Как прагмалингвистическая категория

Прагмалингвистическое изучение социального статуса человека отчасти смыка­ется с социолингвистическим, будучи уточнением последнего. Для того, чтобы охарактеризовать значение в плане прагматики, т. е. в относительной полноте смысла, раскрывающейся в конкретной ситуации общения с учетом межличност­ных отношений, необходимо сделать обзор основных положений прагмалингвис­тики. Наша задача облегчается тем, что имеется ряд фундаментальных работ, в которых дан обстоятельный анализ этого направления языкознания '. В самом общем плане прагмалингвистику, вероятно, можно охарактеризовать как последо­вательное развитие содержательной лингвистики, т. е. лингвистики, обращенной к значению. Постепенно в сферу интересов языковедов вошли данные, которые раньше относились к компетенции иных наук — страноведческая, энциклопеди­ческая, социологическая, психологическая информация. Эти данные адресатив-ны, с их учетом модель общения становится более адекватной. Разумеется, пре­жние достижения как формальной, так и содержательной лингвистики не отбра­сываются, а входят в концепцию более широкого подхода к языку.

Дискуссия о сущности лингвистической прагматики показывает, что прагма­тика понимается в широком смысле, включая социолингвистику, психолингвис­тику и другие области языкознания, связанные с функционированием языка в обществе, т. е. как лингвистика речи, и в узком смысле — как отношение знака к человеку [Levinson, 1983: 3]. В семиотической модели Ч. Морриса прагматика трак­туется как отношение знака к интерпретатору в отличие от отношения знака к предмету (семантика) и к другим знакам (синтактика) [Моррис, 1983: 42].

1 Языковая деятельность в аспекте лингвистической прагматики: Сборник обзоров. М.: ИНИ-ОН АН СССР, 1985; Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. Лингвистическая прагматика. М.: Прогресс, 1985; Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. Теория речевых актов. М.: Прогресс, 1986; Syntax and Semantics. Vol. 9. Pragmatics. New York: Academic Press, 1978.

110 Показательно так называемое «резидуальное», остаточное отношение к праг­матике: сюда часто относят все то, что не вписывается в рубрики фонологии, син­таксиса и семантики. Так в прагматическом разделе языкознания оказываются весьма разнородные предметы — пресуппозиции, речевые акты, кросс-культур­ные несовпадения, перформативы, дейксис, стратегии вежливости и аргумента­ции, переключение кодов [Ferrara, 1985: 138]. В логическом анализе к прагматике относят элементы, находящиеся за скобками пропозиции, а именно — показатели времени, места и индексы участников речи.

Определение прагматики в значительной мере зависит от исходных позиций исследователя и значительно различается в трудах лингвистов, разрабатываю­щих проблемы синтаксиса (прагматика — остаток при синтаксическом и семанти­ческом анализе, в частности — нестандартные или аномальные предложения), семантики (прагматика — оценочные и примыкающие к оценочным значения, а также вытекающие из контекста ассоциации и коннотации), стилистики и рито­рики (прагматика — коммуникативная семантика, а также использование языка с целью воздействия, язык политики, рекламы, психотерапии и т. д.), речевой дея­тельности (прагматика — теория пресуппозиций, коммуникативных постулатов, речевых актов). В одной из новейших работ выделяются три направления в пони­мании прагматики — конверсационное (речеактовое), функциональное (ритори-ко-стилистическое) и психолингвистическое (порождение и восприятие речи) [Horn, 1988].

Знаковые стороны — семантика, синтактика и прагматика — представляют собой научную абстракцию единого лингвистического объекта. Ценность науч­ной абстракции определяется способностью понятия стать теорией. Прагмалинг-вистика как теория противопоставляется по многим позициям структурной линг­вистике. Так, один из видных представителей амстердамской школы неофункци­онализма, С. Дик, сравнивая формальную и функциональную грамматику, выде­ляет принципиальные отличия в двух научных парадигмах (Таблица 6).

Таблица 6. Формальная и функциональная модель языка [Dik, 1979: 4]

111 В структурной модели языка, построенной на основе формального синтакси­са, последовательность рассмотрения языковых явлений приводит к фактическо­му отождествлению прагматики и стилистики. Под прагматикой в данном узком понимании имеются в виду особые, стилистически маркированные способы упо­требления высказываний. Функциональная или коммуникативная модель языка предлагает иную последовательность изучения языковых фактов. Прагматика в широком понимании мыслится как система правил общения, включающих и язы­ковое общение.

Показательна полемика, которую ведет С. Дик с Ф. Ньюмейером, защищаю­щим идеи трансформационной генеративной грамматики. По мнению Ф. Нью-мейера, «трансформационная генеративная теория является единственным не­редукционистским подходом к грамматике» в противовес редукционистам, кото­рые полагают, что «грамматические феномены могут быть непосредственно све­дены (directly reduced to or deduced from) к экстраграмматическим (т. е. коммуни­кативным, прагматическим и т. д.) принципам» [Цит. по: Dik, 1986: 21]. С. Дик считает, что главная цель естественного языка — установление общения между людьми, что это общение протекает в обстоятельствах, обусловленных физиче­скими, социально-культурными и лингвистическими факторами. К физическим факторам амстердамский ученый относит специфику номинации, обусловленную приоритетами общества (например, множество слов для обозначения снега у эскимосов), к лингвистическим факторам — переключение языков в многоязыч­ной среде, к социокультурным факторам — поддержание контакта между комму­никантами и установление того или иного типа социальных отношений между ними. Социокультурные параметры языкового поведения описываются в рассмат­риваемой работе в терминах а) вежливости и уважения, б) солидарности, в) пре­стижа и порицания. Вежливость и уважение рассматриваются как аспекты со­циальной дистанции между адресантом и адресатом. Чем формальнее общение и

чем больше дистанция между коммуникантами, тем более вероятно, что адресант прибегнет к двум основным приемам этикетизации: а) повышение статуса парт­нера и понижение собственного статуса и б) выбор косвенных способов оформле­ния речи (косвенные формы обращения, косвенные речевые акты, косвенное упо­минание об определенных темах, эвфемизация, косвенное выражение несогласия и т. д.). Речь нижестоящего в статусно-маркированном диалоге характеризуется относительно большей сложностью и длиной. Солидарность трактуется в статье С. Дика как сигнал внутригрупповой идентичности, как противопоставление «нас» «им». Солидарность в таком понимании является фактором языковой дифферен­циации. Престиж и порицание связаны с определенными языковыми формами, принятыми либо осуждаемыми в определенных референтных группах [Dik, 1986: 21—28]. Как видим, социально-культурные факторы общения непосредственно связаны с социальным статусом человека.

Теория порождения синтаксически правильных высказываний теряет свою объяснительную силу при анализе сложных явлений прагматического плана в язы­ке. Несовпадение семантико-синтаксических и прагматических планов высказы­вания реализуется, как показывает Дж. Газдар, в пользу прагматической интер­претации: Canon: «Do you mind if I use your two-way radio?» Police Officer (hanging microphone to Canon): «Sure». Правильный положительный ответ на вопрос «Do you mind..?» — «He возражаете ли Вы..?» в английском языке выражается как от­рицание («Нет, не возражаю»), а утверждение формально означает несогласие. В приведенном примере полицейский фактически нейтрализует форму вопроса своим утвердительным ответом — невербальным и вербальным [Gazdar, 1981:75].

Приоритетное положение прагматики в коммуникативной модели языка, широкое понимание прагматики созвучно психолингвистическим концепциям речевого общения: «Вербальная часть сообщения накладывается на предваритель­но выраженную невербальную систему коммуникации» [Горелов, 1980: 81]. Вер­бальная и невербальная часть сообщения реализуются только в контексте инди­видуального и социального опыта человека [Залевская, 1990: 100]. В теории рече­вой деятельности принципиальное внимание уделяется исследованию ситуатив­ного момента в реальной жизни языка [Сахарный, 1985: 6]. «Взаимодействие ре­чевого акта и контекста составляет основной стержень прагматических исследо­ваний» [Арутюнова, Падучева, 1985: 5].

Одним из направлений лингвопрагматики является изучение постулатов об­щения, т. е. принципов или правил нормальной человеческой коммуникации. Коммуникативные постулаты или максимы представляют собой правила поведе­ния, касающиеся речи. Они могут быть универсальными и специфическими. Их разработка была вызвана необходимостью обоснования понятия «правильный текст» в диалоге человека и машины. Г. П. Грайс, который ввел коммуникатив­ные постулаты в научный обиход, сформулировал их в виде основного принципа кооперации или сотрудничества и четырех правил, вытекающих из этого принци­па: 1) высказывание должно быть достаточно информативным (правило количе­ства), 2) высказывание не должно быть заведомо ложным (правило качества),

3) высказывание должно быть по существу (правило отношения или релевантно­сти), 4) высказывание должно быть ясным, недвусмысленным, кратким и упорядо­ченным [Grice, 1975: 45—47]. Эти правила дополняются и корректируются прин­ципами вежливости, интереса, добродушной шутки. Принцип вежливости вклю­чает шесть симметричных постулатов: 1) постулат такта (причиняй минимум не­удобств и оказывай максимум удобств другому), 2) постулат великодушия (ока­зывай минимум удобств себе и максимум удобств другому), 3) постулат одобре­ния (своди к минимуму отрицательную оценку других, стремись к максимально положительной оценке других), 4) постулат скромности (минимально хвали себя, максимально порицай себя), 5) постулат согласия (своди к минимуму разногласие между собой и другим, стремись к максимальному согласию между собой и дру­гим), 6) постулат симпатии (своди к минимуму антипатию между собой и другим, стремись к максимальной симпатии между собой и другим) [Leech, 1983:132]. Р. Ла-кофф дополняет эти принципы более общими исходными принципами рациональ­ности и блага (исходи из того, что в общении участвуют разумные люди и что они не стремятся нанести друг другу вред) [Lakoff, 1983: 308]. Принципы и постулаты общения носят разнородный характер, включают как этические нормы, так и модели языкового поведения: «старайся говорить идиоматично» [Searle, 1975: 76], «придерживайся одного способа ведения беседы, одного жанра», «говори согла­сно норме и как принято», «избегай штампов» и др. [Шмелева, 1983: 76]. В основе коммуникативных постулатов лежит здравый смысл. Приведем для сравнения советы из известной книги Дейла Карнеги: «шесть способов понравиться лю­дям» — 1) проявляйте к людям искренний интерес, 2) улыбайтесь, 3) помните, что имя человека является для него лучшим словом из всего человеческого запаса,

4) умейте внимательно слушать и воодушевлять собеседника на разговор, 5) заво­дите разговор о том, что интересует вашего собеседника, 6) старайтесь дать чело­веку почувствовать его превосходство и делайте это искренне»; «как заставить человека стать на вашу точку зрения» — 1) единственный способ одержать побе­ду в споре — это избегать его, 2) никогда не говорите человеку прямо, что он неправ, 3) если вы неправы, признавайтесь в этом быстро и в категоричной фор­ме, 4) начинайте с дружеского тона, 5) старайтесь получить от вашего собеседни­ка утвердительный ответ в самом начале вашей беседы, 6) дайте возможность другому человеку больше говорить, а сами старайтесь говорить меньше, 7) дайте человеку почувствовать, что идея, которую вы ему подали, принадлежит ему, а не вам, 8) старайтесь смотреть на вещи глазами другого человека, 9) относитесь с сочувствием к идеям и желаниям другого человека, 10) прибегайте к благород­ным мотивам, 11) используйте принцип наглядности для доказательства своей правоты, 12) если вы хотите заставить волевого человека встать на вашу точку зрения, бросьте ему вызов»'. Эти советы сводятся к стратегиям вежливости и в плане статусных отношений могут быть обобщены как требования увеличивать статусный вес партнера и демонстрировать свое уважение к собеседнику.

¹ Карнеги Д. Как завоевать друзей и оказывать влияние на людей. М., 1968. С. 79—108. 8—1833

Нарушения коммуникативных постулатов делают общение невозможным. Англичане говорят: «Don't use a 14-letter word to your child and a 4-letter word to your motner-m-l'aw». Длинные слова в английском языке как правило являются книжной лексикой и поэтому неуместны в разговоре с детьми, а выражение «че­тырехбуквенное слово» эвфемистически указывает на ругательство.

Но в ряде случаев постулаты общения нарушаются намеренно. Это происхо­дит, во-первых, в силу противоречивости самих постулатов, например, «будь веж­лив» и «будь краток». Формулы вежливости в информативном отношении избы­точны. Во-вторых, нарушения постулатов общения бывают вызваны так называ­емыми коммуникативными манипуляциями, т. е. ходами, цель которых — поста­вить партнера по общению в неудобное положение. Например: «У вас не найдет­ся двушки?» — «А что еще вас интересует?» Отвечающий дает понять, что вопрос был неуместен, и делает это в язвительной форме, унижая своего собеседника, который якобы не осознает своего статуса. В-третьих, о некоторых нарушениях коммуникативных правил мы говорим тогда, когда общение носит особый ха­рактер. Например, в пьесе абсурда встречается такая фраза: «A nose that can see is worth two that sniff» (E. lonesco). Высказывание абсурдно, поскольку в приведен­ном примере нарушен постулат способа выражения — слова должны употре­бляться в их нормальном значении, как в прямом, так и в метафоричном (нос — это орган обоняния, а не зрения). Нарушение постулатов общения преследует осо­бые цели воздействия на адресата. На этом правиле построены стилистические приемы, а также приемы, выходящие за пределы стилистики и риторики. Так, в школах медитации по системе Дзен используются так называемые коаны, алогич­ные предложения, содержащие какой-то намек: «Хлопок двух ладоней издает звук, а что такое звук одной ладони?» [Налимов, 1979: 107]. Намеренное разрушение значений слов преследует цель выйти на интуитивный, нелогический уровень со­знания, сломать сложившиеся стереотипы, в том числе — стереотипы статусных отношений.

Коммуникативные постулаты позволяют выделить конститутивные признаки текста. Системообразующим признаком текста как продукта общения является интерпретируемость. Известно, что любая фраза, построенная по правилам грам­матики, может получить интерпретацию. Подобные опыты успешно осуществля­лись с классическим примером «Зеленые идеи яростно спят». Примеры из модер­нистской поэзии также доказывают данный тезис: Не sang his didn't he danced his did (E. Cummings) — «он пел свою жизнь танцевал свой труд» (пер. В. Британиш-ского). Интерпретируемость текста зависит от компетенции получателя речи. Вместе с тем существуют стандартные ситуации и стереотипные установки, на фоне которых выделяются отклонения от предполагаемого текста. Применитель­но к определенному типу и жанру общения существует текст-образец (прототип-ный текст), по отношению к которому определяются тексты-варианты, допуска­ющие частичное отклонение от канонических характеристик прототипа. Прагма­тическая или «текст-типическая» компетенция носителя языка заключается «во владении различными типами текста как социально нормированными схемами

речевого поведения в определенных ситуациях» [Трошина, 1984: 9]. Например: А genuine blackmailing letter comprises: a) a demand for money or other advantage which is apparently well within the capacity of their victim to pay, b) practical instructions to ensure the passage of the money from the victim to the blackmailer, c) some reasons why the victim should be mulcted, d) a threat to ensure complience'. В приведенном отрывке из учебника по криминалистике содержатся необходимые характеристики писем, целью которых является шантаж, а именно: цель шантажа, практические инст­рукции, обоснования требований (компрометирующая информация) и угрозы в адрес жертвы. Если цель шантажа сформулирована абстрактно либо невыполни­ма для адресата, угрозы очень значительны, практические инструкции по реали­зации требований отсутствуют, то, как указано в руководстве, есть основания считать, что жертва шантажа и автор письма — одно лицо. Такой текст выходит за рамки типового варьирования письма, содержащего шантаж, и включается в иную, более широкую парадигму текстов.

Нарушения коммуникативных постулатов в естественной речи несут допол­нительную нагрузку, связанную с уточнением статусов отправителя и получателя речи. Так, нарушение постулата количества в сторону недостаточной либо избы­точной информативности имеет дополнительный прагматический смысл, кото­рый можно истолковать следующим образом: 1) я говорю тебе общеизвестную истину, поскольку считаю, что имею право поучать, 2) я говорю тебе о том, что для тебя непонятно, чтобы подчеркнуть свое превосходство. Известно, что в со­временной английской речи пословицы часто употребляются иронически, чтобы избежать назидательного тона, либо пародируются: Early to rise and early to bed makes men healthy, wealthy and dead. (В оригинале — healthy, wealthy and wise). Нарушение постулата качества — «He лги!» — также может быть двуплановым, в сторону недостаточной либо избыточной искренности. Неискренность и недо­статочная искренность свидетельствуют об отрицательном отношении говорящего к адресату. Избыточная искренность, претендующая на интимизацию общения, раскрывает стремление говорящего войти в круг людей, близких адресату, не имея на это объективных оснований. Одним из показателей избыточной искренности служит употребление сниженной лексики, сленга, жаргона. Не случайно иностран­цам не рекомендуется употреблять жаргонные слова и вульгаризмы: эта сфера языка зарезервирована только для «своих».

Неожиданный сбой в теме высказывания нарушает целостность текста и сви­детельствует либо об особой стратегии отправителя речи, актуализации подтек-стовой информации, либо указывает на отсутствие стратегии, пределом такого неконтролируемого речевого потока является разорванная речь. Разорванная речь может включать «соскальзывания», не имеющие отношения к теме беседы, не­адекватные фразы в ответах, на более тяжелой стадии заболевания переходит в так называемый «монолог» — неостанавливаемый поток слов и выражений, в котором нельзя установить логическое содержание, и, наконец, приобретает

¹ Harrison W. R. Forgery Detection (A Practical Guide). London, 1964. P. 160.

форму шизофазии — стереотипного нанизывания слов, когда высказывания не облекаются в форму предложений¹. Разумеется, не всякое нарушение логики в тексте носит клинический характер. Как правило, неожиданное изменение темы диалога содержит имплицитную информацию. Например: «Что сегодня по теле­визору?» — «У меня неприятности на работе». Ответ может быть истолкован сле­дующим образом: то, что я говорю, важнее, чем то, что говоришь ты.

Существенной с точки зрения лингвопрагматики является теория речевых ак­тов. Речевые акты рассматриваются в работах многих авторов [Austin, 1962; Searle, 1975; Beck, 1980; Ballmer, Brennenstuhl, 1981; Kreckel, 1981; Clark, Carlson, 1982; Partridge, 1982; Weigand, 1989; О. Г. Почепцов, 1986; Романов, 1988 и др.]. Раскры­вая методологические основы теории речевых актов, В. В. Лазарев доказывает, что модусно-пропозициональное единство есть языковое выражение субъектно-объектных отношений в познавательно-практической деятельности человека: «Отношение говорящего к коммуникативному факту представляет собой либо его оценку, либо активную деятельность, направленную на адресата» [Лазарев, 1986: 3]. Смысл высказывания распадается в речеактовой модели на три составляющих: 1) что говорится (локуция), 2) какой поведенческий смысл выражается (иллоку­ция), 3) каков эффект или результат речи (перлокуция) [Остин, 1986: 86—88]. Цент­ральным моментом в речевом акте является иллокуция, тип речевого воздействия. Тип речевого акта непосредственно связан со статусом говорящего: Cleopatra: «Ftatateeta, dear: you must go away — just for a little». Caesar: «You are not commanding her to go away; you are begging her. You are no Queen» (B. Shaw). В реплике Цезаря противопоставляются речевые акты просьбы и приказания. «Ты не приказываешь ей уйти, ты просишь ее. Ты — не королева», — говорит Цезарь Клеопатре. Статус монарха должен подтверждаться речевым актом приказа.

В лингвистической литературе предложены различные критерии измерения иллокутивных актов, например, различия в цели данного типа акта, в выражен­ных психологических состояниях, в статусе говорящего и слушающего, в перфор-мативном и неперформативном употреблении иллокутивного глагола и др. [Серль, 1986:172—177]. Речевые акты — обязательства, угрозы, упреки, приказы, поздрав­ления и др. — разбиваются на классы, пересекающиеся в работах различных ав­торов.

Создатель теории речевых актов английский философ Джон Остин выделял такие речевые действия, как вердиктивы (вердикт — приговор), экзерситивы (акты осуществления власти), комиссивы (акты обязательств), бехабитивы (акты обще­ственного поведения — извинение, ругань и т. д.) и экспозитивы (акты-объясне­ния типа «Я доказываю», «Я признаю») [Остин, 1986: 119]. Д. Серль, разграничи-. вая иллокутивный и пропозициональный компоненты высказывания, предлагает более стройную классификацию иллокутивных актов: 1) репрезентативы или ас-сертивы (X убежден, что А — «Я утверждаю»), 2) директивы (X оказывает влия-

1 Савицкая А. Б. Расстройства речи у больных параноидной формой шизофрении. Автореф. дис....д-ра мед. наук. М., 1975. — 34 с. (С. 8).

ние на Y, чтобы У совершил А — «Я приказываю», 3) комиссивы (X принимает на себя обязательства совершить А — «Я обещаю»), 4) экспрессивы (X выражает свое психологическое состояние по поводу А — «Я благодарю»), 5) декларации (X, говоря А, делает А фактом — «Я увольняю вас») [Серль, 1986:181—185]. Д. Вун-дерлих разграничивает речевые акты по их функциям, выделяя директивы, ко­миссивы, эротетивы (вопросы), репрезентативы, сатисфактивы (в известной мере соответствуют экспрессивам), ретрактивы (заявления о невозможности выполнить обещания), декларации и вокативы (обращения) [Сусов, 1980: 44—45]. М. Кре-кель классифицирует речевые акты по трем признакам: 1) ориентация на говоря­щего либо на слушающего, 2) ориентация на когнитивную, интерактивную или акциональную сферу, 3) ориентация на настоящее, прошлое или будущее. Так, обвинение относится к речевым актам, ориентированным на слушающего, на интерактивную сферу, на прошлое, а обещание признается ориентированным на говорящего, на акциональную сферу, на будущее [Kreckel, 1981: 188]. В работе А. А. Романова дана детальная классификация речевых актов, включающая 14 типов речевых действий: комиссивы (обещания, пари), экспозитивы (разъяснения, угрозы), пермиссивы (согласия), сатисфактивы (упреки, акты похвалы), регламен-тативы (формулы социального этикета), инъюнктивы (приказы, требования), ре-квестивы (просьбы, мольбы), инструктивы (предписания, запреты), суггестивы (советы, предупреждения), инвитивы (приглашения), дескриптивы (описания), аргументативы (доводы), констативы (утверждения), нарративы (повествования) [Романов, 1988: 55]. Речевые действия неоднородны и имеют сложную природу. Например, в разряде комиссивов выделяется четыре разновидности речевого акта обещания: нейтральное обещание, обещание-уверение, обещание-уступка, клят­венное обещание [Восканян, 1985: 8—9].

Речевые акты выделяются и изучаются как со стороны дедуктивного модели­рования, так и со стороны индуктивно-эмпирического описания. В первом случае строится схема отношений между коммуникантами. Например, речевые акты де­лятся на информативные и неинформативные и далее — информативные конста-тивные и информативные неконстативные. Во втором случае проводится сплош­ная словарная и текстовая выборка глаголов поведения и общения или описа­тельных коррелятов речевых действий. Например, речевые акты похвалы, само­похвалы и лести, будучи принципиально имплицитными, в значительной мере определяются путем анализа паралингвистических средств выражения [Петели­на, 1985: 151]. В работе Н. В. Возияновой [1991] глаголы речи делятся на глаголы сообщения, общения и речевого воздействия, в свою очередь глаголы воздействия подразделяются на глаголы побуждения (совет, наставление, просьба, приказ и др.) и глаголы эмоционального воздействия (насмешка, ирония, упрек, брань, похвала, лесть).

Выделяются два полярных подхода к классификации речевых актов. Т. Балль-мер и В. Бренненштуль считают, что классификация речевых актов строится на основании глаголов, называющих соответствующие речевые акты. В работе немец­ких исследователей 4 800 глаголов речевых актов группируются под рубриками

118 четырех видов речевой деятельности – экспрессия, обращение, интеракция, дискурс [Ballmer, Brennenstuhl, 1981: 30]. По мнению И.Майбауэра, семантический анализ глаголов речевых актов и классификация самих речевых актов совершен­но независимы друг от друга [Цит. по: Weigand, 1989: 53]. Э. Вайганд занимает промежуточную позицию, полагая, что названные подходы не тождественны, но и не изолированы друг от друга. На наш взгляд, отождествление приведенных подходов объясняется индуктивно-эмпирическим описанием, а выделение специ­фического речеактового подхода, не сводимого к классификации глаголов рече­вых актов, — дедуктивным моделированием объекта. Пересечение различных классификационных аспектов позволяет выделить три области описания: 1) рече­вые акты, имеющие глагольные корреляты-названия, 2) речевые акты, не имею­щие особых глагольных коррелятов-названий и обозначаемые развернутыми опи­саниями, 3) поведенческие акты, имеющие глагольные корреляты-названия и вы­ходящие за пределы собственно речевых актов. Слова с признаком социального статуса человека в значении относятся к поведенческим актам, отраженным в лек­сической семантике, а поведенческие акты включают речевые акты.

Теория речевых актов позволяет выделить характеристики ситуаций обще­ния: информативность/неинформативность, официальность /неофициальность общения, зависимость/независимость автора от адресата и наоборот, постоян­ный/переменный статус говорящего и адресата, констативная/перформативная ситуация, эксплицитная/имплицитная перформативность, эмоциональное/рацио­нальное воздействие на адресата и др. Эти характеристики относятся также и к ситуациям статусного неравенства.

Речеактовое измерение смысла слова дает возможность учесть факторы по­строения речи, относящиеся к сфере коммуникантов: характерные признаки лич­ности, интенции, установки, межличностные отношения собеседников [Девкин, 1979: 25]. Применительно к смыслу слова сфера коммуникантов преломляется как жанрово-стилистическая характеристика текста. Жанровая направленность тек­ста определяет стратегию его интерпретации: мы не ждем иносказания в общении с кассиром гастронома или при чтении медицинского рецепта. Существует илло­кутивный стандарт жанра, соответствующий определенному жанрово-стилисти-ческому прототипу. Например, иллокутивный стандарт служебной характеристики может быть сформулирован следующим образом: «Я, будучи должностным ли­цом и имея соответствующие полномочия, даю оценку деятельности известного мне по совместной службе лица X и сообщаю следующее.» Служебная характери­стика является сплавом декларации, сатисфактива (или экспрессива) и дескрип-тива. В жестко канонизированных текстах отсутствие штампов несет большую прагматическую нагрузку. Например, отсутствие фразы «морально устойчив и политически грамотен» в тексте характеристики могло существенным образом повлиять на судьбу характеризуемого. Включение просьбы в текст характеристи­ки превращает этот документ в ходатайство, а подробное изложение фактов из жизни характеризуемого лица приводит к переключению жанра и переводит ха­рактеристику в биографию. Иллокутивный стандарт текста зависит от ситуации

общения и макротекста. Так, в романе Дж. Апдайка «Кентавр» приводится раз­вернутый текст некролога (гл. 5), смысл которого значительно шире смысла прототипной статьи об умершем человеке.

С точки зрения статусных отношений коммуникантов, речевые акты могут быть разделены на два класса: статусно-маркированные и статусно-нейтральные. К статусно-нейтральным речевым актам относятся констативы (утверждения), нарративы (повествования), дескриптивы (описания), к статусно-маркирован­ным — инъюнктивы (приказы, требования), реквестивы (просьбы, мольбы), ин-структивы (предписания, запреты) и др. Статусно-маркированные речевые акты могут быть далее разделены на статусно-фиксированные и статусно-лабильные речевые акты, к первым относятся речевые акты с заданной позицией адресата (директивы, реквестивы, пермиссивы), ко вторым — речевые акты с переменным статусным вектором, т. е. те акты, в которых статусный вектор зависит от ситуа­ции общения (вокативы, комиссивы, экспрессивы). Статусно-фиксированные ре­чевые акты в зависимости от статусного вектора разделяются на речевые акты с нисходящим и восходящим статусным вектором говорящего (адресанта), а имен­но — директивы и реквестивы. Приведенная классификация показана на схеме 5.

1 •; Схема 5. Классификация речевых актов на основании статуса участников

В основу предложенной классификации положено три критерия: 1) маркиро­ванность статуса, 2) фиксированность статуса, 3) вектор статуса. Первый крите­рий позволяет выделить статусно-маркированные речевые акты, второй и третий критерий дают возможность провести их классификацию на основании статуса участников.

Приведенная схема многократно усложняется с учетом косвенных или транс­понированных речевых актов, например, приказ в виде просьбы, упрек в виде благодарности и т. д. Транспонированные речевые акты представляют собой рас-

120 пространенные этикетно-закрепленные формы общения [Гурочкина, Давыдова, 1990:48]. В некоторых сообществах транспонированные речевые акты существен­ным образом ограничивают спонтанную речь говорящего: у индейцев оджибва не принято вербально выражать просьбу, адресат должен догадаться об этом сам. Поэтому определенные темы в разговоре избегаются, чтобы не возникло предпо­ложение о просьбе [Hymes, 1986: 55].

В основе речевого акта лежит интенция говорящего, т. е. желание, для реали­зации которого будут предприняты определенные шаги. Интенция может быть манифестируемая (проявляемая) и латентная (скрытая). Латентная интенция, как пишет О. Г. Почепцов[1986: 74, 82], лингвистическому анализу не поддается, а манифестируемая интенция может быть заданной и выводимой. Косвенные рече­вые акты соотносятся с выводимой интенцией. Общение на уровне выводимого смысла всегда присутствует в нормальном человеческом взаимодействии, участ­ники общения всегда что-то домысливают. Однако мера явно выраженного и мера подразумеваемого смысла могут выходить за рамки ожиданий адресата. Многое зависит от жанра и условий общения. Повышенное использование в речи импли-катур, выводимых смыслов, отмечает В. В. Богданов, повышает статус говоряще­го в глазах адресата и статус адресата в собственных глазах: говорящий выглядит умным, разбирающимся в тонкостях речевого общения, и адресат понимает, что говорящий доверяет его догадливости. «Общение на уровне импликатур — это более престижный вид вербальной коммуникации, поэтому он широко исполь­зуется среди образованной части населения, поскольку для понимания многих им­пликатур адресат должен располагать соответствующим уровнем интеллектуаль­ного развития» [Богданов, 1990: 21]. Античный ритор Деметрий высказывается по этому поводу следующим образом: «Ведь тот, кто понял недосказанное вами, тот уже не просто слушатель, но ваш свидетель, и притом доброжелательный. Ведь он самому себе кажется понятливым, потому что вы предоставили ему по­вод проявить свой ум. А если все втолковывать слушателю, как дураку, то будет похоже, что вы плохого мнения о нем» [Деметрий, 1978: 273].

Речевая стратегия намека заключается не только в повышении уровня обще­ния. Намек дает возможность говорящему сохранить лицо в случае просьбы, вы­сказать просьбу и вроде бы не высказать ее. По наблюдениям Э. Вейцман, воз­можны три типовых реакции партнера на просьбу, сделанную в виде намека: 1) по­лучатель речи не поймет намека, но по собственной инициативе сделает то, что входило в намерения отправителя речи, 2) получатель речи может сделать вид, что не понял намека, 3) получатель речи может показать, что он понял намек, но при этом он рискует, поскольку отправитель речи вправе сказать, что никакого второго смысла у высказывания не было [Weizman, 1989: 93—94]. Подобная стра­тегия вуалирования просьбы связана со статусной неуверенностью говорящего, с переживанием неопределенности и обостренным вниманием к соблюдению ди­станции: просьба в виде намека говорит о том, что говорящий не хочет попасть в зависимость от адресата. Часто в таких случаях говорящий страхуется и коммен­тирует свое высказывание, замечая, что он ни на что не намекает, что его слова не

надо понимать как просьбу, и партнер должен так или иначе прореагировать на заранее дезавуируемую информацию. Получатель речи вынужден в такой ситуа­ции продемонстрировать коммуникативную инициативу и предложить собесед­нику то, о чем собеседник вроде бы не собирался просить.

Косвенные речевые акты проявляются как рассогласование между значением и смыслом высказывания, между выраженным и подразумеваемым содержанием, между собственным и контекстуально обусловленным (ситуативно обусловлен­ным) значением. При этом рассогласование может варьировать в определенных пределах: приказ может быть выражен в виде просьбы, совета, вопроса или кон­статации, но мало вероятен в виде комплимента. Существуют типовые интерпре-тативные стратегии, которые телескопически вкладываются друг в друга в соот­ветствии с прагматическими постулатами и принципами общения по Дж. Личу. Постулаты такта, великодушия, скромности и т. д. замещаются принципами иро­ничной интерпретации или интерпретации в виде шутки. Названные принципы или ключи интерпретации замещаются принципами первого порядка — принци­пами кооперации, вежливости, интереса, доброго расположения, рационально­сти. Телескопичность коммуникативных принципов, проявляемых в виде игры косвенных смыслов, показана на примере фразы «Хороший ты друг!» во время карточной игры. Говорящий, вероятно, проигрывая, говорит своему партнеру эту фразу, которая получает троякую интерпретацию: 1) буквальное значение, 2) иро­ническое осмысление, 3) шутливое переосмысление. Иначе говоря, ироническое осмысление включает буквальное значение и включается в шутливое переосмы­сление [Leech, 1983: 145]. Интерпретация, впрочем, не сводится к статической схе­ме: «интерпретация управляет своим ходом: промежуточные результаты могут (пусть не всегда) значительно менять промежуточные и глобальные цели интер­претации» [Демьянков, 1989: 46].

Нарушение конвенций общения приводит к тому, что речь партнера интер­претируется как насмешка, возможное оскорбление и т. д. В романе Т. Уайлдера «К небу мой путь» молодой человек, которого привели к полицейскому фото­графу для оформления судебного дела, просит фотографа продать ему одну из фотографий:

— "There, now, I guess, we got some good pictures."

— "Do you sell copies of these, Mr. Bohardus?"

— "We're not allowed to, I reckon. Leastways there never was no great demand."

— "I was thinking I could buy some extra. I haven't been taken for more than two years. I know my mother's like some."

Bohardus stared at him narrowly. "I don't think it shows a good spirit to make fun of this work, Mr. Brown, and I tell you I don't like it. In fifteen years here nobody's made fun of it, not even murderers haven't."

"Believe me, Mr. Bohardus, «said Brush, turning red, «I wasn't making fun of anything. I knew you made good photos, and that's all I thought about."

Bohardus maintained an angry silence, and when Brush was led away refused to return his greeting (T. Wilder).

Фотограф говорит, что у него получились хорошие снимки. Браш, герой ро­мана, хочет приобрести одну из фотографий для своей матери. Вопрос «Вы не продаете лишние копии?» имеет второй смысл — смысл комплимента. У компли­ментов есть ограниченная сфера реализации, и полицейский фотограф своим от­рицательным ответом показывает, что в подобной ситуации с подобными вопро­сами не обращаются. Дан отрицательный ответ, и комплимент отклонен, причем, в дружелюбном тоне. Но Браш нарушает стандартную схему косвенного речево­го акта и переводит возможный комплимент в план буквальной просьбы. Тем самым ситуация становится абсурдной, и статус полицейского фотографа ставит­ся под сомнение. Полицейский оскорблен, его работе демонстрируется открытое неуважение: «За пятнадцать лет никто здесь над этим не шутил, даже убийцы». Браш пытается оправдаться, но безуспешно. Аналогичным образом люди вос­принимают не к месту сказанную пословицу или сентенцию как оскорбительный выпад в свой адрес.

Помимо прямых и косвенных выделяются системные речевые акты. Для по­нимания системного речевого акта недостаточно включиться в контекст ситуа­ции, необходимо включение в контекст определенного коммуникативного стиля, характерного для той или иной цивилизации и эпохи. Так, в средневековье все было погружено в чувство вечной вины, и даже имени своего не подписывали без добавления слова «грешник» [Почепцов (мл.), 1987: 34—35]. В рассказе Р. Кип­линга «Моти Гадж — бунтовщик» погонщик слона обращается к своему умному животному, полярно варьируя оценку при обращении: "Light of my heart, mountain of might, give ear," said Deesa. "I am going away." "But you, fussy old pig, must stay behind and work. I shall be gone for ten days, о delectable one. Hold up your near foot, warty toad of added mud-puddle....Be still, hog of the back woods....Omy lord, my king! Jewel of all created elephants, lily of the herd, preserve your honoured health; be virtuous" (R. Kipling). Обращения «свет моего сердца», «гора мощи», «моя услада», «мой господин, мой царь», «драгоценнейший из всех слонов» чередуются с обращения­ми «старая занудливая свинья», «бородавчатая жаба из высохшей грязной лужи», «лесной кабан». При этом известно, что погонщик очень привязан к своему жи­вотному. Оскорбления шутливы, возвышенные обращения ироничны. Такое пере­сечение переносных смыслов образует как картину идиостиля персонажа, так и тип системного речевого акта, свойственного речи индусов с точки зрения коло­низаторов-англичан. Создается колорит востока с его удивительной для западно­го мира иррациональностью.

Системный речевой акт представляет собой культурно обусловленное явле­ние, для интерпретации которого необходима значительная информация. Тако­вы ритуальные формулы. Примером подобных формул являются выражения, ко­торыми открывались собрания, посвященные критике ревизионизма в период «культурной революции» в Китае: «Восточный ветер мощно дует, все больше но­востей о победе», «Без разрушения нет созидания», «Друг есть друг, враг есть враг, и нужно четко их различать». После таких фраз начиналась критика в адрес кон­кретного человека, обвиняемого в ревизионизме, затем обвиняемый долго пере-

числял свои заблуждения и ошибки и просил товарищей критикой помочь ему. Сложились формулы завершения речи: «Прошу покритиковать и помочь», «При­ветствую критику» [Ji et al., 1990: 74].

Косвенный смысл выражения четко проявляется в статусно-лабильных рече­вых актах комплиментов. Данные речевые акты привлекали к себе внимание ис­следователей главным образом в культурно-сопоставительном плане (Pomerantz, 1978; Manes, 1983; Wolfson, 1983; Петелина, 1985; Herbert, 1989; Lewandowska-Tomaszczyk, 1989). Комплимент представляет собой похвалу, выражаемую в от­личие от лести бескорыстно [Петелина, 1985: 150]. Похвала выражается экспли­цитно и имплицитно. Речевой акт комплимента представляет собой двухходовое образование: комплимент — ответ на комплимент. Типы таких речевых актов принципиально различаются в зависимости от дистанции между участниками общения. В работе Р. Герберта предложена схема типовых ответов на компли­мент, включающая 11 типовых ответных реакций [Herbert, 1989: 18]. Приведем эту схему в некоторой модификации (Схема 6).

«. •- Схема 6. Типы ответов на комплимент

Формальным знаком принятия комплимента обычно бывает улыбка, благо­дарность, кивок. При этом эксплицитная похвала часто вызывает замешатель­ство адресата:

М): Nice shirt.

№2: (suspicious look) (pause) (nod).

Подозрительный взгляд и пауза свидетельствуют о попытке адресата опреде­лить причину комплимента. Отмечено, что обмен комплиментами в виде экспли-

124-цитных знаков характерен прежде всего для малознакомых людей. Комментарий в ответе подтверждает комплимент: «Хорошее пальто!» — «Да, в нем тепло». За­вышенный комментарий бывает шутливым и отмечен только в общении между друзьями: «Красивое платье!» — «Я и сама красивая». Мотивировка представ­ляет собой детализированный комментарий. Переадресовка и возврат компли­мента являются опосредованным принятием похвалы: «Ты отлично сыграл!» — «Ты тоже был на высоте». Несогласие с комплиментом может быть выражено как понижение («Какая у тебя прическа!» — «Как обычно»), как вопрос («Какое кра­сивое кольцо!» — «Иронизируешь?»), как уступительность («Ты отлично отве­тил!» — «Нет, другие отвечали лучше»), как возражение («Красивые туфли!» — «Сильно жмут») и как отсутствие реакции, переключение темы. Сравнив данные по ответам на комплимент в США и ЮАР, Р. Герберт пришел к выводу о значи­тельной специфике комплиментов в этих странах: принятие комплимента в США составляет 32 % всех реакций, в ЮАР — 76 %, несогласие с комплиментом в США — 28 %, в ЮАР —11%, открытое возражение в США — 10 %, в ЮАР — нет [Herbert, 1989: 23]. Мера этикетности общения, как следует из приведенных дан­ных, является меньшей в США, чем в ЮАР. Мера этикетности отражает стремле­ние поддерживать дистанцированное общение. Иначе говоря, сравнивая меру этикетности на материале различных речевых актов применительно к различным сообществам, можно прийти к выводу о большей или меньшей иерархичности в культуре общества.

В США комплименты обычно относятся к сфере общения между представи­телями разного пола, комплимент мужчины мужчине считается странным, а жен­щины женщине — неискренним. Как правило, содержанием комплимента являет­ся внешний вид женщины (78% всех случаев) [Chaika, 1989: 128]. Слишком явно выраженный комплимент часто воспринимается как попытка что-либо получить и вызывает неодобрительную реакцию.

Реализация речевого акта часто включает несколько коммуникативных хо­дов. Так, статусно-фиксированный речевой акт просьбы содержит пять типовых компонентов: 1) начало разговора, 2) обращение, 3) просьба о просьбе («Нельзя ли обратиться к Вам с просьбой?»), 4) мотивировка просьбы, 5) собственно просьба [Rintell, 1981: 19]. Типовые компоненты речевого акта не равноценны: ядро рече­вого действия составляет собственно просьба, начало разговора и обращение пред­ставляют собой фатическую коммуникацию, а просьба о просьбе и мотивировка являются дополнительными компонентами собственно просьбы. Дополнительные компоненты реализуются в условиях, осложняющих общение (различие в статусе коммуникантов, недостаточное знакомство, осложненные личные отношения и т. д.). В исследовании Э. Ринтелл проводилось сравнение речевого акта просьбы в англоязычной и испаноязычной аудитории с учетом возрастных и половых раз­личий между участниками общения. Выяснилось, что испаноязычные коммуни­канты были значительно вежливее, обращаясь с просьбой к партнеру противо­положного пола. Обращение с просьбой к людям, старшим по возрасту, обычно включает развернутое обоснование просьбы, уважительную формулу вокатива,

125

например, sir, уважительную форму начала разговора (обычно в виде извинения) и вежливое оформление просьбы о просьбе (Could you do me a favour and/receive the package for my mother?). Обращение старших к младшим характеризуется веж­ливостью, но в меньшей степени, обращение младших к младшим обычно содер­жит минимум дополнительных компонентов просьбы.

В ином исследовательском ракурсе речевой акт просьбы разворачивается как трехчастное образование: 1) привлечение внимания, 2) вспомогательные ходы и 3) собственно просьба. Вспомогательные ходы включают поддержание контакта («Вы сейчас очень заняты?»), просьбу о просьбе («Не могли бы Вы мне помочь?»), обоснование просьбы («Я пропустил занятия вчера, нельзя ли мне взять у Вас до завтра текст лекции?»), обещания или угрозы («Я завтра же верну разработку» или «Иначе мне придется обратиться к другому преподавателю») [Blum-Kulka et al., 1989: 17].

Речевой акт извинения интересен тем, пишет Э. Гоффман, что человек, совер­шивший проступок и признающийся в своей вине, как бы играет две роли одно­временно: виноватого и осуждающего самого себя. В речевом акте извинения выделяются пять типовых компонентов: 1) выражение огорчения, 2) признание своей вины, 3) самоосуждение, 4) обещание исправиться, 5) предложение компен­сировать ущерб [Goffman, 1972: 144]. В иной трактовке компоненты извинения выглядят как 1) собственно извинение, 2) объяснение причины, 3) признание от­ветственности, 4) предложение компенсировать ущерб, 5) обещание исправиться [Cohen et al., 1986: 52]. Чем больше дистанция между участниками общения, тем более вероятно использование развернутой схемы извинения с приведением при­чин, признанием ответственности и — в определенных обстоятельствах — обеща­нием вести себя лучше. Предложение компенсировать ущерб, однако, нейтрали­зует статусное различие.

Интересен речевой акт совета: тот, кто советует, ситуативно наделен стату­сом вышестоящего; тот, кому дается совет, находится в затруднительном положе­нии; советующий выражает положительное отношение к тому, кто нуждается в совете [Hudson, 1990: 286]. Пересечение названных условий речевого акта совета заставляет говорящего избегать категоричности в суждениях, подчеркивать свою субъективную, личную точку зрения и общаться с партнером как бы на равных, намеренно игнорируя статусное различие. Тот, к кому обращен совет, вынужден примириться с ролью нижестоящего, обязан согласиться с констатирующей час­тью совета (т. е. признать долю своей вины или неумения справиться с обстоя­тельствами) и должен прореагировать на рекомендательную часть совета.

Совокупность конвенций, относящихся к социальному лицу, самоуважению человека, определяется взаимодействием трех параметров: 1) социальной дистан­цией между участниками общения, 2) отношениями социального доминирования между ними в контексте высказывания (например, просьба врача к полицейскому будет оформлена иначе в кабинете приема и на перекрестке), 3) относительным рангом того или иного коммуникативного акта в высказывании (например, прось­ба одолжить автомобиль в чрезвычайной или обычной ситуации) [Allan, 1986: 58].

Чрезвычайные обстоятельства общения или перевод общения в экстремальный эмоциональный режим нейтрализуют статусные различия [Grayshon, 1977: 73; Почепцов (мл.), 1987: 50]. В чрезвычайных обстоятельствах устанавливается не­стандартная иерархия участников общения.

Интересное исследование выполнила Ш. Линде, которая проследила динами­ку статусных отношений в диаде приблизительно равных по статусу людей — по­лицейских, несущих патрульную службу на вертолете. Оба полицейских являются «начальниками»: один выступает в функции ответственного за дежурство, дру­гой — в функции пилота, т. е. командира экипажа. Установлено, что статус пило­та несколько выше, общение поддерживается на дружеской, персональной дистан­ции, и в качестве немногих показателей статусного неравенства выступают шут­ливое поддразнивание и начало новых тем в диалоге. Как правило, инициатором в обоих случаях выступает человек с более высоким статусом [Linde, 1988: 147].

Речевые акты имеют полевое строение, существуют прототипные речевые акты приказа, просьбы, извинения и более сложные «размытые» речевые акты, кото­рые с известными оговорками можно отнести к той или иной группе. Так, ядро императивов составляют приказы (волюнтативные императивы), основанные на узаконенной социальной власти. Следующий слой императивов составляют не-волюнтативные императивы — советы, инструкции, рецепты, предупреждения. Еще дальше от системообразующего ядра императивов находятся предложения, в которых оговариваются условия осуществления действия, и, наконец, выделя­ются параимперативы, включающие обещания и клятвы, планы и схемы, намере­ния и желания [Hamblin, 1984: 84]. В лингвистической литературе, впрочем, вы­сказано аргументированное суждение о том, что приказание не может затраги­вать сферу интеллектуальной деятельности человека [Adler, 1980: 46].

Социальный статус человека непосредственно связан с использованием язы­ка как средства воздействия. Речь идет о перлокутивном аспекте статусных отно­шений в языке. Механика перлокутивного акта очень сложна и включает а) аген­та, б) объект, в) способ совершения, г) орудие совершения, д) факторы соверше­ния. «В роли факторов превращения аспектов речевого акта в орудие совершения перлокутивного акта выступают культурные универсалии» [О. Г. Почепцов, 1986: 59]. Воздействие распространяется на ценностную сферу личности, а статус чело­века является ценностной категорией. Выделяются три типа речевого воздействия: 1) изменение отношения субъекта к объекту, изменение коннотативного значения объекта для субъекта; выражается в призывах, лозунгах, рекламе, 2) формирова­ние общего эмоционального настроя, мироощущения реципиента воздействия; выражается в лирике, гипнотическом воздействии, политическом воззвании; 3) перестройка категориальной структуры индивидуального сознания, введение в нее новых категорий, проявляющихся в классификации, формах упорядочивания объектов, событий окружающей предметной и социальной действительности; выражается в научных и методологических текстах [Петренко, 1990: 19—26]. От­метим, что приведенная типология в полной мере применима к изменению ста­тусного самосознания человека как объекта воздействия. Вместе с тем в рассмат-

риваемой типологии не вполне четко определена перестройка категориальной структуры на уровне обыденного сознания: такое воздействие происходит не толь­ко посредством научных и методологических текстов, но и в результате измене­ния стиля жизни определенных общественных групп.

Воздействие на человека прямо и косвенно связано с контролем поведе­ния человека. Контроль — центральное понятие социологии в интерпретации Дж. Гиббса — определяется как поведение человека, влияющее на желательные изменения в объекте, одушевленном и неодушевленном, наблюдаемом и ненаб­людаемом. Контроль над человеческим поведением может быть внутренним (самоконтроль) и внешним, внешний контроль бывает непосредственным (при­каз и просьба), последовательным (цепочка команд в армии) и социальным (вклю­чающим третье лицо); социальный контроль в свою очередь подразделяется на подтипы, различающиеся по степени вовлеченности третьего лица, по способу воздействия на него, а также по способности самого контролирующего выпол­нить контролируемое действие [Gibbs, 1989: 52—59].

Воздействие может быть намеренным (интенциональным) и ненамеренным (неинтенциональным). Интенциональное воздействие осуществляется четырьмя способами: 1) посредством авторитета, законной власти, носителя институцио­нального более высокого статуса, 2) посредством манипуляции, т. е. маскируе­мой власти, 3) посредством убеждения, аргументации, 4) посредством силы, фи­зической и психической [Kramarae et al., 1984: 11].

Манипуляция как способ воздействия активно используется в политике и на­правлена на сохранение или изменение статусно-ролевых норм. Анализируя се­миотику фашизма, К. Элих отмечает, что в условиях третьего рейха адресат как объект пропаганды постоянно вовлекался в активную фатическую коммуника­цию. Это давало адресату иллюзию активного участия в общественной жизни, а государство получало возможность постоянного действенного контроля над людь­ми. Кроме того, активное участие в делах рейха приводило людей к мысли о ро­сте своего статуса и вело к изменению ценностной системы [Ehlich, 1989: 21]. В этой измененной системе ценностей возникли такие образования, как «простой» мир — die einfache Welt, приказ — der Befehl и т. д. В основе такой манипуляции лежала идея полного растворения индивида в массе: «Du bist nichts, dein Volk 1st alles» — «Ты — ничто, твой народ — все». Эта идея закрепляет жесткую статус­ную иерархию: вождь как выразитель интересов народа обладает абсолютным статусом, а рядовой член общества — нулевым статусом. Отсюда и сверхсимво­лизация понятия «приказ». Жизнь в условиях тоталитарного государства требует актерской экзальтации в проявлении верности режиму. Не случайно вся языковая политика «Третьего рейха» отмечена «проклятием суперлатива»: превосходная форма прилагательного — типичная грамматическая форма в речах фашистских лидеров и агитаторов. Слова gross, welt («великий», «мировой») приобретают ха­рактер гиперболизирующего префикса. Например, большевики — Weltfeinde, встречи фюрера и дуче — welthistorische Stunden, всякое новое наступление — Grossoffensive [Комарова, 1990: 77].

Тоталитарное мышление, пишет Ю. В. Манн, неизбежно закрепляется в язы­ке — в виде пропагандистских кавычек и их эквивалентов («гуманизм» = так на­зываемый или пресловутый гуманизм), в виде иерархичности, которая пропиты­вает весь быт («главная площадь страны», «главная елка», «главный пионер­лагерь»), в виде непременного двоемыслия (у нас — «нравственность», у них — «нравы»), при этом «язык тоталитарного режима предпочитает только две крас­ки — черную и белую, не терпит полутонов, самые разнообразные явления приво­дит к одному знаменателю, чаще всего — воинского толка («битвы за урожай», «идеологические диверсанты»)», а также в виде речевой компенсации унижений, которым подвергаются люди (повышенная чувствительность к словам типа «по­следний») '. Тоталитарный стиль жизни характеризуется тем, что социальный ста­тус человека, во-первых, становится единственным релевантным признаком лич­ности, и, во-вторых, стремится к схематичному упрощению. Чем проще схема, тем глубже она внедряется в массовое сознание.

Различные типы речевых манипуляций находят применение в пропаганде и в обыденном общении. К числу таких манипуляций как приемов воздействия отно­сятся амфиболия (намеренная двусмысленность, например, ответ дельфийского оракула царю Крезу перед войной с персами: «Если начнешь войну, разрушишь могучее царство»; Крез начал войну и потерпел поражение, разрушив тем самым могучее царство — свое собственное), персонификация (так, в знаменитом выска­зывании Джона Кеннеди «Не спрашивайте, что может ваша страна сделать для вас, спрашивайте, что можете вы сделать для вашей страны» словом «страна» фактически обозначается «руководство страны»), эквивокация (уклончивый пере­вод в другую область, например, интеллектуализация эмоций в психотерапии: вместо фразы «Меня раздражает твой крик!» лучше сказать «Зачем кричать? Ци­вилизованные люди не кричат»), контрастирование (например, в рекламе: «Воль­во — автомобиль для людей, которые мыслят»), подстановка («Я богат, потому что у меня много денег»), наклеивание ярлыков (сравните: «Этот преступник ви­новен в убийстве» и «Этот человек обвиняется в совершении тяжкого преступле­ния») и др. [Engel, 1984: 22, 31, 70]. В основе манипуляций лежит интенция пони­жения статуса либо адресата, либо третьего лица, сравниваемого с адресатом.

Критически анализируя язык средств массовой коммуникации, британский лингвист и политолог П. Чилтон замечает, что «новояз» Дж. Оруэлла порази­тельно похож на ограниченный код Б. Бернстайна: упрощение, минимум абст­ракций, отсутствие самообозначения для того, чтобы не возникла мысль о воз­можной самокритике. Вводится понятие «институциональный голос» (institutional voice), который отстранен от личных характеристик носителя этого голоса и свя­зан с должностью или ролью. Давая определения событиям и людям, институцио­нальный голос приписывает им моральную ценность. Есть две ключевых темы общения в названном определении ценностей, а именно: что представляет угрозу

' Манн Ю. Говорим, как думаем. Заметки о языке, истории и о нас самих // Известия. — 19 января 1991.

и что составляет безопасность [Chilton, 1988: 37—38]. Политики, манипулируя общественным сознанием, часто прибегают к двусмысленным формулировкам, поскольку речь политиков обращена к противоборствующим группам людей. В условиях кризиса ошибочная интерпретация обычной для политика двусмыслен­ности может привести к незапланированным последствиям, поскольку в кризис­ной обстановке нарушен баланс рационального и иррационального в массовом сознании — в сторону иррационального [Chilton, 1990: 203]. Соответственно, происходит редукция четырех способов интенционального воздействия к двум: авторитет замещается силой, а аргументация — манипуляцией. Следующая сту­пень редукции состоит в замещении манипуляции силой. В этой связи представ­ляют интерес основные компоненты риторического понятия убеждения, выводи­мые из «Риторики» Аристотеля — технические способы убеждения: а) этические (связанные с говорящим) — добродетельность, доброжелательность, здравомы­слие, б) патетические (связанные со слушающим) — эмоции, типы аудитории, в) логические (связанные с предметом речи) — примеры (индукция), энтимемы (дедукция) и топы (способы аргументации — определение, перечисление, сопос­тавление, контрастирование и др.) и нетехнические способы убеждения: пытка, клятвы, законы, договоры, свидетели [Kinneavy, 1987: 49]. Аргументация как спо­соб убеждения противопоставляется ссылкам на авторитетное лицо или на все­общее мнение [Gnamus, 1987: 103].

В целях направленного воздействия на адресата общественная власть исполь­зует в политическом дискурсе различные экспрессивные возможности языка: 1) вы­бор слов и выражений, референциально одинаковых, но прагматически относя­щихся к различным мировосприятиям и системам ценностей (так, если убийство называется «трагедией», а не «преступлением», значит с преступников снимается вина), 2) создание новых слов и выражений, например, luxurious bomb shelter — «роскошное бомбоубежище», 3) выбор грамматических форм — использование грамматической пассивной конструкции с целью маскировки агенса, 4) выбор последовательностей в характеристике (сравните: «дорогое, хоть и эффективное средство» и «эффективное, хоть и дорогое средство»), 5) использование супрасег-ментных средств — эмфаза, тон (серьезный, ироничный, безучастный и т. д.), 6) вы­бор имплицитных оснований (сравните: Everything is politics — I refuse to discuss it because it is politics — «Все есть политика» и «Я отказываюсь это обсуждать, пото­му что это — политика») [Blakar, 1979: 147—154]. Сюда же можно отнести стили­стически окрашенную комбинаторику слов, например, в газетной статье, посвя­щенной теневой экономике, называются три «основных, стабильно действующих канала черного рынка: несуны, везуны и госторговля» [Трошина, 1990: 68]. Слово «госторговля» приобретает отрицательную коннотацию, будучи употреблено в одном понятийном ряду со словами «несуны» и «везуны». К сказанному выше примыкают пять типов дискурсивных стратегий: 1) стратегии установления фона для обсуждаемой проблемы (создание презумпций), 2) стратегии введения (уста­новление темы), эти стратегии могут быть прямыми и косвенными, 3) стратегии разработки темы (обобщение, сужение, морализирование, резюмирование и т. д.),

4) стратегии фокусирования (сужение фокуса), 5) стратегии отвлечения внимания (переключение внимания, придание сообщению иной тональности) [Zammuner, 1981:34].

В терапевтическом воздействии на первый план выступает устранение кон­фликтов, т. е. противоречий между партнерами по общению. Эти противоречия могут иметь различный характер: двусмысленность, различное понимание приро­ды вещей, различное отношение к достоверности сообщаемого, различная оцен­ка явлений. Выделяются несколько речевых средств терапевтического воздейст­вия, в частности, 1) использование вводных слов и выражений: парантеза-кон-такт (обращения, согласия, выражения внимания и солидарности, междометия) и парантеза-комментарий (формулировка, членение текста, использование тех или иных выражений), 2) использование средств референции: обобщение («Руками есть не принято» вместо «Не ешь руками!»), коллективное замещение («Как мы сегод­ня себя чувствуем?»), уклонение («Возникает вопрос» вместо «Я вас спрашиваю»), 3) использование смягчающих частиц («только», «лишь» и др.), 4) управление те­матикой беседы [Cremer, 1989: 63—70]. Стратегии терапевтического воздействия направлены на нейтрализацию статусных различий между участниками общения и создание тональности дружеского общения, атмосферы солидарности, способ­ствующей восстановлению психического равновесия пациента.

Многие характеристики политического и рекламного воздействия совпа­дают. Так, в коммерческой рекламе выбираются слова с положительной оценкой и вытесняются слова с отрицательной оценкой, либо нейтральные слова. Д. Бо-линджер приводит список наиболее частотных прилагательных в американских телерекламах — new, better, extra, fresh, clean, beautiful, free, good, great, light [Bolinger, 1980].

Воздействие на человека представляет собой комплексное влияние на его эмоциональную и рациональную сферу, на сферу знания и поведения. Можно вы­делить три типа воздействия — на культурологическом, социальном и психоло­гическом уровне. Воздействие на культурологическом уровне осуществляется всем контекстом культуры, в котором находится человек, в том числе — системой зна­чений слов в языке. Воздействие на социальном уровне представляет собой влия­ние на человека как представителя той или иной общности, группы и осуществля­ется целенаправленным выбором средств воздействия — авторитетом, манипуля­циями, аргументацией, силой. Воздействие на психологическом уровне представ­ляет собой личностное, индивидуальное влияние на человека и осуществляется как эмпатия и переход в область личностных смыслов. Типы воздействия не явля­ются рядоположенными, предметом воздействия всегда является личность, речь идет о социально-психологическом воздействии, которое реализуется только в контексте культуры. Выделение типов или аспектов воздействия представляет собой исследовательский прием, целью которого является установление специфи­ки различных средств воздействия. Прослеживается определенная аналогия меж­ду типами воздействия и стилем мышления эпохи. Е. И. Кукушкина моделирует стиль мышления эпохи как четырехуровневое образование, включающее 1) логи-

ческий строй, ведущие тенденции рационального осмысления действительности, 2) совокупность специфических для каждой эпохи особенностей духовной стили­стики (эстетические вкусы, научные идеи и т. д.), 3) совокупность черт стиля, фор­мируемых на основе общественной психологии (ценности, определяющие со­циальную, этническую, профессиональную дифференциацию общества), 4) стиль мышления индивида, который всегда есть сплав личностного и надличностного [Кукушкина, 1984: 124—125]. На наш взгляд, воздействие на социальном уровне соответствует стилю мышления на уровне общественной психологии. Именно на этом уровне актуализируются статусные характеристики человека.

Прагмалингвистика в широком понимании как теория общения предполагает изучение параметров общения. В данном аспекте прагмалингвистика тесно смыкается с социолингвистикой. Прагматические характеристики речи выде­лены в десяти параметрах коммуникации: 1) виды речи: естественная речь (спон­танная либо подготовленная) и «неестественная» речь (фиктивная, либо вымыш­ленная, либо инсценированная), 2) ситуационные (пространственно-временные) характеристики речи: контактная речь (беседа лицом к лицу) и дистантная речь (беседа по телефону), 3) количественные характеристики партнеров речи: меж­личностное общение в диаде и в группе (малой и большой группе), 4) степень открытости: приватное, относительно открытое и полност