Город постоянных перестройщиков

Город с таким названием, разумеется, бесполезно искать на карте. В то же время он существует – не как призрак, а как реальное чудовище, фактор российской, а, может быть, и мировой политики.

Однако это название широко применяется – для своих, тех, кто приезжает в город и живёт в нём, тех, кого привозят насильно и кто проводит в нём последние дни перед казнью, добровольной или принудительной: именно здесь во множестве бесследно исчезают люди...

В советские времена, говорят, это был закрытый город, где расслаблялись после загранкомандировок советские разведчики и их коллеги из стран социалистического лагеря.

Здесь были первоклассные отели, корты, великолепный кусок закрытого черноморского побережья и вышколенная обслуга.

После горбачёвско-ельцинской «революции», когда к власти пришли люди из клана Гайдаров, Чубайсов и прочих Собчаков, город тотчас же пришёл в запустение, потому что развалилась прежняя гигантская империя КГБ и финансировать «коммунистическую агентуру» уже не позволили западники: они хотели, чтобы КГБ, причинивший им немало хлопот, издох навсегда.

Ещё задолго до того, как к городу проявило интерес ФСБ, он был с ведома верхушки сдан неофициально в аренду на 99 лет консорциуму «Мосты демократии», где участвовали фонды Даллеса и Трёхсторонней комиссии – кто наверняка знает, что это такое?. В качестве главного управляющего зарядили бывшего советского гражданина Ловкиса или Ловксиса.

Я никогда этого субъекта не видел, но это, конечно, не значит, что это вымышленное лицо: если какое-либо предприятие приносит немалые деньги, каждый дурак знает, что у него есть хозяин и – сверх того – покровитель...

Вы спрашиваете, как я попал в этот город? Да вот так и попал – по оказии.

Летом 1996 года позвонили в мою московскую квартиру:

– Вы Пёкелис Самюэль Абрамович?

А я никакой не Пёкелис, я Фролов Иван Иванович, вплоть до развала СССР проработавший шифровальщиком в ГРУ. В целях секретности, после одного ЧП, я числился Пекелисом.

Фролов я по отцу. А по матери – Лучина. Такая вот благозвучная была у матери фамилия – Лучина. То есть, источник света, в старину крестьянские хаты освещались лучиной, запалённым пучком тонкой сосновой дранки.

– Ну, я Пёкелис, кто трендит? Уже в пятый раз, по определителю вижу!

– Так Вы меня, может, и не знаете.

– Ну, а всё-таки? Я с незнакомцами в словесный контакт беспричинно не вступаю.

– А это Брызган Иннокентий Феофилактович. Я в Вашем ведомстве шестнадцать лет парикмахером оттрубил... Так для себя, знаете, вёл учёт клиентов. Никто со мною в жмурки не играл, но и как старого коминтерновца никто не выпирал со службы. У меня картотека сохранилась.

– Даже если – ну, и что?

– А то, что власть сменилась окончательно и бесповоротно. Верных чекистов, как и заядлых совков, отовсюду выперли. Работу Вы теперь нигде не получите: на этот счёт есть предписание победителя...

– У меня нет времени на пустой трёп. Чего Вы хотите? Предложение?

– Предложение такое: поехать в один прелестный городок на Чёрном море... Между Туапсе и Новороссийском. Победитель создаёт там опорный пункт для нового крещения России... Надыбали приличный архивчик. Нужен спец по квалификации и дешифровке. Три тысячи баксов в месяц. Нигде больше на такой лафе не наваришь...

Я в общем сразу смикитил, что за «архивчик», но лесть в пасть к удаву без необходимости – не мой профиль.

– Конкретнее. И гарантии. Я же не разведёнка с целлюлитовым рылом, первое попавшееся предложение на заглот не беру. Он похихикал в трубку.

– Зона закрытая, просто так не попасть. Приезжайте (и называет адрес), мы купчую оформим на два года. Ни жены, ни детей брать пока не велят... Через две недели пойдёт спецтранспорт. Если есть желание, пристраивайтесь. И главное: выбросьте из головы все прежние иллюзии. Классический обман – это по плечу только классикам жанра. А с классиками надо считаться!..

Во, падла!

Встретился я со своим генералом, уполномоченным в таких случаях консультировать растерявшихся: пришёл он по сигналу в булочную.

Стоя в очереди, перемолвились о сути.

– Твоё дело, – говорит генерал, и глаза у него, вчера ещё бравого сокола, подёрнуты пеплом, – решай сам. Моя посудина дала течь и не сегодня, так завтра потонет. Ни в каких играх я участия больше не принимаю, потому что все вы хлипачи и суки, и когда я предлагал ударить наличным составом, вы меня не поддержали.

– Не пылите, – говорю, – Епифан Родионович. Насколько мне известно, ни Вы, ни Ваши единомышленники всерьёз не понимали, кого следует поддержать. Вы были далеки от мысли, что поддерживать нужно самих себя и потому упустили момент...

– Стреляться не буду, – сказал генерал на прощанье. – Но и мемуары писать противно. Родина исчезла в тумане...

Я не спорил и обратился к дублёру генерала – полковнику Ч. Этот оказался умнее и сообразительней.

– Родина никуда не исчезла и не исчезнет, – строго сказал он, и желваки обрисовались на его скулах. – Рано или поздно Россия вернёт традицию. Мы остановились на купцах и спекулянтов-шкуродёров, тем более залётных, никогда не примем... Соглашайся на предложение. Ну, а напорешься на что-либо чрезвычайное, дай знать!..

Через две недели, оставив жене и сыновьям полученный залог, я выехал на поезде к месту сбора.

Накануне отъезда мне вновь позвонил парикмахер:

– Я получил свои деньги как посредник или как наводчик, думайте, что хотите. У меня только один вопрос: вы, действительно, Пёкелис?

– Вы присутствовали при подписании трудового соглашения и видели мой паспорт, что Вам ещё нужно?

– Да, всё это я видел, – сказал назойливый прохвост, – но я очень сомневался, что они допускали наших до святая святых секретной работы...

– Кто это «они» и кто это «наши»? – ответил я ему нарочито грубо, считаясь с любым ходом моих новых работодателей. – Вы столько лет соглядатайствовали в секретном центре и до сих пор всё ещё сомневаетесь в добропорядочности русских людей!

– Вы не похожи на еврея, – уныло констатировал он. – Не представлял себе, что можно так разъевреиться. Выии... почти ассимилянт.

– А что это вас так тревожит?

– Если бы только меня, – вздохнул он и повесил трубку...

До Краснодара я доехал поездом. Когда пересаживался на вертолёт, мне показалось, что в группе завербованных есть ещё один мой сослуживец, человек мне малознакомый, спец по электронной технике и программист, что и подтвердилось впоследствии.

При выходе с территории небольшого, но очень удобного при хорошей погоде аэропорта, окружённого зелёными горами, я получил пропуск. Теперь мне предстояло самостоятельно обустраиваться и через три дня явиться на работу, адрес нового учреждения значился в моём контракте: улица Фридриха Лассаля, 17.

Имея в руках небольшой чемодан, я спросил у пожилого таксиста, зевавшего в ожидании пассажиров:

– Далеко ли до города?

– До города, может, и недалеко, – ответил он, намекая на свой куш, – но новичок тут ни за что не освоится, пока не получит необходимых разъяснений.

– Можете их дать?

– Как прикажете, – вяло сказал он, и я сел в его машину, обратив внимание на то, что на пожухлом, выжженном солнцем придорожье в белых чашечках вьюнка и синих – цикория высится гигантский, почти в два метра высотой чертополох. Никогда прежде я не видел таких крупных экземпляров чертополоха, и потому он поразил моё воображение, тотчас же сделавшись символом и города, в котором мне предстояло провести несколько лет, и людей, с которыми столкнула судьба.

Город со всеми службами, как я понял уже по первым объяснениям таксиста, функционировал как доходное предприятие: всё имело свою стоимость, позволявшую, вероятно, не только покрывать издержки, но и обеспечивать необходимую прибыль. Светлая «Волга» быстро бежала по пустынной горной дороге. На крутых виражах визжали тормоза да поскрипывал кузов.

– Всё, в сущности, очень просто, – говорил шофёр, поблёскивая стёклами зеркальных очков. – Раньше здесь была зона отдыха для крупной птицы из КГБ. Теперь здесь заправляет доверенное лицо ЦРУ. Характеризовать его у меня нет ни малейшего желания. Мат, даже и русский, не способен выразить всей амплитуды возмущения.

– Если Вас это возмущает, – осторожно заметил я, – почему же Вы не уедете отсюда?

– Тю, батенька, Вы, верно, не вполне понимаете, куда приехали? – он криво усмехнулся. – Отсюда можно выбраться только через трубу крематория!

– У меня контракт.

– Формальность! Иные, у которых контракт на десять лет, участвуют, хотя и неохотно, в церемонии собственного погребения уже через месяц, – если они не приглянулись шефу всей этой бандитской конторы!

Искренность его тона несколько озадачила меня: «Неужели я влез в бесовское гнездо?»

– А Вы не боитесь, что Ваши мысли фиксируются на магнитную плёнку?

– Уже не боюсь, – не сразу ответил он. – Может, я сорвался, почувствовав к Вам излишнее доверие, но не боюсь... В прошлом я майор КГБ и занимался персоналом одного из семи санаториев, которые здесь разместились. После путча, но не того, театрализованного, выставившего на посмешище прежнюю власть, а путча проамериканского, который всюду установил власть известной вам мафии, нас, холуев, никуда не отпустили... Они же беспомощны, эти комиссары, если им не прислуживают олухи из россиян. На унитаз никогда не попадёт. Бумажку не подашь, своим галстуком подотрется... Ну, и усилили режим на суше и на море, и всех, кто попытался бежать, поймали и повесили. Иных держат, а работы не дают... Жри коренья и подыхай от голода, – никого это не колышет!..

Не имея никаких аргументов, я почуял, что человек ещё может понадобиться. Я бросил якорёк, маленький, осторожный.

– Не мне Вас учить, майор, но в большой шторм мелкие суда не выходят в море... Зачем Вам лишние осложнения?.. Я тоже в прошлом офицер, но не хочу допускать даже и мысли, что куплен на веки вечные... Мне сказали, что сюда свезли какие-то архивы. Я приехал, чтобы помочь разобрать их.

– Здесь, действительно, есть чем поживиться акулам, – откликнулся таксист. – Когда-то здесь размещался дублирующий центр стратегического планирования. Он имел банк данных по всем научно-техническим новинкам мира, как заявленным, так и не заявленным... Уж я-то знаю, что они теперь хмелеют оттого, что ползают раком по золотому песку...

Я ожидал, что он разовьёт тему, но он переключился на другое.

– Въезжаем в жилую зону. Слева памятник Дзержинскому, о котором они теперь говорят, что по утрам он был более поляк, чем еврей, а вечерами был более еврей, чем коммунист... Здесь всего четыре улицы – Бабеля, Лассаля, Рузвельта и вездесущего Свердлова – его ныне считают подлинным творцом «русской революции» – через него Ленин получал из-за рубежа деньги, но через него же из России ушло в триста раз больше, чем притекло... На Бабеля, Рузвельта и Свердлова находятся санатории, каждый из которых имеет свой пляж. На Лассаля – многоквартирные дома обслуживающего персонала, там же – управление по обеспечению, которое сегодня называется мэрией... Для начала Вам достаточно этой информации. И поскольку, как я понимаю, Вам не выдали литера на проживание в санатории, предстоит снять частное жильё...

– Буду обязан, если Вы порекомендуете, где мне стоит попытать удачи.

– Удача будет кругом, – усмехнулся шофёр. – Смертность в городке дикая, так что свободная площадь имеется в каждом доме. Отдельную квартиру не обещаю, но комнату с балконом и возможностями невозбранного пользования туалетом и кухней гарантирую... Хе, – воскликнул он, будто осенённый неожиданной догадкой. – Отвезу-ка я вас к полковнику Мурзину. Перманентно пьян, как всякий у нас, потерявший перспективу, но, думаю, Вы с ним сговоритесь: в прошлом году повесилась его дочь, так что, полагаю, полковник только обрадуется свежему обществу...

Павел Павлович Мурзин напомнил мне разорившегося и опустившегося гоголевского помещика. Широкоплечий, среднего роста, с полосатым колпаком на голове и в пижамной паре, он встретил меня простодушно и радостно, как старого знакомого, и, подмигнув, тотчас объявил, что магарыч, то есть замочка соглашения о найме комнаты, пойдёт за его счёт, но из моих закладных.

Мне было больно смотреть на него, видно, в прошлом, толкового и опытного службиста. Но такой опустившейся была уже вся наша несчастная страна.

Рассчитавшись с таксистом, я записал его имя и телефон, по которому смогу его разыскать. И едва он ушёл, довольный моей щедростью и учтивостью, я втянулся в переговоры с Павлом Павловичем.

Выпивохе мерещились в моём кармане большие лишние суммы. Я пытался мягко образумить этого человека, внушая ему, что он потеряет хорошего клиента, но на Павла Павловича, который вдруг заартачился после того, как мы практически сговорились, мои аргументы производили прямо противоположное впечатление.

– Послушайте же, наконец, – осерчав, закричал он, – вы превратили нас в ничто, в пепел и грязь, и теперь хотите получить наши сердца, не заплатив не единой копейки? Так не будет! Идите прочь, у меня нет для вас дешёвой комнаты!..

На эти выкрики откуда-то из других комнат или со двора появился малец лет шести-семи, в трусах и без майки, под мышкой он держал замурзанного плюшевого мишку. Подросток, как выяснилось, был сыном повесившейся. Это был явный дебил –кривое, болезненное лицо и страшно спокойные глаза.

– Что за трагедия сокрушила тебя, полковник? – спросил я, глядя на его внука.

– Разве Вы не видите?.. Основную часть своей жизни я провёл в Сибири и на Урале. Скажу Вам, нет ничего тяжелее и презреннее, чем прозябать в курортной зоне. Здесь нет и не может быть настоящей работы, здесь принимают исповеди бздунов и нарциссов, здесь масса прожектов, но нет напряжённых будней, здесь лень и избыток спермы определяют весь уклад... Без деятельного и смелого мужика нет крепкого государства. Мирные годы разрушают народы беспощаднее, нежели кровавые войны!..

«Складно мыслит», – подумал я.

Между тем, он вдруг сморщился и заплакал, по-детски – кулаком утирая глаза. И я понял, что лучше переплачу, но не брошу в беде этого человека, потерявшего, как и мы, практически всё.

– Ладно, принимаю все ваши условия!

– Нет-нет, – вскричал Павел Павлович, будто его обожгло огнём, – я не собираюсь и никогда не собирался сдавать свободную площадь! У нас более нет свободы, какая же может быть ещё свободная площадь!..

Я видел, что это истерика, и поэтому уладил всё хитростью, которая в тот момент была, конечно, очевидна.

– Нет-нет, полковник, – твёрдо сказал я. – Разве я могу оставить Вас, видя, в какую беду Вы угодили? Я, конечно, останусь у Вас, но при одном условии: Вы подробно познакомите меня со всем, что творится в городе. Мне это необходимо, а более толкового человека мне не встретить.

– Боже, – примирительно произнёс он, улавливая в моих словах какую-то свою надежду. – Я всегда говорил, что царство сатаны подохнет, сокрушённое мерзостями!..

Он взял мой паспорт и вслух прочёл: «Пекелис...»

– Нерусский? Прибалт?

– Считайте, русский эстонец...

В эту как раз минуту с улицы закричали: «Мурзин! Мурзин!..»

Старик выглянул в окно, пошарил глазами и, обращаясь к кому-то, презрительно сказал:

– Ах, это ты! Ну, заходи, коли уже пришёл!..

И, повернувшись ко мне, вполголоса добавил:

– Эта скотина и погубила мою доверчивую Нинку!.. Я вас познакомлю. Негодяй вхож во все здешние дома и во все учреждения! Держите ухо востро и вы выудите из него всё, что угодно...Только не противоречьте: сволочь повсюду убеждена, что она призвана править миром!..

И вот передо мной предстал Леопольд Леопольдович Кимпель. Капустные уши и сходящиеся к носу глаза.

– Вы сняли комнату у Пал Палыча? Отлично! Это мой шурин, то есть, свояк, точнее – свёкор... Вам повезло: Вы попали к человеку покладистому и гуманному. К тому же я, прирождённый лекарь, лекарь, так сказать, волею всевышнего, имею в городе неплохую, во всяком случае, доходную практику... Если хотите послушать, я Вам совершенно бесплатно изложу свою философию здоровья!..

И он со стуком выставил на стол бутылку красного креплёного вина.

– Может быть, Вы и прекрасный лекарь, – сказал я Леопольду Леопольдовичу, – но Вы, я вижу, спаиваете полковника. Зачем эта «бормотуха»?

– Отчего же его не спаивать? – всплеснул руками самоуверенный человек. – Он сам спаивается, как всякий «совок», которого перестают водить на помочах. Он просто не знает, что ему делать, а признать себя стариком и добровольно выйти в тираж не хочет. Так я рассуждаю? – он погрозил пальцем Павлу Павловичу, который, пристроившись на стуле, вертел в руках бутылку и внимательно рассматривал этикетку.

– Всё ты врёшь, – неожиданно сердитым тоном отозвался отставной полковник. – И никакой ты не лекарь, ты плюгавый кавээнщик, который соблазнил мою дочь-дурёху!..

– Ну не скажите, не скажите! Я, Кимпель, был ведущим концертов, мастером репризы. Мурзин сделал меня медицинским братом, заставив окончить медицинский техникум, но на самом деле я всегда оставался великим исцелителем... Да, я вынужден так гиперболически отзываться о себе, потому что только я в комплексе представляю, что означаю для закосневших в суевериях народов...

– Ты был и остался заурядным конферансье! – объявил Павел Павлович и ловко откупорил бутылку при помощи ключа, который оказался у него в кармане пижамы. – Ты был и остался гнидой, но я не буду тебя давить, не буду!

– Вы весьма двусмысленно отрекомендовали меня, – надулся Леопольд Леопольдович. – Но, к счастью, каждый мерит на свой аршин... Я открыл совершенно новый критерий здоровья... Какать, мой друг, нужно как можно чаще какать... Животные, которые чаще освобождают желудок, живут дольше и веселее... Итак, господа, если вам удастся какать четыре-пять раз в день, я гарантирую вам 80-100 лет полноценной жизни!

Это был, конечно, отрепетированный экспромт, рассчитанный на ошеломление публики.

– Каков фрукт! – подмигнул Мурзин. – Платите и какайте!

Тьфу!!..

Откровенно говоря, мне не понравился самоуверенный субъект с жуликоватой «теорией долголетия». Кроме того, хотелось однозначно продемонстрировать полковнику, что он при всех обстоятельствах может рассчитывать на мою солидарность.

– Вы развиваете очень своеобразную теорию, – сказал я Леопольду Леопольдовичу. – Но я слыхал о теориях куда более любопытных. – Я, разумеется, импровизировал, за многие годы развив в себе кое-какой потенциал воображения: мои старшие начальники постоянно повторяли, что эффективная охрана государства немыслима без людей, способных представить себе все возможные козни потенциальных врагов. – Мой знакомый утверждает, что назначение любого живого существа, в данном случае я говорю о человеке, плодоносить, нести в мир законченные плоды индивидуального творчества. Когда человек плодоносит естественно, находясь в благоприятной среде, он сохраняет высокий уровень здоровья. Но едва нарушается природный механизм взаимоотношений с окружающим миром, в организме происходят чаще всего необратимые перемены. Плод должен быть, и он в любом случае будет. А вот каким? Это уже другой вопрос. Человек займётся имитацией плодоношения – обманом, мошенничеством, разбоем, развратом, пустым разгулом. Никакого здоровья у него уже не будет, как не будет здоровья у яблони, которой прививают баобаб или саксаул... Мой знакомый способен по разговору определить характер заболевания и содержание личности. Природное в человеке всё равно торжествует, но созидательная натура производит положительное, а паразитарная – неполноценное...

Леопольд Леопольдович не сводил с меня чёрных лакированных глаз, то и дело сглатывая слюну.

– И где он теперь Ваш знакомый, который предугадал мои главные открытия? Они состыкуются, легко состыкуются и не противоречат друг другу.

«Всякий старьёвщик тотчас хватается за чужое седло, помышляя превратить его в башмаки!..»

– Под Москвой. Насколько мне известно, он вообще обособился от мира.

– Может быть, у него есть какие-либо научные записи?

Хищник был мне совершенно понятен, и я подзадорил его:

– Пожалуй, есть... Он ни на что не претендует. Он мог бы отдать вам свои записи даром.

– Даром? – восхищённо повторил Леопольд Леопольдович. – Что же Вы? – обратился он с упрёком к Мурзину. – Несите стаканы и какую-нибудь закусь... Представляете, я могу не только защитить диссертацию, но и стать академиком! Теперь, когда рассыпалась совковская наука и пришла пора истинной демократии, именно мы, не утратившие тонус, должны стать у руля! Потирая руки, он вышел в туалет.

– Гнида, – сказал Мурзин, расставляя стаканы. – И почему у всех рулей непременно хотят встать гниды?

– Потому что гнидам негде более встать, они ни на что более не пригодны. Водить руками – их мечта. Они бесплодны и потому постоянно больны.

– Не помогайте ему, – попросил Мурзин. – Если он завладеет чужими разработками, он поднимет через своих дружков такую пыль, что и в самом деле станет академиком и даже главврачом нового Кремля.

– Ни хрена подобного! Эти люди могут носить звания академиков, но лечиться начальство предпочтёт у обыкновенных Петровых и Сидоровых, о которых известно, что они трудяги и специалисты!..

Опорожнили бутылку вина. «По такому случаю» я достал из чемодана армянский коньяк, открыл банку тресковой печени и коробку шоколадных конфет.

Полковник, сразу же захмелев, унёсся мыслью куда-то в иное пространство. А «не утративший тонуса» демократ Кимпель, отсыпав из коробки половину шоколада в карман своего неполноценного сына, тихо сидевшего в стороне от застолья и временами с невнятными бормотаниями сердито бодавшего плюшевого мишку, развивал всё новые и всё более абсурдные теории. Самое смешное: он говорил от имени России, и это его ничуть не смущало.

– Нас, русских, никогда не насытить! И чем нам лучше, тем мы свирепей и недовольней. А поэтому самое нормальное для нас состояние – нищета и анархия... Думаете, у нашего обкомовского пердуна что-нибудь получится? Ничего не получится, потому что к власти прорвалась ненасытная шобла. Они растащат не только прежний социализм, но и новый капитализм, и всё завершится новой гражданской резнёй и новыми трудовыми армиями... Однако я лично не намерен терять шансы... Налейте ещё, сегодня я в необыкновенном ударе, мне кажется, нащупана главная жила судьбы... Так вы говорите, он не станет мелочиться и кочевряжиться из-за пары расхожих идей, которые, вообще говоря, ничто без соответствующего оформления и, самое важное, поддержки?.. Это будет «Глобальная теория здоровья»! Читайте: Леопольд Кимпель. – Он сделал ударение на втором слоге. – Не исключено, что со временем я буду вручать премии собственного имени... Положите мне ещё кусочек печени... Сейчас бы сёмги или буженинки, которую я иногда покупал в «Елисеевском»...

Чёрт надоумил меня позабавиться над этим вдохновенным кретином, на ходу перелицовывавшем чужую мысль.

– Знаете, а в Вас что-то есть от Карла Маркса.

– Ну, что Вы, – засмеялся он польщённо. – Но не борода же!

– Нет, удивительная склонность к теоретическим обобщениям. К системе.

– Вы проницательный человек, – немедленно отреагировал он. – Однако Вы ни капельки не похожи на еврея. Пекелис. Может быть, это Ваш псевдоним?

– Ну, что Вы, Леопольд? – сказал я. – Вы тоже ни капельки не похожи на русского, но так глубоко и впечатляюще рассуждаете об исторических судьбах России!

Он был уже в подпитии и не понял. Или понял только свой внутренний голос, который во всякое время искушает человека.

– Так что, я плохо похож на еврея?

– Вы самый типичный и самый толковый еврей, которого я когда-либо встречал в жизни, – заверил я, похлопав его по плечу и предложив выпить на брудершафт.

– Этот обманет всякого, кто ему поверит, – мрачно заметил полковник, снимая колпак, под которым обнажилась совершенно седая шевелюра.

– К сожалению, не всякого, – вздохнул Леопольд Леопольдович.

– Послушайте, – сказал я, не желая ссоры. Пьяные люди непредсказуемы, и поэтому никогда не следует пережимать пружину. – Я только что вспомнил: тот человек умер. Умер в прошлом году, и я даже участвовал в похоронах... Его могила в Одинцово.

– Прекрасно, – откликнулся, переварив эту новость, Леопольд Леопольдович. Глаза у него совсем окосели, и голос пошёл в нос. – Мы просто договоримся с наследниками и купим весь его хлам за 10-15 долларов. Вы ведь не откажетесь помочь мне в этом благородном деле?

– Разумеется, мой милый. Но прежде я должен сговориться с моим новым начальством.

– О, это уладим, это я беру на себя, – важно заявил Леопольд Леопольдович. – В каком амплуа Вы собираетесь здесь выступить?

– Боюсь, что ваших связей и личного обаяния не хватит. Область моего применения секретная, может быть, сверхсекретная. Меня пригласили для разборки обнаруженной документации...

– А, знаю... Тут были кое-какие архивы главного разведуправлепия... Да, это большие секреты, не спорю. Но вскоре Вы узнаете ещё и о больших секретах... Я лично хорошо знаком с двумя боссами, которые управляют всем процессом... Между прочим, они меня высоко ценят как первого стратега долголетия в новом глобальном обществе... «Какаем чаще!» – с их согласия я провёл такую акцию в городе уже дважды. И знаете, кто больше всех оценил мои усилия?.. Американцы, короче, те, кто их здесь представляет. Культурный, цивилизованный народ! Они приучены к тому, чтобы тотчас принять любую новую рекламу!.. Вчера исправно чистили зубы толчёным песком, сегодня по часам ходят в уборную...

Так началась новая глава моей жизни. Совершенно неожиданно я получил весьма выгодный плацдарм и только сомневался, нет ли тут хитрой игры...

Все формальности по приёму на работу были завершены очень быстро, и в тот же день мне бегло показали архив, предложив срочно составить примерный план описи его разделов, расчёт в людях и технических средствах, чтобы возможно было без промедления приступить к приведению всех материалов в систему.

– Мы тут сотрудничаем с нашими новыми западными друзьями. Очень щепетильные люди. Они не требуют больше того, что мы им даём, но просят соответствующей сервировки, – сказал мне мой новый шеф Соломон Янкелевич Бурчиладзе.

– Не совсем понял, уточните.

– Они могут обрабатывать только приведённые в систему материалы. Они ведь уже давно работают с компьютерной техникой. У них уже существенно иные мозги.

– А, понимаю, я вспомнил Леопольда Леопольдовича и его теорию, понравившуюся американцам. – Они не пользуются туалетом, пока нет соответствующей бумаги.

– Совершенно верно! – просиял Бурчиладзе. – Вы очень точно угадали мою мысль. Что, у Вас есть опыт общения с американцами?..

Это была ответственная, но в высшей степени неблагодарная работа, хотя я хорошо знал, как к ней подступиться.

Я исходил из того, что мне пока не доверяют и потребуется немалое время, прежде чем я сумею войти в доверие своих непосредственных начальников.

«Теперь Америка будет обобрана так же, как и СССР, разве это сложно понять?.. Неужели мы примем полную капитуляцию? Неужели ничего не противопоставим? – постоянно сверлила мысль. И я знал, что что-нибудь придумаю – такое, что убережёт наши главные секреты. – В конце концов, можно подумать и о пожаре...»

Четыре человека плотно пасли меня. Я оставался под контролем даже в доме полковника. Так что моей основной задачей на первом этапе было – разработать тактику поведения и строго придерживаться её.

Я никому не был должен, это так. Вожди и государство, которым я давал присягу, ушли в небытие. Но оставалась честь, оставалась совесть, оставался профессиональный долг и чувство личного оскорбления: каждый из нас, кто честно работал в КГБ (увы, таких было, как выяснилось, не особенно много), внутренне давно был подготовлен к тому, чтобы молча исполнить долг и принять безвестную смерть.

Но – нужны были веские обстоятельства. И я решил играть роль лояльного к новой власти, но достаточно занудливого человека, намерившегося взять свой куш. Через две недели напряжённейшей работы (по 16 часов ежедневно), когда мои соглядатаи не только преисполнились ко мне уважения, но и возненавидели как ревностного служаку, я написал рапорт своему непосредственному шефу, в прошлом, как выяснилось, заурядному стукачу на одном из ленинградских оборонных заводов.

Стукач, не справляясь с каскадом информации, требовавшей точной оценки (понятно, что он должен был прежде всего думать о собственной шкуре), принял именно то решение, к которому я его подталкивал: вызвал меня на личную беседу.

Беседа проходила в шикарном кабинете громоздкого здания, утопленного в скалы на десятки метров, веранда под тентом с видом на море, кипарисы, с которых, не умолкая, стрекотали цикады.

– Кофе, чай, прохладительные напитки, фрукты?

– Нет-нет, – сухо сказал я, – ничто не должно вредить важной деловой беседе.

– Пожалуй, – согласился он, указав мне кресло из плетёной лозы. – Я внимательно прочёл ваш рапорт, но хотел бы уточнить кое-какие детали.

– Рапорт, – это служебный документ, который ставит самые необходимые технические вопросы. Но у меня есть и другие вопросы.

– Разумеется, – наедине шеф не скрывал, что он пока ещё не достаточно профессионален. – Я даже и предложил бы начать с общих вопросов, разрешив которые, нам будет проще разрешить и частные.

Мысль была заёмной, но справедливой, и я не упустил возможности сделать тонкий, но убедительный комплимент.

– Я со всей серьёзностью отношусь к контракту и не сомневаюсь, что со временем получу Ваше благорасположение. Меня совершенно не интересует жизнь и события в этом закрытом городке, передо мной поставлена задача, и я постоянно думаю о том, как эффективнее её решить... Возможно, мне потребуется командировка в Москву. Есть три-четыре технических работника, способные оказать нам незаменимую помощь. Естественно, решать об их приёме на работу придётся вам. Второе, краем уха я слышал, что приехавшие в этот город уже не могут по желанию выбраться из него. Я понимаю мотивы и всё остальное, но полагаю, что имею некоторое право на игру открытыми картами. Если отъезд воспрещён, я готов пригласить сюда жену и младшую дочь. И в-третьих, мне кажется, что моя работа не может быть шаблонизирована. Соприкосновение с тайнами, многие из которых, вероятно, не будут обнародованы никогда, потребует точных знаний о действительной политике нынешнего руководства России. Что мы отдаём, что мы ещё придержим... Мы же не автоматы, шеф, а прежний опыт уже не гарантирует успеха... Вот три принципиальных вопроса. Всё остальное – технические сложности, которые я берусь преодолеть, как условлено...

Шеф не ответил на поставленные вопросы. Собственно, я и рассчитывал именно на это, зная, что его беспомощность может означать для меня необходимую льготу. И льгота была получена.

– Россия решает новые задачи не в одиночестве и, стало быть, имеет пределы своей воле... Я согласен с постановкой всех проблем и обещаю Вам, что в самом кратком времени дам необходимые разъяснения... Вы проявили излишнюю скромность, не коснувшись оплаты ваших и впрямь неординарных усилий... Но мне кажется, вы допускаете досадный промах: сколько бы Вы ни оставались в этом городе, Вы не только осуществляете контракт, но и живёте обычной жизнью, которая тоже лимитирована, как всё остальное. Не следует чураться знакомств и прочих радостей или огорчений общения...

Я не получил ответа на принципиальные вопросы. Более того, оттяжка как бы свидетельствовала о том, что меня ожидают отрицательные ответы. Зато я получил санкцию на инициативу. Отныне те, кто отслеживал каждый мой шаг, обязаны были знать, что я получил санкцию на любые контакты, это развязывало мне руки. Я был убеждён, что рано или поздно разнюхаю что-либо такое, что поможет вернуть стране её подлинные национальные интересы. Возможно, это было наивно, но без этой наивности не имело цены всё остальное.

Вечером того же дня я пригласил полковника на чай. Мурзин явился в своём дурацком колпаке и пижаме и явно тяготился чаем, прямо говоря, что чай не соединяет собеседников так, как вино. Тем не менее, он с удовольствием ел и пил, попросив разрешения отложить пару бутербродов для угощения внука.

– Никаких проблем! Высокие гости, которые здесь бывают, вынуждают власти заботиться о доставке продовольствия. Наш единственный гастроном ломится от изобилия товаров, в том числе западного происхождения.

– У людей мало денег, – пояснил полковник. – Времена дефицитов, которые мы проклинаем, свидетельствовали об огромной покупательской способности большей части населения. А теперь красная икра лежит до тех пор, пока не приходит критический срок хранения. Тогда икра появляется в меню сразу всех санаториев.

– Меня больше интересуют не столько события в этом городе, сколько события в каждой из республик взорванной державы. Между тем, кроме ублюдочной пропаганды, я не имею никаких иных источников информации... Я привык работать на фоне широкой перспективы. Я должен знать, куда всё катится, чтобы работать профессионально...

Отставной полковник сочувственно вздохнул:

– Перспективы отныне уже не будет. Мы должны приучиться, как западные люди, жить без перспективы... Калькулируйте доходы, здоровье, дни жизни, но не прикасайтесь к событиям истории, это не ваше дело!

– Русское самосознание никогда не смирится с этим! Чтобы жить полноценно, даже нищий русский человек хочет обозревать всю планету и всю историю. Он скорее недоест и недопьёт, недоспит и переработает, чем станет печься о своей шкуре как единственной ценности мироздания!

– Господи, – сказал полковник, и глаза его увлажнились. – За эти Ваши слова я не только бы сейчас вздрогнул за хорошим стаканчиком, я бы вообще отдал Вам половину своей квартиры совершенно бесплатно!.. Да, именно: я согласен на любые муки, но чтобы во всякую минуту обозревать всю вселенную, все её тайны. С гнусным рационализмом западной жизни я лично не соглашусь ни за какие коврижки!

– Но Вы же сами говорите, что отныне Россию лишили этой её природной потребности.

– Да, они постараются это сделать, желая гибели нации! Они ведь прямо ставят на нашу погибель!.. Русские нужны Западу только для столкновения с арабами и китайцами – и только!.. А потом их столкнут и заселят Черноземье какими-нибудь албанцами.

Мурзин был, конечно, сломлен, но в проницательности и резвости мысли ему было трудно отказать. «Что он за человек и можно ли будет положиться на него при нужде?..»

– Мы ведь и раньше по сути ничего не знали о подлинных событиях истории и современности, – задумчиво продолжал Мурзин. – Революция, гражданская война, так называемые «сталинские репрессии» и многое-многое другое... Нами манипулировали, как хотели...

– Да, конечно... Ну, вот вы служили здесь, видели большое начальство и лучшую агентуру. И что же, Вы знали об истине?

Мурзин прожевал бутерброд с вяленой колбасой и потеребил себя за ухо.

– Какие-то отголоски истины доходили и до нас... Я, например, только тут разобрался в масонском характере власти, которую установил Ленин... Может быть, даже он не знал о махинациях второго эшелона, который и крутил все педали. Потому и вывели его из строя с августа 18-го... Это была глубоко законспирированная антинародная власть... Только Сталин в целях самоспасения придал системе действительно рабоче-крестьянский характер. Но тем самым он бросил вызов всему миру. Он действовал в крепости, осаждаемой изнутри и извне... Вы не согласны?..

– Друг мой, – сказал я, учитывая все обстоятельства своего положения, – меня интересует прежде всего эффективное выполнение контракта. Мне обещана премия, и я готов отщипнуть вам определённую сумму, но мне нужно сориентироваться самому... Скажу откровенно: мне тошно, я не очень верю американцам и не очень хочу работать на них. Я согласен работать только на Россию, пусть даже и оккупированную...

Мурзин засмеялся пустым смехом алкоголика. Маразм интеллекта начинается с того, что все понятия приобретают циничный характер. И я услыхал то, что рассчитывал услышать:

– Вам не к лицу повторять убогие формулы о непобедимости России. Вы прекрасно знаете о том, что разрушению поддаётся любой строй и любой народ. Пропившаяся, посаженная на иглу Россия, лишённая животворящей философии единения с природой, которую мы находим во всех памятниках Древней Руси, издохнет сама собой... Вы мне яснее изложите мою задачу, не бойтесь, я просто не могу служить новому строю, хотя и старого не признаю – он жестоко обманул народ!

– Вы от меня хотите примерно того же, что я хочу от своего нынешнего начальства. Я хочу знать, куда мы дрейфуем, что следует поддерживать и чему нужно препятствовать во что бы то ни стало... Но с Вами мне проще: помогите освоиться в этом городе, покажите его достопримечательности, представьте людям, играющим ключевую роль...

– Дык ведь с огромным удовольствием, только самых новых людей и я не знаю, теперь уже ослабли мои связи.

– Вот и восстановите. Всё равно ведь наедине жизнь не живут... Я так воспитан и хотел бы, чтобы и дети повторили мой путь: чтобы помочь себе, помоги Родине. И если даже не можешь помочь себе, всё равно помоги Родине.

– Что такое Родина?.. Хитрая это нынче наука...

– Но ведь и мы не полные дурни...

Вскоре после того разговора, где мы пощупали друг друга и разошлись в нерешительности и взаимных подозрениях, я прогуливался с Мурзиным и встретил на городском пляже Леопольда Леопольдовича.

– Ну как? – в плавках этот пузатый человек производил ещё более отталкивающее впечатление. – Помните о моей теории?

– Пукаем, пукаем, – хмуро отвечал ему Мурзин, держа руки за спиной. – И покакаем за твоё здоровье, едва ты выбьешься в главное светило медицины!

Леопольд Леопольдович ухватил меня за локоть.

– Мы, кажется, железно договорились... Я сделал «конклюжен», то есть заключение из моих новых разработок. И послал факсом в несколько стран, где у меня есть хорошие приятели. И что же? Профессор Кацепулос из Афин считает, что тут пахнет новой глобальной философией. Правда, Арон Шпокиш из Аризоны утверждает, что мои подходы не вполне состыкуются с новым миропорядком. Требуется адаптация, и он берётся сделать её, если я возьму его в соавторы.

– Ну, и что же? – я пожал плечами. – Пожалуй, берите. Он пробьёт Ваши теории, а это важнее всего. Беда талантов именно в том, что они не в состоянии подать собственный голос: их оттесняют посредники. Особенно в нынешние времена.

– Прекрасный совет!.. Но если в итоге автором новой философии существования будет он, а не я?.. Они же все помешаны на липовых дипломах. А у меня их нет!

– Дипломы - дело нужное. Сегодня можно купить любой диплом.

– Во всех областях, кроме медицины!

– Ошибаетесь: спрос и предложение существуют повсюду.

Внезапно он понизил голос. Сказал тихо, шаря глазами по сторонам:

– Они не выпускают меня ни в Москву, ни в Питер, они мои друзья и готовы сделать всё, что требуется, но они сами холуи новых хозяев. – Он почти вплотную приблизил своё лицо, так что я ощутил кариесный запах из его рта. – Именно здесь Запад делает полигон для всех предстоящих изменений в России.

– Ну, это невозможно, — так же доверительно ответил я, кивая. – Полигон для России придумать нельзя. Только сама Россия и может быть полигоном.

– Но идеи, идеи! Речь идёт об идеях! Здесь будут собираться на закрытые коллоквиумы боссы и их теоретики со всего западного мира! Вот, уже съехались, завтра или послезавтра начнётся представление докладов. Здесь и Гайдар, и Чубайс, и старый Арбатов, здесь все те, кто командует парадом! Тайная вечеря...

– Моя карьера уже позади, мистер Кимпель. Но если Вы упустите сейчас свои шансы и не добавите нам с полковником в качестве гонорара по хорошему приварку, мы просто перестанем покупать ваши акции!

Он тотчас всё понял. У таких людей нюх на выгоду. Они её чуют лучше, чем комар – теплокровных животных. В одно мгновение понял и я, что моя полуслучайная шутка может стать главным мотором в продвижении к собственным целям.

– Что я должен сделать?

– Непременно выступить на коллоквиуме! И, сформулировав свою философию, перепаснуть её адаптацию и осуществление на западных союзников, у них гораздо больше для этого и технических, и материальных средств. Вот, господа, проблема, давайте её разрешать или для узкого круга, как оно всегда было, или для какого-то региона... Когда закон открыт, нельзя уже делать вид, что закона не существует... Из безвестного соискателя степени вы, Леопольд, сразу сделаетесь одним из идеологов нового мира!

Я, конечно, загибал, зная, что западники и близко никого не подпускают к своим кормушкам. Но тем лучше: ящеры должны столкнуться в борьбе за преобладание. Сколько ни произносят они заклинаний о тождестве интересов по всему миру, они, как всякие хищники, неизбежно будут сталкиваться в борьбе за добычу. Им никогда не поделить нашей крови и духовного богатства. Это закон жизни.

– Гениально, старик! – Леопольд хлопнул меня по плечу. Глаза его ушли в бесконечность. – Вот именно: вопрос должен быть поставлен! И когда будет поставлен, им поневоле придётся занять какую-то позицию! Они не отвертятся!.. В идейном плане – и тут прав Зюганов – они плюгавцы: подгузники и жевательная резинка превратили их в полнейших дебилов!.. Как и русские вчера, они таскают из огня чужие каштаны, но совершено уверены в том, что весь мир должен прислуживать им...

Он порывался немедленно идти и действовать. Я не отговаривал, добавив, что прошу у начальства командировку в Москву, чтобы завербовать ещё трёх-четырёх специалистов и окончательно прояснить дело с приятелем, случайным изобретателем теории, которую уже присвоил себе господин Кимпель. Фиктивные персонажи становились реальной силой.

– Как заиграла хвостом сучка, чуть только почуяла новую добычу, – сказал Мурзин, презрительно глянув в сторону удалявшегося от нас зятя. – Когда он произвёл дебила, он убедил Нинку в том, что в несчастье повинна моя казацкая кровь. И она родила нового урода. Если бы вы видели: без рук, без ушей, с приплюснутым черепом – вылитая лягушка. Нинка рехнулась, едва увидев, кого родила. Она прокляла всех, кто причинил ей обиду. Но разве не ясно, что в мультипликации уродов повинен вырожденец, на котором природа пожелала поставить точку?.. Он хорохорится до сих пор и уверяет, что медицина грядущего будет в основном заниматься «исправлением ошибок природы».

Но это не ошибки – это приговор!..

Вечером того же дня Леопольд Леопольдович явился к Мурзину в сильном подпитии с двумя бутылками марочного краснодарского вина.

– «Пить-курить я рано научился!» – с завываниями затянул Мурзин, потирая руки, едва увидел зятя, и, помню, у меня в первый раз мелькнуло тогда подозрение, что полковник искусно притворяется: отчего он так точно воспроизводил манеру пения довоенных урок?

– Ублюдки, – негодовал Леопольд Леопольдович. – Кто мы для них, спасшие всю цивилизацию? Они никогда не пустят дальше своей прихожей даже наших миллиардеров. Кодло проходимцев и заговорщиков!..

У меня были какие-то дела, но я тотчас отложил их, намереваясь поудить во взбаламученных водах, – обычный приём кадрового разведчика, каковым я был до того, как податься в службу шифровки и дешифровки информации.

– Проигранное сражение не означает проигранной кампании, – спокойно сказал я, расставляя стаканы. Разумеется, за столом уже караулил добычу полковник, прикативший на каталке своего внука, у которого был недоразвит позвоночник и, как следствие, всё остальное. Звероподобное существо молча следило глазами за застольем, плохо понимая события. – Итак, изложите диспозицию со всеми деталями, чтобы мы могли определить, в каком именно эпизоде вы дали маху!..