2015-05-05
213
Неожиданное разрешение проблемы Партийным Комитетом. Внушительное выступление по радио. Толпы в Берлине ликуют. Геринг может стать шефом полиции, подчинив себе Гейдриха.
Бейнс еще раз перечитал первую полосу. Снова отложил газету, еще раз вздохнул и набрал номер Промышленных Миссий.
— Здесь мистер Бэйнс. Попросите, пожалуйста, мистера Тагоми.
— Один момент, сэр.
Очень долгий «момент»…
— Тагоми слушает.
Мистер Бэйнс снова тяжело вздохнул и произнес:
— Прошу простить меня, мистер Тагоми, но эта ситуация равно угнетает нас обоих…
— Ох, мистер Бэйнс…
— Ваши внимательность и такт, проявляемые ко мне, невозможно переоценить. Надеюсь, в ближайшее время вам станут понятны причины происходящего, заставляющие меня откладывать беседы с вами до прибытия пожилого господина…
— К сожалению, он еще не прибыл.
— Я подумал, может быть, вчера… — Бэйнс в отчаянии закрыл глаза.
— Увы, сэр. — Крайне холодная вежливость. — Прошу прощения, мистер Бэйнс, я занят неотложными делами.
— Всего доброго, сэр.
Тагоми положил трубку. В этот раз он даже не попрощался. Бэйнс тоже положил трубку на рычаг.
Надо что-то предпринимать. Дальше ждать невозможно.
Его начальство категорически настаивало на недопустимости каких-либо контактов с Абвером. Ему полагалось ждать, пока не установится контакт с японским военным представителем. Он должен с ним связаться, после чего возвратиться в Берлин. Но кто же мог предвидеть, что Борман умрет именно сейчас? Иными словами…
Надо пересмотреть план. Привести его в соответствие с реалиями момента. И делать это придется самому, потому что проконсультироваться не с кем.
В ТША находилось по меньшей мере десять агентов Абвера, однако некоторые из них — если не все — были известны местному СД и его региональному шефу Кройцу фон Мейеру. Несколько лет назад Бэйнс встретил фон Мейера на каком-то партийном собрании. Тот уже в ту пору обладал совершенно определенной репутацией, тем более — принимая во внимание, что именно ему посчастливилось раскрыть в сорок третьем году британско-чешский заговор против Рейнхарда Гейдриха. Иными словами, он спас Вешателю жизнь. В любом случае фон Мейер сделался достаточно видным деятелем СД, и к простым полицейским чинушам отнести его было нельзя.
Да и человеком он был весьма опасным.
Оставалась вероятность и того, что, несмотря на все предосторожности, принятые обеими сторонами — Абвером в Берлине и Токкокой в Токио, СД сумела пронюхать об условленной встрече. Вот этой, в Сан-Франциско, под прикрытием Промышленных Миссий. Но все равно эта область мира контролировалась японской администрацией, и СД не имела официального права вмешиваться. Разумеется, они могли арестовать здесь подданого Германии, его самого, Бэйнса, например, с тем, чтобы вернуть на территорию Рейха. Но вряд ли им дозволено предпринимать что-либо против самой подобной встречи или же ограничивать действия подданных Японии.
По крайней мере, Бэйнс на это надеялся.
Но, разумеется, оставалась возможность того, что СД сумело перехватить пожилого господина по дороге из Токио в Сан-Франциско, тем более что этот человек из-за своего возраста не мог воспользоваться воздушным транспортом.
«Вот что мне надо сделать, — понял Бэйнс. — Надо выяснить у вышестоящих, дожидаться ли мне прибытия японца. Они-то знать должны. СД его перехватило или отозвало обратно в Токио — они должны знать».
Не лучше ли просто передать информацию мистеру Тагоми, чем возвращаться в Гэрманию несолоно хлебавши? В этом случае, по крайней мере, останется шанс, что информация попадет в нужные руки. Пусть даже и не слишком подробный. Но… мистер Тагоми может только лишь выслушать, вот в чем беда… Выслушать, запомнить и, когда сможет отправиться в поездку на Острова Родины, передать эту информацию… кому-нибудь. Мистер же Ятабе вращается именно в тех сферах, где политику и делают. И он может не только выслушать, он может и говорить.
Но это все равно лучше, чем ничего. Слишком мало времени остается. Иначе ведь придется начинать все заново, снова со всей тщательностью и предосторожностями устанавливать контакт между группировками в Германии и Японии…
«Да уж, как бы все это поразило мистера Тагоми, — неожиданно пришло на ум Бэйнсу. — Вместо ожидаемой информации о литье под давлением получить такое…»
У Тагоми может произойти нервный срыв. Или же он может выболтать все, что услышит, своему окружению. Или напрочь все позабудет, уверив себя в том, что ничего такого и не слышал.
Просто откажется поверить. Встанет и выйдет из комнаты, едва речь зайдет о политике.
Да, он может все воспринять именно так. Заниматься такими делами не входит в его обязанности. Он, точнее, для такого не предназначен.
«Ему просто, — подумал Бэйнс. — Это не его дело. И он запросто может выйти из комнаты. Вот бы и мне было так же легко покончить со всем этим делом…»
Но все же Тагоми… он так не поступит. Да, он может закрыть глаза, заткнуть уши, сделать вид, что ничего не знает и не узнал. Забыть все слова, которые услышит. Но потом… позже… когда смысл сказанного начнет проникать в его мозг уже без помощи слов… Если бы сразу можно было объяснить ему так, без слов. Ему или любому другому, с кем удастся поговорить.
Бэйнс вышел из комнаты и спустился на лифте вниз. Выйдя на тротуар, попросил швейцара поймать ему рикшу. Вскоре энергично крутивший педали китаец уже вез его вдоль Маркет-стрит.
— Вот туда, — скомандовал Бэйнс, когда увидел известную ему примету. — Подруливай к тротуару.
Рикша затормозил неподалеку от пожарного гидранта. Бэйнс расплатился и отпустил возницу. Никто вроде бы за ним не следил. Бэйнс неторопливо прошел по тротуару. Смешался с толпой покупателей и вместе с ними вошел в помещение универмага «Фуга».
Внутри повсюду толпились покупатели. Продавщицы были по преимуществу белыми, кое-где виднелись и японцы: как правило — заведующие секциями. В помещении царили шум и гам.
Немного поплутав, мистер Бэйнс отыскал отдел готовой одежды. Остановился возле стеллажа с мужскими брюками и принялся изучать товары. Тут же возле него появился белый служащий.
— Я пришел, чтобы еще раз взглянуть на пару темно-коричневых брюк, шерстяных. Я их вчера уже приглядел, — сказал Бэйнс и, взглянув на продавца, добавил: — Нет, вчера я разговаривал не с вами. Тот был выше, с рыжими усами. Худощавый. У него на пиджаке была табличка с надписью «Ларри».
— А, — кивнул продавец. — Он обедает. Скоро вернется.
— Я пройду в примерочную и выясню, подходит ли мне эта пара, — сказал Бэйнс, прихватывая со стеллажа брюки.
— Разумеется, сэр. — Продавец указал ему на свободную примерочную и пошел обслуживать кого-то еще.
Бэйнс зашел внутрь и закрыл за собой дверь. Уселся на один из двух стульев и замер в ожидании.
Через пару минут в дверь постучали. Вошел невысокий японец средних лет.
— Вы не из нашего штата, сэр, — с порога обратился он к Бэйнсу. — Придется выяснить, как у вас обстоят дела с кредитом. Извините, можно ли взглянуть на вашу карточку?
Японец закрыл за собой дверь, а мистер Бэйнс достал бумажник и передал его японцу. Тот сел рядом и принялся исследовать содержимое. Обнаружил фотографию девушки.
— Очень красивая… — покачал головой.
— Моя дочка. Марта.
— Вот как? — удивился японец. — Мою дочь тоже зовут Марта. Она сейчас в Чикаго, совершенствуется в игре на фортепьяно.
— А моя, — продолжил Бэйнс, — замуж собралась.
Японец вернул фотографию и выжидательно взглянул на Бэйнса.
— Я нахожусь здесь уже в течение двух недель, — начал тот. — До сих пор никаких сведений о мистере Ятабе. Я хочу знать, что мне делать дальше. Ожидать ли по-прежнему его визита? А если нет, то как мне изменить план действий?
— Заходите завтра, после обеда. — Японец поднялся, Бэйнс последовал его примеру. — Всего доброго.
— Всего доброго, — ответил Бэйнс, выходя из примерочной.
Он вернул брюки на стеллаж и выбрался из магазина.
«Что ж, это не заняло слишком много времени, — подумал он, двигаясь по запруженному пешеходами тротуару. — Но сумеет ли он получить нужную информацию? Успеет ли до завтра? Надо связаться с Берлином, передать вопрос, получить ответ. А еще — вся эта шифровка и расшифровка…»
Видимо, успеет.
Теперь Бэйнсу казалось, что на агента следовало выйти куда раньше. И обошлось бы без лишних переживаний. Никакого особенного риска он не ощутил, все прошло как по маслу. И заняло всего-то минут пять-шесть.
Бэйнс рассуждал обо всем этом, идя по тротуару и разглядывая витрины. Теперь он чувствовал себя куда лучше, чем утром. Остановился перед каким-то низкопробным кабаре, уставился на засиженные мухами фотографии. Женщины там оказались совершенно чудовищными, их груди более всего напоминали полусдувшиеся волейбольные мячи. Их вид неожиданно развеселил Бэйнса, и он застрял у витрины, а мимо него знай себе сновали по своим делам озабоченные пешеходы.
Наконец-то он сделал хоть что-то!
Какое облегчение!
Удобно привалившись к дверце машины, Джулиана погрузилась в чтение «Саранчи». Рядом, выставив локоть в открытое окно, сидел Джо, небрежно держа руку на руле. К нижней губе его прилипла сигарета. Водил он великолепно, так что они проделали уже бо́льшую часть пути от Каньон-сити до Денвера.
В радиоприемнике громыхала назойливая музыка — того сорта, какая вечно играет в пивных на открытом воздухе: аккордеонисты наяривали бесконечные польки или шотландки — Джулиана никогда не была в состоянии отличить одно от другого.
— Халтура, — поморщился Джо, когда музыка наконец заткнулась. — Знаешь, я в музыке кумекаю немного… я тебе скажу, кто был самым великим дирижером. Ты такого, наверное, и не помнишь. Артуро Тосканини.
— Нет, не знаю, — помотала головой Джулиана, не отрываясь от чтения.
— Он был итальянец. Но нацисты из-за его взглядов не дали ему после войны работать. Теперь он уже умер. А этого их Караяна я не люблю. Того, что все время руководит Нью-Йоркским филармоническим… нас водили на его концерты, весь рабочий поселок. А вот кто мне из композиторов нравится — мне, макароннику, — ты сама угадай. — Он взглянул на нее. — Что, зачиталась?
— Захватывает.
— Ну вот, а я люблю Верди и Пуччини. А в Нью-Йорке нас вечно пичкали этими немецкими ломовиками Вагнером и Орфом. И еще каждую неделю надо было ходить на дурацкие представления, которые партия устраивала в Мэдисон-сквер-гардене. С флагами, барабанами, горящими факелами и прочей ерундой. Постановки про историю готов и прочая воспитательная мура нараспев, вместо того чтобы рассказать человеческим языком. Но у них это называлось искусством. Ты Нью-Йорк до войны видела?
— Угу, — буркнула она, продолжая читать.
— Это правда, что там были шикарные театры? Я где-то об этом слышал. А сейчас с ними, как со всей киноиндустрией, — все в Берлине. За те тринадцать лет, что я провел в Нью-Йорке, там не было ни одной стоящей премьеры. Ни музыкальной, ни драматической, только это вот…
— Не мешай мне читать, — разозлилась Джулиана.
— И то же самое с издательствами, — не унимался Джо. — Теперь все это делается в Мюнхене. В Нью-Йорке только печатают. Одни только типографские станки работают, а ведь до войны Нью-Йорк был мировым центром книжного дела. Так, по крайней мере, считается.
Зажав уши руками, Джулиана попыталась с головой уйти в чтение и не слушать беспрерывно болтавшего спутника. Она добралась до той части «Саранчи», в которой описывалось самое чудесное телевидение, и это совершенно очаровало ее, особенно место, где речь шла о маленьких и дешевых приемниках для неимущих в Азии и Африке.
«…Только техническая смекалка янки и их производство, ориентированные на массовый выпуск любой продукции: в Детройте, в Кливленде, в Чикаго — что за волшебные названия! — только они могли исполнять эту гигантскую работу и организовывать поток однодолларовых (в китайских долларах) комплектов телевизионных приемников в каждую деревню Африки, в самые что ни на есть медвежьи углы Востока. И когда этот комплект попадал в руки какому-нибудь сметливому юноше, измучившемуся в ожидании помощи, которую может предоставить Америка, тот собирал нехитрое устройство инструментами, также входившими в комплект, подсоединял небольшое — размером с мыльницу — устройство питания, и телевизор начинал работать. И что же он принимал, и что же появлялось на экране? Столпившиеся перед экраном обитатели деревни, стар и млад, они видели на экране слова. Инструкции. Как выкопать глубокий колодец. Как очистить воду. Как вылечить больных… Наверху, над всем миром, плыла искусственная американская луна, и она передавала, несла во все концы света помощь всем жаждущим… алчущим массам Востока…»
— Ты подряд читаешь, — спросил Джо, — или пролистываешь?
— Чудесно, — отозвалась Джулия. — Они посылают миллионам азиатов не только советы, но еще и продукты.
— Да уж, — усмехнулся Джо, — воистину, благотворительность, не знающая границ.
— Именно. Новый курс президента Тагвела по повышению жизненного уровня масс. Вот послушай:
«…Чем был Китай раньше? Жалким, нуждающимся краем, всем своим существом тянущийся к Западу. Его великий демократический Президент Чан Кай Ши провел страну через годы войны к Десятилетию Перестройки. Но для Китая это была не обычная перестройка, потому что бескрайняя страна и не была еще застроена по-настоящему, продолжая лежать в своем многовековом сне. Она была обязана проснуться, оглядеться и обнаружить, ощутить себя в современном мире с его реактивными самолетами и атомной энергией, автобанами, заводами и лекарствами. Откуда же раздался тот громовой удар, что пробудил наконец гиганта? Чанг знал об этом еще со времен войны с Японией. Из Америки, из Соединенных Штатов. И в 1950 году американские техники и инженеры, учителя и врачи, агрономы… словно неизведанная ранее новая форма жизни, они появились в каждой провинции, в каждом уезде…»
— Ты понимаешь, что он сделал?! — прервал ее чтение вслух Джо. — Он же взял все лучшее, что было в нацизме, его социальную ориентацию, взял часть программы Организации Тодта и экономические выгоды, которые мы получили благодаря Шпееру. Вот он и новый курс Тагвела! А худшее — СС, расовые чистки, всякое такое — он в стороне оставил. Но это же чистой воды утопия! Ты полагаешь, если бы союзники выиграли, они смогли бы этот «новый курс» осуществить? Устроить весь этот подъем экономики, произвести все эти перемены? Как бы не так! Он же на деле рассуждает о форме государственного синдикализма, о корпоративном государстве — что-то вроде того, что имел в виду Дуче. И заявляет: вы бы имели все самое хорошее и ровным счетом ничего плохого.
— Дай мне дочитать, — огрызнулась Джулиана.
Он пожал плечами и принялся что-то бубнить, но Джулиана не обращала на него внимания, вновь углубившись в книгу. Только читала теперь уже про себя.
«…И эти рынки, гигантские, ненасытные. По сути, именно китайцы и выстроили гигантские заводы в Детройте и Чикаго. Нужды огромной страны не удовлетворишь и в сто лет, за сотню лет не завалишь страну кирпичом, стальными слитками, одеждой, пишущими машинками, консервированной кукурузой, каплями от насморка. К шестидесятым годам американский рабочий стал жить лучше всех в мире, и все благодаря тому, что называлось „режим наибольшего благоприятствования“, которым обладала Америка в любых связях с Востоком. США увели свои войска из Японии, они никогда не оккупировали Китай, но тем не менее ни Кантон, ни Токио, ни Шанхай не покупали ничего у британцев, только у Америки. И с каждой такой покупкой американский работяга — из Балтимора или Лос-Анджелеса, из Атланты — становился еще богаче, клал в свой карман еще один кусочек „просперити“, процветания.
В Белом доме уже думали, что цель достигнута: вскоре в небо взовьются исследовательские корабли — они взлетят к звездам и увидят оттуда Землю без ее вечных спутников: голода, болезней, войн, невежества. Подобные же действия Британии привели к подобному же изменению жизни в Индии, Бирме, Африке, на всем Среднем Востоке. Заводы Рура и Манчестера, Саара, нефть Баку… все складывалось, сплавлялось в сложной, но эффективнейшей гармонии, обитатели Европы были в восторге от того, что…»
— Думаю, они должны править миром, — сказала Джулиана, оторвавшись от книги. — Британцы всегда были лучше всех.
Джо ничего не ответил, хотя она и подождала его реакции. Не дождавшись, снова уткнулась в книгу.
«…Было реализовано наполеоновское предвидение: рациональная однородность различных этнических течений, разрывавших Европу начиная с последних дней Древнего Рима. Реализовалась идея Карла Великого: христианство объединило вокруг себя весь мир и принесло миру гармонию. Но оставался еще один источник печали… Сингапур.
В малайских землях всегда жило множество китайцев. Большинство их принадлежало к деловым кругам, и именно эта деловая и процветающая буржуазная прослойка видела в американском администрировании Китая лучший вариант отношения к тем, кого называли туземцами. В странах же, находившихся под Британией, представители цветных рас были выключены из жизни общества. Их не допускали в клубы, в отели, в лучшие рестораны. В трамваях и поездах им приходилось ездить на специально отведенных местах. И, как в совсем давние времена, они были ограничены в выборе места жительства в городах. Все эти люди знали — по разговорам, из газет, — что в Америке подобного не существует уже с начала пятидесятых. Что белые и черные живут и работают вместе не только на Севере, но и в самых заброшенных деревеньках Юга. Вторая мировая покончила с расовой дискриминацией…»
— И что, тут все и началось? — спросила Джулиана.
Он кивнул, продолжая следить за дорогой.
— Расскажи, что там было дальше, — попросила она. — Скоро уже Денвер, мне дочитать не удастся. Так что же, Америка и Британия начинают воевать за то, чтобы управлять миром?
— В чем-то это неплохая книга, — произнес наконец Джо. — Он хорошо разработал некоторые детали: Тихий океан отходит Америке — точно так же, как у нас Восточная Азия оказывается зоной общих интересов и совместного процветания. Россию они делят. И так проходит лет десять. А потом, разумеется, начинаются проблемы.
— Почему «разумеется»?
— Как почему? — пожал плечами Джо. — Человеческая природа. Природа государства. Власти. Подозрительность, боязнь, алчность. Черчилль считает, что США преуменьшают значение Британии в Южной Азии, стараются его еще больше ослабить, привлекая на свою сторону китайское население, которое настроено совершенно проамерикански — учитывая опыт Чан Кай Ши. И что начинают делать британцы? — Он усмехнулся. — Они организуют районы для интернированных. Концлагеря, говоря просто. Для тысяч нелояльно настроенных к Британии китайцев. Их обвиняют в саботаже и пропаганде. Черчилль настолько…
— Погоди, ты что же, говоришь о том, что он еще у власти? Но ему тогда уже должно быть лет девяносто?
— Вот в этом-то британская система Америку и уела! У тех же президенты меняются в крайнем случае через восемь лет. И неважно — хороший он или плохой. Восемь лет и — освобождай место. А Черчилль остается. После Тагвела у американцев не нашлось никого, кто мог бы сравниться с Уинстоном. Сплошные ничтожества, хлюпики. А Черчилль с возрастом становился все более властным. К шестидесятым годам он уже словно какой-нибудь древний властелин Центральной Азии. И никто не смеет перейти ему дорогу. У власти он уже двадцать лет…
— О господи… — пробормотала Джулиана и еще раз взглянула в книгу, чтобы удостовериться в правоте слов Джо.
— Вообще-то это правильно, — продолжил тот. — Черчилль был единственным толковым английским политиком за всю войну. Кто знает, чем бы дело кончилось, если бы его не поперли. Но я так скажу: лидер не может быть лучше своего государства. Это нацистский «принцип вождей»: у народа тот вождь, какого он себе заслужил. В этом наци совершенно правы. Даже Абендсену не остается ничего другого, как это признать. А так… Разумеется, что Америка осуществила экономическую экспансию после победы над Японией — им перешел весь гигантский японский рынок в Азии. Но всего этого мало, это не дает духовности. И британцам ее было неоткуда взять. У них идеи не было, идеи. Эти страны порабощены плутократией, там всем деньги заправляют. Если бы они и в самом деле победили, то дальше бы стали думать только о том, как бы нажиться еще больше. Абендсен врет — не было бы никаких социальных реформ, не было бы никакой помощи слаборазвитым странам. Англосаксонские богатеи на это бы не пошли ни за что в жизни.
«Он рассуждает как настоящий фашист», — подумала Джулиана.
Джо, похоже, по выражению лица сообразил, о чем она думает. Замедлил ход машины, полуобернулся и взглянул на Джулиану.
— Послушай, я никакой не интеллектуал, фашизму такие не нужны. Все, что требуется в жизни, — действовать. Сначала действие, а уж теории — потом. Они сами появятся, когда будет нужно. Что от нас требует наше корпоративное государство? Того, чтобы мы включались в ход истории. В общественные действия. Понимаешь? Джулиана, я тебе объясню, в чем тут дело. — Тон его стал почти умоляющим, чуть ли не просящим. — Пойми, все эти империи, выстроенные на золоте, они давно прогнили. И Британия, и Франция, и Америка, хотя та, конечно, просто сборище сукиных сынов, никакая не империя. Но все равно она тоже опирается на деньги. Души у них всех нет. Потому и будущего у них не было. Нет роста. А наци — да, это толпа уличных головорезов. Я согласен. Ты тоже?
Она едва не улыбнулась — его итальянская страсть к жестикуляции начинала брать верх над необходимостью разговаривать и вести машину.
— Абендсен рассуждает так, словно самым важным на свете могло быть то, кто именно победит: Америка или Британия!
Что за дерьмо! Какая в этом историчность? Одно отсюда взял, другое — оттуда. Понахватал кусков из разных мест и все склеил. Ты хоть читала, что писал Дуче? Это воистину вдохновенно. Он замечательный человек. Прекрасный писатель. И он объясняет ту реальность, что стоит за всяким событием. Вот реальная причина войны: старое желает уничтожить ростки нового. Деньги — вот потому-то наци совершенно зря припутали сюда еще и еврейский вопрос, — деньги против коллективного духа масс, того, что немцы называют Gemeinschaft — народность. Коммунисты были близки к этой идее со своими Советами. Вот только они завязли имперскими амбициями в духе своего Петра Великого, поставили социальные преобразования на службу панславизму.
«Он говорит словно Муссолини, — подумала Джулиана. — Один к одному».
— Зверства нацистов — это трагедия, — сказал Джо и замолк, занятый обгоном какого-то грузовика. — Но за перемены всегда платит проигравший. Ничего в этом нет нового. Точно так же было и с французской революцией, точно так же, когда Кромвель выступил против ирландцев. Вот только у немцев в крови слишком много философии и слишком много театральности в характере. Все эти их шествия… а настоящего фашиста ты никогда не увидишь разглагольствующим. Он действует — как я. Ты поняла?
— Господи, — расхохоталась она. — Да ты же болтаешь со скоростью миля в минуту!
— Я же объясняю тебе фашистскую теорию действия! — заорал он в крайнем возбуждении.
Ответить Джулиана не могла, так все это нелепо и забавно выглядело.
Но сидевший рядом забавным положение не счел. Лицо его побагровело, вены на лбу набухли, казалось, его сейчас начнет трясти. Он снова запустил пятерню в волосы и принялся елозить по голове с таким остервенением, словно хотел содрать с себя скальп. Не говорил ни слова, только зло глядел на Джулиану.
— Не сердись на меня, ладно? — попросила она.
Мгновение ей казалось, что он вот-вот ее ударит, он даже отвел руку в сторону… Нет, он хмыкнул, протянул руку к приемнику и включил его.
Они ехали дальше. Из приемника лилась какая-то оркестровая музыка, шуршали помехи. Джулиана еще раз попыталась сосредоточиться на книге.
— Ты права, — сказал Джо после долгого молчания.
— В чем?
— Дважды битая Империя. И вождем в ней — клоун. Ничего удивительного, что после войны мы получили кукиш с маслом.
Она похлопала его по руке.
— Джулиана, мы ведь живем словно в потемках, — сказал он. — Ты чувствуешь? Нет на свете ничего истинного, ничего надежного. Правда?
— Похоже на то, — отрывисто ответила она и продолжила читать.
— Британцы побеждают, — сказал Джо, обнаружив, что она снова взялась за чтение. — Сэкономлю тебе время. Америка клонится к упадку, британцы повсюду ее теснят, осуществляют экспансию, перехватывают инициативу. Вот тебе и вся история.
— Надеюсь, в Денвере нам будет весело, — произнесла она, захлопнув книгу. — Тебе отдохнуть надо. Хочу, чтобы ты отдохнул. «Если тебе не удастся это сделать, — подумала она, — ты просто разлетишься на тысячу кусочков. Взорвешься, как котел с паром. А что тогда со мной будет? Как я обратно доберусь? Или улизнуть от тебя сразу же? Но мне хочется обещанного праздника. Не хочу опять оказаться обманутой. Столько раз уже обманывали прежде. Кто угодно».
— Мы постараемся, чтобы нам было весело, — кивнул Джо. — Слушай… — Он замолчал, изучая ее… выражение его лица было каким-то странным. — Ты, похоже, слишком уж увлеклась этой книжкой, «Саранчой»… Как ты думаешь, человек вроде этого Абендсена… он письма получает? Ему же, наверное, многие пишут, книгу расхваливают, может быть, даже к нему ездят?
Она тут же поняла, что он имеет в виду.
— Джо! — Туда же всего сотня миль?!
Глаза обоих загорелись, Джо улыбнулся ей: он снова выглядел веселым, без тени тревоги на лице.
— Можем! — Джулиана хлопнула в ладоши. — Ты так прекрасно водишь, что для тебя эти сто миль!
— Да… — покачал головой Джо. — Но я не думаю, что к знаменитому человеку пускают всех подряд. Вряд ли.
— Но почему бы не попытаться? — Она схватила его за плечо в крайнем воодушевлении. — Ну, пошлет обратно, так что же? В самом крайнем случае. Ну пожалуйста!
— Но тогда нам сначала следует отправиться за покупками, — рассудительно произнес Джо. — Приодеться, привести себя в порядок… Ведь это важно — произвести хорошее впечатление. Наверное, нам даже стоит арендовать в Шайенне машину поприличней. А вообще-то я думаю, что тебе удастся до него добраться.
— Конечно, — кивнула она. — А тебе надо подстричься. И еще я — я сама тебе одежду подберу. Ладно, Джо? Фрэнку я всегда сама все покупала, мужчины же в одежде ничего не смыслят.
— Да, вкус у тебя есть, — согласился он, вновь помрачнев и уставившись на дорогу. — Я даже думаю, что будет лучше, если ты ему и позвонишь. У тебя лучше получится. Договоришься.
— Только мне надо привести в порядок свои волосы, — сказала она.
— А в чем проблема?
— Думаешь, я испугаюсь подняться на крыльцо и нажать кнопку звонка? — пожала плечами Джулиана. — Живем-то лишь один раз, так зачем же в этой жизни трусить? Он ведь точно такой же человек, как мы. Он, наверное, даже рад будет увидеть людей, которые приехали к нему издалека, только для того, чтобы сказать, как им нравится его книга. Мы даже автограф у него взять можем. Так же все поступают. Только для этого надо купить новый экземпляр, а то этот слишком обтрепался. И показывать-то неприлично.
— Все что угодно, — кивнул Джо. — Насчет деталей решай сама. В этом ты лучше разбираешься. И вообще, хорошенькие девчонки всегда добиваются всего, чего хотят. Как только он тебя увидит, так мигом двери распахнет. Но только без глупостей.
— Ты о чем?
— Скажешь, что мы женаты. Я не хочу, чтобы ты впуталась с ним в историю… Понимаешь? Это все испортит. Будто какое-то вознаграждение за то, что он пустил внутрь. А мне за то, что привез к нему. Так что смотри, Джу…
— А ты, — поморщилась Джулиана, — ты можешь поспорить с ним. О том, где он пишет, что Италия предала остальных и потому война была проиграна, — скажи ему то, что говорил мне.
— Да, пожалуй, — кивнул Джо. — Эту главу я бы с ним обсудил.
Приближался Денвер.
В семь утра по Тихоокеанскому времени мистер Тагоми проснулся, бодро поднялся с постели и направился было в ванную, но передумал и первым делом взял в руки Оракула.
Устроившись на полу гостиной, он принялся манипулировать сорока девятью стебельками тысячелистника. Он чувствовал, что совет Оракула необходим ему как никогда, и в лихорадочной торопливости перебирал стебли, пока перед ним не вырисовались все шесть линий.
О ужас! Гексаграмма пятьдесят один! «Чжень».
Бог проявляет себя, насылая на человека возбуждение, поражая его молнией.
Молния приходит, и воскликнешь: ого! А пройдет, и засмеешься: ха-ха!
Великий взрыв, лишающий слуха и зрения.
Повсюду снуют ящерицы и рычат тигры, а над ними — сам Бог!
«Что это означает? — мучительно размышлял Тагоми, бесцельно бродя по комнате. — Прибытие? Но кого? Зачем?»
Он остановился и прислушался. Нет, тихо. Если не считать его тяжелого дыхания и стука сердца. Но что-то происходит — тому порукой его состояние. Вырабатывается адреналин, часто стучит сердце, глаза слезятся, горло, похоже, парализовано. Спазмы в кишечнике, боль в гландах. Позывы к тошноте, мучительное ощущение в паху.
Но все же пока ничего не происходит. Бежать? Да, тело словно бы приготовилось к паническому бегству. «Куда и почему?» — спросил себя мистер Тагоми. Подсказки нет. Поэтому и некуда. Вот дилемма цивилизованного человека: тело мобилизовано, но опасность не видна.
Он направился в ванную, намылил лицо и собрался бриться.
Зазвонил телефон.
— Удар, — громко произнес он, откладывая бритву в сторону.
Вот оно. Тагоми кинулся в гостиную. «Я готов ко всему», — сказал он себе и поднял трубку.
— Тагоми слушает. — Голос оказался хриплым, и пришлось прокашляться.
Пауза, долгая пауза. А затем — слабый, сухой, шуршащий, словно опавшие листья, голос:
— Сэр, говорит Шиниро Ятабе. Я в Сан-Франциско.
— Приветствую вас от лица Промышленных Миссий, — автоматически ответил Тагоми. — Весьма рад услышать о вас. Хорошо ли вы перенесли путешествие?
— Вполне, мистер Тагоми. Когда мы можем встретиться?
— Очень скоро. Через полчаса. — Тагоми взглянул на часы в гостиной, пытаясь разглядеть, сколько те показывают. — Но третья сторона, мистер Бэйнс. Мне надо успеть уведомить и его. Возможна некоторая задержка, однако…
— Мы можем договориться о точном времени? Скажем, ровно через два часа?
— Несомненно, — ответил Тагоми, машинально кланяясь.
— В вашем офисе, в здании «Ниппон таймс».
Мистер Тагоми поклонился снова.
Собеседник положил трубку.
«Надо обрадовать Бэйнса, — подумал Тагоми. — От счастья он взвизгнет, словно кот, которому под самую морду кинули жирный кусок лосося. Спинку, скажем, без косточек».
Он нажал на рычаг телефона, отпустил и тут же набрал номер отеля «Адхирати».
— Ожидание закончилось, — выпалил он, едва услышал полусонный ответ Бэйнса.
— Он здесь?! — Тот моментально проснулся.
— В моем офисе, — кратко сообщил Тагоми. — В двадцать минут одиннадцатого. Всего доброго.
Положив трубку, он ринулся добриваться. Позавтракать времени нет, но об этом надо будет договориться с мистером Рэймси. Пусть что-нибудь приготовит к часу, когда соберутся все официальные лица. «Не сомневаюсь, после столь длительного ожидания мы можем позволить себе немного перекусить», — подумал он, машинально планируя уже, что именно следует подать на завтрак.
«Какой ужас, — думал Бэйнс, стоя в пижаме возле телефона и потирая лоб. — Я не выдержал и пошел на связь с агентом. Всего один день…
Но, возможно, не произошло ничего страшного? Вот только сегодня придется еще раз зайти в тот магазин. Иначе что они подумают? Решат, что меня убили или что произошло еще что-нибудь в этом роде. Начнется цепная реакция, они примутся меня искать по всему городу…»
Неважно. Все это неважно. Он здесь. Наконец-то. Ожидание закончилось.
Бэйнс бросился в ванную и принялся торопливо бриться.
«Не сомневаюсь, что Тагоми моментально меня узнает, как только увидит, — подумал он. — И мы можем скинуть все наши маски. Какой там мистер Ятабе, какой еще мистер Бэйнс…»
Побрившись, он встал под душ. Вода шумела, а Бэйнс орал во всю силу своих легких:
Wer reitet so spät
Durch Nacht und den Wind?
Es ist der Vater
Mit seinem Kind.[2]
«СД уже ничего не успеет предпринять, — подумал он. — Не успеет. Пусть даже они меня и выследили. Так что по мелким поводам я могу уже не беспокоиться. Ну, например, о таких, как сохранность собственной шкуры».
А что до прочего — тут только все и начинается.
