Арабо-мусульманская поэзия

Высочайшее достижение арабо-мусульманской культуры - лирическая поэзия. Зародилась она как поэзия кочевников-бедуинов и была пронизана ностальгией до покинутым становищам в Аравии, яркому южному солнцу, цветущим оазисам.

Поплачем над прежней любовью, над старым жилищем, Хотя и обломков его мы уже не отыщем.

Далекие дни, погребенные в этих руинах,

Как стертые буквы молитвы на свитках старинных.

Мне вспомнилось племя, и в сердце опять зазвучали Тяжелые стоны моей бесконечной печали.

Молчанье хранил я, и только потоками слез Безгласное горе внезапно на плащ пролилось.

Лишь тот удержать не умеет болтливый язык, Кто сердцем своим и страстями владеть не привык.

Смотри, я качаюсь в седле, и больной, и бессильный, По ветру уже развевается саван могильный...-

писал один из самых выдающихся поэтов того времени - Имру-уль-Кайс (? - меж­ду 530-540).

Дальнейшее развитие поэзии связано с восприятием культурных традиций по­коренных народов. Если в период возникновения ислама центрами культурной жизни были Мекка и Медина в Аравии, то при халифах из династии Омейядов (661-750), преемниках Магомета, ими стали города Сирии. Ведущим жанром при­дворной поэзии была небольшая поэма-панегирик - касыда. Придворные по­эты, например Джарир (653-732), наделяли своих покровителей такими бедуин­скими добродетелями, как храбрость, великодушие, воинская доблесть, особенно прославляя их за благочестие:

Все упорствует Умама, все бранит меня часами, Хоть ее я днем и ночью ублажаю, как судьбу, Но упрямая не слышит, как, играя бубенцами, Караван идет в пустыне к землям племени ярбу

Караванщики в дороге отдыхают очень мало, Уложив в песок верблюдов и укрывшись в их тени Или каменные глыбы выбирая для привала, Когда плавятся от зноя солнцем выжженные дни.

Никнут всадники и кони, если ветер раскаленный Золотые стрелы солнца рассыпает по степи, Так и я в твоем сиянье никну, словно ослепленный, И опять молю Аллаха: «Символ веры укрепи!

Поддержи дела халифа и храни его, владыка,

Будь с ним рядом, милосердный, в светлый день и в трудами час,

Потому что с нами вместе он и в малом и в великом,

Он, как дождь, нас освежает, если дождь минует нас!»

Господин, ты стал халифом по велению Аллаха И к заветному престолу ты взошел, как Моисей. Лишь с тобою мы не знаем ни отчаянья, ни страха -Только ты опора веры и оплот державы всей!

Ты - страстям своим хозяин, о халиф благословенный! По ночам Коран читая, ты идешь путем творца! Украшение минбара, средоточие Вселенной, Ярким светом осветил ты сумрак царского дворца!

Культ разума и идея справедливого властителя, упоение страстями и борьба с ними являлись отличительными чертами всей арабской поэзии.

Другим распространенным жанром был жанр газели - стихотворения о люб­ви, предназначавшегося для пения. Одним из самых прославленных поэтов, пи­савших в этом жанре, был Кайс ибн Муад (VII - нач. VIII в.). По преданию, Кайс бежал в пустыню, так как не мог жениться на Лейле, отданной сородичами замуж за бедуина из другого племени. Он обезумел от горя и получил прозвище, ставшее нарицательным, - Меджнун («обезумевший от любви»). Меджнун сочинял груст­ные стихи, где воспевалась целомудренная любовь несчастных влюбленных раз­лученных злым роком:

Когда нельзя прийти мне к Лейле, вдали от милой, безутешен, Я плачу, как больной ребенок, что амулетами увешан.

Кто нескудеющие слезы, кто слезы жаркие остудит?

Им, как моей разлуке с милой, мне кажется, конца не будет!

Мне стоит о тебе подумать, как я теряю всякий разум, Пока я на тебя, безумный, хотя б одним не гляну глазом.

Но я мечтаю, что однажды с тобою встречусь, в день отрадный, -Так умирающий от жажды мечтает о воде прохладной.

История трагической любви Лейлы и Меджнуна не менее популярна на Вос­токе, чем история Тристана и Изольды или Ромео и Джульетты в Европе. Первая литературная обработка этой легенды относится к концу XII в. и принадлежит Ни­зами Гянджеви.

В 750 г, потомки Аббаса - легендарного дяди пророка Мухаммеда, опира­ясь на, помощь иранской аристократии, захватили власть и перенесли столицу в Багдад. Переход власти в руки Аббасидов (750-1258) вызвал усиление иранской аристократии, принявшей ислам и оттеснившей на второй план арабскую племен­ную знать. Иранское влияние сделало поэтическое мироощущение арабов более жизнерадостным. Поэты прославляли пышные придворные увеселения, призы­вая ловить минуту счастья и не думать о загробном возмездии. Наиболее ярким представителем гедонистической лирики был Абу Нувас (между 747-767 - меж­ду 813-815), заработавший в молодые годы репутацию пьяницы, распутника и богохульника, что не помешало ему стать придворным панегиристом при дворе Харун ар-Рашида и героем многих новелл «Тысячи и одной ночи». Слава Абу Ну-васа связана прежде всего с «поэзией вина», изобилующей описанием дружеских попоек:

Вперед, друзья, на славный бой» мы - рыцари вина! Благоуханием ночным душа услаждена.

Хмельное зелье манит нас. Приняв смиренный вид, Оно повалит храбреца и вольного пленит.

От алых отблесков его горит моя ладонь,

А блеск сжигает мне глаза, как греческий огонь.

А поутру весна в саду покажет ясный лик, Здесь нам подарит аромат душистый базилик.

Шурша от зависти листвой, одежды разорвав, Нам на подушки бросит сад охапки свежих трав.

Куртуазная лирика Древнего Ирана в отличие от печальной и целомудренной поэзии омейядских поэтов-бедуинов носила подчеркнуто чувственней характер. Мольба тоскующего влюбленного звучит в газелях Башшара ибн Бурда (? - 787).

Наступила ночь, и нрав твой вздорный Утоли мне жажду хоть немного,

Вновь низверг меня в пучину боли. Дай воды из чистого колодца,

Обещанье, данное во вторник, А когда предстанешь перед Богом,

Оказалось ложью - и не боле. Доброта твоя тебе зачтется.

Ты сверкнула солнцем с небосклона, Я не в силах побороть томленья,

Ты ушла, как солнце, на закате... Без тебя слабею, вяну, гасну.

От любви умру, неисцеленный, Ты взойдешь ли, солнце исцеленья?

Без твоих врачующих объятий. Не взойдешь - умру я в день ненастный...

Гедонистическая лирика соседствовала в поэзии арабов с философскими стиха­ми - зухдийят, обличающими забвение нравственных предписаний ислама. Один из ведущих поэтов этого направления - Абу-ль-Атахия (748-825) восклицает:

Сколько дней я повсюду собрата искал, Человека с утра до заката искал!

Вместо дружбы нашел я одно вероломство, Вместо доброй улыбки - звериный оскал.

Полон мир нечестивых, спесивых людей. Не ищи, не найдешь справедливых людей.

Только истину должно искать в этом мире, Только правде будь верен, склонись перед ней!

В X в. произошел распад арабо-мусульманской империи на отдельные провин­ции, наместники которых, продолжая номинально признавать аббасидских хали­фов в Багдаде общемусульманскими правителями, добились фактической незави­симости. Это способствовало возникновению новых очагов культуры и мощному расцвету поэзии в различных регионах арабского халифата - Дамаске, Алеппо, Баг­даде, Фустаде, Каире, городах Андалусии (так на арабский манер называли Ис­панию) - Кордове, Гранаде, Севилье, Толедо, Валенсии.

Культурными центрами Сирии являлись Дамаск и резиденция хамданидских эмиров Алеппо.

Известным поэтом хамданидского кружка был Абу Фирас (932-967). Его основ­ными темами были восхваление рыцарской доблести и любовные переживания:

Та ночь новогодняя в сердце навеки останется. Мы были вдвоем с темноокой моею избранницей.

Пригоршнями сыпало темное небо жемчужины, В наряде камфарном лежали поля неразбуженны;

И спорил нарцисс красотою своей беззаботно

С вином, что играло в бокалах - огня искрометнее.

В Египте, главным образом в городах Фустаде и Каире, широкую известность приобрела так называемая суфийская лирика. Суфии - монахи-аскеты - призывали к отказу от земных благ и постижению истины через мистическую любовь к Богу. В их стихах, распевавшихся на молитвенных собраниях (радениях), земные образы символизировали отвлеченные понятия: за образом жестокой возлюбленной скры­валась божественная истина, за радостями любви - соблазны грешного мира и т.д. Непосвященный видел в этом лишь поверхностную сторону - страсть, чувствен­ный восторг, посвященный - аллегорию небесного. Виднейшим поэтом-мистиком считается египтянин Ибн алъ-Фарид (1182-1235);

О, этот лик, эта нежность овала! О, возврати мне хотя бы частицу

Как далека ты» а я недвижим. Жизни, которую ты отняла!

Если ты смерти моей пожелала, В душу сумела внезапно вонзиться

Дух мой упьется бессмертьем твоим. С лука бровей твоих взгляда стрела!

Дар красоты ее - высшее диво! Веки - как ножны, а взгляд ее - меч. Перевязь тонкая - лика стыдливость. Лезвие блещет, чтоб сердце рассечь.

Мускус волос ее, вкус сладковатый Утренних уст, поцелуя вино, Сердце, сравнимое с твердым булатом, -О, как пьянить ей влюбленных дано!

Слезы - бурлящие воды потока. Сколько влюбленных из дальних земель Шли, изнуренные жаждой жестокой, Чтобы увидеть твой лик, о газель!

Шли, чтоб погибнуть у скал в водопаде. Ты ж удалялась, за горы маня. Скрылась из глаз, поселилась в Багдаде, В стойбищах Сирии бросив меня.

О, как мне тягостно это изгнанье! Точно дожди, по каменьям шурша, В душу струятся твои обещанья, Но ведь не камень живая душа!

Белая лань, антилопа степная, Дай лицезреть мне твой образ святой! Счастием муки тебя заклинаю И унижений моих высотой.

Сердце великой тоски не избудет И никогда не погасит огня. Только печаль мою видели люди, Как к наслажденью ни звали меня.

Пусть говорят обо мне: «Он когда-то Силою был и бесстрашьем велик, Мог состязаться со львом у Ефрата, -Нынче же гнется, как слабый тростник.

Пламя любви его тело колышет, Все истончилось и высохло в нем. Только любовью одною он дышит, Входит в огонь и сгорает живьем.

Вечно без сна воспаленные вежды, Празднует мука свое торжество. Все лекаря потеряли надежду, Но безнадежность и лечит его.

Траур по юности сердце надело. Впалые щеки темны от тоски, Вот уж чалмой обвивается белой Ранняя проседь, ложась на виски.

Молча приникни к его изголовью

И над веленьем судьбы не злословь.

Если бывает убитый любовью, -

Вот он. Как смерть, всемогуща любовь!»

В Андалусии вплоть до X в. сочинялись традиционные для арабов-завоевателей касыды-панегирики. Начиная с XI в. в многочисленных литературных кружках при дворах андалусских правителей сложились новые жанры - застольные пес­ни, сатиры, пейзажная лирика, связанный с реконкистой плач-элегия по исчезнув­шим халифатам, куртуазная любовная лирика. Истинным шедевром андалусской поэзии стала газель, приобретшая куртуазный характер. В соответствии с требо­ваниями куртуазии верный возлюбленный воспевал красоту и благородство сво­ей дамы. Таковы стихи Ибн Зайду на (1003-1071), влюбленного в аль-Валладу, дочь омейядского халифа, талантливую поэтессу, в доме которой был известный далеко за пределами Кордовы литературный салон:

К нему с востока донеслось дыханье ветерка -И пробудилась память в нем и вспыхнула тоска, И слезы потекли из глаз, они текли ручьем: Тому, кто молод и влюблен, поплакать есть о чем. Есть от чего грустить всегда!

Ночь натянула тетиву, и стрелами невзгод Я прямо в сердце поражен - стрелок был метким тот! Посланец бед нанес удар недрогнувшей рукой... Пытаюсь в медленной звезде я обрести покой. Неспешный путник - та звезда...

О, как чудесен твой предел - идет там шумный пир, И гул веселых голосов звучит на целый мир, И ясен день, и ночь светла, и утренним дождем Покров твой мирный орошен, и все цветет на нем. Все, как и в прошлые года..

Благоухает базилик, и ветви, захмелев, Качаются от ветерка, как станы стройных дев.

Спокоен вид зеленых кущ, и птицы там поют... О благодетельная сень, дающая приют! Тот берег в памяти всегда...

О, как великолепен вид желанной аз-Захра -Где незабвенные сады и нежные ветра! Мне заменяла та краса и райскую красу... Пока живу, я этот рай в душе своей несу! Он не померкнет никогда!..

Но пусть внезапный мой уход не радует врагов: Недолго быть моей звезде в плену у облаков. Я стану соколом в гнезде и львом в лесу густом, Мечом, упрятанным в ножны, алмазом под замком... Друзьям не причиняя вреда...

Я вздохов не могу сдержать, печаль во мне давно. И я не радуюсь в часы, когда я пью вино; И если мне струна поет, не подпеваю я. Одна утеха у меня - лишь весточка твоя. Всегда желанная, всегда...

Необычайно изысканные пейзажные зарисовки встречаются у валенсийского поэта ИбнХафаджи (1058 -1139):

Как прекрасен виночерпий, тонкостанный, волоокий! Дань воздашь ему невольно, красоту его ценя.

Юноше любовный пламень смуглые румянит щеки. Дым кудрей, не расточаясь, мягко вьется у огня.

В чашу смотрит полумесяц. Ни копья ли наконечник От удара о кольчугу в битве выгнулся, звеня?

Туча с молнией на гребне - черный конь в попоне белой. Ветер северный поводья натянул, его гоня.

Рано солнце заблистало. Сплошь унизан жемчугами, Сад окрасился шафраном, празднуя начало дня.

Ветви шепчутся друг с другом, и не диво, если ветру Ненароком тайну сада выдаст листьев болтовня.

Особым жанром испано-арабской поэзии стал плач по городам, захваченным у арабов испанцами-христианами во время реконкисты. Примером может служить плач по Валенсии Абу-ль-Валид аль-Ваккаши (1017-1096):

О Валенсия, ты в ожиданье последнего часа! На тебя, ненаглядную, бедствий обрушился град.

Если чудом спасешься теперь от превратностей рока, Подивится свидетель печалей твоих и утрат.

Не тебя ли Творец благодатью взыскал в изобилье? Не тебя ль Всемогущий избрал для щедрот и наград?

Стар и млад в Андалусии пели тебе словословья. Ты стояла веками, лаская и радуя взгляд.

Под напором врага величавые рушатся башни. Грудой камня становится кладка их стройных громад.

Помутнела прозрачная влага твоих водоемов. Кто от ила очистит каналов запущенных ряд?

За оградами - ветви сухие, а прежде оттуда Пахло свежей листвой и плодов долетал аромат.

Над округой твоей, что тебя госпожой величала, Вьется пламя пожаров, клубится удушливый чад.

Нет на свете лекарства - тебя исцелить от недуга. Я стою на распутье, сомненьем жестоким объят.

Уникальное явление культуры, зародившееся в эпоху Аббасидов на территории Ирана, - литература на языке фарси. Ее возникновение было связано с при ходом к власти иранской династии Саманидов (875-999), перенесшей столицу в Бухару, Эта династия добилась влияния на аристократические слои и народные массы благо­даря воскрешению древних иранских традиций, в том числе литера турных. Круп­нейшими литературными центрами стали Бухара и Самарканд в Средней Азии и Хорасан на северо-востоке Ирана.

Основоположником классической литературы на языке фарси был Абуль-Хасон Рудаки (860-941), прославлявший красавиц, вино и наслаждение благами жизни:

О, лик твой - море красоты, где множество щедрот, О, эти зубы - жемчуга и раковина - рот.

А брови черные - корабль, на лбу морщины - волны, И омут- подбородок твой, глаза - водоворот!

В философских стихах он высказывал мысль о взаимосвязи разумного прав­ления и радостей жизни:

Сегодня Бухара - Багдад: в ней столько смеха, ликований! Там, где эмир, там торжество, он гордо правит в Хорасане! Ты, кравчий, нам вино подай, ты, музыкант, ударь по струнам! Сегодня буду пить вино: настало время пирований! Есть райский сад, и есть вино, есть девушки - тюльпанов ярче, Лишь горя нет! А если есть - ищи его во вражьем стане!

Тема разума, который воспевался как венец, краса державного властелина, на­шла отражение в поэме Фирдоуси (ок. 940-1020 или 1030) «Шах-наме» («Книга о шахах»):

Он гонит от сердца унынье и страх, От разума счастье твое и беда.

Он за руку водит в обоих мирах. От разума прибыть твоя и нужда.

Он - око души; оглянися во мгле: Пусть разум твои направляет дела;

Без ока нерадостно жить на земле. Он душу твою не допустит до зла.

В героических преданиях о легендарных иранских царях постоянно говорится о справедливости и разумном правлении. Каждый раздел начинается с тронной речи нового правителя при вступлении его на престол и заканчивается предсмертным завещанием наследнику, содержащим призывы быть справедливым, заботиться о процветании страны и подданных.

Классическую поэзию на фарси X-XV вв. называют поэзией иранского Ренес­санса, так как главной ее темой стала самоценность личности, которая гениально сформулирована Омаром Хайямом (ок. 1048 - после 1122):

Конечно, цель всего творенья - мы, Источник знанья и прозренья - мы. Круг мироздания подобен перстню, Алмаз в том перстне, без сомненья, - мы.

Впрочем, Омар Хайям в некоторых произведениях представляет человека абсо­лютно лишенным свободной воли:

Мы - послушные куклы в руках у Творца! Это сказано мною не ради словца: Нас на сцену из мрака выводит Всевышний -И швыряет в сундук, доведя до конца.

Подобный взгляд на человека не противоречит, однако, высокойоценке личности:

Мы источник веселья - и скорби рудник. Мы вместилище скверны - и чистый родник. Человек - словно в зеркале мир - многолик. Он ничтожен - и он же при этом велик!

Неизбежность смерти вызывает у Хайяма религиозные сомнения:

Отчего всемогущий Творец наших тел Даровать нам бессмертия не захотел? Если мы совершенны - зачем умираем? Если несовершенны - то кто бракодел?

Поскольку все в мире преходяще:

Здесь владыки блистали в парче и в шелку, К ним гонцы подлетали на полном скаку. Где все это? В зубчатых развалинах башен Сиротливо кукушка кукует: «Ку-ку...» -

по мнению Хайяма, надо наслаждаться каждым мгновением земной жизни как дра­гоценным даром, который выше веры в Бога:

Луноликая! Чашу вина и греха Пей сегодня - на завтра надежда плоха. Завтра, глядя на землю, луна молодая Не отыщет ни славы моей, ни стиха.

Все философские рубай¹ Омара Хайяма, несмотря на рационализм тем, прони­заны удивительной жизнерадостностью и свободомыслием;

Много лет размышлял я над жизнью земной. Непонятного нет для меня под луной. Мне известно, что мне ничего не известно! -Вот последний секрет из постигнутых мной.

Вслед за Омаром Хайямом подобных высот в стремлении все познать и объяснить в человеке достиг Низами Гянджеви (ок. 1141 — ок. 1 209), создавший знаменитую «Хамсе» («Пятерицу») - пять блистательных поэм: «Сокровищницатайн», «Хосров и Ширин», «Лейли и Меджнун», «Семь красавиц», «Искандер-наме», построенных как дополнение к старинным хроникам и преданиям, и множество лирических сти­хотворений. Поэмы посвящены главным образом темам любви («Хосров и Ши­рин», «Лейли и Меджнун», «Семь красавиц») и разума («Сокровищница тайн», «Искандер-наме»). Все они отражают высокую гуманистическую цель - освобож­дение личности от оков материального соблазна за счет презрения к страстям и ду­шевного горения. Как сказано в одном из стихотворений поэта:

Скромен будь. Богатство, гордость, праздность брось в костер - сожги. Стяг властителя надменный, золотой шатер - сожги. Если хочешь быть свободным от боязни и страстей, Вздохом огненным единым весь докучный сор сожги!

¹ Рубай (четверостишие) - распространенная на Востоке форма лирической и философской поэзии.

В XIII в. нашествие войск Чингисхана на Среднюю Азию и Иран нанесло ущерб культуре, но поэзия не остановилась в своем развитии. Она стала нарочито услож­ненной, прециозной, стиль касыд рафинировался, стала нормой назира - творче­ское подражание широко известному оригиналу. Мистическая суфийская поэзия была по-прежнему популярна. Гениальным представителем философско-дидакти-ческого направления был Саади (между 1203 и 1210-1292), первым в мировой из­ящной словесности создавший само понятие «гуманизм» и выразивший его в пре­красной поэтической формуле:

Все племя Адамово - тело одно, Из праха единого сотворено,

Коль тела одна только ранена часть, То телу всему в трепетание впасть.

Над горем людским ты не плакал вовек, -Так скажут ли люди, что ты человек?

Саади первые полвека своей жизни прожил в странствиях и исканиях, а вто­рые- претворяя накопленный опыт в своих знаменитых поэмах «Гулистан» («Розо­вый сад») и «Бустан» («Плодовый сад»). В них он призывал к мужеству, упорству, труду, правде и вместе с тем, понимая, что обух монгольского ига плетью не пе­решибить, учил приспособленчеству и хитрости. Его стихи - удивительный сплав сатиры и дидактики, юношеского порыва и стариковской рассудительности, муд­рости и расчетливости:

Коль пристанища ты ждешь - не торопись, Старикам внимать ты слух свой приучи. По пескам лишь два прогона мчится конь, А верблюд бредет и в полдень и в ночи!

В литературе XIV в. возникла своеобразная «поэзия протеста» против монголь­ского гнета наследников Чингисхана и Тимура. Такая поэзия существовала в жанре газели с использованием суфийской символики и иносказания. Самым знаменитым поэтом этого времени является Хафиз (ок. 1325-1389 или 1390), в своих газелях то воспевающий вино и возлюбленную и сетующий на призрачность счастья, то би­чующий религиозные авторитеты и призывающий к духовному раскрепощению,

Хафизу близка идея любви как нетленной ценности:

Взгляни же премудрым оком на бурный, бегущий мир: Весь мир, все дела мирские, все смуты его - обман. Все зданья падут, разрушась, и травы на них взрастут, -Лишь зданье любви нетленно, на нем не взрастет бурьян.

Любовные переживания приобщают поэта к познанию человеческой судьбы:

Одиночество мое! Как уйти мне от тоски? Без тебя моя душа бьется, сжатая в тиски.

Что ты сделала со мной? Одержим я! Исступлен! Даже днем я вижу ночь. Впереди меня - ни зги.

О любимая моя! Снизойди ко мне: я слаб. Будем снова мы вдвоем и по-прежнему близки.

Но, увы, я не один! Сто соперников грозят: Сто весенних ветерков оплели твои виски.

Виночерпий! Подойди! Ороси пустынный дол! Белый тополь, поднимись! Осени мои пески!

Сердце бедное в крови от познания вещей... Дай хмельного! Без вина мысли горькие низки.

Черным циркулем судьбы круг начертан вкруг меня. В этом круге - точка я. Пешка шахматной доски.

Но донесся аромат приближенья твоего! Надо мной опять луна, нет и не было тоски...

В XV в. литературная жизнь в Самарканде и Бухаре восстановилась, а в Герате достигла высокого уровня. Там благодаря творческой дружбе Джами (1414-1492) и его покровителя и великого ученика Алишера Навои укрепилось взаимовлияние литературы фарси и староузбекской литературы. Джами воспевал высокие идеалы правдолюбия и человеколюбия, с горечью отмечая несовершенство человеческой природы:

От сребролюбца-хвастуна ты щедрости не жди, Хотя он милости сулит, - он просто врет безбожно. Увы, пословица гласит, что можно из дерьма Слепить лимон иль апельсин, но нюхать невозможно.

Свойственное Джами переплетение суфийского благочестия и вольнодумства получило отражение в «Книге мудрости Искандера», своеобразной социальной утопии, где он выразил вековечную мечту человечества о царстве свободы и спра­ведливости на земле. Это своеобразный наказ правителям, которые должны мудро управлять, отделяя зерна от плевел:

На золото, как скряга, не молись, Как язвы, скряжничества устыдись.

За добрый жизни дар - благодари, Зло - истреби и след его сотри.

Заветам мудрых сердце отвори, Пустых, бесцельных слов не говори.

Да не коснется ложь речей твоих, Да будет правда украшеньем их.

С прекрасными словами смысл большой Счастливо сочетай, как плоть с душой.

На жизнь людей и на дела сперва Гляди, - не на красивые слова.

Подобную кристальному ручью, Храни от загрязненья честь свою.

Но нет для сердца тяжести лютей, Чем зависть к доблестям других людей.

Не мучь безмерно душу каждый час Исканьем в мире власти и богатств.

Сил не жалей для славных дел мирских И, друг, тогда не бойся бурь морских.

Алишер Навои (1441 -1501) - создатель назиру - поэтический «ответ» на «Пяте-рицу» Низами. Его поэмы проникнуты высокими идеями гуманизма, любовью к ближнему и глубокой веротерпимостью:

Поймите, люди всей земли: вражда - плохое дело, Живите в дружбе меж собой - нет лучшего удела.