Килонова смута, законодательство Дракона и экономический кризис

До второй половины VII в. владычество евпатридов в Афинах было незыблемым и не встречало противодействия. И в политическом, и в культурном, и в экономическом отношении Аттика отстала от других: ее соседи — Мегара, Коринф, Эгина — стояли тогда на первом месте, заслоняя ее. Но с середины VII в. в сферу того нового движения, которое происходило во многих греческих общинах и о котором мы уже говорили, была втянута и Аттика, тем более, что вследствие ее географического положения и природы легко могли установиться тесные сношения между нею и приморскими городами Малой Азии и появиться класс торговых мореходцев. Почва Аттики давала прекрасный материал для гончарного производства, для керамики. В VII ст. развился особый стиль — геометрический, иначе называемый стилем Дипилона, и центром производства были Афины. Археологические находки показывают, что афинская керамика проникла далеко на восток и на запад — во Фригию, на Кипр, в Сицилию, с. 38 в Этрурию. В VI в. она уже вытесняет произведения других греческих городов, в том числе и знаменитые коринфские вазы. Бедная хлебом, Аттика была богата оливками, и оливковое масло составляло важный предмет вывоза. Введение навкрарий, о которых мы говорили, показывает, что уже сознавалась необходимость во флоте. Флот этот был, конечно, на первых порах небольшой. Есть известия, что уже в конце VII в. афиняне заняли Сигей, к югу от Геллеспонта на малоазиатском берегу, и из-за него вступили в борьбу с митиленянами. Борьба на этот раз окончилась тем, что по приговору коринфского тирана Периандра, избранного в посредники, Сигей остался за Афинами. Очевидно, афиняне старались обеспечить сношения с Понтом. Вероятно, уже тогда они нуждались в подвозе иноземного хлеба.

Вообще, как мы видели, то было время, когда с одной стороны развивалась промышленность, торговля, входили в употребление и получали большое значение деньги, возвышалась новая сила — демос, а с другой стороны усиливались произвол и злоупотребления господствующей аристократии, тяжелый экономический гнет, от которого страдала масса земледельческого населения, и ее задолженность. Недовольство массы, брожение в ее среде, борьба со знатью, — все это создает благоприятные условия и почву для тирании, которая в ту эпоху составляла обычное явление в Греции.

Разгар этой борьбы в Афинах относится к более позднему времени; но ее зародыши и первые симптомы обнаруживаются еще во второй половине VII в.

В 30-х годах этого века молодой, знатный и богатый афинянин, по имени Килон, зять мегарского тирана Феагена, делает попытку овладеть властью в Афинах. С помощью друзей и данного ему тестем отряда, в годовщину своей победы на олимпийских играх, он захватывает акрополь. Но против него поднялось население Аттики все поголовно, как горожане, так и сельские жители — последние под предводительством пританов навкраров, — и Килон с приверженцами был осажден. Осада затянулась. Большинство осаждающих разошлось, предоставив архонтам покончить с восстанием. Килон с братом успел бежать; с. 39 приверженцы же его, которым грозила гибель от голода и жажды, сдались, положившись на обещание, что они будут пощажены. Но обещание было нарушено, и сторонники Килона избиты, причем некоторые из них погибли у самых алтарей богов.

Так неудачно кончилась попытка Килона. Недовольство и начинавшееся брожение в народе могло подать ему мысль о захвате власти, внушить смелость и надежду на успех. Но Килон не был защитником и вождем недовольного народа. По-видимому, он не постарался или не сумел приобрести доверие и опору в массе, слишком явно обнаружил свои тиранические, чисто эгоистические замыслы. В довершение всего он опирался на чужеземную помощь — и притом тирана — и, следовательно, в глазах большинства являлся врагом отечества.

Но эта неудачная Килонова попытка и ее подавление надолго оставили после себя тяжелый след в афинской истории. Положение дел не улучшилось, а напротив, еще более ухудшилось. Началась продолжительная война с Мегарой, тиран которой Феаген мстит афинянам за неудачу Килона и гибель его приверженцев. Остров Саламин, расположенный у самого берега Аттики, перешел тогда в руки мегарян. Аттика находилась как бы в блокаде; ее сообщения морем крайне затруднены, берега в опасности; самый подвоз хлеба, в котором она нуждалась, стеснен. В довершение всего угнетенное настроение овладело народом: при подавлении Килонова восстания совершено было святотатство — пролита кровь на священном месте, у жертвенника Евменид, и народ ждет небесной кары за осквернение святынь и алтарей. Вина за произошедшее падала главным образом на архонтов, в особенности на тогдашнего первого архонта Мегакла из фамилии Алкмеонидов, руководившего подавлением Килонова восстания.

Наконец, после долгого промежутка, когда многие из участников в этом святотатственном деле сошли уже в могилу, состоялся суд над святотатцами, причем судьями были 300 «лучших мужей». По их приговору трупы виновников были выброшены из могил, а род их предан с. 40 вечному изгнанию¹. Такая кара постигла Алкмеонидов и так положено было начало разрыву между этою могущественною фамилией и остальною афинскою аристократиею. И долго еще потом будут припоминать Алкмеонидам их участие в святотатственном деле при подавлении Килонова восстания; во времена афинского законодателя Клисфена, из рода Алкмеонидов, Перикла, по матери происходившего от них, этим будут пользоваться их враги.

Существует предание, что в Афины для окончательного очищения города от «скверны» святотатства призван был Эпименид Критянин, мудрец и пророк, который и совершил ряд очистительных обрядов. Но личность Эпименида — полумифическая и рассказы о нем носят характер легендарный.

Тяжесть положения и зависимость демоса от евпатридов немало увеличивало то обстоятельство, что в Афинах не было тогда еще писаных законов и суд находился в руках аристократии. К тому же существовавшее обычное право мало уже соответствовало новым условиям жизни, не удовлетворяло вновь назревшим потребностям. И первое требование, с которым выступил афинский демос и на которое согласились евпатриды, было издание писаных законов.

Дело это было поручено Дракону, по-видимому, одному из фесмофетов, который издал законы в архонтство Аристэхма², т. е., по всей вероятности, в 621 г. Кодекс Дракона целиком не сохранился. Но в конце V в. до Р. Х. по постановлению афинского народного собрания начертаны были на каменной стеле Драконовы законы, касавшиеся убийства, и эта копия с оригинала VII стол., в виде надписи, в обрывках, дошла до нас³. Кроме того, имеются цитаты у ораторов с. 41 и некоторые другие данные. Но все же мы не можем в точности сказать, кодифицировал ли Дракон лишь существовавшее право или же внес что-либо новое в него и чт о именно.

По Драконовым законам судьями были в большинстве случаев эфеты. Не вполне выяснено, ввел ли их впервые Дракон, как сообщают некоторые источники, или они были и до Дракона. Эфеты выбирались в числе 51 из «лучших людей», конечно, знатных, имевших от роду не менее 50 лет. Их можно сравнить с средневековыми шеффенами, boni homines. Число эфетов — 51, — на первый взгляд несколько странное, проще всего объясняется по аналогии с последующими афинскими судами, дикастериями, состоявшими из 201, 501 и т. д. судей: имелось в виду избежать возможного равенства голосов при решении и с этою целью введено было число нечетное.

Драконово законодательство уже различает убийства по категориям. Так, суд по обвинению в предумышленном убийстве происходил в ареопаге; но являлись ли тут судьями сами ареопагиты, как это было впоследствии со времен Солона, или же эфеты, вопрос спорный¹. Если убийца был неизвестен или же смерть причинена была животным, каким-либо неодушевленным предметом, напр. упавшим камнем, деревом и проч., то обряд суда происходил в пританее, где заседали «цари фил» под председательством архонта-басилевса. По окончании суда животное или предмет, причинивший смерть, извергались за пределы Аттики. Суд производили эфеты в Палладии, святилище Афины в Фалере, в случае убийства непреднамеренного или же подстрекательства; в Дельфинии, святилище Аполлона, — если убийство было «справедливое», т. е. дозволенное законом, напр. в случае самообороны, прелюбодеяния, во время состязания и т. под.; во Фреатто, на берегу моря, близ Пирея, — если убийство совершал изгнанный, причем в таких случаях обвиняемый защищался перед судом, не вступая на почву Аттики, а с. 42 находясь в лодке. Суд над убийцею происходил вообще под открытым небом, дабы судьи не оскверняли себя, находясь под одним кровом с лицом, запятнанным кровью.

Солон отменил большую часть Драконовых законов, но оставил в силе те из них, которые касались убийства. Один оратор конца V в. до Р. Х. называет уголовные законы Дракона «самыми древними в стране», которых никто никогда не осмеливался трогать. Но уже в IV в. Аристотель отмечает, как характерную черту Драконовых законов, их жестокость. Говорили, что Дракон почти за всякое преступление, даже за мелкое воровство, назначал смертную казнь. Современник Филиппа Македонского, оратор Демад выражался, что Дракон писал свои законы не чернилами, а кровью. Выражение это стало ходячим.

В действительности однако было не совсем так. Мы видим, напр., как по Драконову законодательству убийство преднамеренное уже различается от непреднамеренного; за последнее назначается не смертная казнь, а изгнание; при этом допускается примирение с ближайшими родственниками убитого, а в случае неимения таковых — с представителями фратрии; убийство раба наказывается наравне с убийством свободного гражданина; наконец, с убийцей запрещается дурно обращаться.

Но тогда как обычная, распространенная традиция древности представляет Дракона законодателем только в области уголовного и гражданского права, в одной из глав (4) «Афинской Политии» Аристотеля ему или, по крайней мере, его времени приписывается особый политический строй. Эта «Драконова конституция» была будто бы такова. Политические права принадлежали тем, кто имел оружие. Последние выбирали архонтов и казначеев из лиц, у которых свободного от долгов состояния было не менее 10 мин¹; на остальные, младшие должности выбирали из имевших оружие, а на высшие военные должности стратегов и гиппархов — из лиц, которые покажут, что обладают свободным с. 43 имуществом не менее 100 мин и имеют от законного брака детей старше 10 лет; сверх того, от стратегов и гиппархов до сдачи ими отчета требовались особые поручители. Совет состоял из 401 — из избранных по жребию граждан. Как члены совета, так и прочие власти должны были иметь от роду более 30 лет, и одно и то же лицо не могло занимать должность вторично, прежде чем очередь обойдет всех. Если кто из членов совета пропустит заседание последнего или народного собрания, тот платит штраф: пентакосиомедимн¹ — 3 драхмы, всадник — 2, а зевгит — 1. Ареопаг был стражем законов и наблюдал за тем, чтобы власти правили по законам; всякому потерпевшему несправедливость предоставлено было обратиться с жалобою в ареопаг с указанием закона, нарушенного по отношению к нему.

Итак, если верить этому свидетельству, еще до Солона политическими правами пользовались не одни евпатриды, а все имевшие оружие; народное собрание, совет 401, жребий, отчеты должностных лиц, стратеги, господство тимократического начала, ценз, и притом для стратегов гораздо более высокий, чем даже для архонтов, деление на имущественные классы, — все это оказывается существующим еще при Драконе!

Такова та «Драконова полития», описание которой в глазах одних является своего рода перлом среди свидетельств Аристотелева трактата, а в глазах других — нелепостью. Вообще вопрос о ней один из самых спорных². Это изложение Драконовой конституции находится в противоречии с некоторыми местами того же трактата об афинской политии и с остальною традициею древности, а главное, наряду с чертами вполне правдоподобными — народным собранием, политическими правами «имеющих вооружение», требованием свободного от долгов состояния, — оно содержит анахронизмы. Не говоря уже о жребии, об имущественных классах и т. п., с. 44 о чем можно еще спорить, совершенно невероятно, чтобы во времена Дракона, в 20-х годах VII в., стратеги и гиппархи стояли выше архонтов, а так выходит по «Драконовой конституции», так как от стратегов и гиппархов требуется ценз больший, нежели от архонтов; и что это не простая какая-либо описка лишь в цифрах, видно из того, что к этим лицам предъявляются еще особые требования: они должны иметь детей от законного брака старше 10 лет и представлять поручителей до сдачи отчета. Очевидно, стратегам и гиппархам придавалось значение большее, нежели архонтам. Это уже явный анахронизм. До V в. в Афинах в общем государственном управлении архонты занимали высшее место, а главное начальство над войском принадлежало полемарху.

«Драконова конституция» представляет много сходных черт с теми олигархическими проектами, которые были распространены в Афинах в конце V в., в последний период Пелопоннесской войны. Она как бы выражает стремления и идеалы тогдашних афинских олигархов. Наконец, ее описание в Аристотелевом трактате плохо связано и не совсем согласуется с предыдущим и последующим текстом, пришито, так сказать, белыми нитками.

Поэтому мы склоняемся к выводу, что описываемая в «Афинской Политии» «Драконова конституция» есть анахронизм, что описание это заимствовано из какого-либо олигархического источника конца V в. и составляет вставку, принадлежащую даже не Аристотелю¹.

Но как бы мы ни смотрели на Дракона, будем ли мы видеть в нем реформатора политического или нет, несомненно, что социально-экономических отношений он не коснулся. Между тем положение массы земледельческого населения в Аттике тогда было тяжелое. Помимо того «корыстолюбия и высокомерия» знатных, о котором говорит и Солон в своих стихотворениях, оно вызывалось, как мы с. 45 видели, и более глубокими, общими причинами — тем кризисом, который происходил тогда в экономической жизни Греции вследствие перехода от натурального хозяйства к денежному, развития торговых сношений, привоза дешевого хлеба из других стран и проч. Многие земельные участки были заложены; на них ставились своего рода ипотечные знаки, закладные столпы (horoi), с обозначением имени заимодавца и суммы долга. Число независимых мелких собственников уменьшалось.

«Государственный строй Афин был тогда во всех отношениях олигархический», говорит Аристотель в своей «Афинской Политии» (гл. 2). «Бедные были в кабале у богатых сами и дети их, и жены. Назывались они пелатами и гектеморами» (т. е. шестидольниками), «ибо за эту долю они обрабатывали поля богатых — вся же земля была в руках немногих — и в случае неисправных взносов обращались в рабство, и сами, и дети их. Займы заключались тогда под залог тела» (т. е. личности), «и так было вплоть до Солона, который первый явился предстателем демоса. Тяжелее всего для большинства было находиться в кабале, но оно и всем остальным было недовольно, ибо ни в чем не имело доли». Выходит, что причины тяжелого положения массы и ее недовольства, по Аристотелю, были двоякие: политические — олигархический строй и обусловленное этим полное бесправие демоса — и социально-экономические.

В общем такая же картина тяжелого положения земледельческого населения рисуется и у Плутарха. В то время, говорит Плутарх в биографии Солона (гл. 13), неравенство между богатыми и бедными достигло высшей степени, государство находилось в опасности и казалось, что только с установлением тирании можно восстановить спокойствие и прекратить смуту; ибо весь демос находился в долгу у богатых. При этом у Плутарха этот обремененный долгами демос разделяется на две категории: во-первых, на гектемориев (или гектеморов) и фетов, которые обрабатывают землю для богатых, платя, по словам Плутарха, «шестую часть» сбора, и во-вторых, на лиц, которые, беря взаймы под залог «тела», становятся рабами своих заимодавцев в с. 46 случае неуплаты долга. «Многие принуждены были продавать даже собственных детей», продолжает Плутарх, «ибо ни один закон не запрещал этого — и бежать из государства вследствие притеснений заимодавцев. Большинство же — и притом наиболее энергичное — собиралось и призывало друг друга не терпеть долее такого положения, но избрав вождем надежного человека, освободить должников, поделить землю и совершенно изменить строй государства».

В изложении наших источников в подробностях есть, конечно, преувеличения, неточности и неясности. Чт о такое, напр., гектеморы»¹? Судя по всему, это не были арендаторы или фермеры, как их часто называли; это и не сельские наемные рабочие, получавшие за свой труд натурою известную часть жатвы. В гектеморах скорее всего можно видеть или половников (métayer), или людей, ставших в силу экономических условий полузависимыми, своего рода колонов. Гектеморы находились в некоторой как бы наследственной зависимости от богатых, были людьми полусвободными; в случае же неисправности в платеже им грозило лишение и той доли свободы, которою они еще пользовались, уже полное рабство и продажа хотя бы даже на чужбину. Между ними могло быть немало и прежних земельных собственников, которые заложили свои земли или вынуждены были уступить их заимодавцам, оставшись на них в качестве гектеморов и работая на богачей. Но если гектеморы платили известную часть жатвы, то как объяснить их задолженность по отношению к землевладельцам? По-видимому, им — особенно при неурожае иногда не хватало на жизнь или на посев и они вынуждены были брать себе из доли владельца. Аристотель, нужно заметить, распространяет, очевидно, на гектеморов то, чт о скорее относится к другой категории бедствовавшего населения, упоминаемой у Плутарха, свидетельство которого тут заслуживает предпочтения по с. 47 большей отчетливости, вразумительности и внутреннему правдоподобию. Какую долю получали гектеморы, т. е. 1/6 или 5/6 урожая, — тоже давний и спорный вопрос. Название «шестидольники» по-гречески само по себе не может служить тут указанием: оно равно применимо и к тем, кто отдает, и к тем, кто оставляет себе шестую долю. Показание же источников расходятся: Плутарх, как мы видели, ясно говорит, что гектемории платили шестую долю; другие выражаются неопределенно; есть известия, что гектеморам шла лишь шестая часть. В правильности показания Плутарха можно сомневаться. Дело в том, что положение гектеморов изображается в наших источниках как особенно тяжкое, бедственное; спрашивается, могло ли быть оно таким, если бы гектеморы отдавали всего только 1/6, а в свою пользу оставляли 5/6? Вопрос до сих пор остается открытым. Для надлежащего решения его необходимо более точное и близкое знание условий тогдашнего хозяйства в Аттике, чем то, каким мы располагаем при данных источниках.

Когда Аристотель говорит, что «вся земля была в руках немногих», или Плутарх выражается, что весь демос находился в долгу у богатых, то это — преувеличение, что доказывается существованием во время Солона целого класса некрупных землевладельцев, зевгитов (о которых подробнее еще придется говорить), и свидетельством самого Солона, говорящего о снятии им столпов, horoi, и освобождением таким образом «матери-земли»: очевидно, существовали еще мелкие и средние земельные владения, хотя и заложенные. Самая борьба демоса с евпатридами и ее исход, последующее торжество демократии в Афинах, все это было бы непонятно, если бы во второй половине VII в. в Аттике были одни крупные землевладельцы и колоны или сельские пролетарии и не было значительного среднего землевладельческого класса, хотя и переживавшего тяжелый и опасный кризис.

Но в общем картина положения дел, написанная Аристотелем и Плутархом, соответствует той, которую рисует в своих элегиях современник-очевидец и деятель эпохи — Солон. «Город наш», говорит он в одном из своих с. 48 стихотворений¹, «по воле Зевса и по мысли других блаженных бессмертных богов никогда не погибнет; такой великодушный хранитель, как дочь могучего отца» (Зевса), «Паллада Афина, свыше простирает над ним свои руки. Но великий город хотят погубить своим безрассудством, слушаясь корысти, сами граждане и беззаконный дух вождей народа… Богатеют они неправедными делами. Не щадя ни священного, ни народного достояния, они крадут, грабят, один там, другой здесь, и не хранят священных основ Правды. Безысходная беда уже постигает все государство и оно быстро попало в злое рабство, которое возбуждает междоусобия. Враждующие терзают возлюбленный наш город в собраниях, дорогих для тех, кто поступает несправедливо. Таковы бедствия в народе, а из бедных многие приходят в чуждую землю, проданные, связанные позорными оковами. Так общественное бедствие вторгается в дом каждого; пред ним нельзя запереть двери; оно переступает чрез высокую ограду, найдет всюду, даже в глубине спальни». И Солон говорит о поставленных всюду «столпах», о порабощенной «матери-земле», о многих проданных или бежавших из-за нужды на чужбину, долго скитавшихся и забывших было свой язык или терпевших рабство у себя на родине, о стремлении к разделу земли, к тому, «чтобы всем иметь равную ее часть».

Итак, задолженность земледельческого класса и крайняя нужда, рабство должников, резкое деление тогдашнего общества на два враждующих лагеря — с одной стороны народа, демоса, с другой — знатных и богатых, с их корыстолюбием и высокомерием, мечты о разделе земли, это засвидетельствовано и Солоном².

с. 49 Аттика переживала тяжелый кризис. Демос восстал против знатных. Крайняя партия из недовольных и обездоленных стремилась к коренному политическому и социальному перевороту. Тогда впервые раздалось требование: «земля массе, народу»¹.

Солон

В этот критический момент выступает на историческое поприще идеальная по благородству и бескорыстию своих стремлений личность — Солон.

По происхождению Солон был очень знатного рода — из той фамилии Медонтидов, к которой принадлежали прежние афинские цари, и древние считали его Кодридом, т. е. потомком Кодра; но он не был богат и по своему положению и состоянию принадлежал к «средним» гражданам. Есть известие, что Солон занимался торговлей. Далекими путешествиями, частью по торговым делам, частью из любознательности, он расширил свой умственный кругозор. Стремление к знанию никогда не покидало его даже в старости. «Старею я», говорил он о себе, «но постоянно многому учусь».

По Плутарху, Солон обратил на себя внимание прежде всего своим знаменитым стихотворением по поводу Саламина и возвращением этого острова, который находился в руках мегарян и который был так необходим афинянам в виду его географического положения, затем — возбуждением Священной войны в защиту интересов Дельф и, в-третьих, деятельностью, направленною к успокоению населения, встревоженного святотатством, которое совершено было при подавлении Килонова восстания: именно Солон будто бы побудил Алкмеонидов подчиниться суду. Что касается Саламина, то действительно есть основание думать, что он в ту пору, при участии Солона, перешел в руки афинян. Участие же с. 50 Солона в Священной войне и в умиротворении умов после Килонова восстания, вероятно, легенда.

Но Солон был поэт и в своих стихотворениях живо отзывался на события; он ярко выражал в них свои идеалы, стремления, свою скорбь при виде общественных бедствий, борьбы партий и проч. В том большом стихотворении, отрывок из которого мы раньше приводили для характеристики положения дел в Афинах, можно видеть его как бы «политическую программу»: Солон говорит в нем о бедственных последствиях «дисномии», беззакония, и изображает благотворное действие «евномии», законности, которая всюду водворяет порядок и согласие, сглаживает шероховатости, смягчает высокомерие и последствия вражды, умиряет гнев и ненависть. Сам евпатрид, Солон однако не причислял себя к партии знатных. В одном стихотворении он убеждает богатых не быть алчными, причем отделяет себя от них: «Вы, пресыщенные многими благами, укротите непреклонное сердце и умерьте гордый дух; ибо и мы вас не послушаем, и у вас не все будет идти гладко». Вообще вину в раздорах Солон возлагал больше на богатых: он боялся их «корыстолюбия и высокомерия», видя в этом причину возникшей вражды. По его мнению, если бы каждому было предоставлено то, чт о ему принадлежит по справедливости, то не было бы и раздоров: «справедливость войны не порождает». В одной элегии Солон говорил о «скорби, проникающей в глубину его сердца, когда он взирает на старейшую землю Ионии», т. е. Аттику, раздираемую борьбою. По словам Аристотеля, цитирующего начало этого стихотворения в своей «Афинской Политии», Солон обращается к обеим партиям, нападает и тут же заступается за ту и другую и затем убеждает сообща прекратить возникший спор. По Аристотелю эта-то элегия, проникнутая любовью к родине, печалью при виде раздоров, являющаяся призывом к примирению, к взаимным уступкам и справедливости, обратила всеобщее внимание на Солона и побудила афинян избрать его в архонты и законодатели.

Если кто, то именно Солон, стоявший выше корыстных побуждений и вне борющихся партий, по происхождению один с. 51 из первых, а по состоянию один из средних граждан, казалось, мог явиться посредником и примирителем между враждовавшими сторонами, не находившими выхода, и та и другая возлагала на него свои надежды. Для евпатридов лучше было положиться на Солона, как на одного из своих по происхождению, чем доводить дело до насильственного коренного переворота; демос ожидал, что Солон возьмет в свои руки тиранию и проведет самые радикальные меры. И вот в 594 г.¹, после ожесточенной и долгой борьбы, обе партии сообща избирают Солона в «архонты, посредники и законодатели» и поручают ему устройство государства с правом по своему усмотрению «отменять или сохранять существующее и вводить новое»².

Прежде всего необходимо было облегчить положение должников, устранить социально-экономические бедствия, и Солон, по словам Аристотеля, став во главе дел, во-первых, «освободил демос и в настоящем и на будущее время, запретив давать взаймы под залог тела»; это запрещение Аристотель называет «первым и самым важным делом Солона»; во-вторых, Солон «уничтожил долговые обязательства как по отношению к частным лицам, так и по отношению к государству». Эти меры назывались «сисахфией», т. е. снятием или стряхиванием бремени. Правда, существовало еще в древности и другое воззрение на сисахфию³, которое до открытия трактата Аристотеля разделялось большинством новых исследователей и по которому мера эта заключалась будто бы в уменьшении процентов и в изменении монетной системы, именно в увеличении номинальной стоимости денег: из одного и того же количества металла вместо прежних 73 драхм чеканилось 100 (другими словами, прежние 100 драхм = 137 новым), благодаря чему при уплате долга новою монетою должник получал облегчение на 27%. Но в таком виде сисахфия не могла положить конца бедствию и улучшить положение наиболее с. 52 задолжавших бедняков: у кого совсем не было денег, кто заложил свое «тело», тому мало было пользы от понижения процентов и изменения монетной системы, тому в таком случае не представлялось надежды на улучшение положения в будущем. Что касается радикального характера такой меры, как уничтожение долговых обязательств, стоящего, по-видимому, в противоречии с общим характером деятельности Солона, с его стремлением к компромиссам, с его любовью к «средине», то нужно вспомнить о тяжести кризиса, из которого не было иного выхода. Сам Солон говорит, что он соединял «силу и право». Наконец, есть указания, что Солон не только не понизил процентов, но предоставил особым законом заимодавцу полную свободу относительно размеров процента¹. Наоборот, та версия о сущности сисахфии, которой придерживается Аристотель², согласуется с свидетельством самого Солона в его стихотворениях, где он говорит об освобождении матери-земли и должников, обращенных в рабство; а это едва ли могло быть достигнуто понижением лишь процентов и изменением монетной системы.

Изменение монетной системы, которое состоялось позже при Солоне, не имеет ничего общего с сисахфией³. Оно имело в виду не облегчение участи должников, а совсем другую цель: это была замена прежней эгинской системы евбейскою; Афины из области господства монеты и торговли Эгины переходили в область распространения монеты и торговли евбейской; они вступали в сношения с Коринфом, с Халкидикой и македонским побережьем, а на западе — с Сицилией; им открывались новые рынки; их торговые связи расширялись. Таким образом, изменение монетной системы предпринято было в торговых видах и должно было способствовать поднятию благосостояния малоплодородной Аттики путем развития промышленности и торговли.

с. 53 Итак, сисахфия состояла в запрещении займов под залог тела и в уничтожении долгов¹. Результатом ее, по свидетельству самого Солона, было то, что «мать-земля черная», с которой он снял столпы, всюду водруженные, из порабощенной стала свободною и что демос стал свободным. Солон говорит, что «возвратил в Афины, на божественную родину, многих проданных в рабство или бежавших от нужды, долго скитавшихся и успевших забыть аттический язык». Вполне понятно, каким образом для беглецов, спасавшихся от бедствия, сисахфия, состоявшая в прощении долгов, сделала возможным возврат на родину. Но естественно возникает вопрос, как мог Солон возвратить тех, кто был продан в рабство? где нашел он средства для этого? В источниках мы, к сожалению, не находим ответа…

Во внутренней связи с сисахфией находится еще одна мера. Есть известие², что Солон с целью предохранить мелких собственников от скупки их участков крупными и предотвратить скопление земли в немногих руках, установил известный максимум для поземельных владений. Мы не знаем, как велик был этот максимум, а также, с. 54 касалась ли эта мера только будущего или же и тех имений, которые в момент издания закона превышали установленную норму, и как в таком случае было поступлено с излишками? были ли они экспроприированы, проданы?..

С другой стороны, Солон, как мы видели, не ограничил размера процентов, который в ту пору был очень велик, как и вообще это бывает при мало развитом еще экономическом строе, — 18% считалось умеренной платой. Солон предоставил в этом отношении полную свободу заимодавцу. Деньги стоили тогда очень дорого: напр., по жертвенному тарифу, установленному Солоном, овца или мера ячменя стоила 1 драхму, бык — 5 драхм¹.

За сисахфией последовала «номофесия» — реформирование Солоном государственного строя и издание законов.

Как мы видели уже², иногда противоположность между родовою знатью и простым народом сглаживалась таким образом, что лицам богатым из не-аристократов открывался доступ к высшим должностям и, следовательно, господство аристократии по происхождению заменялось господством аристократии по состоянию. Аналогичную меру античная традиция приписывает и Солону. По этой традиции Солон разделил афинских граждан по имуществу на четыре класса³ — пентакосиомедимнов, всадников, зевгитов и фетов. Минимум дохода первого класса определен был в 500 медимнов⁴ хлеба или 500 метретов вина и масла, для второго класса или всадников — в 300, для третьего (зевгитов⁵) — в 200. с. 55 Все остальные граждане, имевшие дохода меньше 200 медимнов или метретов, составляли четвертый класс, фетов. Спорный вопрос: принимался ли в соображение только доход с поземельной собственности, так что все лица, не владевшие землей, как бы ни были велики их движимость, их капитал, причислялись к фетам? или же принимался в расчет и доход с движимого имущества, причем драхма приравнивалась 1 медимну? Наши источники упоминают лишь о доходе с земли и, следовательно, скорее говорят в пользу первого мнения: Аттика в эпоху Солона представлялась все еще страной по преимуществу земледельческой.

Названия имущественных классов отзываются стариной и указывают еще на ту пору, когда всадники составляли главную военную силу, когда господствовала культура только хлеба, а культура вина и оливков не была распространена¹. Они указывают на преимущественно военные цели. Названия эти могли существовать, так сказать, бытовать в обществе уже давно, еще до Солона, и употребляться в смысле приблизительного определения имущественного положения того или другого лица. Но отсюда еще не следует, что мы должны отвергать формальное введение Солоном деления на классы²: Солон мог воспользоваться существовавшими названиями, вообще тем, чт о уже бытовало, как основой для своей реформы. Деление на классы он положил за основание при распределении прав и повинностей и таким образом придал ему особое значение. Солон, правда, не был сторонником плутократии и в своих элегиях часто восстает против богатых; но он, по собственному заявлению, далеко не стоял за полное, безусловное равенство бедных и богатых, и деление на четыре имущественных класса, соразмерность прав и повинностей, постепенная градация в распределении с. 56 тех и других как раз были в духе Солона, соответствовали его воззрениям и его идеалам¹.

По Солоновой конституции, права распределялись по классам, соответственно имущественному положению граждан, и повинности соответствовали правам. Только пентакосиомедимны могли быть архонтами и казначеями; зато на них лежали и самые тяжелые повинности, так называемые литургии, особенно впоследствии, — снаряжение кораблей, постановка хоров и т. под. Занимать вообще должности, быть членами совета (о котором еще будет речь) и т. д. могли только лица первых трех классов; они же несли и главную тяжесть военной службы. Четвертый класс по закону не имел доступа к должностям, но зато и не нес пока никаких повинностей и, наравне с другими, участвовал в народном собрании и в народном суде, гелиэе.

Солоновы классы продолжали существовать и впоследствии; они встречаются в документах — в надписях даже IV в.; но с течением времени, с вздорожанием жизни и падением ценности денег, границы между ними фактически понижаются, и вообще они теряют свой смысл и значение. Они существуют, как своего рода «переживания», как анахронизм. Но для своего времени эта Солонова реформа имела большое значение. Аристократия в сущности заменялась тимократией. Вводились чрезвычайно важные принципы: во-первых, тот, что «каждый имеет право на участие во власти по мере того, насколько он служит государству и обществу своим трудом и имуществом»²; во-вторых, тот с. 57 принцип, что не происхождение, не знатность имеет значение, а состояние; человеком же состоятельным мог сделаться всякий и незнатный, при энергии, трудолюбии и благоприятных обстоятельствах, а, следовательно, даже высшие должности теперь уже перестали быть исключительным достоянием и привилегией родовитой знати. При том, для первых классов размер ценза был таков, что в состав их входили не одни только крупные землевладельцы. Затем, важно было то, что фетам предоставлялось участие в народном собрании и суде: они, прежде бесправные и нередко закабаленные, теперь, благодаря сисахфии и реформе Солона, делаются людьми вполне свободными, гражданами в полном смысле слова: с точки зрения Аристотеля в его «Политике» ничто лучше не определяет понятия «гражданин», как участие в суде и в правлении.

Словом, эта Солонова реформа наносила удар замкнутой родовой аристократии. Но самого родового устройства Солон, по-видимому, не коснулся: и при нем фил было четыре, как и прежде, и четыре филобасилевса. В совете четырехсот, введенном Солоном, было по 100 членов от каждой филы и кандидатов в архонты, по словам Аристотеля, избирала каждая фила.

Продолжали существовать по-прежнему и навкрарии. Аристотель (в 8 гл. «Аф. Пол.») ссылается на Солоновы законы, в которых предписывается навкрарам «собирать подати и расходовать из навкрарской казны».

Со времени Солона 9 архонтов стали составлять одну коллегию. Для избрания их Солон ввел довольно сложную систему: каждая из тогдашних 4 фил предварительно избирала голосованием по 10 кандидатов и уже из этих 40 лиц по жребию выбирались 9 архонтов.

Птак, еще при Солоне вводится жребий, хотя и в смешанном виде¹. Какое же значение имел жребий? Демократическая ли это мера или нет?

с. 58 Говоря вообще, введение жребия могло вызываться разнообразными мотивами и соображениями. В этом способе избрания древние могли видеть и выражение воли божества, указывающего на желанное лицо¹, и удобное средство для избежания излишней борьбы партий, интриг и страстей, особенно при многочисленных выборах. Жребий мог существовать и в олигархиях. В глазах иных он являлся даже компромиссом, уступкой со стороны большинства, демоса, благодаря которой меньшинству не совсем преграждался доступ к должностям, и в этом смысле жребий мог считаться даже мерой недемократической. Но большею частью он являлся средством, так сказать, нивелирующим, способом удовлетворять притязания на равенство в известном кругу лиц, будь то в немногочисленной среде олигархов или в массе державного демоса, и поэтому, по своему существу, он был больше свойствен демократии. Таково было и более распространенное воззрение древности. Но как бы мы ни смотрели вообще на жребий, Солонов жребий нельзя считать демократическою мерою. Избирательная система, введенная Солоном, носит на себе тот же характер, чт о и вся его преобразовательная деятельность: здесь мы видим то же стремление к «середине», к компромиссу и соглашению различных начал, которое так отличало Солона. Прежде ареопаг избирал архонтов; теперь это право Солон передал народу, — перемена, разумеется, чрезвычайно важная и в демократическом духе. Но в самом способе избрания, введенном Солоном, нет ничего демократического. Во-первых, жребий здесь соединяется с «предварительным избранием» кандидатов посредством голосования, на которое и падает, очевидно, центр тяжести; оно — главный момент, имеет больше значения, нежели последующая жеребьевка. Во-вторых, предварительное избрание происходит по филам, а в филах влияние было за знатными родами, за евпатридами. Какой же смысл Солонова жребия? Приходилось выбирать коллегию, число членов с. 59 которой не было в соответствии с числом фил — 9 архонтов, облеченных вдобавок неодинаковою властью; и вот естественно было прибегнуть к жребию: он устранял соперничество и борьбу между филами, удовлетворял их притязания на равенство, уравнивал их.

Итак, со времен Солона архонтов избирал уже не ареопаг: Солон, по словам Аристотеля, предоставил народу избирать должностных лиц и подвергать их ответственности, требовать от них отчета.

Народное собрание (экклесия), существовавшее, вероятно, и раньше, при Солоне получает большее значение. В нем теперь могли принимать участие и феты, дотоле в сущности лишенные политических прав.

Солон учредил народный суд или суд присяжных, гелиэю. Остается однако неясным, была ли гелиэя тогда только апелляционным судилищем или же решала какие-либо дела и в первой инстанции. Мы не знаем также подробностей об ее организации при Солоне, о числе судей (дикастов или гелиастов), способе избрания их и проч. Могущественная роль гелиэи в государственном строе Афин обнаружилась впоследствии. Значение этого учреждения росло постепенно вследствие реформ и формальных законодательных актов, а еще больше под влиянием самой жизни, самой силы вещей. При Солоне были положены первая основа и зародыши этому, а вместе с тем и могуществу демоса. Народный суд — один из важнейших демократических элементов в Солоновой конституции; он, как говорит Аристотель, наиболее способствовал усилению массы: «ибо, будучи господином в суде, демос становится господином и в государстве» («Аф. Пол.», гл. 9).

В виду нового порядка и увеличивавшегося значения народного собрания являлась потребность в таком учреждении, которое бы подготовляло и вносило решения в экклесию, вообще заведывало текущими административными и финансовыми делами. С этою целью Солон учреждает совет четырехсот (булэ), по 100 членов от каждой филы.

Учреждение гелиэи и совета четырехсот, усиление значения народного собрания, предоставление народу права избирать с. 60 должностных лиц и требовать от них отчета, все это, по-видимому, должно было отразиться неблагоприятно на положении и влиянии ареопага. Тем не менее Солон предоставил ареопагу важное место в строе Афинского государства¹. По выражению Аристотеля, он поставил его «всеобщим блюстителем и стражем законов» (каковым ареопаг был в сущности и раньше) с правом наблюдать за важнейшими государственными делами, карать виновных по своему усмотрению, взыскивать штрафы без указания даже причины и судить тех, кто составит заговор с целью ниспровержения «демократии». Следовательно, по Солоновой конституции ареопаг являлся стражем введенного государственного строя: по словам Плутарха, он должен был подобно якорю предохранять государственный корабль от бурь и волн и удерживать демос в спокойствии, не говоря уже о том, что ареопаг являлся судом по делам об убийстве.

Солон, очевидно, старался обеспечить прочность введенного им строя. Интересен его закон, имевший ту же в сущности цель — предотвратить смуты, охранить существующий порядок и ускорить разрешение кризисов, в случае их наступления. Закон этот направлен был против общественного индифферентизма, который способствует продлению кризисов и дает возможность отдельной личности или сравнительно небольшой группе смелых и предприимчивых людей захватывать власть, подчинять инертное и апатичное большинство и всем распоряжаться: в виду частых восстаний и того, что некоторые граждане вследствие беспечности держали себя в таких случаях особняком, Солон издал закон, гласивший, что если кто во время восстания в городе не возьмется за оружие и не примкнет к той или другой стороне, тот лишается чести и политических прав.

В области уголовного и гражданского права Солон отменил законы Дракона, за исключением тех, которые касались убийств. В этой области господствующей чертой Солонова законодательства является освобождение личности, с. 61 установление юридического равенства между гражданами; выражаясь словами Солона, он дал «законы, равные для простого и благородного, установив суд правый по отношению к каждому». Солон запретил продавать людей в рабство (за единственным исключением — случая прелюбодеяния со стороны дочери или сестры). Он предоставил каждому право заступаться за обижаемых — обращаться в суд в случае обиды или несправедливости, причиненной другому. Этим он имел в виду помочь слабой массе, как говорит Плутарх, и этим же наносил удар родовому началу, господству родовой знати. Солон предоставил каждому, с некоторыми оговорками, право при бездетности завещать имущество по своему усмотрению, тогда как прежде в таком случае состояние должно было оставаться за родом. Введением свободы завещания наносился новый удар праву родовому.

Подобно некоторым другим законодателям той эпохи, Солон вступил в борьбу с излишнею роскошью, отличавшею тогдашнюю аристократию, старался ограничить, напр., пышность при похоронах и т. под. Целый ряд его мер имел в виду поднять и развить материальное благосостояние населения и ему принадлежат первые шаги в этом направлении. Вспомним об установлении известного максимума для поземельных владений, с целью предотвратить скупку и соединение многих участков в одних руках, о монетной реформе, путем которой Афины от эгинской системы перешли к евбейской и которая доставила им новые торговые связи, открыла для них новые рынки. Вообще Солон стремился развить афинскую торговлю и промышленность, чт о для малоплодородной Аттики имело большое значение. Он только запретил вывоз полевых продуктов, так как хлеба не хватало для местного населения, и сделал исключение для оливок, которыми страна была богата и культуре которых Солон покровительствовал. Он разрешил составлять товарищества всякого рода, лишь бы они не противоречили государственным законам. Чужеземцам, переселяющимся в Аттику, были предоставлены льготы: если чужеземец, так называемый метэк, переселялся со всею семьею или навсегда был изгнан из отечества, то ему давалось в Афинах с. 62 право гражданства. К труду, который обыкновенно презирался в аристократических общинах Греции, Солон старался вселить уважение и поощрить его. Правда, закон против праздности принадлежит, быть может, не Солону, а Писистрату; но известно, напр., что по Солонову закону отец, не научивший сына какому-либо ремеслу, не имел права в старости требовать, чтобы сын содержал его. Наконец Солону принадлежит ряд постановлений, касающихся отношений между владельцами соседних участков, посадки деревьев, рытья колодцев и пользования ими, истребления вредных животных (за истребление волков, напр., назначались премии) и друг.

Законы Солона начертаны были на аксонах, четырехугольных деревянных вращающихся столпах, а официальные копии их — на каменных столпах, кирбах. Солон взял с афинян клятвенное обязательство хранить его законы в течение известного времени, по одному преданию — 10 лет, по другому — 100. Архонты и впоследствии пред вступлением в должность давали клятву, если преступят какой-либо закон, посвятить золотую статую в Дельфы величиною в человеческий рост.

Достойным завершением дела Солона была амнистия: кто лишен был политических и гражданских прав до архонтства Солона, восстановлялся в своих правах, за исключением тех лиц, которые, будучи осуждены ареопагом, или эфетами, или в пританее, под председательством «царей», за убийство, нанесение ран и за попытки к тирании, находились в изгнании, когда амнистия была объявлена.

Аристотель в своей «Политике» говорит, что Солон установил древнюю демократию, прекрасно смешав разные начала, причем в ареопаге Аристотель видит начало олигархическое, в выборе должностных лиц — аристократическое (очевидно, тут он придает значение лишь предварительному избранию посредством голосования, игнорируя последующую затем жеребьевку), а в народном суде — начало демократическое. В другом своем произведении, «Афинской Политии», Аристотель называет Солона «первым предстателем демоса» и от него ведет афинскую демократию. с. 63 Три дела Солона Аристотель отмечает, как особенно демократические: первое и важнейшее — запрещение давать взаймы под залог «тела», затем — предоставление каждому права заступаться путем суда за обижаемых и, в-третьих, апелляция в дикастерий, в народный суд, «ибо», как сказано уже, «будучи господином в суде, демос становится господином и в государстве» (гл. 9).

Вообще в глазах афинян V и IV в. Солон был великим законодателем и творцом их демократии, от которого вели свое начало чуть не все главные их учреждения. Известно стремление потомков приписывать одному лицу то, чт о являлось плодом работы нескольких деятелей или даже поколений, олицетворять в одном образе целые периоды развития. И Солону впоследствии приписывалось многое, что в действительности ему не принадлежало, что возникло или раньше, или позже его. Есть исследователи¹, которые относятся поэтому крайне скептически к известиям о политических преобразованиях Солона и готовы даже отвергать самое существование Солоновой конституции. Мы не находим возможным заходить так далеко и думаем, что в античной традиции, в изложении Аристотеля и Плутарха, при всех преувеличениях, заключается все же большая доля истины.

Но строй времен Солона, разумеется, далек был еще от последующей демократии V и IV в.: Солон лишь заложил часть фундамента, на котором могло быть возведено здание этой демократии. При этом он, быть может, являлся не только нововводителем, но и восстановителем некоторых из тех начал, которые не чужды были искони афинскому общественному строю, но которые подавлены были в эпоху господства знати; быть может, зародыши эти Солон оживил и развил, так как иногда то, чт о кажется новизною и ломкою, есть лишь возвращение к старине, к исконному порядку; но мы слишком мало знаем достоверного о началах равенства и самоуправления в древней досолоновой Аттике, чтобы утверждать это положительно.

Солон был враг крайностей. «Ничего чрез меру», с. 64 говорят, было его девизом. Умеренность, стремление к примирению сталкивающихся интересов и противоположных начал характеризуют Солона: он был преимущественно посредник и примиритель между двумя борющимися сторонами. Так он сам смотрел на себя: «народу я дал столько власти, сколько надо; а кто имел силу и отличался богатством, и о тех я подумал, чтобы они не испытали ничего неподобающего; я стал, распростерши крепкий щит над обоими, и не позволил ни той, ни другой стороне одержать несправедливой победы». Или: «Я стал словно пограничный столп между ними, как между двумя войсками». По мнению Солона, народ лучше всего следует за вождями, когда он ни слишком распущен, ни угнетен; ибо пресыщение порождает наглость, когда много счастья достается людям, у которых нет благоразумия. По словам Аристотеля, Солон дал народу лишь самую необходимую власть, именно — право выбирать должностных лиц и требовать от них отчета, ибо если бы народ не имел и этих прав, то он был бы рабом и врагом существующего строя («Политика», 1274a).

«Если нужно открыто поставить в упрек народу», говорит Солон, «никогда бы ему и во сне не видеть того, чт о он теперь имеет, а те, кто более знатен и силен, должны были бы меня тоже хвалить и считать своим другом».

На самом деле было не то. Солона постигла обычная участь людей, избегающих крайностей и стремящихся к средине. Его реформы в духе умеренности и примирения противоположных интересов не удовлетворили ни той, ни другой партии; они вызвали разочарование и неудовольствие, особенно сисахфия, которая одним казалась мерою слишком крутою и противозаконною, революционною, а другим — недостаточною. Не того ожидали от Солона обе партии. Многие воображали, что он возьмет в свои руки диктатуру и сделается тираном. Каждая из боровшихся сторон надеялась, что он примкнет к ней и будет действовать в ее интересах. Знатные думали, что он оставит прежний порядок не тронутым или лишь слегка его изменит; демос мечтал о всеобщем земельном переделе. Но Солон такой передел называл «грабежом» и был против того, чтобы с. 65 «благородные и простые владели равною частью тучной родной земли»¹.

Стоило Солону только захотеть и примкнуть к одной из партий, и он был бы тираном; но он оттолкнул от себя обе крайние партии, предпочтя «благо и спасение государства» своим личным выгодам: ему «не нравилось», по его собственным словам, «совершать что-либо путем насилия и тирании»; он хотел действовать «силою закона». В этом — великое нравственное значение личности Солона. Другой на его месте, замечает он, «не сдержал бы народа и не остановился бы, пока не снял бы сливок и не взболтал молока». «Если бы, как я, взял бразды другой, зломыслящий и корыстолюбивый человек, не сдержал бы он демоса; если б я желал исполнить то, чт о нравилось тогда одним, и то, чт о советовали другие, многих мужей потерял бы этот город».

Разочарование и недовольство крайних партий было велико. «Тщетное они задумывали», замечает Солон по поводу раздела земли, «а теперь сердясь смотрят косо на меня, словно на врага». Ему приходилось защищаться со всех сторон, «как волку среди стаи псов». «Не был Солон мужем совета и глубокого разума», так передает он сам замечания, направленные против него из-за того, что он не сделался тираном; «когда бог давал ему счастье, сам он не взял; поймав большую добычу, он изумленный не вытащил сети: духу не хватило и рассудок потерял». Но Солон знал, что «в великом деле трудно всем угодить», и если он не захватил тирании, не запятнал своей славы, то он нисколько не стыдился своего образа действий; ибо таким способом он думал скорее победить всех. С чувством нравственного удовлетворения Солон мог сказать: «я исполнил, чт о обещал». Он мог призвать в свидетели «мать-землю черную, прежде порабощенную, ныне свободную», возвращенных им из рабства и законы, равные для всех². с. 66 Солон вывел Афины из тяжелого кризиса, смягчил его и отнял у него острый характер. И без сисахфии Солона, без его бескорыстной, примиряющей деятельности, кто знает, чем бы еще кончился этот кризис. Преобразования Солона оставили глубокий след в афинской истории. Его дело не было мертворожденным. Многие его законы и созданные им учреждения оказались долговечными, пережили его и последующие смуты, самую тиранию. Зародыши и начала, положенные Солоном, выросли и потом пышно развились. Некоторые положения перешли и в римское право, а оттуда — в современное¹.

Но плоды Солоновой деятельности обнаружились больше впоследствии. Непосредственно же последовавшие затем события показали, что великому законодателю все же не суждено было иметь полного успеха, что введенный им строй неустойчив. Самые его реформы, особенно сисахфия, некоторых разорившая, крайних партий не успокоили и не примирили, а напротив явились на первых порах новым источником недовольства и смут². Оказалось, что несмотря на деятельность Солона, Афины не могли миновать той ступени, которую проходили обыкновенно греческие государства на пути к демократии, — тирании.