Современные чревовещатели

Этот стиль определяется переплетением переписи, карты и музея. Статистика, демография, география, история, археология базируются на принципе тотализирующей классификации. В XX в. к ним примкнули геополитика, либерально-позитивистская социология и политология. Данный принцип используется в отношении любых социальных объектов — людей, религий, регионов, территорий, языков, товаров, социальных групп, политических партий и т.д. Во всех случаях речь идет о феноменах, подлежащих реальному или желательному контролю госаппарата.

Указанные науки длительное время плели сеть для общества. Она позволяет дать «точные» пространственно-временные и количественные определения любому объекту. Тем самым язык данных наук стал разновидностью политического и бюрократического языка, скрывающего аномалии действительной жизни. Современный мир покрыт невидимой сетью. Она сплетена на станке консервативной концепции порядка: мир состоит из воспроизводящихся множеств (классов, групп, наций, населения), а не индивидов. Единичное и особенное в этом случае выступают как члены или представители множеств.

Этот стиль мышления связывает современную политику и науку. Его истоки действительно восходят к утилитарному либерализму Бентама, который создал паноптикум как образец тотального контроля. Благодаря универсальности такого стиля мышления госаппарат приобрел абсолютно прозрачный социальный пейзаж, в котором все имеют строго определенное место и номер. Все государственные структуры по регистрации индивидов — частные случаи стеклянного дома. Они выдают свидетельства о рождении и браке, служебные и профессиональные удостоверения, определяют место на кладбище и дают квитки о смерти. Практически все эти функции государство отняло у церкви. Провозгласив секуляризацию, оно не отказалось от доходов, связанных с совершением данных ак-

тов. За счет этого существуют многочисленные отряды чиновников в разных странах. И еще ни одно правительство мира не взялось за ликвидацию данной сети.

Наоборот, после революций в России и Китае она была заимствована и усовершенствована новыми независимыми государствами. Все они пользуются указанными моделями классификации действительности. Комплекс социальных наук поддерживается лишь в той степени, в какой он укрепляет данные модели. В школах, университетах, СМИ бесконечно воспроизводятся одни и те же местности, обсуждаются одни и те же события и лица национальной истории. Все это свидетельствует о том, что госаппарат рассматривает историю как свой семейный альбом. По крайней мере во всех случаях возникает специфическое отношение памяти и забытья. В его состав входят: сопоставление старого и нового времени; роль братоубийств в национальной истории, антропологическая биография наций.

В результате американских войн за независимость возникло убеждение: бывшим испанским, французским и английским колониям удалось вырваться из истории. Широко распространилось представление о «новом мире». На его основе возникла идея новой священной революции, которая содержит в себе мировую последовательность социальных событий, связанных причинно-следственными отношениями. Такое видение мира типично для европейского воображения. На самом же деле новый мир и священная революция стали истоком национализма, который вначале (в текстах Берка, Бональда и де Местра) понимался как восстановление преемственности. Затем (в романтизме) возник реакционный мотив возврата к истокам. Он базировался на опыте параллельного существования Нового и Старого мира и связал европейский национализм со множеством языков. Гении европейской историографии (Ранке, Мишле, Токвиль, Маркс, Буркхардт) родились в первые 25 лет после установления революционным Конвентом Франции нового исчисления времени. Они первыми начали писать от имени мертвых поколений, превращая их опыт в философско-исторические и историографические концепции. А смысл собственного научного труда

понимали как способ осознания нации французской, немецкой, английской; русские историки XIX в. пошли вслед за европейскими гениями. Но начали писать не от имени нации, а от имени мертвых царей, строивших империю. С этого времени молчание мертвых уже не было преградой для воскрешения их наиболее сокровенных желаний.

В XIX в. сложилось несколько вариантов историографии — идеалистический, материалистический, культурно-исторический и цивилизационный. Все они были чревовещанием от имени мертвых, множеством мифов, претендующих на научность. На этих мифах воспитывались европейские и русские революционеры. Они пытались воплотить в жизнь историческую некрофилию путем создания новых государств, политических партий, систем экономики, образования, культуры и т.п. Во всех случаях историография использовалась для «научного обоснования» ранее описанных моделей национализма. Объясняющая и понимающая интерпретации истории, сложившиеся на рубеже XIX—XX вв., тоже вполне вписывались в эти модели. В результате ни одна из классических политических идеологий не смогла освободиться от национализма.

Братоубийства — не менее важный мотив превращения истории в миф. Начиная с Варфоломеевской ночи обязанность забыть трагедии политической истории квалифицировалась как гражданский долг. В этом состоит следующий парадокс: «Обязанность забыть о трагедиях, о которых следует постоянно напоминать, становится постоянным средством конструирования национальных идеологий» (17, 194). Государства стремятся устранить этот парадокс путем постоянного переписывания учебников по национальной истории. Однако эта процедура только бесконечно воспроизводит исторические мифы.

Дело в том, что в истории каждой страны были религиозные и гражданские войны, революции и все остальные формы классовой борьбы. По сути дела, речь идет о войнах между различными нациями-государствами в рамках одной и той же территории — географической, социальной и исторической. Но в результате культивирования указанной обязанности они

рассматриваются как войны между братьями. Тем самым в изложение истории привносится мотив библейского братоубийства.

Во всех случаях госаппарат и обслуживающие его интересы ученые и педагоги руководствуются холодным расчетом. Они ссылаются на первичное братство нации, которого на самом деле никогда не было. Если нация есть предмет вымысла в новое время, то братство продукт еще большей фантазии, восходящей к началу человеческого рода. Стереотип братства отражает такое преобразование воображения, в котором ни политики, ни чиновники, ни ученые, ни педагоги не отдают себе отчета и которое не в состоянии контролировать. Тем самым стереотипы религиозного сознания опять-таки используются в политических целях. Братоубийственная война не может состояться без представления о братстве. Однако это представление появилось задолго до образования наций. Затем оно было использовано в историографии как форма консервативной реакции на революцию. Ведь после превращения революции в элемент прошлого нацию уже невозможно воспринимать как нечто принципиально новое.

То же самое можно сказать об антропологической биографии наций. Она включает использование всех документов, которые не были источниками официальной историографии. Речь идет о метриках, дневниках, письмах, рецептах, историях болезни, фотографиях и т.п. Все это — разновидности отчужденной памяти человека. Она одновременно напоминает о мнимой преемственности и подчеркивает факт ее постоянного забывания. Из отчужденной памяти вытекает определенная концепция личностной идентичности.

Индивид не может помнить собственную биографию во всех деталях. Она всегда восстанавливается в более или менее вымышленных нарративах. Эта литература заливает современный книжный рынок. Мемуары политиков, дипломатов, писателей, ученых, кинозвезд, спортсменов и т.д. все еще пользуются повышенным спросом. Однако вся эта «глубоко личная» продукция аналогична газете. Она располагается в однородном пустом времени, не обладает ни исто-

рическим, ни социологическим контекстом31. В то же время вымышленные нарративы используются не только при создании индивидуальных мемуаров. В XX в. возникло целое направление исторической антропологии, которое использует те же источники при описании истории наций. В последнее десятилетие эта интеллектуальная мода захватила и Россию (см.: 21). Поэтому следует подчеркнуть различия между индивидуальными и национальными фантазиями.

Индивидуальные нарративы имеют начало и конец. Они более или менее связаны с генами родителей и социальными обстоятельствами. Герои мемуаров исполняют свою роль на социальной и исторической сцене для того, чтобы оставить после себя следы славы, влияния и власти. Тогда как нации точной даты рождения не имеют. А попытки их умерщвления пока еще не рассматриваются как естественный факт. Обычно такие попытки квалифицируются как разновидность Апокалипсиса. Книжный рынок заливает литература о красном терроре против русского народа, еврейском холокосте, украинском голодоморе, африканском геноциде или просто о вырождении малых народностей.

У авторов мемуаров всегда есть предки более или менее отдаленные. Во многих случаях генеалогия служит предметом гордости и самолюбования. Тогда как ни одна из ныне существующих наций не выводит собственного первопредка

31 Мемуары обычно начинаются с рассказов о дедах-прадедах и бабках-прабабках, о которых автор имеет крайне смутные сведения. Тем более он не может ни точно помнить момент собственного рождения, ни знать точную дату своей смерти. Такой нарратив соответствует началу Евангелия от Матфея, в котором упоминаются четырнадцать родов от Авраама до Давида, от Давида до переселения в Вавилон, от переселения в Вавилон до рождения Христа. Но не указаны ни точные даты жизни, ни физиологические, социальные, политические и культурные сведения о предках Христа. Такой стиль нарратива характерен для священных генеалогий, в которых Христос рассматривается как действительный Сын Божий, а не как историческая личность. Создатели мемуаров могут быть абсолютными атеи- стами, но не в состоянии освободиться от этого шаблона.

от Адама и Евы или Иисуса Христа. Значит, его и не было. И потому биография наций не может быть написана «от самых истоков», т.е. с самого начала, евангелически, через длинную цепь порождений. Единственная альтернатива

— писать историю наций с конца. Но и конец есть пункт, который не может быть точно установлен. Неопределенность начала и конца дает источник для бесконечных спекуляций. Они могут быть обнаружены в историографии любых наций при обсуждении вопроса о первопредках и образуют бродячий сюжет всех моделей национализма32.

Сама распространенность подобных процедур свидетельствует о том, что

началом любой нации является смерть. Она началась в новое время. Именно тогда началось преобразование шаблонов индивидуальной генеалогии в генеалогию групповую. Абсолютное большинство индивидов до сих пор умирали, не оставив в истории никакого следа. Множество индивидуальных смертей структурируют анонимную историю нации33.

32 Если речь идет о русской нации, то свежими примерами таких упражнений являются «Велесова книга», хронологические исчисления" академика Н.Фоменко и тому подобная макулатура, находящая читателей и почитателей. Аналоги могут быть обнаружены во всех государствах СНГ...

33 В трудах Ф.Броделя подчеркивается значение множества анонимных смертей,

которые суммируются и усредняются в таблицах смертности. Это позволяет прослеживать медленные и незаметные изменения условий жизни миллионов безымянных индивидов. Вопрос об их национальности практически не имеет смысла, поскольку такие сведения почти невозможно обнаружить. Зато история длительных временных протяжещюстей связала воедино биологию, географию и демографию. В результате было накоплено мно- жество безжалостных данных о кладбищах, показателе смертности в разные эпохи, самоубийствах и убийствах, пытках и экзекуциях, войнах и геноциде. Эти данные являются эмпирическим материалом для написания истории европейских наций. Что касается наций Российской империи и СССР, то мне неизвестно, ведутся ли аналогичные исследования отечественными историками. Хотя анализ захоронений «новыхрусских» уже появился (см.: 22).

Образование многонациональных империй, а в результате их распада национальных государств — поворотный пункт на пути к групповой смерти. Прежде всего потому, что существуют универсальные характеристики многонациональных империй и национальных государств: государства, возникшие на развалинах империй, стремятся к самосохранению даже в крайне неблагоприятных обстоятельствах; распад империй доказывает устойчивость государства как политического фактора; это объясняется тем, что на имперской фазе существования государств они становятся «змеиным клубком интересов», зависимостей и карьер; лозунги нации и национализма, а также этничности используются для воспроизводствства данного клубка (см.: 23, 24).

В результате государство продолжает существование независимо от выполнения своей социальной роли. Государственные аппараты оперируют комплексом безличных показателей при управлении обществом. Ученые (географы, статистики, историки, археологи, социологи, политологи) заняты выработкой таких показателей. Поэтому государственные аппараты и интеллигенция выполняют роль предводителя группового самоубийства. А действительная история нации становится миллионами анонимных смертей, принесенных на алтарь исполнения социальных проектов, вырабатываемых государственными аппаратами и интеллигенцией.

Антропологический подход к проблеме наций и национализма может быть применен по отношению к любой группе людей, называющих себя нацией или этносом. При этом нет смысла полагать, что данная группа существует. Смерть — естественная характеристика индивидов и наций. И хотя каждый человек приговорен к смерти уже самим фактом своего рождения, он обычно не желает постоянно помнить этот факт и думать о нем. Отсюда следует, что диалектика памяти и забытья — ключевая манипулятивная процедура, которую используют госаппараты и интеллигенция при рефлексии о нации. Но обсуждение этой темы я вынужден опустить из-за недостатка места. В любом случае политическое бытие на-

ций и этносов — лишь тончайший слой на поверхности универсальной анонимности и смерти.

3.5. Расчистка почвы для дискуссии

Итак, антропологический подход к проблеме нации позволяет дистанцироваться от любого отождествления наций с государствами, а национальных интересов с интересами госаппаратов и интеллигенции. То же самое можно сказать об этносах, если данная категория используется для обоснования такого тождества. Проведенная систематизация позволяет расчистить почву для дискуссии по проблеме наций и НИ России. Я имею в виду те темы, которые обходят молчанием как современные российские национал-либералы, так и национал-консерваторы.

Прежде всего речь идет о категории бюрократического национализма. Она представляет наиболее значимый результат антропологической концепции нации. Эта категория позволяет отвергнуть культуроцентристский, прагматический, идеологический подходы к пониманию природы наций и НИ, а также традиционное для русской общественно-политической мысли противопоставление России и Европы. Как было показано, русский бюрократический национализм впитал в себя все характеристики американского и европейского национализма. И в этом смысле служит до сих пор «недосягаемым образцом».

В то же время и антропологическая концепция нации несвободна от трактовки бюрократии как разновидности «инструментальной рациональнсти». Такая трактовка опирается на веберовское понимание бюрократии как

«рационального управления». Оно длительное время было распространено в Европе и в США, а на протяжении последнего десятилетия стало популярным и в России. Между тем веберовская концепция рациональности является наиболее слабым звеном социологической теории этого крупного мыслителя. Мне уже приходилось неоднократно писать о том, что официальное общест-

воведение СССР выполняло апологетическую роль в отношении советского властно-управленческого аппарата. Сегодня ту же самую роль выполняет веберианство и веберовская концепция рациональной бюрократии.

С этим уточнением другие выводы антропологической концепции нации могут использоваться для дистанцирования от многовековой традиции отождествления НИ России с интересами ее государственного аппарата и интеллигенции. Эти выводы относятся также к другим государствам СНГ, если их государственные аппараты используют модель бюрократического национализма (с дополнениями, взятыми из американской и европейской модели) для собственной легитимизации.

Можно исходить из того, что русская нация есть вымышленная мнимая общность. Она выдумана русской бюрократией и интеллигенцией и существует в однородном пустом времени. Бытие этой мнимой общности связано с комплексом политико-идеологических ритуалов. Они до сих пор легитимизировали деятельность политиков, госаппарата и интеллигенции России. Мера согласия населения страны с данными ритуалами пока еще обусловлена пассивным потреблением продуктов властно-интеллигентского творчества. Сколько времени продлится такое потребление, пока неизвестно.

Зато определенно можно сказать, что внутри населения России никогда не существовало братства. Поэтому как онтологическая реальность русская нация не существует. Есть несколько русских наций. Из них политического воплощения добились только те, которые были согласны с господством госаппарата над населением территории, обозначаемой на политических картах как Российская империя, СССР или Российская Федерация. Несогласные с монархическим, советским и современным господством госаппарата пока еще не имели возможности интегрироваться и проявить свою политическую волю. Прежде всего потому, что в российском обществе пока не сложилось большинства, свободного от потребительского, терапевтического и менеджерского отношения к действительности. Значит, и демократия остается делом будущего. Сколь-

ко времени потребуется для реализации этой возможности? На этот вопрос не возьмется ответить ни один теоретик в мире. Хорошо уже то, что коммунитаризм и антропологическая концепция нации позволяют его поставить. И получить промежуточный ответ: без стремления реализовать данную возможность любой дискурс на тему наций, этносов и национальных интересов будет скрывать текущие или перспективные интересы госаппарата. К каким непредвиденным последствиям они приведут — тоже ответить трудно.

Русский язык, официальное православие и ленинско-сталинская версия марксизма, а также их лингвистические и идеологические гибриды до сих пор выполняют роль генераторов мнимой общности русской нации. У нее нет ни точной даты рождения, ни общего предка. Зато есть начало анонимной смерти. Оно связано с образованием Московского государства и Российской империи. Поворотным пунктом на пути к групповой смерти стало образование СССР. На протяжении своего существования аппарат этого государства уничтожил большее число жителей страны и окрестных территорий, чем во всей предшествующей истории России. Если отождествлять жизнь населения географической ойкумены России с данным государством, то его главный интерес состоял в физическом, нравственном и политическом умерщвлении русского народа. А госаппарат и интеллигенция России всегда руководствовались своекорыстием, властолюбием и стремлением к духовному господству. Следовательно, даже малейшее отождествление интересов конкретных людей с национальными интересами скрывает горы физических, нравственных и политических трупов принесенных моими земляками на алтарь государства.

Физические трупы лежат в земле. Нравственные и политические живут и порождают наследство. В этом наследстве главная роль принадлежит бюрократическому национализму. Госаппарат России продолжает разрастаться и не отказался добровольно ни от одного из элементов данного национализма. Россия продолжает участвовать в войнах между другими государствами СНГ, ведет войны на своей территории, про-

должает продавать оружие всем желающим из числа других государств, эксплуатировать природные и человеческие ресурсы и не собирается войти в число стран, сделавших сохранение природной и социальной среды главным направлением государственной политики (см.: 26). Все эти действия есть результат существования ведомств обороны, МВД, МИД, ФСБ, связанных с ними других министерств и средств массовой информации. Эти отряды госаппарата и принадлежащие к ним социальные и профессиональные группы продолжают конкурировать между собой, претендуя на выполнение ведущей роли на политической сцене. Между тем мне не попадалось исследований, в которых бы было доказано, что деятельность данных ведомств совершенно свободна от бюрократического национализма во всех его составных частях. Следовательно, нельзя утверждать, что вся структура данных ведомств выражает национальные интересы России.

Как уже говорилось, русский бюрократический национализм есть синтез американского и европейского. Русская интеллигенция развивала и продолжает культивировать все модели национализма. Поэтому проблема заключается в описании всех аспектов связи интеллигенции с госаппаратом. Не менее важны изучение и типология главных мотивов поведения всего остального населения. Особенно в том случае, если оно не противодействует всем составным частям бюрократического национализма.

Как было показано, возможность достижения вершины (жительство и должность в столице) — важный критерий генезиса бюрократического национализма. Чем большее число жителей страны движимы этим мотивом, тем больше вероятность национализма в центре. Причем понятия «центра — провинции» изобретены бюрократией и журналистикой. Госаппарат Российской империи и СССР связывал различные социально-экономические уклады и способствовал генезису национальных идеологий. Одновременно он оставлял в неприкосновенности прежнюю структуру властных отношений. Рост бюрократии снимает различие между «развитыми» и «отсталыми» странами. В России сегодня популярны «евразий-

екая» и «атлантическая» геополитические концепции. Они отражают двойную идентичность русской бюрократии и интеллигенции, являются разновидностями европоцентризма и расизма.

Русские революции XX в. воплотили в жизнь связь интеллигенции и бюрократии. И в этом смысле связали Россию с Францией, Германией и Италией, в которых тоже данная связь существовала. Поэтому русские революции не только усилили бюрократический национализм Российской империи, но и способствовали культивированию патриотизма и расизма как политических и идеологических следствий мнимой общности русской нации. Патриотизм и расизм непроницаемы для рациональной рефлексии. Они базируются на чувственно-эмоциональных формах восприятия действительности, которые выполняют роль невидимой физической реализации мнимой общности.

В нынешних дискуссиях о ситуации и национальных интересах России значимое место занимает категория этноса — модифицированное и осовремененное понятие расы. Становление этносов неотделимо от имперского прошлого России в ее монархической и советской формах. Главные государственные ведомства, а также ученые, апологетически относящиеся к интересам данных ведомств, способствовали отождествлению критериев расы и этноса. Приписывание этносам политического значения (а такая тенденция тоже существует в современной России) — результат еще большей (по сравнению с отождествлением нации и государства) бюрократизации политики, управления и социальных наук. Так что современная демократическая и этническая топография России есть следствие указанной тенденции.

Итак, понятие бюрократического национализма может быть отнесено ко всем нациям и этносам, которые раньше входили в состав СССР, а теперь образуют самостоятельные государства или претендуют на такую самостоятельность. Антропологическая концепция нации позволяет дистанцироваться от любого автохтонного национализма (украинского, грузинского, татарского и т.п., список должен включать перечисление всех

наций и этносов, принадлежавших к СССР), а не только от его американской, европейской и русской модели.

Для увеличения такой дистанции требуется детальное изучение и систематизация всех противоречий национализма в СССР (России) на уровнях отношений, деятельности и сознания. То же самое можно сказать о влиянии данных противоречий на современные экономические, политические и идеологические процессы в России и СНГ. Особенно важно проследить институционализацию национализма в деятельности главных государственных ведомств, поскольку они продолжают претендовать на выражение национальных интересов. Одновременно надо выявить национально- бюрократические стереотипы и схемы мышления в религиозных (православие, ислам и вообще все конфессии и секты, ныне существующие в России) и светских (либерализм, консерватизм, социализм) идеологиях России. Как было показано в начале главы, ни одна из них не свободна от идеи этатизма.

В цикле работ по проблеме бюрократии я ввел понятие «идеологической бюрократии» для обозначения глубокой связи интеллигентского, бюрократического и политического мышления. Нетрудно убедиться, что коммунитаризм и антропологическая концепция нации позволяют усилить эвристичность данного понятия. В частности, следует доказать, что социальные науки в России (политическая экономия, статистика, демография, этнография, география, история, социология и политология) по познавательным и социальным целям принципиально отличаются от своих европейских собратьев. Однако доказать это никогда не удастся. Наоборот: в истории России XX в. весь комплекс естественных и социальных наук был подчинен власти намного больше и изощреннее, нежели в Европе (см.: 27). Сколько времени потребуется для освобождения от этой зависимости, не говоря уже о свободе от рынка, — трудно сказать. Значит, можно исходить из того, что социальные науки России пока остаются институтами власти. Они выражают ее интересы и выполняют функцию контроля над территорией и населением страны. Проблема состоит в описании всех познавательных и институциональных

форм такого контроля в прошлом и настоящем России. Язык социальных наук с точки зрения генезиса — есть разновидность религиозного языка (см.: 28). А по функциям — модификация бюрократического языка, образующего основу современного стиля политического мышления.

Таким образом, антропологическая концепция нации позволяет расчистить почву при обсуждении проблем нации, национализма и национальных интересов. По крайней мере ни русский язык, ни православная религия не связаны с русской нацией как территориальной общностью и Российским государством в его имперской, советской и современной формах. Любое постулирование такой связи оправдывает отождествление интересов госаппарата с интересами населения. Язык журналистики не может быть использован при обсуждении данной проблемы, поскольку как раз журналистский корпус насаждал представление о нации как онтологической реальности.

Язык социальных наук все же может быть использован. Прежде всего потому, что никакого другого нет. Однако лишь в той степени, в которой юридические, экономические, демографические, этнографические, историографические, социологические и политологические концепции противостоят интересам госаппарата и не могут быть использованы в процессах политической манипуляции обществом.

Для усиления такого противостояния, безусловно, надо отбросить следующие элементы бюрократического национализма: имперская система образования; иерархия как социальное и политическое отношение; манипулятивная роль столицы в стране; идея абстрактного и безличного государства; русский государственный макиавеллизм; концепции социального и политического организма; историографические концепции, обосновывающие особую роль государства в истории России; идея «образца» при сравнении различных стран и регионов внутри страны; региональные идеологии, поскольку они лишь укрепляют центро-периферийные связи; связь административных и политических единиц с понятиями ро-

дины, отчизны, отечества; связь религиозного сознания с политическим.

Не надо специально доказывать, что все перечисленные феномены пронизывают современную форму существования людей на территории, обозначаемой на картах как «Российская Федерация». Как от них освободиться? Это вопрос особый. По крайней мере понятие бюрократического национализма меняет набор теоретических проблем при обсуждении состояния и перспектив развития страны. Я имею в виду проблемы суверенитета, права наций на самоопределение, сепаратизма, отношений между нацией как абстрактной общностью и народом как множеством эмпирических индивидов, роли аннексий и перераспределения в существовании современных государств, классических и современных форм расово-этнической и национально- политической дискриминации, сравнения познавательного и политического значения аргументов в пользу того или иного пути развития наций и т.д.

За последнее десятилетие возник целый ряд новых и нетривиальных подходов к обсуждению данных проблем. Подобно антропологической концепции нации, они фиксируют кризисные явления в современном развитии общества и стремятся выйти за узкие границы всех существующих идеологий. Однако эти темы нуждаются в специальном исследовании, которое выходит за рамки данной книги.