Кто персонально стряпал эти глупые мифы — сказать не представляется возможным. Впрочем, кто изобрел и когда изобрел — не в этом дело. Суть в ином, а именно имели ли место презрение и ненависть Сталина к интеллигенции вообще и, к творческой, в частности, оказывал или не оказывал он помощь интеллигенции и т.д. При ответе на эти вопросы есть два пути. Либо замучить читателя цитированием всевозможных партийно-правительственных доку-
ментов, свидетельствующих об особо нежном, уважительном отношении и постоянной заботе Сталина (и его соратников) к интеллигенции, в том числе и творческой. Либо привести мнение такого представителя творческой интеллигенции, который на себе, но от имени всей советской творческой интеллигенции сталинского периода испытал подлинное отношение Сталина к интеллигенции и который одновременно являлся бы непререкаемым авторитетом для многих поколений отечественной интеллигенции, да и не только для нее. Откровенно говоря, лично мне по душе второй путь. Он не только более объективный и не скучный, но и более привычный для многих читателей. Ведь в обычной своей жизни мы же очень часто прибегаем к ссылкам на авторитетное мнение того или иного знатока того или иного вопроса. И всем становится все ясно. К тому же и гениальный русский поэт А.С.Пушкин, помнится, говаривал, что «устные свидетельства об исторических личностях точнее говорят о времени, нежели труды самых добросовестных историков».
|
|
Так что не без удовольствия предоставляю слово выдающемуся советскому писателю Константину Михайловичу Симонову. Причем не без умысла следующего содержания. За свою творческую жизнь К.М. Симонов прошел как минимум три этапа в отношении к Сталину. От характерного для 1930-х гг. обожания через разочарование под влиянием XX съезда КПСС до преисполненного мудростью прожитых лет объективного взгляда на минувшее и людей минувшего, в том числе и на Сталина. Именно поэтому предлагаю отрывки из завершающей его жизненный и творческий путь книги «Глазами человека моего поколения» (М., 1989, с. 124—136, 159-160,161-168).
Тринадцатого мая (1947 г. — А. М.) Фадеев, Горбатов и я были вызваны к шести часам вечера в Кремль к Сталину. Без пяти шесть мы собрались у него в приемной в очень теплый майский день, от накаленного солнцем окна в приемной было даже жарко. Посредине приемной стоял большой стол с разложенной на нем иностранной прессой — еженедельниками и газетами. Я так волновался, что пил воду.
В три или четыре минуты седьмого в приемную вошел Поскребышев и пригласил нас. Мы прошли еще через одну комнату и вошли в третью. Это был большой кабинет, отделанный светлым деревом, с двумя дверями — той, в которую мы вошли, и второй дверью в самой глубине кабинета слева. Справа, тоже в глубине, вдали от двери стоял письменный стол, а слева вдоль стены еще один стол — довольно длинный, человек на двадцать — для заседаний.
|
|
Во главе этого стола, на дальнем конце его, сидел Сталин, рядом с ним Молотов, рядом с Молотовым Жданов. Они поднялись нам навстречу. Лицо у Сталина было серьезное, без улыбки. Он деловито протянул каждому из нас руку и пошел обратно к столу. Молотов приветливо поздоровался, поздравил нас с Фадеевым с приездом, очевидно из Англии, откуда мы не так давно вернулись, пробыв там около месяца в составе нашей парламентской делегации. После этого мы все трое — Фадеев, Горбатов и я — сели рядом по одну сторону стола, Молотов и Жданов сели напротив нас, но не напротив, а чуть поодаль, ближе к сидевшему во главе стола Сталину. Все это, конечно, не столь существенно, но мне хочется запомнить эту встречу во всех подробностях.
Перед Ждановым лежала докладная красная папка, а перед Сталиным тонкая папка, которую он сразу
открыл. В ней лежали наши письма по писательским делам. Он вслух прочел заголовок: "В Совет Министров СССР" — и добавил что-то, что я не расслышал, что-то вроде того, что вот получили от вас письмо, давайте поговорим.
Разговор начался с вопроса о гонораре.
— Вот вы ставите вопрос о пересмотре гонораров, — сказал Сталин. — Его уже рассматривали.
— Да, но решили неправильно, — сказал Фадеев и стал объяснять, что в сложившихся при нынешней системе гонораров условиях писатели за свои хорошие книги, которые переиздаются и переиздаются, вскоре перестают что-либо получать. С этого Фадеев перешел к вопросу о несоответствии в оплате малых и массовых тиражей, за которые тоже платят совершенно недостаточно. В заключение Фадеев еще раз повторил, что вопрос о гонорарах был решен неверно.
Выслушав его, Сталин сказал:
— Мы положительно смотрим на пересмотр этого
вопроса. Когда мы устанавливали эти гонорары, мы хо
тели избежать такого явления, при котором писатель
напишет одно хорошее произведение, а потом живет
на него и ничего не делает. А то написали по хорошему
произведению, настроили себе дач и перестали рабо
тать. Нам денег не жалко, — добавил он, улыбнув
шись, — но надо чтобы этого не было. В литературе
установить четыре категории оценок, разряды. Пер
вая категория — за отличное произведение, вторая —
за хорошее и третья, и четвертая категории, — уста
новить шкалу, как вы думаете?
Мы ответили, что это будет правильно.
— Ну что ж, — сказал Сталин, — я думаю, что этот
вопрос нельзя решить письмом или решением, а надо
сначала поработать над ним, надо комиссию создать.
Товарищ Жданов, — повернулся он к Жданову, — какое у вас предложение по составу комиссии?
— Я бы вошел в комиссию, — сказал Жданов. Сталин засмеялся, сказал:
— Очень скромное с вашей стороны предложение. Все расхохотались. После этого Сталин сказал, что
следовало бы включить в комиссию присутствующих здесь писателей.
— Зверева, как министра финансов, — сказал Фадеев.
— Ну что же, — сказал Сталин, — он человек опытный. Если вы хотите, — Сталин подчеркнул слово "вы", — можно включить Зверева. И вот еще кого, — добавил он, — Мехлиса, — добавил и испытующе посмотрел на нас. — Только он всех вас там сразу же разгонит, а?
Все снова рассмеялись.
— Он все же как-никак старый литератор, — ска
зал Жданов.
Забегу вперед и скажу, что когда впоследствии дважды или трижды собиралась комиссия, созданная в тот день, то Мехлис обманул действительно существовавшие у нас на его счет опасения, связанные с хорошо известной нам жесткостью его характера. По всем гонорарным вопросам он поддержал предложения писателей, а когда финансисты выдвинули проект — начиная с такого-то уровня годового заработка, выше него — взимать с писателей пятьдесят один процент подоходного налога, — Мехлис буквально вскипел:
|
|
— Надо же все-таки думать, прежде чем предла
гать такие вещи. Вы что, хотите обложить литературу
как частную торговлю? Или собираетесь рассматри-
Вать отдельно взятого писателя как кустаря без мотора? Вы что, собираетесь бороться с писателями, как с частным сектором, во имя какой-то другой формы организации литературы — писания книг не в одиночку, не у себя за столом?
Тирада Мехлиса на этой комиссии была из тех, что хорошо и надолго запоминается. Этой желчной тирадой он сразу обрушил всю ту налоговую надстройку, которую предлагалось возвести над литературой. Ни к литературе, ни к писателям, насколько я успел заметить, Мехлис пристрастия не питал, но он был политик и считал литературу частью идеологии, а писателей — советскими служащими, а не кустарями одиночками...
Небольшой комментарий. Сталин очень чутко относился к вопросу о материальном обеспечении творческой интеллигенции, в том числе, естественно, и писателей. Суть его позиции была очень проста — никогда и ни при каких обстоятельствах творческая интеллигенция не должна быть материально стесненной. И это действительно было так. Во времена Сталина творческая интеллигенция, в частности писатели, получала более чем весомые гонорары за свой труд, за свои произведения. Настолько солидные, что многие спокойно, без какого-либо напряжения покупали себе дачи, автомобили, квартиры, имели возможность содержать домашнюю прислугу. А во время войны ряд писателей вообще на собственные деньги приобретали боевую технику и направляли ее на фронт.
Особое значение солидности материального положения интеллигенции Сталин придавал в
тех случаях, когда они по каким-либо делам выезжали за границу как представители Советского Союза. В таких случаях Сталин поступал так, что никогда впоследствии советская интеллигенция такого отношения не видывала и в помине. Константин Михайлович Симонов как-то рассказывал, что вскоре после войны в составе небольшой делегации советской интеллигенции он побывал в США. Это была первая официальная поездка группы советских творческих деятелей в Америку. Конечно, не обошлось и без традиционных в советское время инструктажей насчет происков врагов и т.п. Но было и главное.
|
|
Перед самой поездкой ее участникам неожиданно выдали очень большие суммы в долларах, примерно по 20 тысяч каждому (сейчас это 200 тысяч долларов). Так сказать, на личные расходы. Более того. В противоположность прежним инструкциям всем посоветовали не стеснять себя в расходах, останавливаться в лучших гостиницах, приглашать нужных американцев в рестораны, делать подарки и покупки. Это было личное распоряжение Сталина, который сам занимался подготовкой этой поездки. В основе такого распоряжения лежали его разговоры с послом СССР в США А.А. Громыко и другими «знающими лицами», у к о т о р ы х И о с и ф Виссарионович выспрашивал, сколько должен иметь при себе наличных денег человек, который на 20 дней едет в Америку, чтобы пожить там «с должным размахом». «Знающие люди» назвали сумму в 10 тысяч долларов, но Сталин распорядился увеличить ее вдвое. Более того. Сталин заявил министру финансов СССР А.Г. Звереву, что «негоже, чтобы наши пи-