Немного о травмах

Иду я как-то зимой по колошниковой площадке цеха № 4 и вижу, что 43-я печь остановлена из-за облома электрода, и бригада как раз пытается вытащить обломок из печи. А я, повторю, занимался изучением стойкости электродов и процессами горения дуги. Мне было важно увидеть, какую форму имеет торец этого обломка. Умный человек на моем месте просто подождал бы минут 5, пока бригада не извлечет обломок из печи и не отволочет его на балкон, а потом бы спокойно его осмотрел. Но со мною что-то случилось, и я совершил очень большую глупость. Суть вот в чем.

Обломки электродов из печи извлекались пятитонной лебедкой, поскольку сами весили около 2-х тонн и были погружены в шихту где-то на метр. Остаток обломанного электрода поднимался до крайнего верхнего положения, петля толстой цепи на конце троса набрасывалась на верхнюю часть торчащего из колошника обломка, и лебедка тянула обломок, как стоматолог тянет зуб из челюсти. Но в данном случае из-за неравномерной завалки колошника вытащить обломок в сторону балкона не представлялось возможным, и бригада тащила его в сторону внутренней стены цеха. Для этого за колонну у этой стены крюком зацепили старый блочок, снятый с малого подъема крана, и через него пробросили трос от лебедки. В целом получилось что-то вроде рогатки, в которой роль резины выполнял натянутый трос, удерживаемый обломком и лебедкой, а роль камешка – блочок. А тут надо сказать, что когда лебедка натягивает трос, то стоять рядом с тросом и, тем более, переступать через него – это грубейшее нарушение правил техники безопасности, поскольку, если трос порвется, то в лучшем случае будет очень больно.

Я же догадался до совершенного идиотства – я переступил натянутый трос и подошел к печи, чтобы увидеть этот чертов конец электрода, когда лебедка вывернет его из шихты. Поскольку я был не в суконной куртке, а в обычном зимнем пальто, то не стал подходить вплотную к печи, чтобы пальто не обгорело, а остался, так сказать, «на линии огня» этой рогатки. Тут сработало еще и баранье чувство стадности – дело в том, что двое плавильщиков тоже стояли в этом треугольнике и швеллером пытались подковырнуть обломок, вот я и подумал: если они там стоят, то чего мне бояться? Они были в суконках, и я от пламени печи спрятался где-то в метре за их спинами.

Тут лебедка в очередной раз натянула трос, мужики легли на швеллер, обломок дрогнул и начал вылезать из шихты, я из любопытства подался корпусом веред, и в это время раздался щелчок. Боковым зрением я увидел, как из блочка вырвало крюк, и трос швырнул его на меня. Блочок поднялся в воздух и полетел, переворачиваясь по оси полета, подлетел он ко мне в вертикальном положении, ударил вскользь по лопаткам, поднялся еще выше, перелетел разливочный пролет, ударился о его стену и упал на пол. Причем все это я увидел за доли секунды.

Я понимал, что по мне попал снаряд весом килограмм в 30 и летевший со скоростью, если и меньшей, чем пушечное ядро, то не на очень много. Но боли не было. Так бывает при тяжелых травмах, когда возникает шоковое состояние. Я попробовал пошевелить лопатками – боли не было. Тут я понял, что блочок меня не ударил, а просто скользнул по спине.

Но этого не поняли остальные. Они видели, что блочок попал в меня, а то, что я подался вперед, сочли следствием удара. Народ бросился ко мне, схватил под руки и потащил в пультовое помещение печи, в котором было немного теплее. Я уверял, что со мною ничего не случилось, но народ мне не верил, поскольку видел у меня на спине следы известки, в которой был измазан блочок. Вбежал перепуганный начальник смены, мой друг Саша Скуратович, меня начали раздевать, бригадир дрожащей рукой набирал на телефоне номер здравпункта, чтобы вызвать «скорую». Раздели, убедились, что у меня на спине и маленького синячка нет, облегченно вздохнули. После чего набрали побольше воздуха и начали материть, особо изощрялся мой друг Саша Скуратович. Все вспомнили, ничего не забыли, особо акцентируя внимание на том, что этим долбо…бам из заводоуправления делать нех…й, они шатаются по цехам, а порядочным людям потом за этих пиз…ков отвечай! Я быстренько начал одеваться, но только надел пальто, как влетел начальник цеха Мустафа Адаманов, и теперь уж он потребовал от меня второй сеанс стриптиза, и сам меня ощупал. Ну, и потом этот горячий татарин присоединил свой солирующий голос к общему хору матерящихся. Я понял, что мне лучше побыстрее убраться, а на обломок посмотреть завтра.

Я бежал к себе в ЦЗЛ в заводоуправление с надеждой, что Адаманов, как умный человек, будет помалкивать об этом, в сущности, пустячном случае, поскольку он произошел в его цехе, соответственно, начальника цеха этот случай тоже не красит. Прибегаю, а Парфенов: «Что случилось? Тебя Друинский срочно вызывает!» Иду к шефу, захожу в кабинет и никаких тебе «садись». Все пришлось выслушать стоя, теперь уже в третий раз. В общем, если это изложить для дам, то смысл был в том, что «а я-то считал тебя умным человеком!». Назначил позорное наказание: тут же позвонил в отдел техники безопасности и распорядился провести мне внеочередной инструктаж и принять экзамены по ТБ. Ну что тут поделать – виноват! Я бы в таком случае поступил точно так же.

Чтобы вы поняли Друинского, следует сказать, что в зиму на 1943 год из-за ошибки товарища он получил тяжелейшие ожоги лица и шеи. «В горячке я не чувствовал мороза, пока шел до медпункта. Мне оказали первую помощь, забинтовали, и я отправился домой. Ожоги оказались серьезными (3-ей степени), проболел 2–2,5 месяца; после того, как раны зажили, долго оставались следы от ожогов», – пишет он. А летом 1946-го он получил вторую травму, ее подробности характеризуют Михаила Иосифовича.

«Я работал в смене с 8-ми до 16-ти. Печь № 4 ночная смена сдала нам в плохом состоянии, можно сказать, в аварийном. Всю смену металл выходил из печи плохо, его накопилось в печи большое количество. Мы приняли меры, чтобы сплав разогреть. На втором выпуске из летки пошла сильная струя, и пошла по длинному желобу в гранбак (грануляция), все обошлось благополучно. А вот на третьем выпуске струя была настолько мощной, что произошел сильный взрыв с выбросом воды и пара из бака вверх под крышу цеха. Я находился к гранбаку ближе всех, стремясь деревянной трамбовкой прижать струю металла ближе к рассеивателю воды (для уменьшения опасности взрыва), меня обдало горячей водой и паром… На машине «скорой помощи» меня отвезли в поликлинику к глазному врачу. Она определила, что в глаза попало много мелких частиц металла. Стала их извлекать… Правда, года через два-три был рецидив, я стал ощущать боль в одном глазу. Обратился к врачу, которая раньше меня лечила, фамилия ее Ким. Она внимательно осмотрела глаз и обнаружила крохотное инородное тело в белке глаза. Это была частичка металла, не извлеченного из глаза в первый раз. Поскольку прошло много времени, извлечь его было довольно сложно. Врач сделала надрез (так она мне объяснила) и извлекла эту частичку. После этого проблем с глазами у меня больше не было».

Обратите внимание на обстоятельства получения второй травмы – Друинский знал, что может быть взрыв и пытался его предотвратить. Но эту операцию обязан был делать не он – мастер, а рабочий, которого он должен был послать. Но он эту операцию пошел делать сам, то есть получил травму вместо рабочего. Это Друинского характеризует? Как-то объясняет, почему он в тылу награжден боевым орденом?

«Отец солдатам»

Я уже писал, что у меня никаких приятельских отношений с Друинским не было, хотя бы из-за большой разницы в возрасте. Тем не менее, как я сейчас вспоминаю, мы, оказывается, часто разговаривали на самые разные темы, скажем, он как-то рассказал, что его имя, полученное при рождении и по паспорту, Моисей, но еще в юности, с началом работы на заводе, его начали называть более привычным именем Миша, оно и закрепилось. В то время все очень много читали, и мы с Друинским не только обменивались впечатлением от прочитанного, но и книгами. Помню, что я хотел заныкать у него книгу (не помню автора) «Обратная сторона Америки», уж больно она меня впечатлила, однако не удалось, Друинский вспомнил, кому он ее дал почитать.

Помимо отличной памяти он имел еще одно интересное свойство – он почти мгновенно находил ошибки в документах. Бывало, принесешь ему на подпись письмо из двух страниц напечатанного текста, он вроде мельком пробегает его взглядом «по диагонали» И… находит ошибку. Потом вычитываешь весь текст, а в нем, кроме этой ошибки, никаких других нет. Меня это всегда удивляло, а он усмехался и говорил, что жизнь всему научит. Пояснял, что ошибки исполнителей документа могут поставить подписавшего в смешное и глупое положение. Скажем, однажды ему принесли на подпись письмо с адресом: «В раком КПСС» или принесли на утверждение инструкцию «По использованию оборотных отходов», в которой было написано «абортных отходов» (машинистка, видимо, была совсем новенькая и не знала терминов, применяемых на заводе).

К месту будет вспомнить случай с моей двухкомнатной квартирой. Когда мы с женой получили первую, однокомнатную квартиру, то сделали ремонт не в силу какой-то уж особой необходимости, а просто потому, что мне хотелось его сделать. Ведь к однокомнатным квартирам никто серьезно не относился, поскольку для семейного человека это было временное пристанище. Но мебели мы практически не покупали – зачем? Купим, когда я получу двухкомнатную. Купили диван-кровать, он был узковат, поэтому я снял с него спинку, приделал к ней складывающиеся ножки, и на ночь мы эту спинку приставляли к кровати и получали чуть ли не квадратную площадку. А утром ставили спинку на место и прятали под нее постель. Был еще кухонный раскладывающийся стол, да Скуратовичи поделились с нами купленным то ли румынским, то ли чешским гарнитуром – мы забрали стулья от него. Остальную мебель я делал сам, опять же потому, что мне это нравилось.

В нашем доме на первом этаже был магазин «Аэлита», в котором продавались, помимо прочего, стиральные машинки, холодильники и, что очень ценно, мотоциклы. Эта отечественная техника упаковывалась в деревянные решетки, и магазин их сначала выбрасывал к нам во двор, а потом увозил. Вот я эту упаковку разбирал на рейки, строгал и мастерил всякие стеллажи, полки, шкафчики, тумбочки и т. д. Помню курьезный случай. Маленький сын, ползая по дивану, начал пробовать вставать, но стенки дивана были для него высоковаты – он не мог достать до них ручками, чтобы подтянуться. Я быстренько сделал маленькую лесенку и привинтил ее к стенке, после чего Ваня, хватаясь ручками за ее перекладины, быстро научился вставать на ножки. Тут приходят в гости Каревы, и Рая, хотя и воспитатель детского сада, с первого взгляда не поняла назначение этой лесенки и наивно спросила, зачем она. Я тут же ответил, что эта лесенка мне нужна для того, чтобы по ней на жену залезать. Раиса смеялась до слез и еще долго потом эту шутку вспоминала. В принципе, нам было комфортно в этой квартире, но когда родился сын, то стало не так удобно, как хотелось бы, принимать гостей. Ребята стеснялись засиживаться, поскольку сыну надо было спать, или мы вынуждены были выключать музыку и приглушать разговоры.

Надо было получать двухкомнатную, но мы не спешили, поскольку хотели получить не какую попало, а новую и обязательно в 9-этажном доме. Поскольку в этих домах уже был мусоропровод и не надо было выбегать с ведром на улицу к мусорным контейнерам. Да и планировка квартир в этих домах была улучшена, а кухни увеличены. Поэтому я уже давно стоял первым в очереди на получение двухкомнатной квартиры, но пропускал впереди себя других, ожидая, когда цех получит двухкомнатную квартиру в новом 9-этажном доме.

И вот вводится в строй большой многоподъездный 9-этажный дом, и на ЦЗЛ из него выделяются две квартиры: 2-х и 3-комнатные. Двухкомнатная, естественно, распределяется мне. Я уже весь в планах, как я ее переоборудую и отремонтирую, и вдруг из завкома сообщают, что Топильский, просматривая списки тех, кто получал в этом доме квартиры, забрал у меня эту новую квартиру и дал старую в 5-этажном доме! Никакого организационного смысла это действие директора не несло, Топильский руководствовался единственным желанием сделать мне подлость, и только. Ну, можно было бы предположить, что на заводе был кто-то, кому Топильский хотел сделать приятное, а других свободных квартир в этом доме уже не было, ну вот он и забрал мою квартиру. Но и это, как оказалось, было не так. Топильский делал мне подлость в чистом виде – для получения удовольствия.

Замом начальника химлаборатории была Людмила Борисовна Иванова, а ее муж, Геннадий Леонтьевич, был замом директора по быту, т. е. он был техническим распорядителем при распределении квартир. Узнав об этой подлянке против меня, Людмила Борисовна возмутилась и тут же позвонила мужу самым решительным тоном, тот оправдывался, она положила трубку и развела руками: Топильский лично меня вычеркнул, и теперь его зам бессилен что-либо изменить. Я, конечно, расстроился, причем обидно было то, что накануне я как раз добыл для завода «Знак Качества», и вот тебе благодарность от директора! К Друинскому ходить было бессмысленно, поскольку он на распределение квартир по своей должности никак не влиял и мог в этом вопросе Только ходатайствовать перед директором. Но, узнав, что он, отобрав у меня квартиру, сделал пакость еще и главному инженеру, Топильский только больше обрадуется, и его уже никаким трактором с его решения не сдвинешь.

Захожу я к Друинскому подписать какие-то документы, он веселый, шутит, по ходу просмотра документов задает вопросы и замечает, что я отвечаю расстроенно. Спрашивает, в чем дело, и я выплескиваю ему эту свою историю с квартирой. И вот по мере моего рассказа Друинский начал краснеть, должен сказать, что это было редкое явление и происходило всегда перед тем, как он взрывался. Поняв суть, он перестает меня слушать и нажимает кнопку прямой связи с замом директора по быту. В динамике послышался голос Иванова: «Слушаю, Михаил Иосифович» – и Друинский взорвался.

– Вы что там с Топильским – совсем оху…ли?! Да как вы, пиз…ки, посмели лучшему инженеру ЦЗЛ подсунуть квартиру в старом доме?! Вы что, е… вашу мать, хотите совсем погубить завод?? – и т. д. и т. п.

Иванов пытался что-то объяснить, но Друинский его не слушал, а выговорившись, просто отключился. Глядя в стол и отходя от взрыва, буркнул: «Иди к Иванову!» Я не пошел, а полетел на третий этаж к Геннадию Леонтьевичу. Нет, серьезно – я ведь в первый раз услышал о себе слова «лучший инженер», и пусть они были сказаны под горячую руку, но сказаны!

Иванов встретил меня матюками, почему я не пришел к нему, а пошел жаловаться к Друинскому? Я не стал оправдываться в том, что Иванову и так было ясно: он был по своему рангу пятым руководителем завода и не посмел бы взять на себя ответственность и изменить решение Топильского. А вот теперь за это изменение решения директора нес ответственность Друинский. Иванов мог теперь ответить Топильскому, если тот спросит, почему не выполнено его распоряжение, чтобы тот сначала разобрался с Друинским, а то первый руководитель говорит одно, а второй за это материт. А ему, бедному, что делать – как и первого, и второго удовлетворить?

Когда я зашел к Иванову, его помощница уже раскладывала на столе поэтажные планы этого нового девятиэтажного дома, на планах на каждой квартире уже была написана фамилия того, кто ее получает. Мне стало неудобно, ведь теперь у кого-то, кому уже обещана 2-комнатная квартира в этом доме, ее заберут и отдадут мне. Но ничего подобного! Оказалось, что до десятка квартир в этом доме все еще были в резерве и никому не распределены, в том числе и три 2-комнатные: на 1-м, 5-м и 9-м этажах.

Ну, Топильский, ну сволочь! Я, конечно, взял квартиру на 5-м, и Иванов тут же чернилами вписал в нее мою фамилию.

На этом, пожалуй, я закончу разговор о личности Друинского, с досадой, что я, по сути, и не знал его как человека. Для меня он был шеф, с которым мне очень сильно повезло: он мною толково руководил, он меня учил, и он меня защищал. А что еще нужно подчиненному от шефа?

Клички

Если человек по какой-либо причине не безразличен окружающим, то те очень часто отмечают его кличкой, которая обязательно его характеризует, и причем очень точно, иначе кличка просто не приживается. В кличку по той же причине закладывается и отношение людей к этому человеку, и если кличка не соответствует этому отношению, то она тоже не приживается.

Где-то читал, что англичане, если очень уж уважают человека, то перестают называть его иначе, нежели просто по фамилии, допустим, просто Нельсон или просто Черчилль. И, несмотря на то, что в стране много Нельсонов и Черчиллей, но когда называют просто фамилию, то все понимают, что речь идет именно об этом человеке, а если с прибавлением титулов, имени и т. д., то о других. Что-то похожее было и с Друинским – его называли просто по фамилии, благо она довольно редкая, а когда речь шла о его сыновьях, то к ним добавляли имя, скажем, «Стас Друинский».

У меня, похоже, клички не было, по крайней мере, главбух завода Х.М. Прушинская, к которой стекались все сплетни, в том числе и обо мне, ничего об этом не сообщала. Отсутствие клички, конечно, довольно обидно, но с другой стороны, хорошо, если тебе дадут кличку, скажем, как А.И. Григорьеву – Тятька. А если, как нынешнему директору завода Коле Головачеву – Думпкар? – Напомню, что это такая железнодорожная саморазгружающаяся платформа для вывоза мусора. Сооружение, надо сказать, довольна мощное и солидное… но для мусора. В середине 90-х главный инженер В.А.Матвиенко, зам по коммерции В.Д. Менщиков и я, хотя мы и не дружили лично, но на заводе действовали, как я теперь понимаю, очень дружно: никогда не сваливали ответственность друг на друга, проблемы, возникающие у кого-то, воспринимали как свои, просьбы кого-либо из нас были обязательны для остальных двоих. А тут как раз на экраны вылез Леня Голубков, рекламирующий пресловутый МММ, вот завод и дал нам коллективную кличку «МММ», поскольку и у нас троих фамилии начинались с буквы «М».

Когда я вынужден был предложить ввести на заводе собственные деньги, то им немедленно дали название «мудон» – по первым слогам фамилий моей и Донского. Мне это название очень нравилось, поскольку вынудить завод вводить собственные деньги могло только мудацкое государство. Короче, за нашим народом кличка чему-то примечательному не заржавеет.

Директора завода Семена Ароновича Донского, как и Друинского, называли просто по фамилии, но ввиду особого расположения к нему работников завода, его часто называли и просто по имени – Семен. И все понимали, о ком речь, хотя Семенов на заводе было достаточно. Валерий Александрович Матвиенко имел твердую и уважительную кличку Матвей. При этом, ни Донской, ни Матвиенко не предпринимали никаких видимых усилий для того, чтобы вызвать к себе уважение.

Так вот, мне трудно припомнить еще какого-либо человека, который так много бы старался вызвать к себе уважение и так болезненно следил бы за тем, уважают ли его люди, как Топильский. Даже Масленников, хотя и копировал Топильского, но все же был в этом плане поспокойнее. Чтобы вы поняли, о чем это я, приведу пару примеров.

Первый мне рассказал, скорее всего, П.П.Конрад, который тогда был начальником ЖКО. Город только строился, тротуаров еще не было, почвы глинистые и хотя дожди у нас нечасто, и земля сохла быстро, но все же были периоды, когда не только по объектам, но и по городу без резиновых сапог нельзя было ходить. Учитывая это, у входа в заводоуправление стояло специальное корыто с водой и квачами, в котором можно было помыть сапоги перед посещением начальства. И вот, рассказывал Конрад, вызывает меня Топильский, я мою сапоги до блеска, поднимаюсь и вхожу в его кабинет, а он вдруг шипит: «Ты как посмел зайти ко мне в кабинет в сапогах?!» Да что же я должен был делать, – возмущался Конрад, – босиком к нему входить?

А у меня был аналогичный случай с Масленниковым. Зима. Директором завода был В.И. Кулинич, а главным инженером Масленников. Кулинич пригласил к нам с Серовского завода ферросплавов делегацию для организации помощи, а вечером, часов в восемь, поехал вместе этой делегацией в дом отдыха на сабантуйчик. В делегации серовчан был Яша Островский – начальник ЦЗЛ, и я был начальником ЦЗЛ, кроме этого, мы с Яшей были хорошо знакомы, посему и меня пригласили на этот пикник. Мы должны были вместе с Масленниковым подъехать позже, но у него что-то случилось с «Волгой», и надо было ехать на диспетчерском автобусе. Тот был пока в отъезде, Масленников остался в своем кабинете, а мне поручил проследить за приездом автобуса и сразу же ему сообщить. Я курил и болтал с диспетчером, минут через 10 подъехал автобус, я надел пальто, зашел в приемную и открыл дверь в кабинет Масленникова.

– Александр Владимирович, поехали!

А надо сказать, что мы были с ним знакомы уже лет восемь, и, надо думать, не один ящик вместе выпили. И он мне в ответ шипит:

– Ты как посмел ко мне в кабинет одетым заходить?!

И вот это упорное старание Масленникова добиться, чтобы его уважали, кончилось тем, что он получил кличку «Сашка». Мельберг был тоже в этом смысле не подарок и порою очень гонористым, но и того даже за глаза звали только Валентином, а Масленникова при общении величали «Александр Владимирович», а за глаза – только «Сашка». То же произошло и с Топильским. Он имел кличку «Петруша» или ее вариант – «Петруччио».

Этот пример Топильского и Масленникова впоследствии и привел меня к убеждению, что большой глупостью является постановка себе цели добиться уважения у людей. Чем больше ты будешь этого добиваться, тем меньше люди будут тебя уважать. Бояться, может быть, будут, поскольку заставить себя бояться можно, но уважать – никогда! Единственный способ добиться уважения – это забыть об этом и добросовестно работать и жить: стать хорошим специалистом и честно вести себя с людьми. Тогда они тебя зауважают и как мастера в своем деле, и как человека, на которого можно положиться.