Разделение общества и государства

Из этого с очевидностью следует, что ни одно государство не могло бы отныне считаться представителем современности, прогресса и т.д. В силу этого неизбежным оказывается раскол между политической историей и соб­ственно социологией, то есть теми областями исследования, которые были столь тесно связаны в классической социологии.

Самым примечательным проявлением этого разъединения между спосо­бом функционирования общества и способом его изменения является япон-

ский опыт, особенно в восприятии американцев, в глазах которых он пред­ставляет чудовищный вызов. Если следовать повсеместно принятой концеп­ции современности, то американское общество можно считать гораздо бо­лее современным, чем японское. В то же время следует признать второе бо­лее модернизаторским, чем первое, так как рассматриваемые за долгий послевоенный период экспансии темпы его роста в четыре раза выше, чем в Соединенных Штатах (впрочем, наполовину ниже, чем в самой Западной Европе)...

Американцы сами себя отождествляют и отождествляются другими с об­разом современности, такая точка зрения приемлема и сегодня, но при не­пременном условии разделения современности и модернизации, понятий, неразрывно связанных в классической модели социологии...

Япония создала высокоразвитую промышленность, используя и распро­страняя такие способы экономической и общественной организации, кото­рые пророками современности считаются традиционалистскими и даже ар­хаическими. Это вовсе не доказывает, что такая-то модель развития выше, чем другая, но заставляет провести четкое различие между двумя родами проблем, относящимися, с одной стороны, к функционированию данного типа общественной организации, с другой — к исторической трансформации страны, или, если говорить конкретнее, различие проблем индустриального общества и проблем индустриализации.

Политическая жизнь все более и более отождествляется с управлением эко­номикой, а общественная жизнь — с областью культуры и проблемами лич­ности. Вследствие этого традиционное поле социологии разделяется. С одной стороны, мы присутствуем при оживлении политической теории, которую долгое время ограничивала идея, что политические институты являются только отражением общественных сил и интересов. С другой стороны, общественная жизнь все менее и менее анализируется как система, управляемая структурой и внутренними законами организации. Она представляется сетью обществен­ных отношений действующих лиц, руководствующихся по крайней мере столько же собственными проектами и стратегиями, сколько мотивами, про­диктованными их ролями и статусами...

Итак, классическая социология ограничивалась изучением передовых западных обществ, оставив изучение других антропологам. Сегодня социо­логия должна изучать три мира: к первому принадлежат передовые индуст­риальные общества Запада, ко второму — коммунистические страны, к тре­тьему — страны третьего мира.

Социология далека еще от четкого понимания этого требования, несмотря на весь интерес некоторых больших сравнительных исследований (особен­но Барингтона Мура и Рейхарда Бендикса) или исследований марксистской ориентации, например, Иммануэля Валлерштайна. Мы называем еще соци­ологами людей, которые изучают Европу или Северную Америку, и афри­канистами — тех, кто изучает Африку. Но сегодня те теории модернизации, которые выстраивают страны на обшей лестнице модернизации, кажется, столь слепы к формам, путям и механизмам исторической трансформации, что в них можно видеть идеологическое выражение гегемонии Севера над Югом. В противовес материалистическому эволюционизму Запада, в третьем мире все чаще заявляет о себе волюнтаристский и идеалистический культу-рализм...

Анализ социальной системы заменен в третьем мире историей страны, а последняя подчинена идее национальной или региональной природы. Внут­ренние конфликты кажутся подчиненными внешним конфликтам нацио­нального и иностранного. Национальная независимость представляется го­раздо более важной целью, чем свобода или равенство.

Сегодня, в конце XX в., кажется, что во всех частях мира государство — особенно коммунистическое или националистическое, но также и государ­ство-предприниматель в больших капиталистических странах — заняло всю общественную сцену. Его господство кажется столь абсолютным, что мно­гие спрашивают себя, не закончилась ли эра гражданских обществ и не вхо­дим ли мы снова в эпоху, когда господствует столкновение империй. Вот почему самым сильным стремлением социологов должно быть сегодня до­казательство, что и в самых могучих империях социальная жизнь не исчез­ла, что она может возродиться повсюду и не может быть сведена к процессу исторического развития. И наоборот, необходимо доказать, что проблемы исторического существования страны не могут сводиться к внутренним со­циальным проблемам, то есть что не может существовать целиком эндоген­ного процесса исторического изменения.