Национальность, национальный вопрос и социальное равенство

В ряду вопросов, горячо и страстно обсуждаемых теперь, чуть ли не первое место принадлежит национальному вопросу и проблемам, связанным с ним. Такой факт неудивителен, но удивительно то, что спорящие нередко едва ли и сами знают, из-за чего они ломают копья... Поставьте большинству из них ясно и категорически вопрос: "Что такое национальность? Каковы ее элементы? В чем ее отличительные признаки?" И вместо ответа вы получите либо молчание, либо нечто вразумительное, но неверное, либо, наконец, ответ, быть может, и верный, но смысла которого ни мы, ни сам "отвечатель" понять не в состоянии. Посмотрим, так ли обстоит дело. Начнем с той категории теоретиков национальности, которые говорят, быть может, и верное, но никому не понятное. Что же они понимают под национальностью? А во г что... "Всякое национальное бытие... в своих последних пределах должно мыслиться одним из многочисленных проявлений абсолютного". "Мы должны понимать эту войну не как войну против национального духа нашего противника, а как войну против злого духа, овладевшею национальным сознанием Германии"и исказившего "метафизическую основу" немецкой национальности. Читатель! Вы понимаете? Я, каюсь, нет. Впрочем, я понимаю одно, что в эти фразы можно всунуть любое содержание: и бога, и сатану. Так пишут философы.

Посмотрим теперь, что говорят те, которые не тонут во фразах и слова которых понять нетрудно. Публицисты, ученые и теоретики этого класса вполне правильно видят в нации или в национальности не метафизический принцип, не какую-то таинственную "вне и сверхразумную сущность", а группу или союз людей, обладающих теми или иными признаками, иначе говоря, объединенных той или иной связью. Каковы же, спрашивается, эти признаки?

Рассмотрим бегло выдвигавшиеся принципы: А). Одним из таких признаков, по мнению многих лиц, является "единство крови", или, иначе, единство расы. Корни этой теории уходят далеко в прошлое.

В наше время нет надобности подробно критиковать это мнение. Оно давно уже опровергнуто. Достаточно сказать, что теория чистых рас оказалась мифом'; их нет, как нет, например, и специально немецкой или английской крови. В наше время чистота крови сохраняется разве только на конских заводах, выводящих "чистокровных" жеребцов, да в хлевах йоркширских свиней, да и там, кажется, не этим "расовым" признаком обусловливается "симпатия" одного коня к другому. В мире же людей указываемый признак единства крови и единства расы как критерий национальности решительно не годен. Когда мы говорим: ' По Ж. Фино, например, германская раса с антропологической точки зрения представляет смесь поляков, ободритов, вендов и других славянских племен: "Первобытные пруссаки, оказывается, не имели ничего общего с германцами. Их настоящее имя было Белорусе, язык их был похож на литовский" и т. д.

Тот же автор французскую кровь или расу считает составленной из крови аквитанцев, силуров, иберийцев, басков, васконов, светов, либийцев, сардонов, битуринов, вандалов, венедов, гельветов, поляков, вендов, кимвров, вестготов, аллеманов, франков, евреев, сарацинов, этрусков, белгов, пеласгов, аваров и т. д. То же относится и к любой расе.

==245

"Иванов и Петров — одной национальности", то, конечно, не потому, что мы исследовали химический состав их крови, установили черепные показатели того и другого, изгиб носа, разрез глаз и т. д., а по каким-то иным основаниям, ничего общего не имеющим с теорией единства расы.

Б). Многие исследователи видят отличительный признак национальности в единстве языка. Люди, говорящие на одном языке, принадлежат к одной национальности, таково основное положение этого течения. Данная теория национальности едва ли не самая популярная и самая распространенная. Однако от этого она не становится еще истинной.

Если бы язык был таким решающим признаком, то тех лиц (а таковых немало), которые одинаково хорошо и с детства владеют несколькими языками, пришлось бы признать денационализированными, а следовательно, венгры, владеющие и венгерским и немецким языками, не могли бы считать себя по национальности венграми То же относилось бы и ко всем "многоязычным" лицам и народам Во-вторых, люди, обычно принадлежащие к различным нациям', например англичане и американцы, раз они говорят на английском языке, должны были бы составить тогда одну английскую нацию; американской нации, как не обладающей собственным языком, тогда не могло бы быть. И, наконец, туринец, сицилиец и миланец не могли бы принадлежать к одной итальянской нации, так как их говоры весьма далеки друг от друга. В-третьих, если даже и принять этот признак, то мы не избавляемся этим от целого ряда противоречий и сомнений. Первое сомнение гласило бы: насколько расходящимися должны быть языки или наречия, чтобы язык, а соответственно и народ, говорящий на нем, могли быть признанными в качестве самостоятельных национальных единиц? Если это расхождение должно быть основным, тогда пришлось бы признать, например, национальностью только славянство и объединить в эту национальность такие группы, как великороссы, малороссы, поляки, сербы, болгары, русины и г. д. Каждый из этих народов в отдельности не мог бы составить национальность, ибо языки их более или менее близки. То же нужно было бы сказать и о французах, итальянцах и румынах как единицах, говорящих на языках родственных. И они порознь тогда не могли бы называться нацией и национальностью, а должны были бы составить одну "романскую" национальность. В итоге мы получаем картину, решительно расходящуюся с обычным пониманием этого термина.

Если же это различие языков должно быть незначительным, то мы попадаем в новую крайность. Почему тогда это различие не уменьшить и вместо русскою, польского, украинского языков или наречий не считать таким достаточным различием простое отличие говоров. Логических препятствий для этого нет. Тогда вместо русской, польской и украинской национальности из одной великорусской народности выкроились бы нижегородская, ярославская, московская, вологодская и дру1 ие национальности. Термин "язык" — не есть нечто абсолютно определенное и сплошь и рядом подменяется терминами "наречие", а иногда и "говор". Как видим, и здесь нет спасения.

Наконец, если бы все дело было в языке, то едва ли можно было бы говорить о русской национальности или о национальности бельгийской или английской. Поляк, малорос, еврей, черемис, калмык, вотяк, молдаванин и т. д. в этом случае не могли бы говорить о "русском

' В дальнейшем автор употребляет термины "нация" и "национальность" как тождественные.

==246

патриотизме", о "русском отечестве", считать себя по национальности "русскими" и наклеивать на себя значок "России", символизирую щий то единство, к которому они себя относят. То же относится и к Англии или Бельгии, в состав которых входят народы, говорящие на самых различных языках. А между тем в речах и статьях текущего момента говорится именно и главным образом не о черемисском, вотяцком или калмыцком патриотизме их национальности, а именно о русской, не о валлонской или фламандской, а о бельгийской нации и т. д.

Эти краткие штрихи показывают, что на почве одного языка нельзя построить здание национальности.

В). То же можно сказать и о всех других признаках, выдвигавшихся в этой области. Таким признаком не может быть и религия, ибо люди, относящие себя к одной национальности, сплошь и рядом исповедуют различную религию, и наоборот, люди, принадлежащие к одной религии, сплошь и рядом являются представителями различных наций. Не является искомым признаком и общность экономических интересов, так как очень часто (если не всегда) экономические интересы русского рабочего меньше противоречат экономическим интересам немецкого пролетария, чем русского капиталиста. Не могут быть искомыми признаками нации и единство правящей династии или, как указывают многие, "единство исторических судеб". Последние весьма изменчивы и текучи. Сегодня они объединили в одно целое греков, сербов, болгар и черногорцев против турок, а завтра те же "судьбы" разъединили союзников и сделали их врагами.

Но, может быть, искомым критерием служит единство морали, права и нравов'! Увы! Нет! Кому же не известно, что разница между русским крестьянином и русским барином в этом отношении гораздо большая, чем между русским барином и немецким аграрием.

Тогда, быть может, искомый Χ заключается в единстве мировоззрения, в единстве философии? Опять-таки нет. Мировоззрение русских социал-демократов и немецких социалистов или немецких философов и русских философов нередко сходно, а по национальности они относят себя к различным центрам и теперь стоят во враждебных нациях.

Поищем еще другие признаки. Некоторые указывают на единство культуры как на отличительную черту национальности. Но разве это "туманное пятно" не состоит как раз из тех элементов, о которых только что шла речь? Выбросьте из "культуры" язык, религию, право, нравственность, экономику и т. д., и от "культуры" останется пустое место.

Г). Есть еще одна попытка установить понятие и сущность национальности путем подчеркивания психологической природы этого явления. Национальность, говорят сторонники этой теории, — это "осознание своей принадлежности к определенному политическому телу", вызываемое различными причинами — религиозными, экономическими, правовыми, единством языка, исторической традицией и т. д.

Если вдуматься в это определение, то мы видим, что здесь центр тяжести лежит на психологическом отнесении себя к тому или иному обществу или группе. Но ясно, что и это определение только ставит, а не решает вопрос. К примеру, я, как журналист, отношу себя к определенному социальному телу — редакции (группа людей), как православный

— к определенной церкви (тоже группа), как "подданный" России

— к русскому государству (тоже группа), как говорящий на русском, эскимосском, французском и английском языках, я отношу себя ко всем лицам, говорящим на них. Во всех случаях у меня налицо "осознание своей принадлежности" к той или иной группе. Которая же из них будет моей нацией? В отдельности ни одна из этих связей не есть национальная

==247

свя}ь, а, вместе взятые, они противоречат одна другой Теория не дает определения, а потому и ее приходится отвергнуть И она "туманна, не ясна, не верна".

В итоге, как ьидии, ни одна из теорий не удовлетворяет и не знает что такое национа гьность'.

Но могут спросить меня, ведь существуют же, например, поляки, не составляющие пока одного государства и тем не менее представляющие одно целое. Неужели же это не факт? Неужели еще нужны доказательства?

Да, конечно, существуют, отвечу я, но связь, объединяющая их, или язык, или религия, или общие исторические воспоминания и т. д., то есть одна из вышеуказанных связей, сама по себе, как мы видели, не достаточна для установления и кристаллизации национальности. А во-вторых, не следует забывать и того, что какое-нибудь соединение людей может считаться социальным целым, самостоятельной единицей лишь в том случае, когда это соединение по своим социальным функциям или социальной роли представляет нечто единое, когда его части действуют в одном направлении и преследуют одни цели. Видим ли мы это на примере Польши? Увы! Нет. Кто удовлетворяется одним именем и придает ему "магическое" значение, тот может довольствоваться таким пониманием национальности. Сторонник же реалистической социологии едва ли припишет простой общности "имени" свойство и способность обоснования "национальной" группировки людей.

Что же мы имеем в итоге? Довольно странный вывод: в процессе анализа национальность, казавшаяся нам чем-то цельным, какой-то могучей силой, каким-то отчеканенным социальным слитком, эта "национальность " распалась на элементы и исчезла.

Вывод гласит: национальности как единого социального элемента нет, как нет и специально национальной связи. То, что обозначается этим словом, есть просто результат нерасчлененности и неглубокого понимания дела. Если мы назовем плохим ученым того химика, который сказал бы, что химическим элементом является вода или кусок бутерброда, то такими же плохими социологами являются и все те многочисленные трубадуры — поносители и восхвалители национальности, — которыми теперь хоть "пруд пруди". Сознаю, что Э1 о утверждение смелое, кажущееся парадоксальным, но тем не менее это так.

Чувствую, что читатель все еще сомневается и никак не может согласиться со мной. А "еврейский вопрос"⁹ а "армянский вопрос"? а "украинский вопрос"? а "польский вопрос"? а "инородческий вопрос"? Разве все это не проявление той же "национальности" (легкомысленно отрицаемой мною), разве все это не "национальные вопросы", — спросят меня и, пожалуй, чего доброго, сделают из сказанного вывод, что раз национальности fct, то нет и национального вопроса, а потому нечего и говорить о правах "каких-то там" евреев, украинцев, почяков и т. д.

Во избежание таких "поспешных" выводов я заранее должен откреститься от них и кратко рассмотреть вопрос и в этой плоскости.

Вместо ответа я снова напомню пример с химиком, считающим "бутерброд" — химическим элементом. Несомненно, он ошибается, но несомненно также, что "бутерброд" — реальная вещь, но вещь сложная, ' Сказанное относится и ко всем теориям, которые определяют национальность как "коллективную душу" и т. п. Ведь и церковь, и редакция, и класс, и каста — тоже "коллективные души". Что же является характерным для "национальной коллективной души"? Ответа на этот вопрос нет, если не считать пустые слова.

==248

распадающаяся в анализе на множество элементов. То же и тут. Все эти вопросы несомненно существуют. Но постарайтесь вникнуть в них, и вы убедитесь, что в них, во-первых, нет никакого "национального" элемента, во-вторых, несмотря на общий термин "национальный", прилагаемый ко всем этим вопросам, они в корне различны между собой. Еврейский вопрос не то, что польский, последний не то, что украинский.

В чем же разница и в чем суть дела⁹ А вот в чем. Сущность этих "бытовых" для России вопросов заключается не в чем ином, как в ряде правовых ограничений (право языка, религии, передвижения, гражданские, политические права и т. п.), налагаемых на определенную группу людей, объединенных тем или другим (или несколькими) социальными признаками. Иначе говоря, наши "национальные вопросы" составляют одну из глав общего учения о правовом неравенстве членов одного и того mcl государства. Как известно, лозунг: "правовое равенство" или его разновидность: "равенство всех перед законом" — пока еще остается лозунгом. Несмотря на уравнительный наклон, проявляющийся в поступательном ходе истории, фактически идеал "правового равенства" далеко еще не достигнут, и в особенности у нас. Во всех отношениях — и в сфере гражданских, семейных, государственно-политических и полицейских, служебных и даже уголовных прав — одни из групп пользуются полнотой прав, другие же — только некоторыми правами. Одни имеют привилегии, другие — "ограничения" и "лишения прав" (по службе, по выборам, по праву заключать сделки, по владению землями, по пенсии, по праву быть членами любого общества, праву давать свидетельские показания на дому, по праву занимать общественные должности, исповедовать ту или иную религию, учить детей на том или ином языке, по праву самоуправления и т. д. и т. д.).

Крайним пределом этого "лишения прав" является присуждение к каторге и сопровождающее его "лишение всех прав", в том числе и свободы. Более мягким видом служит "лишение всех особенных, и лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ". Однородными же, более мягкими, хотя назначаемыми уже по иным основаниям, являются и все указанные выше правовые ограничения; сюда же входят в качестве частного вида и "национально-правовые" ограничения. Под этим именем кроется ряд различных (и весьма ощутительных) правовых ограничений по различным и сложным основаниям', вследствие религии (евреи, поляки-католики, русские-староверы, язычники, сектанты), вследствие пространственного расположения родины данного человека или совокупности людей (места, лишенные самоуправления), вследствие имущественного положения, вследствие степени образования или профессии, вследствие языка (малороссы, евреи, поляки и инородцы): вследствие OLoôbix бытовых условий — например, низкого умственного и нравственного развития (бесправие кочевых народов), вследствие того иш иного сое говного или профессиона иного происхождения данного лица от данных родителей (дворянин, купец, крестьянин и т. д.).

Я не могу здесь вдаваться в подробный анализ так называемых "национальных" ограничений. Но из сказанного, я думаю, ясно, что все ори разлагаются на иные, более простые ограничения, а нигде здесь нет какого-то специального национального принципа. Выкиньте из "национальных" причин причины религиозные, сословные, имущественные, профессиональные, "бытовые" и т. д. — и из "национальных" ограничений не останется ничего. Даже само правовое отнесение того или иного человека, например Аарона Левинсона, к "еврейской нации" производится не на основании "еврейской национальной крови", а по тем же религиозным и другим основаниям. Стоило недавно переменить религию (евреи-

==249

выкресты), и почти все еврейские ограничения падали, а это значит, что для права исчезала "еврейская национальность" и появлялась новая, например "русская", национальность.

Но разве эти перечисленные основания правоограничений, например религиозные, представляют национальные основания? Разве "религия" и "национальность" одно и то же? Ясно, что нет, иначе пришлось бы признать "языческую нацию", нацию баптистскую, хлыстовскую, католическую и т. д. Ясно, что это абсурд. Но не менее ясно, что ограничения прав целых групп сектантов, вытекающие из чисто религиозных оснований, однохарактерны с ограничениями ряда "национальностей" и нередко гораздо более тяжелы и важны Точно так же и все остальные основания правоограничений (территория, образование, имущественный ценз, сословие и т. д.) не имеют никакого "национального" элемента. А ведь без них нельзя представить и создать никакой "национальности".

Итак, в итоге и здесь мы пришли к определенным данным. Мы убедились, что нет никаких специально "национальных" оснований, дающих почву для "национальных" ограничений. Мы видели, что само понятие "еврей", или "малоросс", или "поляк" (а соответственно и социальные группы, образуемые ими) определяется не каким-то таинственным национальным принципом, а рядом простых и общих условий (религия, язык, сословность, экономическое положение и т.д.), в различных формах выступающих на арене общественной жизни и создающих различную, подчас весьма сложную группировку. Коротко говоря, нет национальных проблем и национального неравенства, а есть общая проблема неравенства, выступающая в различных видах и производимая различным сочетанием общих социальных факторов, среди которых нельзя отыскать специально национального фактора, отличного от религиозных, экономических, интеллектуальных, правовых, бытовых, сословнопрофессиональных, территориальных и т. п. факторов.

Перефразируя слова Архимеда, можно сказать: "Дайте мне эти факторы, и я различным их сочетанием создам вам самые различные нации, начиная от бесправных судр и кончая полноправными браминами". И наоборот: "Отнимите эти факторы, и без них вы не создадите никакой национальности". Вывод из сказанного тот, что национальность представляет сложное и разнородное социальное тело, подобное "бутерброду" в химии, когорое распадается на ряд социальных элементов и вызвано их совокупным действием.

А раз это так, то объявить эту "мешанину" различных условий чем-то единым и цельным, попытаться найги ее самостоятельную сущность равносильно задаче решения квадратуры круга. Недаром все подобные попытки не удавались. Они не могли и не могут окончиться удачно.

Да будет позволено теперь сделать практические выводы из сказанного. Эти выводы таковы: 1). Если теперь всюду трубят о национальности в форме существительного, прилагательного и глагола, то нельзя не видеть здесь некоторого недоразумения. Данная война не есть война наций (ведь дерутся же тевтоны-англичане с тевтонами-немцами — одна и та же нация с обычной точки зрения, или славяне австрийские со славянами русскими) и не есть проявление "национального" движения, и не вызвана таинственными "национальными" причинами. Война есть борьба государств, каждое из которых включает различные с обычной точки зрения нации.

2). Война не привела и к торжеству "национализма" в ущерб интернационализму, как думает, например, П. Б. Струве. Уж если можно

К оглавлению

==250

что противопоставлять интернационализму, как сверхгосударствениости, то не нацию, а государство. Но весьма спорно еще, что даст эта война. Я весьма склонен думать, что она немало посодействует росту интернационализма в форме создания международного суда, а в дальнейшем, быть может, и сверхгосударственной федерации Европы.

3). Многие выдвигают теперь национальный принцип в качестве критерия для будущего переустройства карты Европы. В силу сказанного едва ли есть надобность доказывать невозможность и фантастичность этого проекта. Если даже допустить его, то спрашиваегся, что будет положено в основу национальности? Язык? Но тогда Бельгию придется разделить на части, Италию — также, а такие разноязычные государства, как Россия, распадутся на вотяцкое, черемисское, великорусское, татарское и т. д. государства-нации. Вся Европа распылится на множество мелких государств, что само по себе является шагом назад, а не вперед. Для областей же со смешанным по национальности населением или для мелких наций положение становится решительно безвыходным. Недаром сами сторонники этого проекта вынуждены признать, что мелкие национальности будут принесены в жертву крупным. То же получится, если критерием национальности будет и какой-нибудь другой признак.

Нет! Пора бросить эту утопию и пора ясно и определенно сказать, что спасение не в национальном принципе, а в федерации государств, в сверхгосударственной организации всей Европы, на почве равенства прав всех входящих в нее личностей, а поскольку они образуют сходную группу, то и народов. Каждый, "без различия национальности", имеет право говорить, учить, проповедовать, исполнять гражданские обязанности на том языке, на каком хочет, веровать, как ему угодно, читать, писать и печатать на родном языке и вообще пользоваться всей полнотой прав равноправного гражданина. Было бы наивно думать, что эта федерация теперь же осуществится, но столь же несомненно, что история идет в этом направлении, в направлении расширения социально замиренных кругов, начавшегося от групп в 40—100 членов и приведшего уже теперь к соединениям в 150—160 миллионов. Распылить снова эти соединения на множество частей по национальному принципу — значит поворачивать колесо истории назад, а не вперед.

4). Как выяснено выше, так называемое "национальное" неравенство есть лишь частная форма общего социального неравенства. Поэтому тот, кто хочет бороться против первого, должен бороться против второго, выступающего в тысяче форм в нашей жизни, сплошь и рядом гораздо более ощутительных и тяжелых. "Полное правовое равенство индивида (личности) — вот всеисчерпывающий лозунг. Кто борется за него — борется и против "национальных" ограничений. Так как национальное движение в России со стороны групп (малороссов, евреев и т. д.), ограниченных в правах, представляло и представляет именно борьбу против неравенства, следовательно, направлено в сторону социального уравнения, то естественно, мы всеми силами души приветствуем подобное движение и его рост. Законно и неоспоримо право каждого члена государства на всю полноту прав (религиозных, политических, гражданских, публичных, семейственных, культурных; язык, школа, самоуправление и т. д.).

Таково наше отношение к национальному движению, вытекающее из основного принципа социального равенства. Но из него же вытекает и обратная сторона дела, на которую нельзя закрывать глаза.

5). Если борющийся за социальное равенство борется и за правильно понятые "национальные" интересы, то борющийся за последние далеко не всегда борется за первое. Иными словами, "борьба за национальность

==251

не есть самодовлеющий лозунг". Под его флагом можно проводить самые несправедливые стремления. Наши "националисты" — пример тому. Поэтому партии, ставящие в свою программу лозунг "социальное равенство", не должны увлекаться "национальным" принципом. Все, что есть в последнем "уравнительного", все это включает в себя первый лозунг. Что не включает — "то от лукавого" и представляет либо контрабандное проведение "групповых привилегий", либо проявление группового эгоизма.

Пока национальный принцип совпадает и не противоречит лозунгу социального равенства — мы от души приветствуем национальные движения. Так как в России до сих пор движения украинцев, евреев, поляков, латышей и т. д. имели этот уравнительный характер, то ясно, что мы можем только поддерживать его. Но как только национальный принцип становится средством угнетения одной группой других групп, мы поворачиваемся к нему спиной, памятуя, что высшая ценность — "равноправная человеческая личность". Вся полнота прав должна быть предоставлена каждой личности, без различия "эллина и иудея, раба и свободного".

Индивид, с одной стороны, и Бесчеловечность — с другой, — вот то, что нельзя упускать из виду нигде и никогда, как неразъединимые стороны одного великого идеала.

00.htm - glava19

ПРОБЛЕМА СОЦИАЛЬНОГО РАВЕНСТВА И СОЦИАЛИЗМ §1.

Стертые монеты обращаются не только на денежном рынке. Есть они и на бирже духовных ценностей. И их немало. Все ими пользуются, все их употребляют, а подлинную ценность их — увы! — знают очень немногие, а иногда, быть может, и никто. К числу таких же "стертых монет" принадлежит и понятие социального равенства. Оно постоянно котируется на духовной бирже, но многие ли пытались отдать себе отчет в его содержании? Да и те, кго пытались, сумели ли вполне ясно решить, что, собственно, должно мыслиться под этим лозунгом нашей эпохи? Дали ли нам точную формулу этой основы демократии и социализма?

Несмотря на почтенный возраст этого лозунга, легализировавшегося еще задолго до триады революции 1789 года, гласящей: "свобода, равенство, братство", и "Декларации прав человека и гражданина", подлинное лицо его, к сожалению, до сих пор вполне не раскрыто.

Кратко коснуться некоторых сторон этой проблемы и не столько решить их, сколько поставить — такова задача данного очерка. Вопрос выдвинут самим временем, и, стало быть, рано или поздно он должен бьиь поставлен.

§2.

Не вдаваясь в детали, социальное равенство можно мыслить двояко: в смысле абсолютного равенства одного индивида другому во всех отношениях: и в смысле прав и обязанностей, и в смысле умственном, нравственном, экономическом и т. д. Коротко говоря, равенство в этом понимании означает полное тождество одной личности другой! Каждый индивид должен быть таким же, как и все остальные, ни больше, ни меньше. Все должны быть одинаково умными, одинаково нравственными, обладать равной долей экономических благ (богатства), в равной мере работать, в одинаковой степени быть счастливыми, пользоваться

==252

равным количеством уважения, признательности, любви, таланта и т. д. и т. д.

При последовательном проведении равенства этого типа не должно быть терпимо никакое неравенство в каком бы то ни было отношении. Идеалом его является стрижка всех людей под одну машинку и посильное стремление сделать их совершенно сходными друг с другом, своего рода стереотипными изданиями с одного и того же экземпляра. Общество, построенное по такому плану, похоже было бы на то общество, которое описывается в одном из рассказов Джерома; все индивиды в нем и по одежде, и по росту, и по форме носа или губ были бы похожи друг на друга как две капли воды. Само собой очевидно, что такое равенство — чистая утопия. Оно невозможно, неосуществимо, да едва ли и желательно с точки зрения большинства людей. Что оно невозможно — это не требует доказательств. Что оно не желательно, это тоже ясно, ясно потому, что оно ведет к морали: "стыдно быть хорошим", морали, едва ли приемлемой кем-нибудь. В самом деле, раз все должны быть равны друг другу, то нельзя быть умным, ибо есть глупые, нельзя быть честным, ибо есть преступники, нельзя быть здоровым и сытым, ибо есть сифилитики и голодные, нельзя быть красивым, ибо есть безобразные и т. д. "Равенство, так уж равенство во всем!" "Справедливость, так уж справедливость до конца!" При таком понимании равенства не было бы места на жизненном пиру ни Сократу, ни Христу, ни Ньютону, ни Канту, ни Леонардо, ни Микеланджело, ни кому бы то ни было из великих. Царили бы одни посредственности и невежды. Иными словами, мораль этого равенства является раздачей премий невежеству, болезни, преступности и т. д. и ведет к полному застою культуры и ее приобретений.

Сказанного достаточно, чтобы отбросить это понимание социального равенства. Оно утопично, неосуществимо, ретроградно и социально вредно.

§3.

Но тогда остается только одна возможность: равенство приходится понимать уже не в смысле тождества, а в смысле пропорциональности социальных благ заслугам того или иного индивида. Согласно этой формуле пропорциональности, права на социальные блага (богатство, любовь, слава, уважение и ί. д.) не могут и не должны быть равны у простого маляра и Рембрандта, у рядового работника науки и гения, у чернорабочего и Эдиссона и т. д. и т. д. "Каждому — по заслугам", "каждому по мере выявленных сил и способностей", "каждому по мере таланта" — вот краткие формулы, выдвигаемые этой концепцией равенства. Таково в основных чертах второе понимание равенства, распадающееся, как увидим ниже, на ряд подразделений. Кроме этих двух типов третьего не существует. Либо то, либо другое. Первое оказалось безнадежно негодным, остается обратиться ко второму.

§4.

Равенство в этом втором смысле многие авторы считают чем-то более или менее новым. Однако взятый в своем общем виде принцип пропорциональности заслуг и благ (прав и привилегий), гласящий: "Каждому по его заслугам", стар, как старо человечество.

В известном смысле И. Тэн прав, говоря: "Нельзя думать, чтобы человек стал давать много благ без достаточных побудительных причин

==253

и мог быть признателен ни за что, так сказать, по ошибке". Стой г развернуть историю привилегий или неравенства, и с первых ее страниц мы уже найдем эту пропорциональность заслуг и привилегий или благ В первобытном обществе наиболее привилегированными людьми являются полновозрастные мужчины, а среди них — чародеи и вожди Почему? Потому что они — носители силы, стражи и защитники группы и наиболее опытные личности. Чародеи же и вожди, по верованию этих групп, — лица, одаренные необычными способностями и оказывают),. громадные услуги. Отсюда они — и наиболее полноправные индивид г Пусть эти заслуги с нашей точки зрения только мнимые заслуги, ф^к тически бесполезные, каковыми нередко они и были, но с точки зрег ^ у общества того времени, в силу его неразвитости и малого знания, они казались ценными и полезными. Перейдите к кастовому обществу и встретите то же. Если каста жрецов, в частности браминов, наиболее полноправна, а судр или вайсиев — бесправна, то опять-таки недаром По воззрениям того времени (фактически, конечно, ошибочным), брамины оказывали необычные услуги — они могли управлять силами природы, вызывать дождь, лечить от болезней, указывали путь к небу, отвращали врагов, одним словом, совершали величайшие подвиги, отсюда они получали и исключительные права и преимущества. А несчастный судра или вайсий, что могли они сделать? Очень мало, по мнению того времени, а потому немного благ и выпадало на их долю (несмотря на фактическую пользу их работы). Возьмите историю сословий: дворянства и буржуазии, или историю католической церкви или просто лиц, пользующихся "популярностью" в том или ином обществе, и здесь вы увидите, что в каждом обществе объем прав и преимуществ того или иного сословия в общем пропорционален их заслугам по оценке этого общества.

В своем "Происхождении общественного строя современной Франции" И. Тэн достаточно ярко показал эту пропорциональность услуг и наград "привилегированных". Ту же истину мы можем наблюдать и в наши дни в применении к целым группам и отдельным лицам. По мере того как общество начинает ценить все ниже и ниже услуги дворянства и выше — услуги "третьего сословия", по мере того падают привилегии первого и растут права второго. Если какой-нибудь Χ или У имеют "высокий курс" среди тех или иных групп, то неспроста, а потому, что эта группа ценит их за что-то, признает за ними какие-то заслуги и таланты. Если же это так, то ясно, что равенство, понимаемое в смысле пропорциональности услуг и привилегий или благ, не есть какой-то новый лозунг, не есть нечто специфически свойственное демократической эпохе и культуре, а старо как мир, было всегда и существует в наши дни. Поэтому довольно трудно видеть в лозунге: "Каждому по его заслугам" знамение нашего времени, а тем более знамение и отличительный признак демократизма и социализма.

§5.

Следует ли, однако, из сказанного, что все разговоры о равенстве к; ь. знамении нашей и грядущей культуры, о его росте, о его неразрывности с социализмом представляют одно недоразумение? Значит ли сказанное, что рост равенства — миф, что все остается и должно остаться постарому? или, как говорит Экклезиаст, "так было, так будет, и нет ничего нового под солнцем"?

Нет, не значит. Вышесказанное говорит лишь о том, что нельзя в таких важных вопросах ограничиваться общими формулировками,

==254

вроде: "каждому по его заслугам", а необходимо идти дальше — детализировать и точнее выявлять эти общие фразы. В противном случае неизбежны недоразумения. Да, несомненно, принцип: "каждому по его заслугам" не нов, верно, что он стар, как человечесгво, что он действовал во все времена и, вероятно, будет действовать в грядущем. Не в его общей формулировке кроется сущность современного равенства и его новизна. Для выявления природы последнего нужно идти дальше и поставить ряд дальнейших вопросов. Только тогда возможно "выловить" "святая святых" современного равенства. Иначе — оно ускользнет через широкую сеть этой общей формулы, и мы останемся у "разбитого корыта". Попробуем (конечно, кратко) сделать эти дальнейшие шаги.

Несомненно, формула: "каждому по его заслугам" стара, но ново то содержание, которое вкладывается в эту формулу, или, точнее, нов тот критерий, тот аршин, по которому измеряются эти заслуги и устанавливается эта пропорциональность заслуг группы или индивида и соответственной доли социальных благ (прав и привилегий), причитающихся им за эти заслуги или, говоря шире, за те общественные функции, которые они выполняют.

Пропорциональность в истории более или менее постоянна, но основы и критерии ее — изменчивы и различны. И этой переменой оценочных критериев, заслуг и привилегий, если угодно, и исчерпывается сущность происшедших изменений. Тот, кто сумеет верно уловить специфические черты этого оценочного критерия, господствующего в эх алитарном обществе, тот тем самым сможет дать и основные черты общества, построенного на принципе равенства.

Спросим себя теперь, в чем же состоит происшедшее здесь изменение? Иными словами, каковы были критерии, распределявшие социальные блага "каждому по его заслугам" в прошлом и каковы они теперь? Есть ли здесь какое-нибудь изменение, или его нет?

Не претендуя совершенно на сколько-нибудь исчерпывающий ответ, заведомо невозможный в пределах данной статьи, укажем лишь основные штрихи происшедшего перелома.

При сравнении способа установления пропорциональности заслуг |,я наград в древних обществах и в новых, первое, что бросается в глаза, | это γοί факт, что в древности критерии оценки был не индивидуальный и не ^равный Тот или иной поступок индивида оценивался не сам по себе, |''а в зависимости от того, к какой группе принадлежал этот индивид. Иными словами, мерой достоинства индивида была не совокупность его

• личных качеств и заслуг, а характер той группы, членом которой он был. Если эта группа занимала вершину общественной лестницы, если она

'была окружена ореолом, все ее плюсы, весь ее свет и все ее привилегии падали и на долю ее члена, как бы скверен и незначителен сам по себе

Ι'Ίυι был этот индивид. И наоборот, если группа занимала низы, бесправ-

гным был и ее член, хотя бы он был "семи пядей во лбу". Человек касты браминов всегда был и оставался брамином (исключая редчайшие случаи). Судра же, при всех своих заслугах, не moi выти из своей касты и не мог никогда сделаться брамином. Каждый из них был прикреплен к сгосй касте (iinn ipynne), как индивид он был ничем, а подлинная его ценность определилась высотой социального положения той группы, из

-ie, а ', пторои он вышел. Раб всегда был рабом, а господин — господи•мм. между тем и другим всегда была пропасть.

Первый, будь он храбрейшим и мудрейшим (вспомним Эпиктета), все же был "вещью", и в первые времена рабства ничто не могло изгладить печать его позорного происхождения. Второй был и оставался персоной", хотя бы он был "полной бездарностью" и моральным

==255

ничтожеством. Первый рождался и умирал бесправным, второй рождался господином и умирал таковым Их личные свойства были ни при чем, и не ими определялось то количество жизненных благ, которое выпадало им на долю в жизни. Это количество определялось их принадлежности ю к гой группе, к которой они в ситу ли рождения или иных условий принадлежали. Иными словами, аршином, которым измерчгась в дрсчности ее шчина зас гуг того или иного индивида, бы ш не их шчные зас ïyc и и фактические свойства, а характер и социальное положение той группы (рода, касты, сословия), членами которой они бы ш.

Отсюда легко понять и две следующие особенности старо! о порядка. 1) наследственность привилегий или бесправия и 2) религиозно-юридический характер общественной дифференциации древнего общества.

Так как группа живет долю и не исчезает с одним поколением, то все, кто родились в ней, механически делались "сопричастниками" ее свойств. Сын брамина или патриция механически наследовал достоинства и привилегии своего отца, своей группы. Сын рабыни, раба или судры механически становился рабом или судрой. Разбить эти барьеры не было сил. Они были не только фактом, но и правом. Каста от касты отделялись не только в силу факта, но и в силу религиозно-юридических санкций. Смешение групп было запрещено и объявлено смертным грехом и преступлением.

Говоря образно, древняя общественная дифференциация напоминала дом с наглухо отделенными друг от друга квартирами, резко отличавшимися друг от друга по богатству и роскоши. В одних — было изобилие благ, в других — нищета, болезни и позор. Индивид, родившийся в богатой и "высшей квартире", становился баловнем судьбы; раб же, родившийся в рабском подвале, становился "изгоем" и рабом. Вход из одной квартиры в другую не допускался, как не допускается переселение из рая в ад. Все сообщения были замкнуты наглухо, и на страже стояли религия, право и общественная власть, вооруженные всеми своими аппаратами, огнем и мечом и богатым арсеналом земных и небесных наказаний.

Рассматривая с этой стороны предыдущую и современную системы оценки заслуг и распределения наград, мы не можем не видеть между ними громадной разницы. Различие это состоит в том, что теперь степень заслуг индивида определяется уже не его принад южностью к той или иной группе, а его личными свойствами, его шдтидмиънымч заслугами. Несмотря на существующую до сих пор массу пережитков старого порядка, общая тенденция развития такова. И индивидуально и социально, как общее правило, мы теперь ценим "добра молодца" "не по батюшке, не по племени, не по городу, не по роду-корсни и по его сословию", а по нему самому. Нам теперь решительно не важно — "белой или черной кости" он, дворянин он или сын пролетария, d важно — кто он и что он сам по себе, что он сделал и какие зис ivzu принадлежат ему лично. Если таковые есть — будь он "эллин или иудей, раР или свободный", — мы их признаем. Если нет — будь он сын владетельного князя или сиятетьного принца, — для нас его п1Т}лы ничею №. прибавят Λ Jro значит, что критерий оценки iar :„'г iiwncpb αι'α ι '-'< дивидуалъны м а равным. Меркл в принципе одна и id же для всех PaHbibr, она была и не индивидуальна, и не равна. Если судрз совершал м шеи шее преступление — ему грозила страшная смерть. Для ор-1мипа -k-e bl." было дозволено. "Пусчь царь никогда не губит брамана, когя бы сд совершил все преступления", — читаем мы у Мшу. И su^ooroT, еслч привилегированный совершал маленький подвиг — ею.клали изобильные Haï рады и почести. Человек же низов мог "срывать здезды с чеба"

==256

и, однако, не получить ничего. Награды получал не он, а его господин. Теперь в принципе мерка одна и та же. "Декларация прав человека и 1ражданина" во Франции и "Табель о рангах" у нас были пограничными столбами, указывающими на границы старого и нового порядков. Теперь право в принципе гласит: "к ι о сделает то-то и то-то", получает то-то, кто совершит такое-то преступление, будет так-то наказан независимо от его происхождения, рода и племени. Мерка индивидуальна и единообразна для всех.

Обращаясь к нашему образу, можно сказать, что современная общественная дифференциация похожа на казенный дом с казенными квартирами. Но отличие от предыдущей картины здесь в том, что эти квартиры сообщаются друг с другом, и нет, по существу, ни религиозных, ни правовых барьеров. Сегодня роскошную квартиру занимает один, а завтра ее же может занять "обитатель подвала", если он выполнил ряд условий и сделал ряд "подвигов". Рождающиеся в пышных апартаментах теперь могут перейти в подвалы, и наоборот — из подвалов попасть во дворцы и замки. Все, в принципе, зависит от индивидуальности и личных качеств.

А отсюда само собой следует: 1) Исчезновение наследственности привилегии или бесправия (падение каст, сословий и вообще правовых статусов). 2) Падение религиозно-юридической основы общественной дифференциации.

В силу первого сын тайного советника может (в принципе) оказаться человеком без чина, и наоборот — сын прачки — министром и тайным советником. В силу второго — грань между группами (сословиями или классами) теперь только фактическая, а не юридическая. Переход из одной в другую не запрещен и возможен. Общественно-государственные должности не наследственны и не являются монополией избранного сословия. Доступ к ним в принципе открыт для всех.

А все это означает, что личность освободилась от опеки группы, рода, племени, касты, сословия и мало-помалу сбросила с себя все эти пеленки. Теперь она — самоцель, выступает таковой и оценивается как таковая же.

Таково первое основное отличие старого порядка от нового. Основа оценки заслуг из неравной и неиндивидуальной стала единообразной и индивидуальной.

Лозунг: "Каждому по его заслугам" и теперь тот же, но содержание его изменилось, и в современном своем виде он призывает к распределению социальных благ совсем иначе, чем раньше.

§6.

Выше я кратко очертил лишь отличие современного "оценочного механизма" от старого, так сказать, самый аршин распределения благ и установления пропорциональности заслуг и наград. Теперь поставим иной вопрос. Спросим себя, а не изменилось ли также и то, за что давали раньше и дают теперь "награды"? Не утратили ли своей ценности в ходе истории многие поступки и качества, раньше считавшиеся "подвигами" и высоко награждавшиеся, и наоборот, не стало ли теперь высоко цениться многое, что раньше "ни в грош не ставилось".

Пусть в древности масштаб оценки был коллективным и неравным, а теперь сгал индивидуальным и единообразным. Это еще не объясняет, почему сама каста браминов обладала такими привилегиями, а судры были столь бесправны? Очевидно, по верованиям общества того времени, брамины выполняли общественные функции столь важные, что они

9 Питирим Сорокин

==257

заслуживали и высоких привилегий. Если же теперь они лишены последних, то, очевидно, в силу того, что эти функции стали бесценными в глазах современного общества. Ввиду этого небезынтересно посмотреть, что же ценилось в прошлом, какие общественные функции считались особенно важными, какие потеряли свою ценность и какие приобрели ее. Иными словами, что было "субстанцией" самой ценности в прошлом и что стало ею теперь.

Краткий ответ на этот вопрос гласит: в древности ни личность, ни даже группа сами по себе не были высшими ценностями, "самоценностью" или "самоцелью", а таковой было "божество" или "божественная сила", как бы она ни называлась (тотем, мана, позже

божество, бог и т. д.).

И индивид, и группа (каста, сословие и т. д.) были тем выше, чем они ближе стояли к божеству, чем более они были сопричастны божественной силе, чем более участвовали в ней. Лозунг: "Каждому по его заслугам" в эти эпохи получает толкование: "каждому по степени божественной благодати, почиющей на нем ". Это первая историческая форма этого лозунга. Исторически обосновать это нетрудно. В первобытных обществах наиболее привиле.гированы полноправные мужчины и старики, а из среды их — чародей-жрец, часто являющийся и вождем. Женщины и дети — самые неполноправные члены группы. Констатируя это, мы видим и другое, а именно: полноправные же мужчины и особенно чародей-жрец являются наиболее сопричастными божеству, участвуют в религиозных церемониях, предварительно проходят через цикл обрядов посвящения и таким образом становятся носителями и участниками божественной силы тотема. Женщины же и дети (до посвящения) считаются погаными. Они не подпускаются близко к религиозным святыням, им воспрещается даже смотреть на них и т. д. На них нет "благодати", а потому они и бесправны.

Восточные деспоты, римские императоры, объявлявшие себя высшими понтификами, папы периода средних веков — все они, по верованиям того времени, были живыми носителями, "наместниками" божества — отсюда и неограниченность их прав и привилегий. Таков был руководящий принцип ценности в прошлом.

Переходя от него к нашему времени, нельзя не заметить громадного сдвига, уже вполне отчетливо сказавшегося в XVII и XVIII веках в работах мыслителей того времени и приведшего к формуле: "Высшая ценность — человеческая личность". "Человек — самоцель и ни для чего, и ни для кого средством быть не может". Таков основной критерий ценности нашего времени, слышимый всюду и везде, под его знаком стоят все современные системы и морали, и права. Таков второй характерный сдвиг, совершившийся в пределах той же формулы "каждому по заслугам". А это значит: радикально изменились и сами взгляды на ценность и заслуги. Из религиозной основная ценность стала человеческой, светской. Религиозные действия и функции шамана и жреца, в силу их религиозности, были святы, велики и ценны для общества того времени, верившего в их силу и оценивавшего все с точки зрения божественной ценности; для современного же общества эти действия — бесполезная и неумная трата сил, не заслуживающая никаких привилегий или прав. А раз так, конечно, теперь невозможно и немыслимо существование привилегий религиозной касты, наподобие браминов. Основная ценность "очеловечилась", а в зависимости от этого изменилась и "цена" отдельных актов. То, что раньше высоко ценилось, пало, и то, что раньше не ценилось, приобрело высокий курс. Расценка из религиозной превратилась в светскую. Объем наград стал теперь соизмеряться не со

==258

степенью "божественной благодати", почиющей на личности или касте, а со степенью общественной полезности данного индивида или группы.

Раньше, если на человеке не было этой благодати, он был бесправен. Теперь человек уже в силу того, что он человек, не может быть бесправным, ибо "человек — свят и самоценен ".

Этим самым уничтожен один из китов неравенства. Раньше, если эта "благодать" признавалась за личностью, она получала награды, хотя бы и ничего не делала. И наоборот, рабы, женщины, члены низших каст, как бы ни была общественно полезна их функция и работа, не получали прав, ибо были лишены благодати. Теперь, в силу совершившегося перелома, распределение благ стремится быть противоположным.

Мудрено ли поэтому, что по мере падения религиозной оценки социальных функций и их носителей мы видим развивающийся рост практически хозяйственного прейскуранта в распределении социальных благ.

На место святости и касты жрецов, сначала наряду с ними, а затем уже и самостоятельно, приходят воины, служилое сословие —- феодальная знать и дворянство — защитники целости и безопасности страны. Социальный курс их общественной роли быстро растет — растут поэтому и их привилегии. Лозунг "каждому по его заслугам " получает форму: "каждому по мере его участия в обороне страны от врага, по мере его ратной службы и участия в ее управлении ".

Приходит дворянин, "высокое сословие", "белая кость", постепенно становится на вершине общественной лестницы и берет себе полноту власти и прав.

Но идут времена. Растут города. Растет и роль капитала. Феодальное ополчение сменяется наемной армией или народным войском на основе всеобщей воинской повинности, рост расходов для государственного управления увеличивается, одним словом, деньги становятся великой силой, определяющей собой и военное могущество государства.

Благодаря этому сама по себе ратная служба служилого сословия, сделавшаяся к тому же обязанностью всех подданных, постепенно теряет свой социальный вес и вытесняется растущим значением капитала. А отсюда — мудрено ли, что "третье сословие", носитель "господина капитала", начинает завоевывать больше и больше прав, и в конце XVIII века во Франции свергает "молот" дворянства и само занимает его место; то же происходит и в других странах.

Лозунг "каждому по его заслугам " приобретает форму "каждому по его капиталу". Таковы те типические содержания, которыми история наполняла эту "вечную" формулу. Мы сейчас стоим как раз в середине того процесса, когда капитал достиг своей высшей оценки и намечаются уже признаки замены этой ценности — новой, иной, грядущей.

^ϊ §7.

Каким же содержанием намерена наполнить история эту формулу? Что должно встать в ней на место капитала и сделаться основной ценностью для соизмерения заслуг и привилегий? Как всякий прогноз, и мой ответ будет, конечно, гадательным; но тем не менее он весьма вероятен. Ответ гласит: "Каждому по степени его личного социально полезного труда". Таково, думается, ближайшее содержание, которое история впишет в эту формулу. Если вдумчиво вглядываться в совершающиеся вокруг нас изменения, то нельзя не заметить, что рост нетрудовых доходов постепенно ограничивается в самых различных формах:

==259

и в виде прямого обложения, и в виде изменения законов о наследстве, и в виде конфискации конъюнктурного роста ценности капитала (земельных участков и т. д.), и в виде растущей монополизации производства и обмена в государстве и т. д. А самое главное — путем прямой борьбы труда и капитала. С того времени, когда был раскрыт фетишизм капитала, когда трудовая теория ценности заявила, что сам капитал — только продукт и символ труда, прочное и царственное владычество капитала было поколеблено. И чем дальше, тем оно колеблется сильнее и сильнее. И лично для меня нет сомнения, кто из этих двух противников победит: рано или поздно победа останется, конечно, на стороне труда.

Если же это так, то нетрудно извлечь практические выводы из этого факта: так как труд в настоящее время приходится главным образом на долю "низших" масс — крестьян и рабочих, то. раз он становится главным видом общественной заслуги, очевидно, в силу общего закона, это должно повлечь распространение полноты прав и на эти "низы".

А так как "низы" составляют большинство людей, то распространение полноты прав на них означает не что иное, как распространение прав и благ почти на все человечество.

Этот факт расширения группы лиц, пользующихся полнотой прав, станет еще рельефнее, если учесть, что этот процесс касается одинаково мужчин и женщин. Роль и функция последних в обществе постепенно уравнивается с ролью мужчин. Поэтому вполне естественно ожидать, что и их права будут все более и более расти, что мы фактически и видим в эмансипации женщин и в весьма ясном и в наши дни росте их правоспособности.

Таковы основные формы, которые принимал лозунг "каждому по его заслугам" на протяжении истории.

§8.

В предыдущем мы дошли до вывода, что в наше время формула "каждому по его заслугам" стремится стать формулой "каждому по степени его личного социально полезного труда". Отсюда вывод: так как труд выпадает главным образом на долю трудового народа^, то он неизбежно должен обладать и полнотой прав, полной долей социальных благ, до сих пор целиком выпадавших лишь немногим привилегированным.

Прямым доказательством этого служит тот факт, что труд в XIX и XX веках все сильнее и сильнее начинает выдвигаться в качестве основной общественной заслуги. "Трудовой принцип" все резче и резче просачивается во все — и политические, и экономические, и социальные — теории. Весь XIX век стоит под знаком трудовых теорий, начиная с трудовой теории ценности в политической экономии и кончая многочисленными конструкциями социализма, где труд является краеугольным камнем, на который опирается здание всей грядущей культуры. И в науке, и в обыденном сознании принцип социально полезного труда стал главным видом и основным критерием общественной заслуги. Из унижающего занятия он превратился в деятельность, облагораживающую человека.

Если действительно это так, то в течение XIX и XX веков мы должны найти и соответственное увеличение прав трудящихся, стремление к уравнению их прав с правами остальных классов. Существует ли действительно такая тенденция?

Думается, да. Рост прав трудовых классов в течение указанного периода проявился: 1) β провозглашении равенства всех граждан перед

К оглавлению

==260

законом, в противоположность юридическому неравенству старого права; 2) β уничтожении сословий и. сословных привилегий и в провозглашении принципа, согласно которому представители трудовых классов имеют право, равное с привилегированными классами, на занятие любой общественной должности, чего раньше не было и не могло быть; 3) в равенстве политическом, в уравнении трудящихся классов с привилегированными классами в пользовании публичными правами человека и гражданина (избирательное право; свобода слова, печати, союзов, верований; неприкосновенность личности и т. д.) и в их объеме; 4) в ряде фактов, направленных на то, чтобы равномерно распределить между всеми классами основное духовное богатство — знание (отсюда: недопускавшееся раньше всеобщее бесплатное обучение, бесплатные курсы, лекции, библиотеки), тенденция интеллектуального равенства; 5) в стремлении к равенству экономических благ, проявляющемуся в постепенном повышении заработной платы, в создании союзов рабочих для борьбы за ее повышение, в страхованиях государства от безработицы, старости, болезни. Естественным завершением этого процесса служит обобществление средств и орудий производства, вполне логично и правильно провозглашенное социалистами.

Не указывая других фактов, и сказанного достаточно для того, чтобы считать доказанным тезис, согласно которому рост ценности труда как основной заслуги в глазах общества действительно влек и неизбежно должен был повлечь и рост прав и доли социальных благ для тех, кто является в обществе представителем труда.

§8.

Было бы, однако, ошибкой думать, что этот процесс уравнения прав трудовых масс с нетрудовыми, с одной стороны, и процесс установления пропорциональности труда и вытекающих из него прав на социальные блага — с другой, закончен. Нет! Он только еще начинается. Вышеуказанные факты роста прав труда в XIX и XX веках — это только начало процесса. Правда, граждане объявлены равными перед законом, равными в своих публичных правах и т. д. Но разве до сих пор это равенство не остается почти исключительно словесным равенством? Разве фактически количество жизненных благ, приходящихся на долю капиталиста и рабочего, аристократа и крестьянина, равно? Разве мы не видим с одной стороны роскошные дворцы, а с другой — подвалы нищеты? Пресыщение и ничегонеделание одних, голод и работу до изнеможения других? Разве и до сих пор жизнь для одних не является сплошным пиром, а для других — голгофой, пыткой, беспрерывным трудом и нищетой?

Короче говоря, равенство экономических благ далеко еще не достигнуто. Как общее правило, трудовые классы остаются обделенными до наших дней, а львиная доля благ приходится классам "празднующим" и мало работающим.

И это относится не только к экономическим благам. То же видим мы и касательно благ почета, уважения, общественного почитания и благ знания. Все эти ценности до нашего времени выпадают носителям труда в малой дозе. Верхи общественной лестницы по-прежнему занимают привилегированные классы.

Процесс уравнения идет, но он далеко еще не закончен.

Эта незаконченность уравнительного процесса выступает и в ряде других форм. Наряду с индивидуальным неравенством дано неравенство классов; кроме него — неравенство национальных групп, неравенство религиозное, государственное, профессиональное и т. д. Во всех этих

==261

отношениях есть привилегированные и обделенные, эксплуататоры и эксплуатируемые, угнетатели и угнетаемые.

Правда, как указано выше, с поступательным ходом истории все эти перегородки падают, но... до окончательного падения их еще далеко, еще много пройдет времени и потребуется немало жертв...

Тенденции уравнения — несомненны, но они еще далеко не закончены в своем осуществлении.

§10.

Спросим себя теперь: "Как же должно мыслиться социальное равенство в своем идеальном завершении?" Означает ли оно только установление известной пропорциональности между заслугами индивида или группы и социальными ценностями (благами) за эти заслуги? Или же оно может мыслиться как равенство благ одной личности с благами всех

остальных?

Выше мы отвергли так называемое абсолютное равенство. Отвергаем его и теперь. Но это не означает, что сам принцип "пропорционального равенства" при надлежащем развитии не может привести и не приводит к равенству абсолютному.

Поясним сказанное. Из краткого исторического рассмотрения формулы "каждому по его заслугам" мы видели, что 1) сам аршин, которым измеряются эти заслуги, стал равным, превратившись из неравного, группового в индивидуальный, личный; 2) видели, как изменялось и само содержание социальной заслуги, пройдя через этапы: общественная заслуга — это близость к божеству, это ратная служба и управление, это

— обладание капиталом и выполнение торгово-промышленных функций, наконец, это социально полезный труд. Каждая замена одной формы другою влекла за собой и расширение количества лиц, правомочных получать правовые и социальные блага. Формула "каждому по его труду" означает, по существу, распространение полноты прав и благ почти на весь народ, на большую часть человечества. Мало того, так как занятие тем или иным социально полезным трудом доступно почти всем, никому оно не воспрещено, а, напротив, рекомендуется, в наши же дни начинает даже принудительно вводиться ("трудовая повинность"); так как, далее, лентяйничанье, праздношатательство и тунеядство все резче и резче порицаются общественным сознанием, то можно и должно ожидать, что процент трудящихся будет все более и более расти с ходом истории, а процент бездельников — уменьшаться. Пределом его может и должно быть общество, где все (исключая, конечно, абсолютно неспособных, вроде младенцев, калек) будут трудиться и где не будет "ничего

не делающих".

Если же это так и если теорема пропорциональности заслуг и привилегий правильна, то отсюда вывод: в обществе будущего полнота прав и социальных благ будет принадлежать всем, то есть каждый будет иметь право и возможность на получение полной доли и экономических, и духовных, и всяких других благ. Если же такое предположение о том, что все будут трудиться, не осуществится, тогда не может быть и указанного следствия.

Таков первый вывод. Но он еще не предопределяет, что доля этих благ будет равной для всех. Скажут: труд всех далеко не будет одинаковым. Один будет трудиться над созданием новой машины, а другой

— бить булыжники, один создаст прекрасное произведение искусства, другой будет выполнять чисто механическую работу. Неужели же все эти виды труда будут оцениваться одинаково?

==262

Далее, в одно и то же время один, более искусный, работник будет работать продуктивнее, чем другой, менее искусный. Как же уравнивать их и как измерять их работоспособность?

Ответить категорически на эти вопросы едва ли кто-нибудь в состоянии. Возможно, что общество будущего, исходя из положения, что самые простые формы труда не менее необходимы и полезны, чем самые сложные (изобретение и т. п.), найдет вполне справедливым уравнять их ценность и соответственно и долю социальных благ. Такое предположение может быть допущено еще и потому, что в будущем, по-видимому, та или иная форма труда не будет принудительно навязываться каждому, а более или менее свободно избираться каждым индивидом, сообразно его свойствам и склонностям. При таких условиях всякая работ