Этапы реконструкции имперского сознания: от советского - к имперскому

Постсоветская России - наглядный пример того, как обществу буквально навязывалось "имперское сознание". В 1992 - 1994 гг. на политической сцене России уже появились политический силы, которых А. Кара-Мурза назвал "жесткими государственниками-реставраторами". В это время они активно выдвигали триединое требование: возрождения СССР, объединения разделенного русского народа и защиты

стр. 62

русских соотечественников, брошенных на произвол судьбы в новых независимых государствах. Лидер российских коммунистов Г. Зюганов тогда патетически взывал к чувствам русских людей: "Без воссоединения ныне разделенного русского народа наше государство не поднимется с колен" [Зюганов 1994, с. 22]. Но эти пламенные речи не имели отклика в массовом сознании. Социологические опросы 1993 г. не выявили у россиян ни малейших признаков сожалений о распаде страны и тяги к ее объединению. Например, только 16% россиян в то время заявляли, что их жизнь в значительной мере связана с другими республиками бывшего СССР. При этом у русских актуальные связи с другими республиками были менее значимыми, чем у респондентов других национальностей, многие из которых, возможно, были выходцами из других республик бывшего Союза. Лишь 9,3% русских и 12,9% представителей других национальностей заявляли, что они ощущают "свою общность с людьми и историей этих республик" (речь шла о союзных республиках). И даже простой интерес к территориям за пределами России был тогда невысок. К Украине интерес был выше, чем к другим республикам, но и к ней проявляло внимание меньшинство - только 21% русских респондентов [Паин 2004, с. 75].

К 1993 г. появился Конгресс русских общин (КРО), который стремился превратить многомиллионную русскую диаспору в новых государствах - бывших республиках СССР в мощную политическую силу, в орудие русского ирредентизма, то есть объединения русского мира вокруг России. И каков был результат? Ничего похожего на венгерский ирредентизм (например, присоединение Северной Трансильвании); греческий ирредентизм (энозис) или румынский ирредентизм (Великая Румыния). Ничего, даже отдаленно напоминавшего по мощи указанные ирредентистские движения, на территории СНГ тогда не проявилось. Ирредентизм считается в теории одним из ярких признаков имперского национализма и имперского массового сознания. Так вот, в 1990-е гг. эти свойства больше проявлялись у названных мной народов, например сербов и румын, чем у русского.

Можно утверждать, что жесткие государственники, имперские националисты до середины 1990-х гг. ссылались на "волю народа" без малейшего на то основания. В начале 1990-х гг. 60% опрошенных социологами под руководством Ю. Левады рассматривали Запад как модель для подражания, имея в виду ее политическую систему, рыночную экономику и образ жизни. Прошло время, и к 1995 г. стали все более ощущаться трудности переходного периода, нарастала усталость от реформ и ошибок в их проведении, вот в это время как раз и стали изменяться массовые настроения. Тогда процесс эрозии позитивного образа Запада только начался, а к 2000 г. оценки начала 1990-х поменялись на противоположные. В 2001 г. 67% опрошенных в России указали, что западный вариант общественного устройства в той или иной мере не подходит для российских условий и противоречит укладу жизни русского народа [Дубин 2003, с. 150].

Радикальность социально-экономических перемен в России в 1990-е гг. была ниже, чем, например, в Польше или странах Балтии. По крайней мере, отраслевая структура экономики России и состав ее менеджмента меньше изменились. Однако у названных соседей России психологическая болезненность от шока перемен смягчалась желанием войти в Европу. Считалось, что ради этой самостоятельной и важной цели можно было потерпеть дискомфорт и преодолеть болезни роста. В России такого защитного механизма в народном сознании не было: движение в Европу не являлось самостоятельной целью, напротив, эта идея сама зависела от нескольких других. Важнейшую роль в восприятии вестернизированных реформ играло отношение к социализму и к СССР. В 1989 - 1992-х гг. более половины россиян поддерживали идею "социализм завел нас в тупик" [Паин 2004, с. 73]. Примерно такая же доля респондентов поддерживали аналогичную идею в Польше 1980-х гг., но там подобные настроения специально оберегали, на их сохранение работали музеи социалистического быта, подавлявшие желание вернуться в социализм, фильмы А. Вайды и едва ли не вся польская литература. В России ничего похожего не было, и к 1995 г. стал популярным другой тезис:

стр. 63

"социализм был не так уж плох, плохи были его лидеры", а к началу 2000-х гг. были реабилитированы и лидеры.

В этом отношении показательны перемены отношения к образу И. Сталина. Во второй половине 1980-х гг., в период начала общенациональных социологических опросов в СССР, Сталин не попадал в списки выдающихся деятелей и был фигурой, постоянно подвергаемой в перестроечных медиа жесточайшей критике. В 1991 г., в новой постсоветской России отношение к нему в массовом восприятии лишь ухудшилось. Тогда менее 1% опрошенных первым в России социологическим центром ВЦИОМ посчитали, что о нем будут помнить через 10 лет. Подавляющее же большинство респондентов были уверены, что его скоро просто забудут. Однако данный прогноз не сбылся: менее чем через 10 лет тот же социологический центр зафиксировал, что Сталин по данным опросов общественного мнения лидирует в списке самых выдающихся руководителей российского государства всех времен. Показательно, что третью строчку в этом рейтинге занимал Ю. Андропов (коммунистический лидер СССР 1982 - 1984 гг., а до этого многолетний глава КГБ), который так же, как и Сталин, воспринимался массовым сознанием россиян как сильный авторитарный администратор - "железная рука" [Дубин 2003].

После десяти трудных лет, привыкания к новой социальной и экономической среде у многих россиян возродились привычные советские стереотипы, связывающие в сознании стабильность исключительно с авторитарным правителем. Но еще важнее, что эти патерналистские стереотипы навязывались массам российской политической элитой, которая не только морально реабилитировала Сталина, но и активно его рекламировала. Приведу лишь несколько примеров. К 55-летию Победы над фашизмом 9 мая 2000 г. в Кремле была открыта мемориальная плита в честь героев Второй мировой войны. Список открывала фамилия Сталина. В том же году были выпущены юбилейные медали, на которых также был выбит портрет Сталина. В поздравительной речи к Дню победы в 2000 г. президент России Путин обратился к согражданам со словами "братья и сестры", которые памятны по радиообращению Сталина к советскому народу 3 июля 1941 г. Наконец, комментируя по телевидению праздничные события того же дня в 2000 г., известный кинорежиссер Н. Михалков призвал вернуть городу Волгограду его прежнее имя Сталинград [Дубин 2003]. И именно в 2002 г., впервые за 15 лет социологического мониторинга, распад СССР был оценен респондентами в качестве главного и самого драматического события всего этого периода.

Вслед за изменением взглядов на социализм и Советский Союз быстро стали меняться и представления о врагах России. В СССР Запад рассматривался не только как геополитический противник, но и как классовый враг, компромисс с которым невозможен, поскольку классовые противоречия, согласно марксистской доктрине, носят антагонистический характер. Единственным временем, когда политическая элита СССР, а затем и России провозгласила лозунг возвращения в "семью цивилизованных народов", "в Европу", был период с конца 1980-х до начала 1990-х гг. Массовое сознание тогда весьма активно поддержало эту политику, и в России доминировала идея: "Зачем искать врагов, если корень наших бед в нас самих". Но по мере возвращения советского в культуре России стали оживать и советские стереотипы массового сознания. Первыми вернулись страхи, фобии, образы врага. В 1991 г. только 12% опрошенных считали Запад (прежде всего США) своим врагом, в 1994 г. уже 41%, а в 1999 - больше двух третей респондентов - 65% [Гудков 2002, с. 132 - 133]. В 2014 г, после событий на Украине отношение основной массы россиян к Западу стало почти тотально враждебным. Опросы "Левада-Центра", проведенные в июле августе 2014 г., показали, что отношение к США как плохое оценили 74% респондентов - максимум за все время наблюдений. Почти две трети опрошенных (60%) негативно воспринимают страны Евросоюза. Более половины россиян (52%) объясняют стремление Украины к сближению с Европой тем, что "Украина стала марионеткой в руках Запада и США, проводящих антироссийскую политику" (http://www.levada.ru/06-08-2014/otnoshenie-

стр. 64

rossiyan-k-drugim-stranam; http://www.levada.ru/12-08-2014/ukrainskii-krizis-deistviya-rukovodstva-ukrainy-i-rossii).

Рост фобий к Западу не связывался в массовом сознании с возрождением советских черт в жизни России. Произошедшие перемены россияне объясняют несовместимостью цивилизаций России и Запада: "Вот мы изменились, стали демократией, а Запад нас по-прежнему не любит - это их природная русофобия".

В России вначале вернулось советское сознание (конец 1990-х гг.), а уже затем постепенно была реабилитирована идея империи в ее досоветской редакции. Дело в том, что в Советском Союзе термин "империя" имел сугубо негативную коннотацию. Авторитетный историк советской национальной политики Т. Мартин приводит документальные доказательства своего вывода о том, что "Ленин и Сталин очень хорошо осознавали опасность, которую несло клеймо империи в век национализма", поэтому советские лидеры никогда не называли СССР империей [Martin 2001, р. 19]. И нынешнюю Россию ее власти до сих пор упорно именуют федерацией, хотя она все больше обретает черты имперского устройства. Советским людям внушали, что империя - это "плохо", это "тюрьма народов", это режим, против которого боролся великий Ленин, а империализм - последняя стадия разложения капитализма. Тем удивительнее реабилитация в стране термина "империя" в начале XXI в.

Примечательно, что в 2000 г. в разных издательствах России вышли романы, написанные в жанре "антиутопии" (проза в стиле Дж. Оруэлла, описание современности под видом событий будущего) и посвященные России как империи. Во-первых, тут показателен сам интерес к жанру антиутопии, который иногда называют жанр "зашифрованного языка". Во времена Горбачева и Ельцина у россиян не было спроса на такую литературу. Напротив, после долгих лет жизни за "железным занавесом" изголодавшаяся по правде постсоветская публика буквально набрасывалась на литературу, отражающую актуальные проблемы. Наиболее популярной была публицистика Ю. Буртина, В. Коротича, Н. Шмелева, Ю. Черниченко и др.

Во времена Путина, как и во времена Сталина, появилась необходимость зашифровывать мысли о современности.

Во-вторых, поражает, что во всех романах отразилось предчувствие возрождения в России имперского порядка. В одном из них прямо говорится о России как об империи; в других используются вымышленные названия: "Славянский Союз", "Империя Ордо-Русь" или "Империя Гесперия", столица которой называется Москвой. Время действия отмеченных романов обозначено по-разному: у Э. Геворкяна ("Времена негодяев") время указано точно - 2014 г., в других менее определенно - как первое двадцатилетие или тридцатилетие нынешнего века. Несколько позже, в 2006 г. вышла знаменитая ныне антиутопия В. Сорокина "День опричника". Эта книга по замыслу писателя должна была стать предостережением о судьбе, которая ждет Россию в случае продолжения текущего политического курса. Ее действие происходит в России 2027 г., отгороженной от остального мира Великой Русской Стеной, по аналогии со стеной, окружавшей средневековую Китайскую империю, и хорошо символизирующую нынешнюю (2014 г.) изоляцию России в мире.

Ни один из этих романов не мог служить делу популяризации империи, поскольку там всюду образ империи был представлен крайне непривлекательно, отталкивающе, а порой и ужасающе. Например, в романе "Дело жадного варвара" (Хольм Ван Зайчик) Россия изображена полностью порабощенной Китаем, русский народ ассимилирован, а русский язык забыт и вытеснен китайским. От России остался лишь государственный гимн, текст которого был слегка изменен: в нем говорится о Союзе улусов вместо прежнего Союза республик.

Писатели в романах передали свой страх перед надвигающимся тоталитаризмом. Они раньше социологов ощутили в российском обществе перемены, прежде всего массовый спрос на стереотипы имперского сознания, которые целенаправленно активизировались с конца 1990-х гг., а ныне широко эксплуатируются в целях самосохранения авторитарных сил и реанимации имперского синдрома. Один из героев романа

стр. 65

"Времена негодяев", написанного в 2000 г., так излагал национальную идею России на 2014 год: "Только большая страна сможет в будущем победить своих врагов". Затем герой поправил себя: "Не большая, а великая... Великую страну делают великие люди... Великих людей собирает великий правитель... ". Не уверен, что президент Путин читал эти строки, но его знаменитый лозунг: "Россия будет либо великой, либо ее не будет вообще" и без того является обобщением стереотипов массового сознания⁴.

Лишь к концу первой декады 2000 г. в политическом дискурсе так называемых "национал-патриотических" или "красно-коричневых") сил России (А. Дугин, А. Проханов, М. Юрьев и др.) стало модным использовать слово "империя" для обозначения как былого советского величия и порядка, так и желаемых перемен в будущем. Но больше других в популяризации империи постаралась и преуспела бизнес-реклама. Ее усилиями мотивы империи постепенно стали входить в массовую культуру, а затем и в массовое сознание. Самые популярные сорта русской водки во многих регионах России получают названия "империя", "имперская". Бизнес-класс в некоторых российских авиакомпаниях переименовали в класс "империал". А дальше термин "империя" стал символом чего-то очень хорошего, постоянно мелькая в словосочетаниях типа - "империя вкуса", "империя духа". Империя начала воспеваться на эстраде, в кино, литературе. В художественных произведениях она почти всегда выглядела привлекательно, "красиво", иногда даже "шикарно", как парад войск царя Александра III на Кремлевской площади в кинофильме Н. Михалкова "Сибирский цирюльник". Имперский стиль стал доминирующим в архитектуре и градостроительстве.

Имперское сознание, реконструированное и активизированное в середине первой декады 2000-х гг., утвердившись, стало оказывать заметное влияние на политическую жизнь, обусловливая спрос на типаж популярных политических деятелей и их дискурс. Реконструированный традиционализм в сочетании с относительно устойчивыми особенностями географии, хозяйства, культурных традиций страны - все это оказывает влияние на воспроизводство "имперского синдрома", который, в определенной мере, ныне формирует русло политического творчества в России, обусловливая высокую вероятность воспроизводства имперских черт в политике нашей страны.