, если его все время будет волновать написанное другими, и он никогда не посмотрит своими глазами на тво­рения природы, пытаясь распознать в ней уже известные истины и ис­следовать некоторые из бессчетного числа тех, которые еще предстоит открыть. Так, я считаю, философом никогда не станешь, а будешь всего лишь учеником других философов и знатоком их работ⁶².

Уилльям Харви вторит ему (выразительностью сказанного глубо­ко поразив Кларка Максвелла, тоже испытывавшего противоречивые чувства к эрудиции):

Все те, кто читает авторов, а не выводит сам посредством своего ума истинные утверждения о вещах (выражая свое авторское понимание), воспринимают не истинные идеи, а лишь обманчивые идолы и фанто­мы; тем самым они создают себе некие тени и химеры, и вся их теория и размышления (которые они зовут наукой) есть не что иное, как сны на­яву и фантазии больного воображения⁶³.

Со временем эту двойственность по отношению к эрудиции не­которые превратили в выбор между ученостью и творческой научной работой. К концу семнадцатого века Темпль, апологет древних мыс­лителей, знавший о естественных науках лишь понаслышке, был го­тов высмеять современных авторов, которые не хотели ограничиваться древней мудростью:

Окажись эти рассуждения верными, я уж тогда не знаю, на какие преимущества могут претендовать современные Знания по сравнению с теми знаниями, которые мы получаем от Древних. В этом случае люди скорее многое потеряют, а не приобретут, возможно, они ослабят Силу и Развитие своего Гения, сдерживая его и формируя на основе чужого, бу­дут меньше иметь собственных знаний, удовольствовавшись знаниями тех, кто был раньше... К тому же, кто знает, а вдруг ученость ослабит Твор­ческое начало в человеке, имеющем огромные преимущества от Приро­ды и Рождения, вдруг весомость и количество идей и понятий у такого множества других людей подавят его собственные или затруднят их дви­жение и пульсацию, из которых и возникают все открытия⁶⁴.

То, что Темпль от полного незнания ученых считал смешным, было всерьез воспринято великими учеными позже. Их двойствен­ное отношение к эрудиции было выражено недвусмысленно. Напри-

⁶² Le Opere di Galileo Galilei, Edizione Nazione (Firenze: Tipographia di G. Barbera,
1892), III, i. 395. — Примеч. автора.

⁶³ Campbell and Gavnett, op. cit., 277. — Примеч. автора.

⁶⁴ Sir William Temple's, Essays on Ancient and Modern Learning, изданные J.E. Spingarn
(Oxford: Clarendon Press, 1909), 18. — Примеч. автора.

мер, Клод Бернар допускает, что человек науки должен знать работу своих предшественников. Но, продолжает он, чтение даже такой «по­лезной научной литературы... не должно заходить слишком далеко, чтобы не иссушить ум и не задушить изобретательность и научное творчество. Какую пользу можем мы извлечь, выкапывая источенные червями теории или результаты наблюдений, полученные без долж­ных методов исследования?». Словом, «неправильно понятая эруди­ция была и до сих пор является одной из главных преград на пути развития экспериментальной науки»⁶⁵.

Такая широта ума, как у Бернара, явно позволяла относительно легко справиться с этим двойственным отношением, остановившись на выборочном чтении работ, непосредственно относящихся к соб­ственной экспериментальной и теоретической работе. Математик Литтлвуд, подобно самому Бернару, решил эту проблему, обратив­шись сначала к своим собственным идеям, а потом проверив их по предшествующей литературе, прежде чем опубликовать свои резуль­таты⁶⁶. Тем самым Бернар и Литтлвуд «замкнули цикл», вернувшись к практике, которую отстаивали светила в науке задолго до них⁶⁷.

⁶⁵ Claude Bernard, An Introduction to the Study of Experimental Medicine (New York:
Henry Schuman, 1949; впервые опубликовано в 1865 г.), 145, 141. — Примеч. автора.

⁶⁶ J.E. Littlewood, A Mathematician's Miscellany (London, Methuen Publishing Co.,
1953), 82—83. «Это, конечно, хороший способ — и я часто прибегал к нему — начи­
нать, не слишком погружаясь в существующую литературу» (курсив мой). Charles
Richet, The Natural History of a Savant, trans by Sir Oliver Lodge (New York: George H.
DornCo., 1927), 43—44, формулирует этот способ так: «Информированный человек...
может знать слишком много о том, что напечатано другими, и не сохранить ориги­
нальность своего подхода. Наверно, было бы лучше никогда не публиковать резуль­
таты эксперимента, тщательно не изучив соответствующую библиографию, и все же
лучше не отягощать себя слишком большими знаниями перед проведением экспери­
мента». — Примеч. автора.

" Д-р И. Бернар в письме Джону Коллинзу 3 апреля 1671 г.: «Книги и экспери­менты хороши в сочетании друг с другом, но, взятые отдельно, страдают недостатка­ми, поскольку работу человека неосведомленного невольно предвосхитят труды древ­них, а начитанного вводит в заблуждение вымысел вместо науки». Stephen Peter Rigaud, ed. Correspondence of Scientific Men of the 17th Century (Oxford: at the University Press, •841), 1,158. О взаимосвязи эрудиции и личных наблюдений см. также высказывание врача XVII—XVIII веков Джона Фрейнда: «Каждый врач хочет и должен делать зак­лючения, исходя из своей врачебной практики; но он сможет высказать лучшее суж­дение и дать более справедливое заключение, сравнивая то, что читает и что видит. Когда я говорю, что и то, и другое стало бы более плодотворным и совершенным благодаря поиску и изучению мнений и методов тех, кто жил раньше, не стоит счи­тать мои слова оскорблением для интеллекта любого человека, особенно учитывая то обстоятельство, что ему никто не мешает самому рассуждать и он не обязан вдаваться ^в понятия автора больше, чем сочтет разумным и применимым к практике. Поэтому не надо опасаться, что чтение скажется на его природной сообразительности, какова

Другие преодолевают свое двойственное отношение к эрудиции главным образом тем, что отказываются от всякой попытки сделать хорошее знание предшествующей литературы необходимым услови­ем продвижения в своей собственной работе. В социальных науках есть свой ряд примеров такого приспособления к ситуации. Давным-давно Вико готов был с радостью процитировать замечание Гоббса, что если б он прочитал так же много, как другие, то и знал бы так же мало⁶⁸. Герберт Спенсер — о котором можно сказать, что никто до него не писал так много, зная столь мало о том, что уже написано по такому же широкому кругу вопросов, — превратил и свое неприятие авторитетов по отношению к авторитетам, и свою болезнь (у него от чтения кружилась голова) в философию исследования, не предпола­гавшую знакомство с работами предшественников⁶⁹. И Фрейд тоже неоднократно и вполне осознанно в своих клинических исследова­ниях и в своей теории не считал нужным обращаться к предшествую­щим работам. Как он однажды выразился: «Я на самом деле очень мало знаком со своими предшественниками. Если мы когда-нибудь встретимся в мире ином, они меня, конечно, заклеймят плагиатором. Но это такое удовольствие исследовать что-то самому, а не читать об этом литературу». И еще: «В последние годы я отказал себе в огромном удовольствии читать работы Ницше из тех соображений, чтобы моей работе над впечатлениями, полученными в ходе психоанализа, не ме­шали никакие ожидания, полученные извне. Так что мне нужно быть готовым — и я с радостью готов — отказаться от всех притязаний на при­оритет во многих случаях, когда тщательное психоаналитическое ис­следование может лишь подтвердить истины, которые этот философ постиг интуитивно»⁷⁰.

Заметим, что именно основоположнику социологии удалось дове­сти этот способ адаптации к конфликту между эрудицией и творчеством до абсурда. В течение двенадцати лет, посвященных написанию «Кур­са позитивной философии», Конт следовал «принципу умственной

бы она ни была, сбивая с пути и вводя в заблуждение. History of Physic (London: 1725— 1726), I, 292. — Примеч. автора.

⁶⁸ The Autobiography of Giambatista Vico. Перевод Max Harold Fisch and Thomas
Goddard Bergin (Ithaca, New York: Great Seal Books, 1963). — Примеч. автора.

⁶⁹ Autobiography of Herbert Spencer (New York: D. Appleton & Co., 1904). — Примеч.
автора.

⁷⁰ Первое замечание — из письма Фрейда к Пфистеру, 12 июля, 1909 г.; второе —
из его «Истории психоаналитического движения», Collected Papers, I, 297. Фрейд не
зря предвидел, что позднее откопают всякого рода предвидения его работ; см. под­
борку как давних, так и недавних «предвидений» в Lancelot Law Whyte The Unconscious
Before Freud (New York: Basic Books, Inc., 1960). — Примеч. автора.

гигиены» — он очистил свои мозг от всего, кроме собственных идей, с помощью простого способа: не читая ничего, что хотя бы отдаленно относилось к его теме. Он с гордостью писал об этом А.Б. Джонсону: «Что касается меня, я не читал ничего, кроме великих поэтов, древних и современных. Умственная гигиена действует на меня чрезвычайно благотворно, особенно способствуя сохранению оригинальности свой­ственных только мне рассуждений»⁷¹. Таким образом, мы видим, как Конт проводит окончательное — и в своей крайности абсурдное — раз­граничение истории и систематики социологии. Как историк науки он пытался воссоздать ее развитие, довольно обстоятельно познакомив­шись с трудами классиков, тогда как в качестве зачинателя позитивис­тской системы социологической теории он преднамеренно игнориро­вал непосредственно предшествующие ему идеи — в том числе и идеи своего бывшего наставника Сен-Симона, — чтобы добиться специфи­чески понимаемой им оригинальности своих суждений.

Как мы уже видели, исторически повторяющееся противостоя­ние эрудиции и творчества — это проблема, которую еще предстоит решить. С семнадцатого века ученые предупреждали, что эрудиция часто толкает на чисто схоластические толкования прежних трудов вместо нового эмпирического исследования и что сильное увлечение прежними идеями сковывает творчество, лишая мышление гибкос­ти. Но, несмотря на эти опасности, великие ученые смогли соеди­нить эрудицию и творческий поиск ради продвижения науки, либо читая лишь самые последние исследования по своей проблеме, кото­рые, по-видимому, вбирают в себя соответствующие накопленные в прошлом знания, либо изучая более далекие источники только после завершения своего исследования. Однако экстремальные попытки освободиться от предшествующих идей — как это сделал Конт — мо­гут переродиться в осознанное пренебрежение всей существенной теорией прошлого и в искусственное разделение истории и система­тики теории.

Функции классической теории

Даже основоположнику нельзя позволить исказить исследуемую нами фундаментальную разницу между подлинной историей и сис­тематикой социологической теории, поскольку различие, подчерки­ваемое нами, мало, если вообще похоже на разграничение, сделанное

Письмо было адресовано Александру Брайану Джонсону и напечатано в новом издании его замечательного «Трактата о языке» [Treatise on Language/, ed. by. David Rymn (Berkeley University of California Press, 1959), 5—6. — Примеч. автора.

Контом. Истинная история социологической теории должна пред­ставлять собой нечто большее, чем хронологически упорядоченный набор критических обзоров определенных доктрин. Она должна за­ниматься взаимодействием теории и таких вопросов, как социальное происхождение и статусы ее представителей, меняющаяся социальная организация социологии, изменения идей в результате их распрост­ранения, и их связи с окружающей социальной и культурной струк­турой. Теперь мы хотим обрисовать некоторые отличительные функ­ции систематики теорий, основываясь при этом на классических фор­мулировках социологической теории.

Ситуация в естественных и биологических науках продолжает зна­чительно отличаться от ситуации в социальных науках и социологии в частности. Хотя физику как таковому нет необходимости с головой уходить в Prinicipia Ньютона или биологу как таковому читать и пере­читывать «Происхождение видов» Дарвина, то у социолога кактаково-го скорее, чем у историка социологии, есть достаточные основания изу­чать работы Вебера, Дюркгейма, Зиммеляи, коли на то пошло, иногда возвращаться к работам Гоббса, Руссо, Кондорсе или Сен-Симона.

Причина этого различия была изучена здесь детально. Данные говорят о том, что в целом естествознание больше, чем социальные науки, преуспело в извлечении соответствующих накопленных ранее сведений и во включении их в последующие формулировки. В социо­логии случаи забвения классических формулировок из-за такого вклю­чения встречаются пока редко. В результате не извлеченную никем ра­нее информацию все еще можно успешно использовать как новую отправную точку и современное применение прошлой теории весьма разнообразно, о чем свидетельствует диапазон функций, которые вы­полняют ссылки на классическую теорию.

Иногда цель ссылки состоит в том, чтобы просто прокомменти­ровать классиков или привлечь авторитетный источник и тем самым придать весомость теперешним идеям. Цитата приводится для того, чтобы отразить элементы родства между собственными идеями и иде­ями предшественников. Многим социологам доводилось пережить удар по самолюбию, когда они обнаруживали, что самостоятельно сделанное ими открытие поневоле оказывается повторным и что, более того, язык этого классического предоткрытия, давно исчез­нувшего из поля зрения, настолько живой, выразительный или на­столько содержательный, что их собственное открытие становится всего лишь второстепенным. Раздираемые противоположными чув­ствами — переживая, что их опередили, и наслаждаясь красотой пре­жней формулировки, они цитируют классическую идею.

Лишь немногим отличаются от таких ссылок на классические тру­ды те заметки, которые делает читатель, переполненный своими соб-

ственными идеями, когда обнаруживает в ранней книге именно то, к чему пришел сам. Идею, пока незаметную другим читателям, отмеча­ют именно потому, что она близка разработавшему ее самостоятель­но. Часто предполагают, что упоминание раннего источника обяза­тельно означает, что идея или данные в этой ссылке впервые пришли в голову после чтения классиков. Однако есть много свидетельств тому, что более ранний отрывок замечают лишь потому, что он со­гласуется с тем, к чему читатель уже пришел сам. Здесь мы сталкива­емся с невероятным событием: диалогом между мертвыми и живыми. Они не слишком отличаются от диалогов между современными уче­ными, в которых каждый радуется, когда обнаружит, что другой со­гласен с тем, что до сих пор было идеей, рассматриваемой в одиноче­стве и, возможно, даже казавшейся сомнительной. Идеи приобрета­ют новую весомость, когда их самостоятельно высказывает другой, будь то в печати или в разговоре. Когда ученый наталкивается на них в печати, то единственное преимущество заключается в уверенности, что ученый знает, что не было неумышленного пересечения книги или статьи со своей более ранней формулировкой той же идеи.

Есть еще один способ ведения «диалога» с классическими труда­ми. Современный социолог часто наталкивается на трактовку клас­сиков, подвергающую сомнению идею, которую он готов был выдви­нуть как состоятельную. Следующие за этим размышления действу­ют отрезвляюще. Более поздний теоретик, вынужденный допустить, что он ошибся, заново исследует свою идею и, если находит, что она действительно несовершенна, формулирует ее в новом варианте, из­влекая пользу из состоявшегося, но нигде не зарегистрированного диалога.

Четвертая функция классиков в том, что они являются эталоном интеллектуальной работы. Следя затем, как глубоко проникают в суть явлений великие умы, такие, какими в социологии были Дюркгейм и Вебер, мы обретаем критерии, необходимые для настоящей социоло­гической проблемы — той, которая осмысляется теорией, — и узнаем, что представляет собой адекватное теоретическое решение проблемы. Классики — это то, что Салвемини любил называть libri fecondatori — книги, развивающие способности требовательных читателей, которые уделяют им пристальное внимание. Видимо, именно этот процесс и заставил великого юного норвежского математика Нильса Абеля от­метить в своей записной книжке: «Мне кажется, что если хочешь до­биться чего-то в математике, надо изучать учителей, а не учеников»⁷².

Отрывок из записной книжки Абеля приводится в Oystein Ore, Niels HenrikAbel: Mathematician Extraordinary (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1957), 138. — Примеч. автора.

В конце концов, если классическая социологическая книга или статья стоит того, чтобы ее вообще читать, то ее стоит и периодичес­ки перечитывать, поскольку то, что сообщает печатная страница, от­части меняется в результате взаимодействия между покойным авто­ром и живым читателем. Точно так же, как бывает разной Песня пес­ней, когда читаешь ее в 17 лет и в 70, так и «Wirtschaft und Gesellschaft» Вебера, «Самоубийство» Дюркгейма или «Soziologie» Зиммеля различ­ны, когда их читают в разные времена. Ибо точно так же, как новые сведения имеют обратное воздействие, помогая распознать предви­дение и предвосхищение в ранних работах, так и изменения в совре­менной социологической науке, проблемах и круге интересов социо­логов позволяют найти новые идеи в работе, которую мы уже читали. Новый контекст текущих достижений в нашей собственной интел­лектуальной жизни или в самой дисциплине высвечивает идеи или намеки на идеи, которые мы упустили, читая работу раньше. Конеч­но, этот процесс требует интенсивного чтения классиков и такого рода сосредоточенности, которую проявил тот воистину преданный науке ученый (описанный Эдмундом Уилсоном), который, когда его рабо­ту прервал стук в дверь, открыл ее, задушил незнакомца, стоявшего на пороге, и затем снова вернулся к своей работе.

В качестве неформальной проверки потенциально творческой функции перечитывания классиков достаточно изучить записи на полях и другие заметки, сделанные нами в классической работе, ког­да мы ее читали, а затем перечитывали годы спустя. Если книга сооб­щает нам абсолютно то же самое во второй раз, мы или переживаем сильный интеллектуальный застой, или в классической работе мень­ше интеллектуальной глубины, чем ей приписывалось, или, к несча­стью, верно и то и другое.

То, что характерно для интеллектуальной жизни отдельного со­циолога, может стать типичным для целых поколений социологов. Ведь по мере того, как каждое новое поколение накапливает свой соб­ственный запас знаний и тем самым повышает свою восприимчивость к новым теоретическим проблемам, оно начинает видеть много но­вого в прежних работах, сколько бы ни обращались к ним до этого. В пользу перечитывания старых работ можно сказать многое, особенно в такой не полностью сложившейся области, как социология, при ус­ловии, что это изучение представляет собой нечто большее, чем без­думную мимикрию, посредством которой серость выражает свою при­знательность величию. Повторное чтение прежней работы при све­жем восприятии позволяет современным социологам по-новому вос­принимать то, что неясно вырисовывалось в ходе первоначального

изучения, и в результате объединить старое, полусформировавшееся представление и проходящее заново исследование.

Таким образом, помимо чтения классиков с целью написания истории социологической теории, знакомство с ними и повторное обращение к их трудам имеет ряд функций. Они таковы: искреннее удовольствие при нахождении эстетически привлекательного и бо­лее убедительного варианта своих собственных идей, удовлетворение от независимого подтверждения этих идей великими умами, воспи­тательная функция установления эталонов социологической работы и эффект взаимодействия при разработке новых идей, когда обраща­ются к более старым работам в контексте современных знаний. Каж­дая функция вызвана недостаточной востребованностью прошлой со­циологической теории, которую еще пока полностью не впитала в себя последующая идея. По этой причине социологи в наши дни должны и впредь вести себя не так, как их современники в естественных на­уках, и больше уделять внимания знакомству с не такими уж далеки­ми предшественниками-классиками. Но если их цель — творчество, а не ханжеское почитание, если они хотят использовать прежние фор­мулировки теории, а не просто испытывать благоговение перед ними, они должны отличать схоластическую практику комментария и тол­кования от научной практики расширения предшествующей теории. И что самое важное, социологам надо различать две совершенно са­мостоятельные задачи: развитие истории социологической теории и развитие ее современной систематики.

II. О СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ ТЕОРИЯХ СРЕДНЕГО УРОВНЯ

Подобно многим другим часто применяемым словам, слово «тео­рия» грозит стать бессмысленным. Из-за разнообразия его референт­ных значений — куда входит все: от второстепенных рабочих гипотез и обстоятельных, но туманных и неупорядоченных рассуждений до аксиоматических систем мышления — употребление этого слова ско­рее затрудняет понимание, чем способствует ему.

Во всей этой книге термин социологическая теория относится к логически взаимосвязанным множествам утверждений, из которых можно вывести эмпирические закономерности. Везде в центре наше­го внимания находится то, что я называю теориями среднего уровня: это теории, находящиеся между второстепенными, но необходимы­ми рабочими гипотезами, появляющимися в изобилии в ходе проведе­ния рутинного исследования', и всеобъемлющими систематическими попытками разработать общую теорию, которая объяснит все наблю­даемые закономерности социального поведения, социальной органи­зации и социального изменения².

Теория среднего уровня используется в социологии в основном как ориентир для эмпирического исследования. Она находится меж­ду общими теориями социальных систем, слишком далекими от час-

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

¹ «Рабочая гипотеза» мало чем отличается от разумного образа действия, харак­терного для всех нас в повседневной жизни. Когда мы сталкиваемся с определенны­ми фактами, в голову приходят определенные альтернативные объяснения, и мы при­ступаем к их проверке». James B. Conant, On Understanding Science (New Haven: Yale University Press, 1947), 137, n. 4. — Примеч. автора.

¹ В этом обсуждении использована и расширена рецензия на статью Парсонса о положении социологической теории на заседаниях Американского социологического общества в 1947 г., в сжатом виде опубликованная в American Sociological Review, 1949, 13, 164—168. В нем также использованы последующие дискуссии: R.K. Merton, «The role-sets: problems in sociological theory», The British Journal of Sociology, июнь 1957, 8, 106—120, на 108—110; R.K. Merton, «Introduction» to Allen Barton, Social Organization under Stress: A sociological Review of Disaster Studies (Washington, D.C.: National Academy of Sciences — National Research Council, 1963), xvii-xxxvi, на xxix-xxxvi. — Примеч. автора.

тных классов социального поведения, организации и изменения, что­бы объяснить наблюдаемые явления, и теми подробными четкими описаниями частностей, которые совершенно не обобщены. Теории среднего уровня, разумеется, содержат отвлеченные понятия, но они достаточно тесно связаны с наблюдаемыми данными, чтобы их мож­но было ввести в утверждения, допускающие эмпирическую провер­ку. Теории среднего уровня, как видно из их названий, касаются со­вершенно определенных аспектов социальных явлений. Мы говорим о теории референтных групп, социальной мобильности или ролевого конфликта и формирования социальных норм точно так же, как о теории цен, теории вирусных заболеваний или о кинетической тео­рии газов.

Конструктивным идеям в таких теориях свойственна простота: возьмем, например, теорию магнетизма Гильберта, теорию атмосфер­ного давления Бойля или теорию формирования коралловых остро­вов Дарвина. Гильберт начинает с относительно простой идеи о том, что Землю можно представить как магнит; Бойль — с простой идеи о том, что атмосферу можно представить как «море воздуха»; Дарвин — с идеи о том, что атоллы можно представить как направленный вверх и наружу рост кораллов над уровнем островов, которые уже давно погрузились в море. В каждой из этих теорий создан некий образ, бла­годаря которому можно прийти к определенным заключениям. При­ведем всего один пример: если считать атмосферу морем воздуха, то тогда, как заключает Паскаль, на вершине горы атмосферное давле­ние должно быть меньше, чем у ее основания. Так начальная идея подсказывает особые гипотезы, которые проверяются тем, получают ли эмпирическое подтверждение сделанные на их основе выводы. Плодотворность самой идеи проверяется тем, что констатирует круг теоретических проблем и гипотез, позволяющих выяснить новые ха­рактеристики атмосферного давления.

Во многом сходным образом теория референтных групп и отно­сительной депривации начинается с простой идеи, выдвинутой Джей­мсом, Болдуином и Мидом и развитой Хайменом и Стауффером, о том, что за основу самооценки люди принимают стандарты других «значимых» людей. Некоторые выводы, сделанные на основе этой идеи, расходятся с разумными ожиданиями, основанными на неизу­ченном множестве «самоочевидных» предположений. Здравый смысл, например, подсказывает, что чем больше сам ущерб, нанесенный се­мье при массовом бедствии, тем более обделенной она будет себя чув­ствовать. Это представление основано на неизученном предположе­нии, что величина объективного ущерба находится в линейном соот­ношении с субъективной оценкой ущерба и что эта оценка ограни-

Мертоп «Социальп. теория»

чивается собственным опытом. Но теория относительной деприва­ции приводит к совершенно другой гипотезе, а именно: самооценки зависят от сравнения своего собственного положения с положением других людей, с которыми мы себя сопоставляем. Согласно этой тео­рии, таким образом, предполагается, что при определяемых условиях семьи, понесшие тяжелые утраты, будут себя чувствовать менее обде­ленными, чем понесшие меньшие утраты, если окажутся в ситуации, позволяющей им сравнивать себя с другими людьми, пострадавши­ми еще больше. Например, именно те люди, которые сами испытали огромные лишения в зоне наибольшего ущерба от бедствия, видят вокруг себя тех, кто пострадал еще больше. Эмпирическое исследова­ние подтверждает теорию относительной депривации, а не предполо­жение, сделанное на основе здравого смысла: «ощущение, что твое по­ложение относительно лучше, чем у других, возрастает при объектив­ном ущербе, доходя до категории наибольшего ущерба», и лишь потом идет на убыль. Эта последняя модель укрепляется из-за склонности средств массовой информации делать утверждения о том, что «наибо­лее пострадавшие обычно фиксируют себя как референтную группу, относительно которой даже другие пострадавшие могут делать срав­нения в свою пользу». В ходе дальнейшего обследования выясняется, что эти модели самооценки, в свою очередь, влияют на распределе­ние морального состояния в среде выживших и на их мотивацию в оказании помощи другим³. В пределах отдельного класса поведения, таким образом, теория относительной депривации приводит нас к набору гипотез, которые можно проверить эмпирически. Подтверж­денный вывод можно сформулировать довольно просто: когда мало людей пострадало в основном в одной и той же степени, боль и поте­ря каждого кажется огромной; когда многие пострадали в совершен­но разной степени, даже довольно большие потери кажутся малыми, когда их сравнивают с более значительными. На вероятность самого факта сопоставления влияет различная очевидность потерь большей и меньшей степени.

Специфика этого примера не должна затемнять общий характер теории среднего уровня. Очевидно, что поведение людей при массо­вом бедствии — всего лишь одна из бесконечного множества конк­ретных ситуаций, к которым можно эффективно применить теорию референтных групп; точно так же это касается теории изменения в социальной стратификации, теории авторитета, теории институцио­нальной взаимозависимости и теории аномии. Понятно, что эти тео­рии среднего уровня не были логически выведены из единой всеобъ­емлющей теории социальных систем, хотя в своем окончательном виде

³ Barton, op. cit., 62—63, 70—72, 140, и Введение, XXIV—XXV. — Примеч. автора.

ут не противоречить ей. Более того, каждая теория — это нечто большее, чем простое эмпирическое обобщение, то есть отдельное утверждение, суммирующее наблюдаемые закономерности отноше­ний между двумя или более переменными. Теория содержит множе­ство предположений, из которых получены сами эмпирические обоб­щения.

Еще один пример теории среднего уровня в социологии может помочь нам определить ее характер и применения. Теория набора ролей⁴ начинается с образного представления, как социальный ста­тус «встроен» в социальную структуру. Этот образ не сложнее, чем образ атмосферы как моря воздуха у Бойля или образ Земли как маг­нита у Гильберта. Однако, как и в случае со всеми теориями среднего уровня, их доказательство заключается в применении, а не в том, что­бы мгновенно объявить появляющиеся идеи очевидными или стран­ными, полученными из более общей теории или предназначенными для решения частного класса проблем.

Несмотря на самые разные значения, закрепленные за понятием социального статуса, по одной из социологических традиций оно пос­ледовательно применяется к положению в социальной системе с его отличительным набором определенных прав и обязанностей. Соглас­но этой традиции, представленной Ральфом Линтоном, родственное понятие социальной роли относится к поведению носителей статуса, ориентированному на принимаемые за образец ожидания со сторо­ны других людей (тех, кто дает права и требует выполнения обяза­тельств). Линтон, как и многие другие представители в этой школе, придерживается давно признанного всеми базисного положения: каж­дый человек в обществе непременно имеет многочисленные статусы и у каждого статуса есть своя связанная с ним роль.

Здесь-то и начинается расхождение теории набора ролей с этой давно установившейся традицией. Разница поначалу мала — на­столько, сказали бы некоторые, что ее можно считать несуществен­ной, — но изменение угла зрения постепенно ведет к все большим фундаментальным теоретическим различиям. Теория набора ролей исходит из той идеи, что каждый социальный статус подразумевает не одну-единственную связанную с ним роль, а совокупность ролей. Эта особенность социальной структуры приводит к понятию набора ролей: того комплекса общественных отношений, в который люди вступают просто в силу занимаемого ими определенного социально­го статуса. Так, человек со статусом студента-медика играет не толь-

⁴ На следующих страницах использована работа Merton «The role-set», op. cit. — Примеч. автора.

ко роль студента, чей статус находится в определенном отношении к статусу своих преподавателей, но и комплекс других ролей, связыва­ющих его разным образом с другими людьми в этой системе: другими студентами, врачами, сестрами, социальными работниками, медика­ми-лаборантами и им подобными. Опять-таки, статус школьного учи­теля имеет свой отличительный набор ролей, связывающий учителя не только с обладателем соотносительного статуса, учеником, но так­же с коллегами, директором школы, министерством образования, профессиональными ассоциациями и, в Соединенных Штатах, с ме­стными патриотическим организациями.

Заметим, что набор ролей отличается от того, что социологи дав­но называют «множественными ролями». Последний термин тради­ционно относится не к комплексу ролей, связанных с одним соци­альным статусом, а к разнообразным социальным статусам (часто в разных институтах общества), которые приобретают люди — напри­мер, у одного человека могут быть разнообразные статусы врача, мужа, отца, профессора, церковного старосты, члена партии консерваторов и армейского капитана. (Этот комплекс отдельных статусов челове­ка, каждый со своим собственным набором ролей, является набором статусов. Это понятие породило свой собственный комплекс анали­тических проблем, которые исследуются в главе XI.)

Вплоть до этого момента концепция набора ролей была просто образом для представления компонента социальной структуры. Но этот образ — начало, а не конец, поскольку непосредственно ведет к определенным аналитическим проблемам. Из понятия набора ролей непосредственно вытекает, что социальные структуры ставят перед нами задачу четко сформулировать компоненты бесконечных набо­ров ролей — то есть функциональную задачу, — постараться как-то их упорядочить для достижения ощутимой степени общественного порядка, достаточной, чтобы позволить большинству людей большую часть времени заниматься своим делом и чтобы при этом их не ско­вывали глубокие конфликты в своих наборах ролей.

Если это относительно простая идея набора ролей имеет теорети­ческую ценность, она должна породить четко определенные пробле­мы для социологического исследования. Так оно и происходит⁵. Воз­никает общая и определенная проблема идентификации социальных

⁵ Более раннюю версию этой развивающейся идеи см. в Merton, «The social-cultural environment and anomie», в Helen L. Witmer and Ruth Kotinsky, ed., New Perspective for Research on Juvenile Delinquency: доклад на конференции по релевантности и взаимо­связям определенных понятий из социологии и психиатрии для преступности, со­стоявшейся 6 и 7 мая 1955 г. (Washington, D.C.: U.S. Department of Health < Education, and Welfare, 1956), 24—50, на 47—48. — Примеч. автора.

ханизмов (то есть социальных процессов, имеющих конкретные по-ледствия для конкретных частей социальной структуры), в которых в остаточной мере артикулированы ожидания носителей данного на­бора ролей: ослабить конфликты ролей для их носителя. Затем возни­кает следующая задача: обнаружить, как приходят в действие эти ме­ханизмы, чтобы можно было объяснить, почему они не срабатывают или вообще не проявляются в некоторых социальных системах. И наконец, подобно теории атмосферного давления, теория набора ро­лей прямо указывает на соответствующее эмпирическое исследова­ние. В монографиях о деятельности разнообразных типов официаль­ных организаций на основе эмпирических данных расширены теоре­тические представления о том, как функционируют наборы ролей на практике⁶.

Теория наборов ролей помогает уяснить еще один аспект социо­логических теорий среднего уровня. Они часто согласуются с самы­ми разнообразными так называемыми школами социологической те­ории. Насколько можно судить, теория наборов ролей не противоре­чит таким широким теоретическим ориентациям, как марксистская теория, функциональный анализ, социальный бихевиоризм, интег­ральная социология Сорокина или теория действия Парсонса. Это высказывание может ужаснуть тех, кого приучили считать, что шко­лы социологической мысли — это логически замкнутые и взаимоис­ключающие друг друга доктрины. Но на самом деле, как мы позже отметим в этом вступлении, всеобъемлющие социологические тео­рии имеют довольно свободные внутренние связи и внутренне мно­гообразны, они частично совпадают друг с другом, так что некую дан­ную теорию среднего уровня, в какой-то мере подтвержденную эмпи­рически, часто можно включать в такие всеобъемлющие теории, ко­торые в каких-то отношениях противоречат друг другу.

Пояснить это довольно нетипичное мнение можно, рассмотрев заново теорию наборов ролей как теорию среднего уровня. Мы отхо­дим от традиционного понятия, допустив, что один статус в обще-

⁶ Если можно судить по динамике развития в науке, кратко изложенной в преды­дущей части этого введения, то теории среднего уровня, находясь близко к исследо­вательским рубежам науки, особенно часто являются результатом многократного и приблизительно одновременного открытия. Центральная идея набора ролей была не­зависимо разработана в важной эмпирической монографии Neal Gross, Ward S. Mason and A.W. McEachern, Explorations in Role Analysis: Studies of the School Superintendency Role (New York: John Wiley & Sons, inc., 1958). Значительные расширения теории вме­сте с эмпирическим исследованием можно найти в монографиях: Robert FL. Kahn et ^al-, Organizational /Stress: Studies in Role Conflict and Ambiguity (New York: John Wiley & Sons, 1964), см. 13-17 и passim; Daniel Katzand Robert L. Kahn, The Social Psychology of Organizations (New York: Johr Wiley & Sons, 1966) 172 ff. and passim. — Примеч. автора.

стве предполагает не одну роль, а комплекс связанных с ним ролей, соотносящий данного человека с разными людьми. Второе: мы отме­чаем, что данное понятие набора ролей порождает четко определен­ные теоретические проблемы, гипотезы, а также эмпирическое иссле­дование. Одна из основных проблем — это выяснить, какие социальные механизмы структурируют набор ролей и сокращают количество кон­фликтов между ролями. Третье: понятие набора ролей выводит нас на структурную проблему выявления таких видов общественного устрой­ства, которые объединяют, а не только противопоставляют ожидания разных членов данного набора ролей. Понятие множественности ро­лей, с другой стороны, сосредоточивает наше внимание на ином и, не­сомненно, важном вопросе: какотдельные носители статусов справля­ются со многими и часто противоположными требованиями, предъяв­ляемыми к ним? Четвертое: понятие набора ролей приводит нас к даль­нейшему вопросу о том, как возникают эти социальные механизмы. Ответ на этот вопрос позволяет объяснить многие конкретные слу­чаи, когда набор ролей действует неэффективно. Это не означает, что в целом мы исходим только из функциональности всех социальных механизмов. Мы допускаем ее не больше, чем теория биологической эволюции, предполагающая, что никаких дисфункциональных изме­нений не происходит. И наконец, логика анализа, представленная этой социологической теорией среднего уровня, полностью построе­на на элементах социальной структуры, а не на конкретных истори­ческих описаниях отдельных социальных систем. Таким образом, тео­рия среднего уровня позволяет выйти за пределы мнимой проблемы теоретического конфликта между номотетическим и идиотетическим, то есть между общим и совершенно частным, между обобщающей социологической теорией и историзмом.

Следовательно, согласно теории набора ролей, всегда есть веро­ятность существования отличающихся друг от друга ожиданий сре­ди участников набора ролей относительно того, что является подхо­дящим поведением для носителя статуса. Основной источник этой возможности конфликта — и опять важно отметить, что в этом мы согласны с такими несопоставимыми глобальными теоретиками, как Маркс и Спенсер, Зиммель, Сорокин и Парсонс, — заключается в том структурном явлении, что другие носители набора ролей чаще всего занимают самое разное общественное положение, отличное от поло­жения данного носителя статуса. В силу того, что носители набора ролей разнообразно размещены в социальной структуре, они вполне могут иметь интересы и мнения, ценности и нравственные ожида­ния, отличающиеся от тех, которые есть у самого носителя статуса. Таково, в конце концов, одно из главных предположений марксистс-

"1

ойтеории, как и многих других социологических теорий: социальная ибференциация порождает различие интересов среди людей с раз-ым положением в структуре общества. Например, члены местного ольного _совета часто принадлежат к общественным и экономичес­ким слоям, существенно отличающимся от того слоя, к которому при­надлежит школьный учитель. Поэтому интересы, ценности и ожида­ния членов совета могут отличаться от тех, что у учителя, и, таким образом, в отношении его могут быть противоречивые ожидания у этих и у других носителей его набора ролей: коллег по профессии, влиятель­ных членов школьного совета и, скажем, Комитета по патриотизму Американского легиона. То, что для одного — основа воспитания, для другого может быть излишеством, а для третьего — вообще подрывной деятельностью. То, что явно верно для данного статуса, то верно в оп­ределяемой степени и для носителей других статусов, структурно свя­занных через свой набор ролей с другими людьми, которые при этом занимают совершенно разное положение в обществе.

Таким образом, теория наборов ролей, как любая другая теория среднего уровня, начинается с некоторой общей идеи и связанной с ней образности и порождает комплекс теоретических проблем. Так, предполагаемая структурная основа возможного нарушения набора ролей приводит к двойному вопросу (который, как показывают дан­ные, не возникал до появления теории): какие из социальных меха­низмов, если таковые имеются, вступают в действие для того, чтобы противостоять теоретически предполагаемой нестабильности наборов ролей, и соответственно при каких обстоятельствах эти социальные ме­ханизмы не срабатывают, приводя к падению эффективности, пута­нице и конфликту? Подобно другим вопросам, возникшим историчес­ки из общей ориентации функционального анализа, они тоже не пред­полагают, что наборы ролей неизменно работают с максимальной эф­фективностью. При этом данная теория среднего уровня занимается не историческим обобщением того, в какой мере в обществе преобла­дает общественный порядок или конфликты, а аналитической про­блемой выяснения социальных механизмов, приводящих к больше­му порядку или меньшему конфликту, по сравнению с тем, что было бы, если бы эти механизмы не вступили в действие.

Универсальные системы социологической теории

Поиски теорий среднего уровня требуют от социолога совершен­но иной устремленности, чем поиски единой универсальной теории. В дальнейшем изложении мы исходим из того, что этот поиск уни-

версальнои системы социологической теории, в которой результаты наблюдений за каждым аспектом социального поведения, организа­ции и изменения тут же находили бы заранее отведенное им место, так же заманчив и так же бесперспективен, как все те многочислен­ные всеобъемлющие философские системы, которые заслуженно пре­даны забвению. Этот вопрос следует хорошенько обсудить. Некото­рые социологи все еще пишут так, будто надеются тут же получить формулировку «той самой» общей социологической теории, достаточ­но обширной, чтобы охватить огромный массив точно установленных деталей социального поведения, организации и изменения, и доста­точно плодотворной, чтобы направить внимание исследователей в рус­ло проблем эмпирического исследования. Все это я считаю совершен­но неактуальным и апокалиптическим представлением. Мы не готовы к этому. Проделано мало подготовительной работы.

Историческое осмысление постоянно меняющихся интеллекту­альных контекстов социологии должно действовать достаточно от­резвляюще и избавлять этих оптимистов от нелепых ожиданий. Нач­нем с того, что некоторые аспекты исторического прошлого все еще дают о себе знать. Нужно помнить, что на ранних этапах социология развивалась в такой интеллектуальной атмосфере⁷, когда всеохваты­вающие философские системы наступали со всех сторон. Любой фи­лософ восемнадцатого и начала девятнадцатого века, не напрасно евший свой хлеб, должен был разработать свою собственную фило­софскую сист