Колесо удачи 9 страница

– Надо бы напустить на тебя полицейских, – прохрипел Дис. – Я, может, так и сделаю.

– Как хочешь, – сказал Джонни. – Только здешняя полиция не очень‑то церемонится с теми, кто сует свой нос туда, куда их не просят.

На дергающемся лице Диса отразилось все сразу: страх, ярость и изумление.

– Если сунешься к нам, уповай на бога, – сказал он.

Голова у Джонни раскалывалась, но он старался говорить спокойно.

– Вот и хорошо, – ответил он. – Золотые слова.

– Ты еще пожалеешь, вот увидишь. Три миллиона читателей. А это тоже кое‑что значит. Когда мы разделаемся с тобой, никто уже тебе не поверит, даже если ты предскажешь весну в апреле. Не поверят, даже если ты подтвердишь, что очередной чемпионат мира начнется в октябре. Не поверит, даже если… если… – Дис захлебнулся от ярости.

– Проваливай‑ка ты отсюда, мозгляк, – сказал Джонни.

– Плакала твоя книжка! – визгливо закричал Дис, очевидно не придумав более страшной угрозы. С дергающимся лицом и в покрытой пылью рубашке он походил на мальчишку, бьющегося в истерике. Его бруклинский акцент до того усилился, что стал совсем провинциальным: – Тебя оборжут во всех издательствах Нью‑Йорка! Редакторы бульварных листков не подпустят такого дурака и близко, когда я тебя разложу! Есть много способов уделать подобных умников, и мы тебя, дерьмо собачье, уделаем! Мы…

– Пожалуй, возьму‑ка я свой «ремми» и пристрелю тебя, чтобы не ходил по чужой земле, – уронил Джонни.

Дис отступил к своей взятой напрокат машине, продолжая извергать угрозы и ругань. Джонни наблюдал за ним с веранды; в голове невыносимо стучало. Дис сел в машину, истошно взревел мотор, взвизгнули колеса, поднимая тучи пыли. Выезжая, он так вильнул, что сбил чурбак, на котором Джонни колол дрова. Несмотря на головную боль, Джонни чуть‑чуть улыбнулся. Поставить чурбак на место гораздо проще, чем Дису объяснить в компании «Херц» большую вмятину на крыле «форда».

Разбрасывая колесами гравий, Дис выехал на дорогу. Послеполуденное солнце снова заиграло на хромированных деталях машины. Джонни вернулся в кресло‑качалку, приложив руку ко лбу и приготовился переждать головную боль.

– Что? вы решили сделать? – спросил банкир. Внизу, за окном, по спокойной Главной улице Риджуэя, штат Нью‑Гэмпшир, сновали машины. В кабинете банкира на третьем этаже на стенах, обшитых сосновыми панелями, висели литографии Фредерика Ремингтона и фотоснимки, запечатлевшие хозяина кабинета на приемах, торжествах и разнообразных вечеринках. На столе лежал прозрачный кубик с фотографиями его жены и сына.

– Решил в будущем году выдвинуть свою кандидатуру в палату представителей, – повторил Грег Стилсон. На нем были брюки цвета хаки, синяя рубашка с закатанными рукавами и черный галстук с синим рисунком. Он казался здесь неуместным, словно в любой момент мог вскочить и приняться крушить все вокруг – опрокинет стол, стулья, кресла, скинет на пол ремингтоновские литографии в дорогих рамках, сорвет портьеры.

Банкир Чарльз Гендрон, по прозвищу Цыпа, президент местного «Клуба львов», рассмеялся – правда, как‑то неуверенно. Стилсон умел заставить людей чувствовать себя неуверенно. Вероятно, Грег рос чахлым ребенком, он любил повторять, что его «чуть не сдувало при сильном ветре», но в конце концов отцовские гены взяли свое, и в кабинете Гендрона он выглядел совсем как чернорабочий с нефтяных промыслов Оклахомы, где работал отец.

Стилсон нахмурился, услышав смешок Гендрона.

– Я хочу сказать, Грег, что у Джорджа Харви могут быть на этот счет свои соображения. – Джордж Харви не только стоял за кулисами политической жизни города, но был еще и крестным отцом республиканской партии в третьем округе.

– Джордж не скажет «нет», – спокойно произнес Грег. Волосы его слегка тронула седина, но лицо вдруг стало таким же, как много лет назад, когда он до смерти забил собаку на ферме в Айове. – Джордж в стороне, – терпеливо продолжал Грег, – на моей стороне, улавливаете? Я не собираюсь наступать на его любимую мозоль, потому что стану независимым кандидатом. Но я не собираюсь еще двадцать лет ходить в мальчишках и лизать чужие ботинки.

Цыпа Гендрон сказал неуверенно:

– Вы не шутите, Грег?

Грег снова нахмурился, на этот раз предостерегающе.

– Цыпа, я никогда не шучу. Люди… думают, что я шучу. «Юнион лидер» и эти кретины из «Дейли демократ» думают, что я шучу. Но вы поговорите с Джорджем Харви. Спросите его, шучу я или делаю дело. Да и вам следовало бы знать меня получше. Разве мы не вместе прятали концы в воду, а, Цыпа?

На суровом лице Грега неожиданно появилась холодящая улыбка – холодящая для Гендрона потому, что тот позволил Стилсону втянуть себя в кое‑какие строительные махинации. Они заработали хорошо, действительно хорошо, ничего не скажешь. Но в силу ряда обстоятельств застройка Саннингдейлcкой территории (да, честно говоря, и Лорелской тоже) не была на сто процентов законной. Например, дали взятку представителю АООС[7], и это еще цветочки.

С Лорелской территорией все уперлось в старика, который жил за Риджуэйским шоссе и не желал продавать свой участок; для начала четырнадцать его цыплят вдруг подохли от какой‑то таинственной болезни; потом сгорел сарай, где он хранил картошку; затем как‑то недавно в уик‑энд, пока старик навещал сестру, живущую в доме призрения в Кине, кто‑то вымазал собачьим дерьмом его гостиную и столовую; и тогда старик продал‑таки свой участок, и Лорелская территория попала наконец в нужные руки.

И еще: этот лихач мотоциклист Санни Эллиман снова ошивается вокруг. Они с Грегом близкие приятели, и если об этом пока не говорит весь город, так только потому, что Грега привыкли видеть в компании длинноволосых хиппи, педиков и лихих мотоциклистов, которые проходили курс в созданном им Консультационном наркологическом центре; к тому же в Риджуэе применяли довольно необычные меры воздействия. Вместо того чтобы штрафовать или сажать за решетку юных наркоманов, алкоголиков и дорожных нарушителей, городские власти стали их использовать на разных работах. Это была идея Грега, неплохая идея, банкир первым признал ее ценность. Отчасти благодаря ей Грег стал мэром.

Но его нынешняя идея была чистым сумасшествием.

Грег сказал еще что‑то. Гендрон не расслышал.

– Простите, – проговорил он.

– Я спросил, не хотите ли вы быть организатором моей избирательной кампании, – повторил Грег.

– Грег… – Гендрон откашлялся. – Грег, вы, кажется, не понимаете ситуации, – продолжал он. – От третьего округа в палате представителей конгресса сидит Гаррисон Фишер. Он – республиканец, человек уважаемый, и, по‑моему, его не сдвинуть.

– Сдвинуть можно любого, – сказал Грег.

– Гаррисон свой в доску, – ответил Гендрон. – Спросите Харви. Они вместе ходили в школу. Еще небось году в тысяча восьмисотом.

Грег пропустил мимо ушей эту тонкую остроту.

– Я назову себя Сохатым[8]или еще как‑нибудь… и все решат, будто я шут гороховый… а кончится тем, что под смех избирателей третьего округа я въеду в Вашингтон.

– Грег, вы сумасшедший.

Улыбка Грега исчезла, словно ее и не было. Лицо его исказилось. Застыло, он вытаращил глаза. Такие бывают у лошади, когда она почует, что ей дали тухлую воду.

– Не вздумайте повторить что‑либо подобное, Цыпа. Не дай вам бог.

Банкиру стало совсем худо.

– Грег, извините. Я просто…

– Так вот, не вздумайте повторить что‑либо подобное, если не хотите в один прекрасный день столкнуться нос к носу с Санни Эллиманом возле своего вонючего «империала».

Гендрон беззвучно шевелил губами.

Грег снова улыбнулся, точно солнце внезапно пробилось сквозь обложные тучи.

– Ну ладно. Не будем ссориться, раз мы собираемся работать вместе.

– Грег…

– Вы мне нужны, потому что знаете каждого бизнесмена в этой части Нью‑Гэмпшира. Как только все закрутится, нам понадобятся большие деньги, так что придется, я думаю, покачать насос. Пора уже мне развернуться в масштабе всего штата, а не только Риджуэя. Полагаю, пятидесяти тысяч долларов хватит, чтобы удобрить местную почву.

Банкира, работавшего во время последних четырех избирательных кампаний на Гаррисона Фишера, так потрясла политическая наивность Грега, что поначалу он даже не знал, как продолжить разговор. Наконец он сказал:

– Грег, бизнесмены дают деньги на кампанию не по доброте душевной, а потому, что победитель должен им чем‑то отплатить. Если кандидаты идут голова к голове, деловые люди дадут деньги тому, кто имеет шансы на выигрыш, а проигравшего можно потом списать по графе неизбежных расходов. Главное – иметь шансы на выигрыш. Так вот, Фишер…

– Фаворит, – подсказал Грег. Из заднего кармана брюк он вытащил конверт. – Вот, взгляните.

Гендрон недоверчиво посмотрел на конверт, затем на Грега, Грег ободряюще кивнул. Банкир открыл конверт, у него перехватило дыхание, в обшитом сосновыми панелями кабинете надолго воцарилось молчание. Оно не нарушалось ничем, если не считать легкого жужжания электронных часов на столе банкира да шипения спички, которую Грег поднес к сигаре. Со стен кабинета смотрели литографии Фредерика Ремингтона. В прозрачном кубике светились семейные снимки. А на стол легло фото банкира: его голова утонула в ляжках молодой черноволосой женщины – впрочем, возможно, и рыжей, поскольку по черно‑белым, отпечатанным на мелкозернистой глянцевой бумаге снимкам нельзя было судить о цвете волос. Но разглядеть ее лицо не составляло труда. Кое‑кто в Риджуэе сразу сказал бы, что это вовсе не жена банкира, а официантка из придорожного кафе Бобби Стрэнга, расположенного в одном из близлежащих городков.

Снимки банкира, зарывшегося головой в прекрасные формы официантки, особой опасности не представляли: ее лицо было отчетливо видно, а его – нет. Но на других даже бабушка банкира узнала бы своего внука. На этих фото были изображены Гендрон и официантка, осваивавшие целый комплекс сексуальных забав, – вряд ли там были представлены все позиции «Кама сутры», но некоторые из них наверняка не включались в главу «Сексуальные отношения» из пособия по гигиене для риджуэйской средней школы.

Гендрон поднял глаза, лицо его покрылось испариной, руки тряслись. Сердце стучало бешено. Банкир испугался, что оно сейчас разорвется.

Грег отвернулся от него. Он смотрел в окно на ярко‑голубую полоску октябрьского неба, видневшегося между магазинами «Разные мелочи» и «Галантерея».

– Подул ветер перемен, – сказал Грег. В его отрешенном лице было что‑то мистическое. Он взглянул на Гендрона. – Знаете, что мне дал один из этих наркоманов в Центре?

Цыпа Гендрон отупело покачал головой. Дрожащей рукой он массировал левую сторону груди – на всякий случай. Взгляд его возвращался к фотографии. Чертовы фотографии. А если войдет секретарша? Он перестал массировать грудь и начал собирать снимки, засовывая их в конверт.

– Красную книжечку председателя Мао, – начал Грег. Из его мощной грудной клетки вырвался смешок – когда‑то она была такой же хилой, как и все тело, и это вызывало у его кумира‑отца почти отвращение. – В книжонке Мао есть цитата… не помню точно, как она звучит, но что‑то вроде: «Человек, который почувствовал ветер перемен, должен строить не щит от ветра, а ветряную мельницу». Во всяком случае, смысл такой.

Он наклонился вперед.

– Гаррисон Фишер не фаворит, он уже бывший. Форд тоже бывший. Маски бывший. Хэмфри бывший. Немало политиков по всей стране, начиная от мелкоты и кончая китами, проснутся на следующий день после выборов и обнаружат, что они вымерли, как птица дронт.

Грег Стилсон сверкнул глазами.

– Хотите знать, как будут развиваться события? Посмотрите на Лонгли из штата Мэн. Республиканцы выдвинули Эрвина, демократы – Митчелла, а когда подсчитали голоса, оба сильно удивились, потому что народ взял да и выбрал губернатором страхового агента из Льюистона, не желавшего иметь дело ни с одной из этих партий. Теперь поговаривают о нем как о темной лошадке, которая, чего доброго, выйдет вперед на президентских выборах.

Гендрон все еще не мог произнести ни слова.

Грег глубоко вздохнул.

– Они‑то все будут думать, что я дурака валяю, понимаете? Они и про Лонгли так думали. Только я не шучу. Я строю ветряные мельницы. А вы будете поставлять строительный материал.

Он остановился, и в кабинете снова наступила тишина. Наконец Гендрон прошептал:

– Где вы достали эти снимки? Эллиман постарался?

– Да ну их. Не стоит об этом говорить. Забудьте о снимках. Возьмите их себе.

– А у кого негативы?

– Цыпа, – искренне сказал Грег, – вы не понимаете ситуацию. Я предлагаю вам Вашингтон. А там развернемся, дружище! Я даже не прошу вас собрать уйму денег. Мне надо только ведро воды, чтобы запустить насос. А когда мы его запустим, доллары сами потекут. Вы водитесь с ребятами, у которых пухлые чековые книжки. Обедаете с ними. Играете в покер. Выдаете им займы под проценты – какие они сами называют. Так что вы знаете, как защелкнуть на них наручники.

– Грег, вы не понимаете, вы не…

Грег встал.

– Вроде того, как я защелкнул на вас, – сказал он.

Банкир смотрел на него снизу вверх. Глаза его беспомощно бегали. Грег Стилсон подумал, что Гендрон похож на овцу, которую ведут на убой.

– Всего пятьдесят тысяч долларов, – сказал он. – Найдите их.

Он вышел и осторожно прикрыл за собой дверь. Даже сквозь толстые стены Гендрон слышал рокочущий голос Стилсона – Грег разговаривал с секретаршей. Секретарша – плоскогрудая шестидесятилетняя курица – хихикала со Стилсоном, как школьница. Он был шутом. Именно это качество в соединении с программой по борьбе с детской преступностью и сделало его мэром Риджуэя. Но народ не посылает шутов в Вашингтон. Не посылал, во всяком случае.

Но это уже не проблема Гендрона. Пятьдесят тысяч долларов на избирательную компанию – вот его проблема. Мысли банкира кружили вокруг нее, как дрессированная белая крыса вокруг тарелки с куском сыра. Возможно, план Грега и удастся. Да, возможно, и удастся… но кончится ли все на этом?

Белый конверт еще лежал на столе. Улыбающаяся жена смотрела на него из прозрачного кубика. Он сгреб конверт и сунул его во внутренний карман. Это дело рук Эллимана, можно не сомневаться.

Но навел его на эту мысль не кто иной, как Стилсон.

В конце концов, может, он не такой уж и шут. Его оценка политической ситуации семьдесят пятого – семьдесят шестого годов совсем не глупа. Строить ветряные мельницы вместо щитов от ветра… а там развернемся.

Но это уже не проблема Гендрона.

Пятьдесят тысяч долларов – вот его проблема.

Цыпа Гендрон, президент «Клуба львов» и вообще веселый малый (в прошлом году на праздничном параде в Риджуэе четвертого июля он катил на этаком смешном мотоцикле), вытащил из верхнего ящика стола желтый блокнот для официальных записей и начал набрасывать список имен. Дрессированная крыса за работой. А Грег Стилсон на Главной улице поднял лицо навстречу яркому осеннему солнцу и поздравил себя с хорошо проведенной операцией – во всяком случае, хорошо начатой.

Впоследствии Джонни считал, что если он и оказался все‑таки в объятиях Сары – почти через пять лет со дня ярмарки, – то не последнюю роль в этом сыграл визит Ричарда Диса, сотрудника журнала «Потусторонний взгляд». Джонни в конце концов сдался и позвонил Саре, пригласив ее заехать, потому что им овладело страстное желание позвонить хорошему человеку и избавиться от гадкого привкуса во рту. Так он, по крайней мере, убеждал себя.

Он позвонил в Кеннебанк, ответила ее бывшая соседка по комнате, которая сказала, что Сара сейчас подойдет. Трубку положили, и во время минутной паузы он подумал (не очень всерьез), не отказаться ли ему от разговора, чтобы закрыть, так сказать, вопрос навсегда. Затем он услышал голос Сары:

– Джонни. Это ты?

– Он самый.

– Как поживаешь?

– Хорошо. А ты?

– Тоже, – сказала она. – Я рада, что ты позвонил. Я… честно говоря, сомневалась.

– Мальчик с тобой?

– Конечно. Без него я никуда не езжу.

– Почему бы вам не прикатить сюда как‑нибудь, прежде чем ты возвратишься к себе на север?

– С удовольствием, Джонни. – Голос ее потеплел.

– Папа работает в Уэстбруке, а я здесь и за повара, и за посудомойку. Он приезжает примерно в половине пятого, и в полшестого мы обедаем. Приглашаю тебя на обед, но предупреждаю: основное единственное мое блюдо – франко‑американские спагетти.

Она засмеялась:

– Приглашение принимается. Когда мне лучше приехать?

– Как насчет завтра или послезавтра?

– Завтра подходит, – сказала она после едва заметного колебания. – Тогда до встречи.

– Всего хорошего, Сара.

– И тебе.

Он в задумчивости повесил трубку, испытывая одновременно возбуждение и чувство вины – без всякой к тому причины. Но ведь мыслям не прикажешь. А мысли его сейчас вертелись вокруг возможных последствий их встречи, о которых, вероятно, лучше не думать.

Ну вот, она все знает. Знает, когда отец приходит домой, – это самое важное, подумал Джонни.

И сам себя мысленно спросил: А что ты будешь делать, если она приедет утром?

Ничего, – ответил он, хотя не очень‑то в это верил. Стоило ему подумать о Саре, вспомнить изгиб ее губ, зеленые раскосые глаза, и им овладела слабость, неуверенность в себе, даже отчаяние.

Джонни отправился на кухню и начал не спеша готовить ужин – самый простой, на двоих, на отца с сыном. Жили они по‑холостяцки. Не так уж плохо. Мало‑помалу Джонни поправлялся. Они беседовали с отцом о тех четырех с половиной годах, которые прошли мимо Джонни, о матери – к этой теме они подбирались осторожно, но все ближе и ближе, словно по спирали. Тут, наверное, важнее было не столько понять то, что случилось с матерью, а прийти к какому‑то согласию. Нет, дела не так уж плохи. Всему как бы подводился итог. Для них обоих. А с января он снова будет преподавать в Кливс Милс, начнется новая жизнь. Он получил от Дейва Пелсена полугодовой контракт, подписал его и отослал назад. Что тогда будет делать отец? Жить дальше, полагал Джонни. У людей вырабатывается привычка, живут себе – и все, разменивают день за днем без особых переживаний, без большого шума. Он будет навещать Герберта почаще, каждый уик‑энд, если нужно. Многое так быстро изменилось, что Джонни оставалось лишь медленно двигаться на ощупь, подобно слепцу в незнакомой комнате.

Он поставил жаркое в духовку, пошел в гостиную, включил телевизор, затем выключил. Сел и стал думать о Саре. Ребенок, размышлял он. Если она приедет рано, ребенок за нами присмотрит. Так что все в порядке. Тылы прикрыты.

Но от беспокойных мыслей отделаться не удавалось.

На следующий день она появилась в четверть первого на модном маленьком «пинто» красного цвета, проехала по подъездной дорожке, припарковалась и вышла из машины – высокая, красивая; мягкий октябрьский ветерок шевелил ее светлые волосы.

– Привет, Джонни! – крикнула она, подняв руку.

– Сара! – Он спустился вниз и пошел навстречу; она запрокинула лицо, и Джонни осторожно коснулся губами ее щеки.

– Дай‑ка я сначала вытащу императора, – сказала она, открывая заднюю дверцу.

– Тебе помочь?

– Нет, мы прекрасно управляемся сами, правда, Денни? Давай, малыш. – Ловким движением она расстегнула ремни, удерживавшие пухлого кроху на сиденье, и взяла его на руки. Денни, несколько обалдевший, с серьезным любопытством оглядел двор, затем его взгляд остановился на Джонни. Он заулыбался.

– Угу! – сказал Денни и замахал ручонками.

– Кажется, он хочет к тебе на руки, – сказала Сара. – Очень странно. Денни – истинный республиканец, весь в отца, он довольно сдержан в проявлении чувств. Хочешь подержать его?

– Конечно, – сказал Джонни с некоторой опаской.

Сара улыбнулась.

– Он не разобьется, да ты и не уронишь его, – сказала она, передавая Джонни малыша. – А если уронишь, он скорее всего подпрыгнет как мячик. Отвратительно толстый ребенок.

– Угу! – произнес Денни, доверчиво обвив рукой шею Джонни и довольно глядя на мать.

– Просто поразительно, – сказала Сара. – Он никогда не идет к… Джонни? Джонни?

Едва ребенок обнял Джонни, как на того нахлынули самые разные чувства, будто его омыли ласковые потоки нежной воды. Джонни заглянул в душу малыша. Ничего темного, ничего тревожного. Все предельно просто. Ни намека на его будущее. Ни беспокойства. Ни горьких воспоминаний. И никаких слов, лишь ощущение тепла, чистоты и образы – матери, какого‑то мужчины, то есть самого Джонни.

– Джонни? – Сара с тревогой смотрела на него.

– А?

– Все в порядке?

Она спрашивает меня о сыне, дошло до него. Все ли в порядке с Денни? Есть ли причины для тревоги? Какие‑нибудь неприятности?

– Все отлично, – сказал Джонни. – Если хочешь, пошли в дом, но обычно я торчу на веранде. Еще насидимся у плиты – впереди целый день.

– Что может быть лучше веранды. А Денни, похоже, хочет освоить двор. Большой двор, говорит он. Да, малыш? – Она потрепала сына по волосам, и Денни засмеялся.

– А его можно оставить одного?

– Можно, только вдруг он захочет съесть какую‑нибудь щепку.

– Они большие, я их заготовил для растопки, – сказал Джонни, осторожно опуская Денни на землю, словно китайскую вазу династии Мин. – Заодно и размялся.

– Как ты себя чувствуешь?

– По‑моему, лучше некуда, – сказал Джонни, вспомнив, как он припечатал Ричарда Диса несколько дней назад.

– Вот и хорошо. А то ты был слабоват, когда я последний раз тебя видела.

Джонни кивнул:

– Операции.

– Джонни…

Он взглянул на нее, и снова все странно соединилось, какие‑то догадки, чувство вины и затаенное ожидание чего‑то. Она смотрела на него – честно и открыто.

– Что?

– Помнишь… насчет обручального кольца?

Он кивнул.

– Оно было там. Там, где ты сказал. Я выбросила его.

– Выбросила? – Он нисколько не удивился.

– Я выбросила его и ни слова не сказала об этом Уолту. – Она тряхнула головой. – Сама не знаю почему. С тех пор оно не дает мне покоя.

– Не надо об этом думать.

Они стояли на ступеньках, лицом к лицу. Кровь прихлынула к ее щекам, но глаз она не опустила.

– Я хочу, чтобы мы кое с чем покончили, – сказала она просто. – Пока что нам такой случай не представлялся.

– Сара… – начал было он и умолк. Он совершенно не знал, что говорить дальше. Внизу Денни проковылял шесть шагов, плюхнулся на землю и радостно гукнул, не теряя присутствия духа.

– Да, – сказала она. – Не знаю, хорошо это или плохо. Я люблю Уолта. Он порядочный, любить его легко. Единственное, на что я, наверное, способна, это отличить достойного человека от плохого. Дэн – тот парень, с которым я встречалась в колледже, – был из плохих. Ты дал мне почувствовать совсем другое, Джонни. Без тебя я никогда не смогла бы оценить Уолта.

– Сара, ты не должна…

– Нет, должна, – возразила она. Голос ее стал низким и напряженным. – Потому что такое говорится раз в жизни. И человек либо понимает тебя, либо нет, но в любом случае все сразу становится на свои места, потому что снова затевать такой разговор уже невмоготу. – Она смотрела на него умоляюще. – Ты понимаешь?

– Да, кажется, понимаю.

– Я люблю тебя, Джонни, – сказала она. – И всегда любила. Я пыталась убедить себя, что мы разлучились по воле божьей. Не знаю. Разве испорченная сосиска – это тоже воля божья? Или те двое, мчащиеся среди ночи по шоссе? Единственное, чего я хочу… – Теперь она говорила с каким‑то странным нажимом, слова ее звенели в прохладном октябрьском воздухе, словно золотая пластинка под молотком чеканщика: – Единственное, чего я хочу, – это получить то, что было у нас отнято. – Голос ее дрогнул. Она опустила глаза. – Хочу всей душой, Джонни. А ты?

– Да, – сказал Джонни. Он протянул руки, но Сара отрицательно покачала головой и отступила. Он смутился.

– Только не при Денни, – сказала она. – Может, это и глупо, но только я буду чувствовать себя так, будто изменяю мужу у него на глазах. Я хочу испытать всё, Джонни. – На щеках ее вновь появился очаровательный румянец, он подействовал на Джонни опьяняюще. – Я хочу, чтобы ты обнимал меня, и целовал, и любил, – сказала она. Голос ее снова дрогнул, почти оборвался. – Наверное, это нехорошо, но я ничего не могу с собой поделать. Пускай нехорошо, зато правильно. Справедливо.

Он смахнул слезу, которая медленно сползала по ее щеке.

– Один‑единственный раз, да?

Она кивнула.

– Сейчас мы попробуем вернуть все, что потеряли за эти годы. Все, что было бы, не случись непоправимое. – Она подняла глаза, они были еще зеленее, чем всегда, и полны слез. – Мы сможем вернуть все сразу, Джонни?

– Нет, – улыбаясь, сказал он. – Но можем попытаться.

Она с нежностью взглянула на Денни, который безуспешно старался влезть на чурбак.

– Когда он уснет, – сказала она.

Они сидели на веранде и смотрели, как Денни играет во дворе под бездонно голубым небом. Они не спешили, казались спокойными, хотя их постепенно охватывало возбуждение – они оба это чувствовали. Сара расстегнула пальто и села на качалку, закинув ногу на ногу; она была в светло‑голубом шерстяном платье, волосы в беспорядке раскинулись по плечам, их шевелил ветер. Румянец не сходил с ее щек. А высоко в небе с запада на восток плыли белые облака.

Сара с Джонни болтали о разных пустяках – торопиться было некуда. Впервые после выхода из комы Джонни не считал, что время – его враг. Отняв у них главное, оно предоставило им эту маленькую отдушину, и теперь они могут использовать ее – ровно столько, сколько понадобится. Они говорили о знакомых, которые поженились, о девушке из Кливс Милс, получившей именную стипендию, о независимом губернаторе штата Мэн.

– Посмотри на него, – сказала Сара, кивая в сторону Денни. Малыш сидел на траве подле решеток для плюща, поставленных Верой Смит; он засунул в рот большой палец и сонно глядел на Сару и Джонни.

Она достала с заднего сиденья «пинто» походную кроватку.

– Можно его уложить на веранде? – спросила она Джонни. – Ведь совсем тепло. Пусть поспит на свежем воздухе.

– На веранде ему будет хорошо, – сказал Джонни.

Она поставила кроватку в тени, уложила в нее сына и закрыла его до подбородка двумя одеяльцами.

– Спи, малыш, – сказала она.

Он улыбнулся ей и тут же закрыл глаза.

– Вот и все? – спросил Джонни.

– Вот и все, – согласилась Сара. Она подошла к нему и обхватила его шею руками. Он услышал, как под платьем зашуршала нижняя юбка. – Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, – сказала счастливая Сара. – Я ждала пять лет, Джонни, когда ты снова меня поцелуешь.

Он обнял ее за талию и осторожно поцеловал. Ее губы раскрылись.

– Ах, Джонни, – сказала она, уткнувшись ему в шею. – Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, Сара.

– Куда мы пойдем? – спросила она, отстраняясь. Глаза ее стали ясными и темными, как изумруды. – Куда?

В сарае за перегородкой, на свежем сене, он расстелил застиранное армейское одеяло. Где‑то наверху захлопали крыльями ласточки, но затем, объясняясь на своем загадочном наречии, уселись на прежнее место. Запыленное оконце было обращено к фасаду дома. Сара расчистила глазок и посмотрела, как там Денни.

– Все в порядке? – спросил Джонни.

– Да. Лучше здесь. В доме я бы чувствовала себя так… – Она беспомощно пожала плечами.

– Будто отец на нас смотрит?

– Да. Это касается тебя и меня.

– Без посторонних.

– Без посторонних, – согласилась она. Она легла ничком, согнув ноги в коленях, так что туфельки болтались в воздухе; щека уткнулась в выцветшее одеяло. Сбросила туфельки, сначала одну, потом другую. – Расстегни, Джонни.

Он опустился на колени и расстегнул «молнию». В тишине это прозвучало особенно громко. Ее спина казалась смуглой по сравнению с белой полоской бикини. Он поцеловал ее между лопаток, и она вся подобралась.

– Сара. – Шепотом.

– Что?

– Я должен тебе кое‑что сказать.

– Ну?

– Во время одной из операций хирург по ошибке отхватил мне…

Она шлепнула его по плечу.

– Ты все тот же, Джонни. Еще скажи, что у тебя был друг, который свернул себе шею на карусели.

– Точно.

– Что‑то не похоже, будто они тебя навек изуродовали. – Она поймала его взгляд, глаза у нее так и светились. – Совсем не похоже. Проверим?

Пряно пахло сеном. Время застыло. Грубость армейского одеяла, гладкость ее кожи, ее нагота… Он вошел в нее, как входят в старый, не до конца забытый сон.

– Джонни… о боже… – В голосе нарастающее возбуждение. Ускоряющийся танец бедер. Слова откуда‑то издалека. Ее волосы обжигали ему плечо и грудь. Он зарылся в них с головой, потерялся в этом полумраке.

Время застыло. Запах сена. Одеяло грубой выделки. Старый сарай, слегка поскрипывающий, как оснастка корабля, на осеннем ветру. Слабый свет пробивается сквозь щели в потолке, расслаиваясь на десятки солнечных нитей, в которых пляшут частички мякины. Пляшут, кружатся.

Она выкрикнула. В какой‑то миг она выкрикнула его имя, еще раз, и еще, и еще – как будто заклинала. Ее ноготки вдруг вонзились в него. Вот и откупорено старое вино, вино прекрасного урожая.