Индикация речи

Речь является важнейшей характеристикой социально­го статуса человека. Проблема социальной индикации речи основательно разработана в социолингвистике: освещено горизонтальное и вертикальное членение языка на географические и социальные диалекты [Бодуэн де Куртене, 1963: 91], выявлены и описаны различные социолекты (язык город­ской бедноты, язык выпускников престижных частных учебных заведений, негри­тянский вариант американского английского языка, мужской и женский язык, са-кральный.язык инициации и др.), установлены характеристики сленга, исследу­ются профессиональные языки и жаргоны, определены типы коммуникативной стратегии людей в условиях ситуативного и социального неравенства, разрабо­тан аппарат изучения показателей социального статуса человека, в частности, ин­дикаторы и маркеры [Labov, 1976: 193].

Существенным каналом выражения статусных отношений является невербаль­ная коммуникация, а именно: фонация, кинесика, проксемика, молчание и невер­бальные действия, сопровождающие речь..

Посредством фонации уточняется состав участников общения (шепот огра­ничивает, а громкий голос расширяет круг участников коммуникации). Значи­мой оказывается и высота голоса. В США высокий голос у женщин ассоциирует­ся с женственностью и общительностью, а низкий голос — с ориентацией на ста-

51-туе; у мужчин высокий голос ассоциируется с общительностью, стремлением до­минировать и агрессивностью, а низкий голос — с уверенностью в себе, хотя от­мечается, что низкий голос характерен для людей, страдающих депрессией [Chaika, 1989: 55]. Вероятно, комбинаторика громкости и высоты имеет весьма сложный в социолингвистическом отношении характер.

Кинесика в значительной мере выражает статусные отношения, жесты и ми­мика вышестоящего характеризуются большей свободой в пределах поддерживае­мого этикетно определенного режима общения, чем жесты и мимика нижестоя­щего участника общения. Способы выражения статусного неравенства посред­ством кинесики между людьми обнаруживают существенное сходство с такими способами у приматов: так, нахмуренные брови, плотно сжатые губы, оскал, вы­двинутый вперед подбородок, длительный взгляд — это знаки агрессивного по­ведения, знаки угрозы у горилл, шимпанзе и макак. Получатель таких сигналов должен продемонстрировать свое подчиненное положение [Ellyson, Dovidio, 1985: 17]. Встретив длительный взгляд вышестоящего, нижестоящий член обезьяньего коллектива должен отвести глаза. В противном случае взгляд нижестоящего вос­принимается как вызов. Подобные нормы поведения свойственны и людям в том смысле, что прямой длительный взгляд на незнакомца часто интерпретируется как дерзость. С другой стороны, если человек постоянно отводит взгляд, либо часто и бесконтрольно моргает (более 20 раз в минуту), либо постоянно следит за окружающими, то такое поведение может свидетельствовать о нервозности или серьезной психической патологии [Riemer, 1955: 661]. Степень напряженности тела является показателем статусных отношений: минимальное напряжение отмечено у вышестоящего при общении с нижестоящим, максимальное напряжение — у нижестоящего при общении с вышестоящим. Ориентация тела также выражает статусные отношения: максимально фронтальная ориентация характерна для людей, общающихся с вышестоящими мужчинами, минимально фронтальная ориентация — для людей, общающихся с нижестоящими женщинами [Mehrabian, 1968:103]. Представители среднего класса в США характеризуются как not «touchy-feely» people, т. е. как люди, которые не любят дотрагиваться во время разговора до своих собеседников (в отличие от рабочих и представителей национальных меньшинств).

Молчание также является коммуникативно значимым. Показателем статус­ной индикации выступают две основных функции коммуникативно значимого мол­чания: молчание для говорения и молчание вместо говорения [Богданов, 1990: 8]. Молчание для говорения вытекает из природы диалога, из чередования речи и слушания. Человек, стремящийся доминировать (в европейской и североамери­канской традиции), перебивает собеседника, т. е. стремится все время быть гово­рящим. Молчание становится знаком нижестоящего. Молчание вместо говоре­ния многозначно, оно обозначает, по В. В. Богданову, согласие с репликой, неже­лание говорить, нерешительность, соблюдение принципа вежливости и др. Неже­лание говорить может быть показателем нежелания контактировать с представи­телем более низкой статусной группы. В таком случае молчание становится зна-

52-ком вышестоящего. Специфика англоязычной невербальной статусной градации отражена в выражении to be at nodding terms with somebody — «поддерживать с кем-либо отношения формального знакомства, выражаемого кивком при встре­че». В русском языке имеется близкое по смыслу выражение — «шапочное зна­комство», отражающее этикетную норму приветствовать знакомого человека, сни­мая или приподнимая шляпу.

Интересное исследование невербальных способов выражения статусных от­ношений выполнено группой американских психологов, которые предложили ин­формантам три видеозаписи текста, прочитанного профессиональными диктора­ми. Эти три текста по содержанию распадались на текст «от вышестоящего к ни­жестоящему», текст «от равного к равному» и текст «от нижестоящего к вышесто­ящему». При этом дикторы использовали невербальные средства, усиливающие либо ослабляющие заданные статусные установки. Приведем эти тексты в сокра­щенном переводе:

1. «Мы полагаем, что вам очень повезло, поскольку вы примете участие в психологическом эксперименте и сможете в какой-то мере представить себе, что такое психологическое исследование. На самом деле весь процесс гораздо более сложен, и чтобы оценить его нужна основательная подготовка в области мето­дики исследования, паралингвистики, кинесики и т. д.».

2. «Вам, по-видимому, будет интересно познакомиться с научными исследо­ваниями в университете. Возможно, вы захотите потом остаться и принять уча­стие в совместной дискуссии, обменяться идеями об этом эксперименте».

3. «Возможно, эти эксперименты покажутся вам довольно глупыми, не осо­бенно интересными и не представляющими большого значения. Мы были бы вам очень благодарны, если бы вы смогли уделить нам несколько минут после экспе­римента и сказать нам, что следует улучшить».

Невербальные стимулы были следующими: 1) стиль вышестоящего — отсут­ствие улыбки, поднятая голова, громкая доминирующая речь, 2) стиль равного — легкая улыбка, голова не поднята и не опущена (head level), нейтрально-приятная речь, 3) стиль нижестоящего — нервозно-почтительная улыбка, голова опущена, нервозная заискивающая речь.

Исследователей интересовала реакция информантов в ситуации конфликта вербального и невербального стимула, например, текст от вышестоящего к ниже­стоящему, прочитанный с заискивающей интонацией, и т. д. Оказалось, что не­вербальные стимулы во всех случаях воспринимались как основополагающие при определении статусной позиции диктора. Такое восприятие обусловлено четырь­мя причинами: 1) в определенной степени способы выражения статусных отноше­ний являются врожденными, прослеживаются у животных, не связаны с обучени­ем и универсальны, 2) речь используется в большей мере для передачи информа­ции, человеческие взаимоотношения труднее обсуждать, чем проблемы другой тематики, 3) вербальный и невербальный каналы коммуникации используются одновременно, при этом за невербальным каналом закреплена функция регули­рования межличностных отношений участников общения, в случае вербализа-

ции этой функции происходит накладка двух способов регулирования межлич­ностных отношений, 4) преимущество невербального регулирования межличност­ных (в том числе статусных) отношений состоит в том, что люди могут так или иначе скрывать свои отношения друг к другу [Argyle et al., 1972: 56, 57, 64]. Было отмечено, впрочем, что невротики в большей мере обращают внимание на вер-бально выраженные отношения статусного неравенства, особенно в стиле «от вышестоящего к нижестоящему».

В активно разрабатываемой в настоящее время лингвопсихотерапии внима­ние исследователей привлекают так называемые инконсистентные высказывания, т. е. высказывания, характеризуемые рассогласованием между вербальной и не­вербальной информацией (такие высказывания отличаются от косвенных выска­зываний, характеризуемых рассогласованием между содержанием и контекстом речи). Выделяется позитивная инконсистенция, например, порицание в дружеском тоне, и негативная инконсистенция, например, уверение в добрых чувствах с враж­дебным или равнодушным тоном. Негативная инконсистенция в общении с деть­ми является частой причиной детских неврозов [Scholer, 1982: 20]. Статусная инконсистенция проявляется как вежливая просьба, произнесенная безапелляци­онным тоном команды, как совет, выдержанный в тональности ультимативной угрозы, гораздо реже — как приказ в нерешительном тоне просьбы.

Социальная индикация речи прослеживается в фонетике, лексике и грамматике.

Социальная индикация речи выражается интонационно: чем выше статусная позиция участников общения, тем более вероятно, что коммуниканты будут под­держивать изысканно вежливую беседу, не спеша, с ровной интонацией, модули­руя голос [Geertz, 1982: 173]. Интонационные особенности речи служат исходным моментом в определении статуса человека, голос которого записан на магнито­фонную ленту. Слушатели выносят заключение о вероятном социальном статусе говорящего, прослушав магнитозапись речи всего лишь в течение 10—15 секунд [Harms, 1961: 168].

На Британских островах нормативным считается received pronunciation (RP) — «принятое в высшем обществе произношение», противостоящее остальным соци­ально-территориальным типам произношения. Нормативному произношению можно научиться только в закрытых частных школах — в Итоне, Регби, Винчес­тере и др., а фактически этот тип произношения закладывается с детства в семье: если семья относится к высшему классу, то дети естественным путем усваивают нормативное произношение до 11 лет и в зрелом возрасте ошибок не делают, а люди, которые начали менять свое произношение в зрелом возрасте, неизбежно сделают ошибку [Шевченко, 1990: 14—15]. RP является необходимым условием для получения командной должности в государственном управлении и делопро­изводстве, в юриспруденции, финансовом деле, дипломатии, церкви, образова­нии и культуре, военном деле.

В Британии, по мнению исследователей, существуют три уровня акцентного престижа. Первый уровень включает RP, некоторые иностранные акценты, а так­же акценты, свойственные шотландскому и ирландскому диалектам. Второй уро-

вень распространяется на британские региональные акценты. Самым низким пре­стижем пользуются носители акцентов (социолектов), свойственных сообществам в крупных промышленных городах [Giles, Powesland, 1975: 27].

Характерные особенности RP, как отмечает Т. И. Шевченко, состоят в «без-эрном» произношении в словах типа start, nurse, использование вставного г в со­четаниях типа more and more, в использовании глухого звука h в словах типа white. Для низкого социального слоя общества характерны нейтрализация «инговых» форм, глоттализация t и опущение h.

Человек может попытаться изменить свою речь, имитируя произношение бо­лее образованных людей. Группе американских студентов было предложено рас­сказать без подготовки известную всем сказку с записью на магнитофонную лен­ту. Эксперты, прослушав магнитозапись, смогли определить социальный статус студентов с точностью до 85 %. Затем тех же студентов попросили постараться и рассказать ту же сказку так, чтобы у слушателей возникло впечатление о принад­лежности рассказчиков к высшему слою общества. Эксперты, прослушав магни­тофонную запись, на этот раз определили социальный статус студентов с точно­стью до 65% [Ellis, 1967: 431—435]. Таким образом, в определяющей степени осо­бенности произношения, интонации, паузации, постановки голоса и т. д., свиде­тельствующие о статусе говорящего, не контролируются говорящим.

В США принадлежность к низкому социальному слою общества ассоцииру­ется с особенностями негритянского произношения и произношения определен­ных групп эмигрантов. Наиболее типичной характеристикой презираемого про­изношения является замена межзубного звука зубным, о таких людях говорят «dese, dem and dose guys». Маркером речи афроамериканцев, помимо межзубного зву­ка, является своеобразный дейктический комплекс (this here): «Hey! How you doin' on dis here hot day?» [Terrell, 1984: 145].

Произношение не должно быть безграмотным, с одной стороны, и претенциоз­ным, с другой стороны. Но если безграмотное произношение по природе своей является помимовольным индексом социального статуса, то претенциозное произ­ношение представляет собой попытку намеренного соблюдения норм речи. Эти нормы, однако, трактуются гиперкорректно, поскольку люди, стремящиеся вы­глядеть выше по социальному статусу, чем это есть на самом деле, упрощают по­ложение дел, игнорируя случаи языковых исключений. Примерами безграмотно­го произношения являются формы gempmun (gentlemen), reely (really), примерами претенциозного произношения — формы cult-your (culture), iss-you (issue) [Post, 1950: 41]. Отмечено, что в ряде случаев британские и американские оценки произ­ношения слов прямо противоположны: форма прошедшего времени глагола to eat — «есть, питаться» может произноситься с монофтонгом или с дифтонгом. В Англии первое произношение считается правильным, второе — полуграмотным, в США — наоборот [Швейцер, 1983: 55].

Низкий образовательный уровень и провинциальное происхождение связы­ваются со словами I reckon, I figure в значении I think; folks в значении family. Жаргонным является употребление слова boy вместо man. Претенциозно звучат

55 выражения I desire to purchase вместо I should like to buy; Will you accord me permission? вместо Will you let me? May I? Гиперкорректное произношение, пре­тенциозные выражения характерны для представителей нижнего слоя среднего класса.

В работе В. Штайнига показаны различные сигналы социального статуса че­ловека в речи и общении: богатство вокабуляра, использование жаргона, умение построить грамматически правильное предложение, точность обозначения, ско­рость речи, паузация, выразительность интонации, умение поддерживать и регу­лировать дистанцию в общении и др. Заслуживает внимания модель автора, по­зволяющая сравнить порицаемые («стигматизируемые») и престижные коммуни­кативные сигналы на четырех уровнях общения: семантико-стилистическом, текст-стилистическом, паралингвистическом и речеповеденческом уровне [Steinig, 1976: 88—94]. На наш взгляд, в приведенной модели важна не столько иерархия уро­вней, сколько идея неразрывной связи между разными сигналами, характеризую­щими либо престижную, либо непрестижную речь.

Особенности нестандартного негритянского варианта американского англий­ского языка в лексике состоят в ограниченности семантических сфер этого со­циально-этнического диалекта (общий словарный состав этого диалекта насчи­тывает, по подсчетам исследователей, 3000 единиц, которые могут быть сгруппи­рованы в пять крупных семантических объединений: быт и поведение; человек и его расовая принадлежность; антисоциальная деятельность и борьба с ней; музы­ка; религия), в высокой степени интенсивности оценки, в метафорических транс­позициях, актуализирующих сему чувственного восприятия [Кухаренко, Каравае­ва, 1987: 73, 77; Шлихт, 1984:150]. Социальными индексами диалекта Black English являются специфические слова и выражения, например, soul — «все то, что вызы­вает эмоции и сочувственный отклик и ассоциируется с культурой американских негров — их музыкой, танцами, изобразительным искусством» (исходное значе­ние — «душа»), Right on! — «Правильно, верно!» (выражение означает одобрение и горячую поддержку) [Швейцер, 1983: 158, 166].

Грамматическая специфика Black English сводится к таким характеристикам, как 1) опущение глагольного окончания -ed после глухих согласных, 2) нерегу­лярные формы прошедшего времени типа knowed, 3) пропуск вспомогательного глагола have в перфекте: I seen it, 4) особый комплетивный аспект со значением завершенности, выражаемый формой done: He's done went home, 5) аспект отдален­ного прошлого, выражаемый формой been: You won't get your dues that you been paid, эта форма не относится к пассивному залогу; иногда комплетивный и отда­ленно-временной аспекты совмещаются: I been done went there, 6) перестановка второй и третьей формы глагола: Не has did it; I seen a movie, 7) отсутствие морфе­мы третьего лица глагола в настоящем времени, 8) употребление формы was во множественном числе: they was, 9) опущение вспомогательных глаголов: I gone there lots of time; He go there tomorrow; He over there, 10) особый дистрибутивный аспект со значением растяжения во времени: Sometime he be there and sometime he don't, 11) отрицание при помощи универсального вспомогательного комплекса

56 ain't: I/he/they ain't here; многократное отрицание: I ain't done nothing, 12) опуще­ние и замена союзных слов: That's the dog bit me, 13) инверсия в вопросах: Why he took it? 14) именительный темы: My mother, she works at home, 15) замена конст­рукции there is: There go my house, 16) использование предлога at в любом вопросе со значением «где?»: Where is my shirt at? 17) частое опущение морфемы множе­ственного числа существительных; ассоциативное множественное число, выражае­мое при помощи словосочетания and them: Freddy an' 'em ain't going today (Freddy and those associated with him aren't going today), 18) отсутствие морфемы притяжа­тельного падежа, 19) перестановка в местоимениях: mine — yourn, hern; hisself; them вместо these: I want them candies, 20) множественное число you — you-all (y'all), youse (yiz): Youse mad at each other? [Wolfram, Fasold, 1974: 151—176].

По объему и точности грамматической семантики Black English не уступает стандартному английскому языку ', адекватно обеспечивая коммуникацию и даже выражая тонкие аспектуальные и другие различия, отсутствующие в стандарт­ном варианте. Но в социолингвистическом плане этот вариант языка является показателем низкого социального статуса его носителей. Низкий социальный ста­тус этого диалекта объясняется тем, что контакт между двумя расами в течение длительного времени сводился к отношениям белого хозяина и черного слуги [McDavid, McDavid, 1971: 17]. Black English адекватно воспринимается только в неразрывной связи с естественной ситуацией употребления. Отмечено, что носи­тели этого социолекта довольно ревностно оберегают свою обособленность (ли­тературная английская речь ассоциируется у них с принадлежностью к белой расе и поэтому вызывает отрицательные эмоции) [Drake, 1980: 63].

Возникает вопрос: почему социолекты с низким престижем сохраняются? Со­циолект служит символом групповой принадлежности. Люди, которые относятся к низким слоям общества, чувствуют необходимость взаимной поддержки и стре­мятся обозначить свою выделенность в речи и поведении. Отмечается следующая тенденция: мужчины в большей мере склонны к использованию нестандартного языка, женщины же стремятся к поддержанию стандарта [Ryan, 1979: 155]. Непре­стижные социолекты ассоциируются со сниженной речью, а сниженная речь у под­ростков и в мужских коллективах (например, в армии) выступает в качестве пока­зателя мужественности. Здесь действует принцип «гиперкоррекции наоборот»: старательно избегаются любые показатели претенциозности и изнеженности.

Социально-психологические особенности современного инвективного слово­употребления состоят, по мнению В. И. Жельвиса, в соотношении между возмож­ными и доступными для говорящего способами выражения агрессивности в кон­кретной ситуации, с одной стороны, и между употребительностью резко снижен­ной лексики и степенью доминантности личности, с другой стороны. «Свободное владение соответствующим вокабуляром характерно для людей, занимающих в обществе ведущее положение (руководитель предприятия, армейский офицер, гла-

' Значительное число характерных отклонений в Black English соответствует аналогичным явлениям в британских диалектах [Hughes, Trudgill, 1979].

57-ва семьи, мужчина в ряде ситуаций и др.)» [Жельвис, 1990: 27]. Не случайно феми­нистки, приобретая равный с мужчинами статус, приобретают и инвективный во-кабуляр.

Индексами подчиненного положения выступают характеристики «слабого языка»: 1) ограничители типа sort of, kind of, I guess, 2) сверхвежливые формы, например, «Would you please...», «I'd really appreciate it if...», 3) вопросы qestion-tags', 4) интонационная эмфаза, речь как бы с курсивным выделением слов so, very, 5) пустые прилагательные, например, divine — «божественный», charming — «очаровательный», sweet — «милый», adorable — «восхитительный», 6) гиперкор­ректная грамматика и произношение, 7) недостаточное проявление чувства юмо­ра, в частности, неумение пошутить, 8) прямое цитирование, 9) особый вокабу-ляр, например, для обозначения цвета, 10) вопросительная интонация в утверди­тельных предложениях [Preston, 1989: 73].» Слабый язык» не тождественен жен­скому языку, но многие характеристики «слабого языка» свойственны женскому стилю поведения в традиционном западноевропейском обществе. Речевая диффе­ренциация статуса мужчин и женщин отмечена в социолингвистической литера­туре [Key, 1972; Zimmerman, West, 1975; Siegler, Siegler, 1976; Nilsen, 1977; Kramer, 1978; Smith, 1979; Janeway, 1980; Zimin, 1981; Maltz, Borker, 1982; Baroni, D'Urso, 1984; Holmes, 1984; Preisler, 1986; Cameron, Coates, 1988; Мартынюк, 1989]. Опи­саны факты мужской и женской лексики, например, алтайские турки имеют муж­ские и женские слова для обозначения волка («пору» и «улучы»), ребенка («бала» и «уран»), зубов («тиш» и «азу») [Дешериев. 1977: 212].

Определенные различия в речевом поведении мужчин и женщин считаются доказанными. Установлено, что женщины в большей мере проявляют тенденцию задавать вопросы, поддерживать диалог, выражая солидарность и соглашаясь с собеседником, часто стимулируют беседу минимальными ответами в виде междо­метий mmm, hmm и местоимений («Вы» и «мы»), если же их прерывают или не поддерживают в беседе, то они принимают стратегию «молчаливого протеста». Мужчины часто прерывают собеседников, расположены не соглашаться с выска­зываниями своих партнеров, игнорируют комментарии других участников бесе­ды или реагируют без энтузиазма, более жестко контролируют тему разговора, включая как развитие, так и переключение темы, склонны к прямому выражению мнения и сообщению о факте. Объяснение различия в поведении англоязычных мужчин и женщин² заключается в том, что мужчины, пользуясь властью в обще­стве, пользуются властью и в беседе. Корни различия в поведении женщин и муж­чин состоят в базисных ориентирах общения девочек и мальчиков. Общаясь меж­ду собой, девочки учатся создавать и поддерживать отношения близости и равен­ства, критиковать других в приемлемой форме, аккуратно интерпретировать речь

1 Подобные вопросы, впрочем, выражают и множество других, иногда противоположных при­веденному толкованию значений [Winefield et al., 1989: 78].

² Приведенные характеристики мужского стиля англоязычного речевого поведения диаме­трально противоположны характеристикам мужского стиля речевого поведения малагасийцев [Кеепап, 1974: 137; 1983: 237].

58 других девочек. Мальчики же учатся в общении утверждать позицию доминиро­вания, привлекать к себе и поддерживать внимание аудитории, заявлять о себе, когда слово принадлежит другим. Стиль доминирования выражается в командах и распоряжениях, в высмеивании и присвоении кличек, в вербальных угрозах и похвальбе, в отказе подчиняться приказам, в словесных перепалках '. Женщины избегают открытой состязательности в диалоге, ждут знаков одобрения в виде кивков и междометий, выражают знаки интереса и внимания, дают возможность партнеру закончить свое высказывание, не оставляют без внимания высказыва­ния других людей, соединяют свои высказывания с предшествующим высказыва­нием партнера по беседе [Maltz, Borker, 1982: 198—210]. В дополнение к назван­ным выше характеристикам «слабого языка» установлено, что женщины обычно приблизительно называют количество предметов («around seven books»), а муж­чины предпочитают точную цифру; мужчины чаще используют междометие О. К. («окей») в качестве показателя переключения темы. Исследование, выполненное С. Зимин, опровергает фольклорную истину о разговорчивости женщин и молча­ливости мужчин. Хронометраж показывает, что мужья говорили больше жен по времени и чаще пользовались возможностью начать беседу. Женский стиль речи отличается, по мнению исследовательницы, большей имплицитностью, намека­ми [Zimin, 1981: 38]. Заслуживает внимания замечание Дж. Холмс о том, что про­стой подсчет языковых форм в речи мужчин и женщин может привести к невер­ным выводам, поскольку языковые формы многозначны. Следует учитывать суб­категориальные разновидности тех языковых форм, которые берутся в качестве социолингвистических маркеров, таких, как question-tags, модальные ограничи­тели (hedges) «sort of», «you know», «I think», интенсификатор «of course». Выяс­нилось, например, что женщины используют форму I think большей частью для выражения уверенности, а мужчины — для выражения неуверенности. Мнение о женщинах как о неуверенных в себе, пассивных участниках диалога не соответ­ствует действительности [Holmes, 1990: 198]. В научной литературе высказано предложение не считать нормы мужской речи прототипными [Cameron, Coates, 1988: 24]. Замечено, что для англоязычной речи характерен параллелизм спосо­бов доминирования в диадах «мужчина — женщина», «взрослый — ребенок», «белый — негр» [Zimmerman, West, 1975; Bolinger, 1980; Rothwell, 1982].

По мнению А. А. Пушкина, типичный авторитарный дискурс включает сле­дующие речевые акты: категорические директивы без права свободы выбора со стороны адресата, акты положительной самооценки, включая акты хвастовства, акты отрицательной оценки партнера, его деятельности и компетенции, акты уни­жения, оскорбления, угрозы, иронии и издевки [Пушкин, 1990: 59]. Авторитар­ный дискурс свойственен, в частности, группам подростков и преступным бан-

¹ Сравните: Мужские нормы поведения вайнахов — немногословие, неспешность, сдержан­ность, отсутствие зазнайства, мужество. «Особенно сдержанно вел себя мужчина в доме: он за трапезу садился один, не улыбался жене при посторонних, не брал при посторонних ребенка на руки, даже в отсутствие жены» [Алироев, 1990: 348].

59- дам, т. е. тем примитивным сообществам, которые организованы по принципу приоритета физической силы.

Приведем пример активной позиции доминирования. Джек, герой романа У. Голдинга «Повелитель мух», становится вожаком мальчишек:

"We'll hunt. I'm going to be chief."

"And then — about the beast."

"I say this. We aren't going to bother about the beast."

He nodded at them. "We are going to forget the beast."

"Now listen. We'll kill a pig and give a feast." (W. Golding).

Джек отдает приказания, усиливая свою речь фразами «Я говорю», «Слушай­те», открыто заявляет, что хочет быть вожаком.

Речевая индикация статуса человека прослеживается в речи детей и взрослых [Ervin-Tripp, Strage, 1985; Hickmann, 1985; Ochs, 1987; Andersen, 1990].

Ребенок изначально не равен взрослому по статусу. Способы проявления ста­тусного неравенства детей и формы их социализации существенно различаются в разных сообществах. Правила североамериканского и европейского речевого об­щения характеризуются выраженным эгоцентризмом детей и вытекающей отсю­да обязанностью взрослых все растолковывать детям. В Полинезии же речь взрос­лых по отношению к детям является подчеркнуто социоцентричной, дети обяза­ны сами пытаться понять, что происходит в окружающем их мире. Дети не имеют права требовать разъяснения: такое требование ассоциируется с высоким социаль­ным статусом вождя или приближенных к вождю. Отсюда следует и роль детей в общем разговоре: полинезийским детям следует молчать и учиться в общей бесе­де, которую ведут старшие, а европейские и американские дети активно участву­ют в разговоре. Э. Оке показывает основные формы эгоцентричного и социоцен-тричного общения взрослых и детей: так, при эгоцентричном общении дети име­ют право выразить на лице непонимание, недоумение, задать вопрос типа «Что ты сказал?», «Что это значит?», а взрослые пытаются угадать желания ребенка: «Тебе это не нравится?», «Ты хочешь спуститься на пол?» При социоцентричном общении вопросы-угадывания исключаются (кроме тех случаев, когда говорящий пытается выяснить желания вождя, т. е. демонстрирует свое подчиненное поло­жение) [Ochs, 1987: 310, 314]. Эгоцентричное общение направлено на выяснение мотивов поведения, социоцентричное общение игнорирует мотивировку поступ­ков, здесь важен только результат. Отсюда вытекает и принципиально различная процедура судебного разбирательства в сравниваемых культурных сообществах. В некоторых индейских племенах дети должны повторять высказывания взрос­лых, не понимая смысла; предполагается, что понимание придет позже [Schieffelin, Ochs, 1986: 173]. Из приведенного сопоставления культурных норм можно сде­лать вывод о том, что социоцентричное общение отражает более раннюю ступень социализации человека.

Асимметрия в диалоге взрослых и детей (точнее, родителей и детей) про­является в нескольких типах речевых стратегий: 1) упрощенная речь, попытки

60 облегчить понимание', 2) поддержка речи ребенка, 3) исправление речевых оши­бок ребенка [Ervin-Tripp, Strage, 1985: 72]. Сюда же относится предельно отчетли­вое произношение, отчетливая мимика, отсутствие импликаций в высказывани­ях, подчеркнутое выражение оценочного модуса («Что такое хорошо и что такое плохо»). Такую речь по-английски часто называют motherese, сюсюкающе-не­естественный язык, соотносимый с детским языком-лепетом — baby talk. Выделе­ны типологически релевантные характеристики детского языка: в фонологии это — ассимилятивное опрощение согласных звуков в звукосочетаниях (give me — gimme, stomach — tummy), замещение звука г другими согласными (1, у, w, t, d), замеще­ние заднеязычных звуков переднеязычными, взаимозаменяемость шипящих, взрыв­ных и смычно-щелевых согласных звуков (shoes — soos); в грамматике и словооб­разовании — частое использование диминутивных суффиксов (birdie, Freddy, а в русском языке возможно присоединение уменьшительно-ласкательного суффик­са даже к глагольной основе: «Спатеньки хочешь?»), отсутствие служебных слов, артиклей, связок (The doll is pretty — dollie pretty), использование третьего лица вместо первого и второго (Вместо «I want» — «Daddy wants»), частичная и пол­ная редупликация (little — itty-bitty); в лексике — тематически ограниченный лек­сикон: имена и обозначения близких людей, части и функции тела, базовые каче­ства типа «хороший, плохой, маленький, большой, грязный, чистый» и др., наиме­нование животных и название детских игр [Ferguson, 1964: 105—109]. Сюда же относится специфическое детское словотворчество, детское освоение граммати­ки по аналогии («Меня любопытит подсмотреть», «Вырасту и буду непускате­лем — буду стоять у входа в кино и никого не пускать» и др.).

Несомненным индексом социального статуса является молодежный жаргон. Каждому возрасту в рамках поколения свойственна специфическая разновидность речи. Переходя рубеж молодости, люди усваивают определенный жизненный стиль, связанный с образованием и профессией. Для среднего возраста признак возраста — не единственный и не главный отличительный признак. Можно ска­зать, что средний возраст семиотически не маркируется. Для молодежи и юно­шеской культуры признак возраста является доминирующим и определяет такие характеристики молодежного жаргона, как преимущественное обозначение меж­личностных отношений, обозначение действий, затрагивающих интересы груп­пы, и поступков, связанных с какой-либо чертой характера, обилие пейоративов, называющих понятия «зазнаваться», «жадничать», «обманывать», «заискивать» и др. [Уздинская, 1991: 24].

Разные типы речевой компетенции соотносятся со статусными индексами че­ловека в том или ином сообществе. Упрощенная речь обычно бывает обращена к маргинальным носителям языка — детям, иностранцам, больным. Поэтому в слу­чае несоответствия статуса адресата с возрастным индексом получателя речи у адресата возникает вопрос: «За кого вы меня принимаете?» Невнятная речь под-

¹ Отмечено, что этот стиль общения (baby talk) чаще встречается в тех случаях, когда взрос­лые обращаются к чужим детям (Ervin-Tripp, 1976: 50].

61 ростков является, по-видимому, одной из форм психологического протеста про­тив обращения к ним взрослых как к детям.

Социальный статус семьи влияет на стиль общения между родителями и деть­ми. В меньшей мере различия между семьями обнаруживаются на уровне невер­бального общения, в большей мере — на уровне вербальной коммуникации: бо­лее образованные родители стремятся объяснить детям заранее правила выпол­нения заданий и поощряют инициативу детей, менее образованные — прибегают к объяснениям лишь в случае затруднений, с которыми сталкиваются дети, и осу­ществляют жесткий контроль за поведением детей [Rasku-Puttonen, 1988: 17].

Индексы социального статуса в значительной мере характеризуют речь обра­зованных и необразованных людей. В лингвистической литературе описаны кон­трастные речемыслительные особенности образованных и необразованных (ме­нее образованных) людей, проявляющиеся а) в одномерности либо многомерно­сти видения событий, б) в учете тезауруса адресата, в) в использовании классифи­каций, г) в оформлении речи [Schatzmann, Strauss, 1972: 207—215]. Л. Шатцманн и А. Стросс взяли 340 интервью у людей, переживших ураган в одном из штатов США. При этом у людей, отнесенных к нижнему слою (образование — элемен­тарная школа) и к верхнему слою (образование — колледж), обнаружились раз­личия в речи более важные, чем степень грамотности или богатство словаря. Так, недостаточно образованные люди могут описывать событие только с собствен­ной точки зрения, а образованные люди в рассказе о чем-либо могут взглянуть на событие глазами других людей, могут охарактеризовать явление с точки зрения общества или какой-либо организации. Необразованным людям свойственно фраг­ментарное описание событий, эти люди как бы исходят из посылки о полном со­впадении своей системы образов, знаний (тезауруса) с системой образов и знаний адресата. Часто используются выражения «и все такое», «и тому подобное», вы­ступающие в качестве эрзаца детализации и абстракции. Образованные люди объясняют содержание, дают вводную информацию, иллюстрации, определяют участников, время и место, используют квалификации. Необразованные люди не мыслят в терминах классификаций и абстрактных категорий. Различие просле­живается и в организации речи: события, действия, образы, люди и места пере­числяются необразованными информантами в последовательном порядке, с мини­мальной вариативностью союзов. Часто такие люди не могут дать последователь­ного изложения без вспомогательных вопросов.

Образовательный ценз значительным образом влияет на адекватный выбор речевого жанра. Речевой жанр повествования, нарратив, включающий в качестве своих фаз ориентацию (определение времени, места, действующих лиц), развитие событий, оценку, подведение итога реализуется, по данным Р. Водак, только в речи представителей среднего класса. Для нижней части среднего класса (клер­ков, некоторых слоев рабочих) характерна замена повествования набором обстоя­тельств, представляющих собой нечто вроде описания симптомов. Для рабочих в целом характерно изложение в виде сцен, т. е. типичных событий без ориентации и оценок, без обобщений и наблюдений [Wodak, 1986: 134]. Эти данные коррели-

62 -руют с материалами Л. Шатцманна и А. Стросса. Иначе говоря, недостаточное образование выражается в том, что говорящий не может выйти из мысленного круга «своих», близких людей, не может перешагнуть на более далекую дистан­цию общения. Образование есть изучение иного языка общения, выход в иной круг по В. Гумбольдту.,,,

Образовательный индекс характеризует и степень точности обозначения дей­ствительности. Речь идет о владении определенными терминосистемами. Боль­шая часть терминов (впрочем, не только терминов) остается за рамками языко­вой компетенции среднего носителя языка. Такие слова (и понятия, ими выражае­мые) являются индексами принадлежности говорящего к кругу образованных людей. Такие слова-незнакомки, или агнонимы (В. В. Морковкин), могут быть выявлены применительно к каждому человеку, сколь образован он бы ни был: невозможно в наше время быть специалистом во всех областях знания. Но есть определенные тематические ключи (принадлежность слова к той или иной тема­тике), и образованный человек, опираясь на контекст и ситуацию, может с некото­рой вероятностью определить не значение, но тематическую отнесенность агно-нима. Кроме того, пассивный словарь образованного человека значительно пре­восходит соответствующий вокабуляр недостаточно образованного человека. Число агнонимов очень велико, но среди них есть такие слова, которые среднему носителю языка вроде бы не стыдно не знать (как правило, термины точных и естественных наук), и слова, непонимание которых в какой-то мере вызывает не­удобство (некоторые политические, экономические, медицинские, педагогические, философские и искусствоведческие термины). Представляет интерес изданный в США словарь, включающий около 500 слов, которые, по замыслу составителя, могут повысить статус человека, использующего такие слова в речи [Bowler, 1982]. Составитель не без иронии включил в словник специальные термины психиатрии (например, теомания — разновидность мании величия, при которой больной вооб­ражает себя богом), квази-слова, сочиненные из греко-латинских корней (какисто-кратия— форма общественного устройства, при которой власть принадлежит худ­шим гражданам — в противоположность аристократии), эвфемизмы (фабулист — выдумщик, лжец, придумывающий фабулу) и др. Главной характеристикой агно­нимов для языковой личности является функциональная избыточность этих слов. Дело не в том, что необразованный человек не понимает определенных слов, а в том, что определенные сферы бытия для такого человека просто закрыты.

Было бы неверным, однако, оценивать речь представителей разных социальных слоев по нормам одного — наиболее образованного — слоя. Естественное обще­ние, сориентированное на информационный обмен и поддержание межличност­ных отношений в определенном ключе, регулируется ситуационными характери­стиками. Речевые жанры, которым учат в школе, для бытовой речи во многом являются искусственными. Не удивительно поэтому, что люди, производствен­ная деятельность и стиль жизни которых не связаны со словом и словесными нюан­сами, общаются и прекрасно понимают друг друга, не прибегая к развернутой литературно оформленной речи. Умение артикулировать идеи, детализировать и

обобщать их вырабатывается методами специальной подготовки. Поэтому речь может быть оценена по различным критериям, из которых ведущим мы, вслед за Цицероном, признаем уместность, соответствие речи ситуативным условиям: «В самом деле, самое трудное в речи, как и в жизни, это понять, что и в каком случае уместно....Ведь не всякое положение, не всякий сан, не всякий авторитет, и по­давно не всякое место, время и публика допускают держаться одного для всех случаев рода мыслей и выражений. Нет, всегда и во всякой части речи, как и в жизни, следует соблюдать уместность по отношению к предмету, о котором идет речь, и к лицам как говорящего, так и слушающих» [Цицерон, 1972: 345].

Речевая индикация социального статуса человека обнаруживается также в сте­пени владения языком. Мы разграничиваем внешний и внутренний план владе­ния языком, в первом случае речь идет о билингвизме, во втором — о разных видах языковой и речевой компетенции.

Почти половина населения земли является билингвами, т. е. пользуется более чем одним языком. Степень владения как одним, так и другим языком влияет на возможность получить образование и престижную работу и в определенной сте­пени определяет самооценку человека. Ярким примером функционального билинг­визма может служить распределение языков в Пакистане. Средний образованный человек в Хайдарабаде пользуется языком телугу дома, санскритом — в храме, английским — в университете, урду—на производстве или в офисе. При этом он обычно знает диалекты телугу, каннада или тамильского языка, общаясь с обслу­живающим персоналом. Проблема билингвизма приобретает все большую значи­мость в связи с усилившимися миграционными процессами [Romaine, 1989:9]. Это относится в первую очередь к английскому языку, одному из мировых языков. Знать английский язык для многих сообществ — престижно. Местным или род­ным языком пользуются в быту, английским же или другим наднациональным языком пользуются, выйдя на уровень социального общения [Breitborde, 1983: 35]. До свадьбы молодые парагвайцы говорят по-испански, после свадьбы молодоже­ны переключаются на родной язык — гуарани [Rubin, 1962: 52]. Переключение язы­ка символизирует переключение статусной дистанции. Английский как второй язык приобретает множество отличительных особенностей, объясняемых, в пер­вую очередь, недостаточной степенью владения этим языком. Так, модальный глагол may выражает в английском языке разрешение и предположение, в индий­ском английском этот глагол выражает только разрешение [Gumperz, 1982: 140].

Распространенный билингвизм в обществе, параллельное владение несколь­кими языками, приводит к явлению диглоссии, распределению языков по сферам общения. Родным языком пользуются дома не только потому, что общенацио­нальным языком владеют хуже. Родной язык является своего рода пограничной полосой между своими и чужими, живущими совместно. Примером подобного использования родного немецкого языка в США является речевое поведение отца Дженни Герхардт в романе Т. Драйзера:

"Where have you been?" he exclaimed in German. (...)

"Why, I have been out for a walk," she answered confusedly.

64 "Didn't I tell you not to go out after dark?" said Gerhardt, utterly ignoring Brander.

"What is the trouble?" inquired Brander gravely. "What has your daughter done?"

"What has she done!" exclaimed Gerhardt, his excitement growing under the strain he was enduring, and speaking almost unaccented English in consequence. (T. Dreiser).

Герхардт намеренно отчитывает свою дочь по-немецки в присутствии сена­тора Брэндера и тем самым показывает сенатору, что тому нечего делать в до­ме Герхардта. Демонстрируя неуважение к высокому должностному лицу, Гер­хардт подчеркивает, что моральный статус отца выше, чем общественный статус сенатора.

Контакт языков и культур приводит к тому, что в межэтническом общении складываются несколько языковых ситуаций: 1) используется язык одного из этносов, 2) используются на равных языки взаимодействующих этносов, 3) ис­пользуются языки взаимодействующих этносов с дифференцированными сфера­ми общения (диглоссия по Ч. Фергюсону), 4) используется чужой для контактиру­ющих этносов язык, 5) используется вспомогательный язык-пиджин, 6) использу­ется язык одного из этносов в предельно облегченной для иноязычного восприя­тия форме, такая разновидность языка именуется ксенолектом.

Языковая компетенция является одним из показателей социального статуса человека, наряду с профессией, образованием, богатством, стилем жизни. Языко­вая компетенция допускает несколько измерений. По признаку актуального/вир­туального владения языком разграничивается действительное знание языка и со­циально-престижное приближение к языку (например, французский язык в до­революционной России и английский язык в СССР и в наши дни). По признаку нормативной правильности разграничивается языковая компетенция образован­ных людей, знающих нормативное употребление языка, и языковая компетенция необразованных носителей языка. По признаку системной правильности разгра­ничивается языковая компетенция носителей языка, для которых этот язык явля­ется родным, и языковая компетенция тех, кто говорит на неродном языке. По признаку языкового богатства разграничивается языковая компетенция пользо­вателей языка и языковых экспертов, владеющих разнообразными литературны­ми либо протолитературными стилями.

Ксенолекты выделяются по признаку системной правильности. Носители ксенолектов в большинстве своем являются представителями развивающихся стран, живущими и работающими в развитых западноевропейских странах, в США или Канаде. Большой наплыв таких работников в страны с высоким уровнем жизни привел к тому, что определенные виды работ, как правило, непрестижных, оказа­лись связанными только с носителями ксенолектов. Ксенолект сразу же распозна­ется в речи и является индексом низкого социального статуса человека. Кроме того, с ксенолектами связаны этнические предубеждения [Roche, 1989; Stewart, 1990]. Можно разграничить оригинальный ксенолект иностранца и имитируемый ксенолект для поддержания контакта с иностранцем. Ксенолект как характери­стика индивида есть переходный период в овладении языком, как характеристика языка — особый тип языковой вариативности.

65 Проблема языковой компетенции распадается на несколько частных проблем: языковая (грамматическая) и речевая (коммуникативная) компетенция в теориях Н. Хомского и Д. Хаймса [Duranti, 1988; Saugstad, 1989], типы языковой компе­тенции, уровни языковой компетенции [Богин, 1986; Караулов, 1987]. Проблема социального статуса человека органически связана с проблемой языковой лично­сти и с проблемой уровней языковой компетенции. Г. И. Богин выделяет пять уровней владения языком: 1) уровень правильности, соответствие речевой норме (например, фраза «Я буду прыгнуть сейчас» является индексом ксенолекта), 2) уро­вень интериоризации, наличие либо отсутствие внутреннего плана речевого по­ступка (например, «Мы... это... по линии озеленения... с городом Кустанай... с Ку-станаем» — такие фразы свидетельствуют либо о неумении говорить на данном языке, либо о той или иной форме речевой патологии, либо об экстремальных обстоятельствах общения), 3) уровень насыщенности, показатель бедности или богатства речи (например, фразы из сочинения: «В этом городе был завод. На заводе работали рабочие. Рабочие не любили завод. Работу они тоже не люби­ли».), 4) уровень адекватного выбора, владение синонимикой (например: «Он уда­рил меня по лицу, и я его тоже — по физиономии»), 5) уровень адекватного синте­за, соблюдение тональности общения [Богин, 1986: 4 —5].

Коммуникативная компетенция на высшем уровне проявляется в развитии речи как искусства. Направления развития речи как искусства реализуются как в высо­ком церемониальном или художественном стиле, так и в сниженной языковой игре. Языковая игра является непременным спутником разговорной речи. В языковой игре разграничивается балагурство и острословие. Первое выражается в рифмов­ках («нейлон какой-то дуралон»), в фонетических деформациях («сыпасибо», «мур-мелад»), в «веселой грамматике» («мой подруг»), в приеме речевой маски (подра­жание речи ребенка, иностранца, бюрократа и т. д.); второе проявляется как сти­левой контраст, использование метафоры и метонимии, ирония, перифрастика, сравнения и др. [Земская и др., 1983: 177—183]. В лингвистической литературе отмечено, что чем ниже образовательный уровень людей, тем более важно для них соблюдать правила языковых игр _:— моментально давать реплики, обмени­ваться шутливыми оскорблениями, вышучивать партнера, вести словесную дуэль и хвастаться, а также уметь рассказывать истории, сочинять песни, рифмовать [Chaika, 1989: 149]. Такие языковые игры весьма распространены в сообществах мальчишек и согласуются со способами агрессивного самоутверждения. Такие игры характерны и для афроамериканского стиля общения.

Языковая компетенция применительно к социальному статусу человека про­является также в намеренной демонстрации степени владения языком. Известно, что многим людям свойственно заикаться от волнения, мямлить, сбивчиво изла­гать свои мысли при общении с вышестоящими лицами или при выступлении с трибуны без соответствующего навыка. В Бурунди люди низкого статусного ранга в общении с вышестоящими обязаны по этикету изъясняться сбивчиво и с неуверенностью в голосе. Такова норма поведения. Соответственно, в обще­нии с подчиненными следует говорить бегло [Saville-Troike, 1986: 27]. Недоста-

66 точная речевая компетенция выступает в качестве показателя низкого социаль­ного статуса.

Этнографический материал дает нам, однако, и обратные свидетельства. Так, у африканского народа волоф ошибки в речи вождя считались положительным моментом: дело вождя — вести войну и судить народ, а не ораторствовать. Высо­ко стоящим людям рекомендовалось избегать в своей речи стилистических укра­шений. Некоторые племена, впрочем, ценили ораторское искусство и считали, что вождь должен уметь хорошо говорить (индейское племя арауканов в Чили), в то время как племя абипон в Аргентине отдавало предпочтение боевым успехам вождя [Hymes, 1972: 53].

Современная англоязычная цивилизация представляет собой демократическое общество, и поэтому руководитель страны должен уметь убедить своих сограждан в правильности своей программы, а этого нельзя сде­лать без высокого уровня речевой компетенции. Критическое отношение к высо­кому уровню речевой компетенции руководителя прослеживается в рассуждении Сомерсета Моэма: «The Prime Minister out of office is seen, too often, to have been but a pompous rhetorician...» (S. Maugham) — «Премьер-министр вне своей долж­ности оказывается часто лишь напыщенным краснобаем...» Это оценочное суж­дение отражает социальную необходимость высокого уровня владения речью для того, чтобы быть высшим должностным лицом, во-первых, и содержит наблюде­ние относительно того, что высокая степень мастерства может сопровождаться преувеличением важности этого мастерства, во-вторых.

Вероятно, в любом сообществе высокий уровень владения речью считается положительным, статусно ценным качеством, однако, для сообществ определен­ного типа цивилизации степень речевой компетенции вождя нерелевантна. Зна­чимая несущественность речевой компетенции руководителей в определенных сообществах закрепляется традицией. Так, например, в Тикопии вожди не высту­пали перед племенем на собраниях, они давали инструкции своим помощникам, которые сообщали народу волю вождя. А сами вожди не считали нужным даже присутствовать на собраниях [Firth, 1975: 35]. Выделение специальных людей, выполняющих функции «носителей слов вождя», подчеркивает статус вождя и торжественность ситуации. В этой связи мы приходим к выводу о том, что косно­язычие библейского пророка Моисея (Исход, 4: 10), от имени которого говорил его брат Аарон, по-видимому, объясняется социолингвистической причиной — речевой индикацией статуса вождя посредством отстранения текста от его ини­циатора. Сказанное свидетельствует в пользу того, что Моисей — историческая фигура, его речевое поведение продиктовано стремлением повысить свой статус как руководителя племени в дипломатических переговорах с фараоном, который, как известно, высказывал свою волю посредством своих высших советников.

Соблюдение статусной дистанции достигается также путем использования специальной речи — профессионального языка (технолекта) и жаргона. Техно-лекты и жаргоны выполняют специальную социальную функцию, которая реали­зуется в двух проявлениях (внутренняя и внешняя направленность): 1) человек, говорящий на специальном языке, стремится доказать, что он является членом

67 определенной группы и тем самым рассчитывает на групповую солидарность и заявляет о свое праве на долю группового престижа; 2) носитель технолекта или жаргона подчеркивает свой особый статус по отношению к тем, кто не является членами данной группы. Задача профессиональной речи — не только обеспечить точное и емкое обозначение предметного мира соответствующей профессии, но и отстранить профанов, которые своими поверхностными суждениями наносят вред профессионалам, подрывая престиж профессии. Не случайно врачи (профес­сиональная группа с традиционно высоким статусом) должны были не только писать рецепты по-латыни, но и общаться на этом языке. Разумеется, использова­ние латыни диктовалось не только соблюдением статусной дистанции, но и тре­бованиями медицинской этики. Существуют определенные способы демонстра­ции своей принадлежности к престижной группе знатоков и профессионалов: спе­циальные слова (термины и жаргонизмы), нестандартные употребления слов (на­пример, «инструмент» вместо «фортепиано»), аллюзии (в частности, ссылки на авторитеты) и др.

Особым статусом в плане речевой компетенции обладают знатоки и образцо­вые носители социолектов, а также диалектов, профессиональных языков и т. д. Понятие «носитель языка» оказывается слишком общим для некоторых конкрет­ных задач описания той или иной разновидности языка. Возникает необходимость использовать такие понятия, как «эксперт», «представительный источник инфор­мации», «авторитетный арбитр языкового употребления», для того, чтобы опре­делить языковые навыки, условия владения языком, возраст, уровень развития интеллекта [Ballmer, 1981: 51].

Разговорная речь, по мнению К. Зорнига, занимает промежуточное положе­ние между стандартной языковой нормой и интимным вариантом языка. Интим­ный вариант, трактуемый как социолект студентов, солдат, спортсменов, заклю­ченных и др., создает атмосферу внутригрупповой принадлежности индивида (in-groupness). Расширение узкого круга социолектно-релевантных тем общения при­водит к образованию разговорной речи; эта речь организована вокруг таких тем, как работа, деньги, одежда, мужчины и женщины, предметы быта, развлечения, переживания страха, осуждение глупости и др. [Sornig, 1990: 91].

Проблема языковой индикации социального статуса человека тесно связана с вопросом языкового дефицита. Имеется в виду концепция британского профес­сора Б. Бернстайна, который обосновал тезис о том, что существуют разверну­тый и ограниченный коды (elaborated and restricted codes) как обобщенные типы речевых стратегий. По мнению Б. Бернстайна, эти типы речевых стратегий отра­жают контекстно-независимые и контекстно-связанные системы значений. Кон­текстно-независимая система значений характеризуется универсальностью, она в принципе открыта для всех в силу выраженности смысловых зависимостей и свя­зей. Контекстно-связанная система значений характеризуется партикулярностью, она открыта только для тех, кто имеет единую контекстуальную память. Ограни­ченный код базируется на сжатых, конденсированных символах, развернутый код — на артикулированных символах. Ограниченный код используется дома,

68 в бытовом общении, с друзьями, развернутый код — в официальном общении, в учебном заведении, в учреждении, в беседе на отвлеченные темы [Bernstein, 1979: 164—167].

Из противопоставления двух типов кодирования Б. Бернстайн делает заключение о предрасположенности типов людей к усвоению того или иного кода. Экспе­римент, проведенный с пятилетними детьми представителей среднего класса и ра­бочих, показал, что дети из обеспеченных семей британской интеллигенции адек­ватно излагали содержание рассказа, обозначая причинно-следственные отноше­ния, активно использовали неличные местоимения в анафорической и катафори-ческой функции, что соответствует развернутому коду, в то время как дети рабо­чих строили простые предложения, характеризующие ограниченный код. Из это­го были сделаны выводы общего порядка относительно того, что социального успеха добиваются те люди, которые владеют способностями к усвоению развер­нутого кода. Как правило, академическая успеваемость в школе и в колледже прямо коррелирует со степенью усвоения развернутого кода. Этот вывод вызвал массированную критику в научной литературе [Labov, 1970; Edwards, 1976; Dittmar, 1976; Домашнее, 1982 и др.]. Было доказано, что ограниченный и развернутый коды функционально обусловлены и равноценны, их оценка определяется умест­ностью и эффективностью использования того или иного кода в конкретной си­туации; представители среднего класса в большей мере пользуются логическими связками и абстрактной аргументацией, их словарь богаче, но эффективность мы­шления не зависит от числа прилагательных и типа союзных связей в тексте; экс­перимент Б. Бернстайна основывался на произвольных параметрах.

Экспериментальные исследования, однако, в значительной мере подтверди­ли гипотезу Б. Бернстайна. Так, матери из семей среднего класса отличались от матерей из семей рабочего класса в разговоре с детьми в том, что в семьях средне­го класса не принято избегать ответов на детские вопросы, принято давать ин­формативные ответы, расширяющие знания ребенка, и предпочтение отдается воп­росам «почему?». Например, вопрос «Почему листья падают с деревьев?» допу­скает множество ответов, которые могут быть сгруппированы в десять типов: 1) выражение удивления («А почему они не должны падать?»), 2) повторение во­проса в ответе («Потому, что падают»), 3) отсылка к регулярности («Они каждый год падают»), 4) отсылка к сущности («Листья, они такие»), 5) отсылка к автори­тету («Потому, что такой закон в природе»), 6) отсылка к эмоциям и желаниям («Потому, что им так хочется»), 7) объяснение по аналогии («Деревья засыпают, и тогда...»), 8) объяснение по дедуктивной модели («Листья — живые, а все жи­вое умирает»), 9) причинное объяснение («Сильный осенний ветер срывает их»), 10) целесообразное объяснение («Чтобы новые листья появились весной»). В се­мьях среднего класса первые шесть типов ответов практически не были зарегист­рированы. В рабочих семьях вопросы «почему?» часто воспринимаются как неко­торый вызов родительскому авторитету, в семьях среднего класса — как стремле­ние узнать новое о мире [Robinson, Rackstraw, 1972: 98, 117]. Вероятно, типы во­просов и ответов могут быть проанализированы и с других позиций, но нельзя

69 отрицать того, что статусная сверхзадача «поставить ребенка на место», т.е. на­учить его прежде всего уважать старших, в значительной степени сковывает по­знавательную активность растущего человека, во-первых, и сигнализирует о свое­образной компенсации со стороны родителей своего непрестижного социального статуса, во-вторых.

Проблема переключения кода имеет и другой аспект. Дело не только в спо­собности ребенка усвоить и использовать развернутый код в официальной ситуа­ции. В классе многие учащиеся из непрестижных общественных слоев попадают в затруднительное положение: если отвечать на уроке, используя «домашний язык», то навлечешь на себя порицание учителя, если же использовать «школьный язык», то вызовешь насмешки товарищей по классу. Выход из сложившейся ситуации — говорить как можно меньше. Отсюда возникает впечатление невнятной, скомкан­ной, синтаксически бедной речи. Положение ухудшается в случае критики со сто­роны учителя, учительской насмешки (вербальной и невербальной), резкого ис­правления речи ученика [Bountress, 1984: 52].

Разделяя критическую оценку концепции языкового дефицита, мы считаем нужным подчеркнуть рациональное зерно в противопоставлении развернутого и ограниченного кода: развернутый код соответствует социальной и публичной дистанции общения, ограниченный код — интимной и персональной дистанции. Ограниченный код связан с тенденцией растворения индивидуальности говоря­щего в группе, с тенденцией групповой солидарности, свойственной, в первую очередь, непрестижным слоям населения. Развернутый код ассоциируется с выде­лением личности, с тенденцией индивидуализации говорящего. Путь развития языка связан с движением сознания от симпрактической системы — к синсеман-тической системе, от житейских понятий — к научным, от недискурсивного мы­шления — к дискурсивному, от трансдукции (заключения по личному опыту) — к индукции и дедукции [Лурия, 1979: 32, 253]. В этом движении сознания огромную роль играет обучение, школа. Интимное и персональное общение, однако, имеют свои закономерности, и поэтому сводить все типы общения к социальному и пуб­личному общению было бы упрощением дел.

Резюмируем сказанное.

Индикация социального статуса обобщается в ролевых характеристиках раз­ного вида, составляющих внутренний аспект изучения статуса, и выражается в индексах стиля жизни, контактов и речи.

Языковые индексы стиля жизни носят размытый характер по сравнению с социологическими индексами, выражаются в виде коннотаций и коннотативных комплексов, имеют прототипную природу и в определенной мере автономны по отношению к своему денотативному содержанию. Индикация стиля жизни выяв­ляет степень социальной нагруженности предметов. Статусные индексы играют существенную роль в создании стереотипов разного порядка, являются оценочно-маркированными и поэтому активно используются в рекламе и пропаганде. Ин­дикация непрестижного статуса в англоязычном обществе носит эвфемистиче­ский характер.

70 Индикация человеческих контактов имеет непосредственно-дистанционное и опосредованно-символическое измерение. Социальный статус маркируется на со­циальной и публичной дистанции и выражается в расстоянии между участниками общения, громкости голоса, использовании особого приватного кода и в учете личного пространства. Опосредованная индикация социального статуса выража­ется в коммуникативной сети. Чем ниже статус человека, тем более размытым для него является социальное пространство. Индексы стиля жизни проявляются в сим­волических контактах людей и прослеживаются в этикетных манерах.

Индикация общения проявляется в невербальной и вербальной коммуника­ции, невербальные статусные индексы более значимы, чем вербальные. С точки зрения социального статуса человека употребление языка может быть стандарт­ным, субстандартным и суперстандартным. Выделяются статусные индексы, свой­ственные речи мужчин и женщин, взрослых и детей, образованных и менее обра­зованных людей, представителей разных социальных и этнических (расовых) групп англоязычного общества. Разграничивается внешняя и внутренняя языковая ком­петенция, уровни языковой компетенции тесно связаны с социальным статусом человека.