Оборона СССР в контексте военного и политического противостояния СССР и США

Над Россией нависла угроза фашистской агрессии. И что же? Сталин разворачивает экономику на создание тяжелой и оборонной промышленности. Это позволило одолеть самого грозного врага за всю историю, когда другие государства, в их числе гордая Франция, упали перед ним на колени. Кончилась война – и новый поворот: все силы брошены на восстановление страны из разрухи. В считанные годы из руин и пепла, буквально на глазах, вновь поднялись города и села, фабрики и заводы.

Вот и теперь надо бросить все средства, все ресурсы на повышение народного благосостояния, на производство товаров народного потребления, как Сталин в свое время бросил все силы и средства на создание оборонной промышленности. Хрущев понимал, что просто так деньги и средства неоткуда не берутся. Даже при чудотворной советской системе. Те же индустриализация и коллективизация были проведены за счет ликвидации мелкого производителя. А военная промышленность – это многие миллионы человеческих жертв, разрушенных судеб. Как отнесутся к новому повороту руля военные? Готова ли партия и советское руководство? Ведь оборонка, тяжелая промышленность, космос десятилетиями были священными коровами, на которые никому не позволялось поднимать руку.

Первыми, кого начал обрабатывать Хрущев были военные.

-Времена изменились,— убеждал он. - Не числом солдат с ружьями, а огневой мощью и средствами доставки определяется теперь обороноспособность. Необходимо поэтому укреплять и совершенствовать ракетно-ядерный щит страны. А военная авиация и флот утратили прежнее значение. Их нужно постепенно сокращать и заменять ракетами.

По мнению Хрущева, можно было пойти и на значительное сокращение обычных вооруженных сил,- развивал свои мысли Хрущев. Угроза войны, после моей поездки в США значительно снизилась.

Однако результат такой обработки оказался обескураживающим – военные были категорически против, хотя вели себя лояльно и даже подобострастно. В том числе министр обороны Малиновский, на которого Хрущев возлагал большие надежды. Их контраргументы звучали весомо, как выстрелы из тяжелых орудий.

- Что станется с безопасностью страны в условиях, когда империализм нагнетает напряженность и собирает силы? Советский Союз не мог тогда сократить свою армию не на одного человека, не на один танк, не на один бомбардировщик, потому что американцы опережают нас по средствам доставки. А угрозу нападения можно ожидать со всех сторон – ведь они окружили нас своими базами. Фактически мы одни были уже тогда. Даже на социалистические страны положиться нельзя было. Какие они союзники?- задавался этим вопросом Никита Сергеевич. Он считал, что весь соцлагерь развалится, как только уйдут наши войска!

Военные призывали Никиту Сергеевича подумать о людях в погонах, которых были миллионы, которых нужно было обеспечить жильем, устроить на работу, приобщить к жизни на гражданке. Могли возникнуть большие трудности. А как быть с оборонной промышленностью? Ее ведь пришлось бы сворачивать, а это опять судьбы миллионов людей.

Больше всего Хрущева выводили из себя доводы об ужасах, которые ждут военных после демобилизации.

- Я забочусь о людях, а не вы,- кричал он. Им нужно масло, а не пушки. До чего мы довели Россию? Она же самая богатая страна в мире, а вынуждена догонять Европу и Америку! А попробуй догнать их, когда на ногах висят пудовые гири вашей оборонки! И просил при этом не пудрить ему мозги на тему демобилизации.

Живший в Хрущеве крестьянин-прагматик был очень упрямый человек. В Москву из Америки он вернулся с твердым намерением – с «холодной войной» надо кончать.

- Напряженность с Америкой вредна. С ней надо сотрудничать, торговать. Это поможет отечественному экономическому развитию, задавленному милитаризированной промышленностью и гонкой вооружений. Лишний жирок у военных необходимо срезать. Нам нужны не горы оружия, а ядерное сдерживание, оно позволит сократить военные расходы, которые каменной глыбой лежат на пути к переходу экономики на рельсы материальной заинтересованности. - Убежден был Хрущев.

На вопрос, какую экономию даст нам это сокращение, Никита Сергеевич с гордостью сообщал:

«Шестнадцать-семнадцать миллиардов рублей ежегодно!».

Спорить с Хрущевым никто не стал. Малиновский, хотя и сдержано, но поддержал его, считая, что предполагаемое сокращение не нарушит интересов безопасности Советского Союза. Суслов молчал. Остальные все в разнобой согласились. Решение было принято.

Нередко бывало, что настоящее сражение развернется в предбаннике. Так на жаргоне называлась комната с круглым столом, которая соседствовала с Президиумом. Там собирались все приглашенные на заседание. Назначен, например, сбор на 11 часов, все и подходили к 11, хотя вопросов на повестке дня больше сотни.

Это своеобразный клуб деловых людей, где руководители министерств и ведомств, часами ожидая своей очереди в неофициальном порядке обменивались новостями, заключали сделки, договаривались о совместной линии поведения. Некоторым было трудно представить, как бы функционировала вся советская система, если бы не эти многочасовые посиделки.

Так вот настоящее демократическое обсуждение произошло в предбаннике. Военные говорили резко и прямо: «После войны, когда американцы создали атомную бомбу, нам пришлось решать, как быть. Тогда Сталин не раз собирал Политбюро, и оно пришло к выводу: нет другого выхода, как создать в Европе мощный бронетанковый кулак, который навис бы над Европой. Да, американцы могли нанести нам тяжелый урон, сбросив атомные бомбы. А мы уничтожили бы Европу. По сути дела мы сделали европейцев заложниками своей безопасности – пусть они и удерживают США от ядерной агрессии против Советского Союза».

14 января 1960 года улыбающийся Хрущев вновь появился на трибуне Верховного Совета в Свердловском зале Кремля. На этот раз, он сообщил ко всему привыкшим депутатам, что закончившийся год войдет историю, как первый год строительства коммунистического общества в нашей стране. Но это откровение было даже для них столь неожиданным, что полагавшиеся по этому случаю аплодисменты не последовали.

Далее Хрущев сообщил, что государственные функции будут выполнять общественные организации. Поэтому Совет Министров и ЦК КПСС решили упразднить в Министерство внутренних дел СССР и передать все его дела республиканским и местным органам власти.

Хрущев объявил о сокращении Вооруженных Сил СССР на одну треть. В течении одного, максимум двух лет из армии уйдет один миллион двести тысяч человек. Соответственно должны быть сокращены и вооружения.

Если вчера численность войск составляла примерно 3 623 тысячи, то по решению, принятому партией должно было быть 2 423 тысячи человек, меньше чем после окончания второй мировой войны, когда к 1948 году Советский Союз завершил масштабную демобилизацию войск.

В результате визита в Америку, объяснял Никита Сергеевич, тучи «холодной войны» стали рассеиваться. В соотношении сил между социалистическими и капиталистическими странами произошел коренной сдвиг. Он сам видел, как в США происходит ломка складывавшихся годами косных представлений о характере и перспективах отношений между Востоком и Западом.

Хрущев говорил: «В ядерный век утрачивают свое прежнее значение огромная постоянная армия, надводный флот и бомбардировщики. Советские ракеты настолько точны, что могут поразить муху в космосе. Ракета дешевле, чем миллион солдат. А сэкономленные средства от вооруженных сил позволят построить квартиры для трудящихся, дать им телевизоры, холодильники, стиральные машины. Военная авиация почти вся заменяется ракетной техникой. Видимо надо идти на дальнейшее сокращение, и даже прекращение производства бомбардировщиков и другой устаревшей техники. В Военно-Морском флоте большое значение приобретает подводный флот, а надводные корабли уже не могут играть прежней роли».

«Правительство и ЦК на этом не остановятся. Они продумают, как перейти в будущем на территориальную систему в строительстве вооруженных сил. Возможно, это будет повторением того, что было сделано Лениным еще в первые годы советской власти».

В Вашингтоне шеф ЦРУ Ален Даллес так прокомментировал решение о сокращении войск: «Несомненно, Хрущев наступил многим на мозоль» и «вероятно, вызовет недовольство многих военных своим недавним сокращением». И он оказался прав.

Вот что интересно. Судя по национальным разведывательным оценкам, которые в США сейчас рассекречены, угроза со стороны советских обычных вооруженных сил американцев не пугала, хотя численность их была сильно завышена. Наверное, и объяснение этому есть – Америку от них прочно ограждал океан. Тем не менее, пропагандистская шумиха, поднятая вокруг объявленных Хрущевым сокращений заставила разведку заново рассмотреть эти оценки в сторону их существенного понижения.

Другое дело ракеты. Предвыборная президентская компания в США была в самом разгаре. Причем оба претендента: Кеннеди от демократов и Рокфеллер от республиканцев - наперегонки, кто громче, трубили о ракетном отставании США. Военные настаивали на создании сверхмощного бомбардировщика Б-70. Военное министерство добивалось расширения программы строительства ракет и увеличения мощности ядерных боезарядов для ракет «Минитмен». Для этого требовалось возобновить ядерные испытания.

4 февраля 1960 года на заседании Совета национальной безопасности Эйзенхауэр твердо сказал им «нет»:

-Прежде всего, я глубоко убежден, что у нас есть достаточные средства сдерживания, а, во – вторых, увеличение военных усилий подорвет национальную экономику, результатом этого станет превращение страны в высокоцентрализованное общество, напоминающее военный лагерь. Я не собираюсь этого делать».

На совете безопасности президент без обиняков заявил, что все разговоры о ракетном отставании - пустая трата времени. Он не мог объяснить публично, откуда у него эта уверенность. Вся его уверенность строилась на информации, которую приносили острокрылые У – 2. Рассказать об этом значило расписаться в проведении шпионажа против страны, с которой он собирался строить почти дружеские отношения.

Двойственность такого положения раздражала Эйзенхауэра. И в сердцах он не раз говорил, что надо вообще прекратить эти полеты. Шел его последний год на посту президента США, и он, как уже говорилось хотел войти в историю в тоге миротворца, положившего конец «холодной войне» и начавшего эру разоружения. Первым шагом к ней должно было стать запрещение ядерных испытаний. Поэтому в начале 60- х годов заключение такого договора стало главной целью его политики в области разоружения.

Была, права, и другая, более прозаическая причина, которая побуждала его бороться за договор о запрещении испытаний. «Размещение нескольких инспекционных постов в глубине России,- считал он, - хоть немного приоткроет эту страну». Правда, об этом он предпочитал не распространяться.

11 февраля на пресс-конференции он объявил о готовности заключить договор, о прекращении всех испытаний в атмосфере, в океане и космосе, а также подземных испытаний, которые можно было проконтролировать. Кистяковский убедил президента, что показатели приборов позволяют идентифицировать все сейсмические явления с магнитудой 4, 75 и выше по шкале Рихтера. Это соответствовало, примерно, ядерному взрыву мощностью 20 килотонн. Таким образом американцы предлагали теперь запретить все испытания, в том числе подземные, выше порога мощности 20 килотонн. Это было очень близко к тому, что говорил в Женеве Майкл Райт Семену Царапкину. МИД сразу же внес в ЦК Записку, рекомендуя согласиться с новыми предложениями Эйзенхауэра, они легко вписывались в ранее принятые Президиумом решения, и возражений не предвиделось. Поэтому Записку пустили рутинным ходом на «голосовку».

- Американцы заманивают нас в ловушку, - убеждал Хрущев, - получив наше согласие на частичное запрещение подземных испытаний, они поморочат нам голову, а потом скажут: ничего не получается, ядерные взрывы мощностью ниже 20-и килотонн проконтролировать нельзя, и начнут испытания. Ответить нам уже будет нечем – мы сами отказались от согласованного в Женеве заключения экспертов о возможности контроля за всеми испытаниями.

19 февраля состоялось заседание Президиума. На нем решили поручить МИД и заинтересованным ведомствам доработать этот вопрос с учетом состоявшего обмена мнениями.

10 марта в ЦК пошла новая Записка, в которой говорилось, что американцы готовы изучить любое наше предложение о пороге мощности ниже или выше 20-и килотонн, но нам не надо втягиваться в обсуждение этого вопроса, так как это было бы признанием невозможности установления контроля за подземными взрывами. Корме того США, согласившись на словах с предложением Советского Союза о квоте инспекций, ставят количество инспекций в зависимость от числа неопознанных явлений.

Но после возвращения Хрущева из поездки по Юго-Восточной Азии, которая продолжалась почти месяц было принято первоначальное мидовское решение.

24 марта Эйзенхауэр пригласил в Овальный кабинет спорящие стороны и сообщил, что собирается принять советское предложение о моратории на подземные взрывы сроком на один – максимум два года. Договор о запрещении ядерных испытаний отвечает жизненным интересам США. В противном случае исчезнут надежды на прекращение «холодной войны» и не будет стимулов к разоружению.

Что касается скрытного проведения ядерных испытаний, то, по мнению Эйзенхауэра, инспекции сделают обман слишком рискованным. Кроме того есть и законные пути обхода соглашения.

-Вспомните.- сказал президент, что вы сами проводите программу ядерных взрывов в мирных целях с кодовым названием «Плаушер» например, для прокладки туннелей. Мне нет нужды напоминать каждому в этом кабинете, что они проводятся сугубо в мирных целях. Короче говоря, США уже обманывают. Реальная опасность возникнет, если Советский Союз станет проводить испытания, а мы – нет.

Это было одно из самых важных заседаний Совета национальной безопасности за все время президентства Эйзенхауэра. Все присутствовавшие понимали, что прекращение испытаний, если оно будет достигнуто, начинает эру ядерного разоружения – нельзя же создавать оружие без его испытаний. И никогда раньше Восток и Запад не были так близки к этому. Джеймс Рестон в то время писал в «Нью-Йорк таймс»: «Президент был поставлен перед необходимостью принять самое серьезное решение с того времени, как он приказал союзным войскам пересечь Ламанш и вторгнуться в Европу».

И он принял это решение.

29 марта в Кэмп-Дэвиде Эйзенхауэр и Макмиллан выступили с совместным заявлением, в котором давалось согласие на мораторий в отношении подземных испытаний ниже порога в 20 килотонн. Они предложили немедленно начать «скоординированную программу исследований».

Теперь на переговорах в Женеве предстояло доработать все детали будущего договора.

Во-первых – срок моратория. Советский Союз предлагал четыре-пять лет. США – один – два года. Компромисс – три года.

23 апреля Президиум ЦК в Москве снова рассматривал ситуацию с запрещением ядерных испытаний. Хрущеву удалось провести решение, которое расчищало последние завалы на пути к соглашению. В Женеву пошли следующие указания:

1. Добиться согласования еще до совещания в верхах как можно большего числа несогласованных вопросов;

2. Сделать следующее заявление: декларация президента Эйзенхауэра и премьер-министра Макмиллана от 29 марта, где говорится о согласии на мораторий в отношении подземных ядерных испытаний ниже порога в 20 килотонн, могло бы сыграть положительную роль.

Правда, следовало не совсем понятное добавление: «если бы три ядерные державы согласились бы на такой мораторий».

15 марта 1960 года в женевском Дворце наций собрались 10 стран для рассмотрения вопросов разоружения. Хрущевский принцип паритета был выдержан точно - пять стран НАТО и пять стран ОВД. В центре внимания переговоров сразу же оказались идеи Хрущева о всеобщем и полном разоружении. Ничего яркого этой идее Запад противопоставить не смог, кроме некоторых отдельных мер разоружения. Во время переговоров, военные забили тревогу, ведь на столе переговоров в Женеве не было такого договора, или хотя бы какого-нибудь документа, где содержались бы положения идеи о всеобщем и полном разоружении.

В Москву из Парижа, Никита Сергеевич вернулся 3 апреля 1960 года. И тут ему показалось, что приехал он в другую страну. Внешне все обстояло как прежде. Но его коллеги по Президиуму ЦК, потупив очи долу, смиренно рассказывали, что в стране не спокойно. Армия почти вся открыто ропщет, недовольная сокращениями. КГБ обеспокоен вольнодумием. У советских людей падает вера в коммунистические идеалы, их все больше прельщает западный образ жизни и буржуазные мечтания о какой-то свободе и демократии. И причина этому – неправильно понимание так называемого духа Кэмп-Дэвида. Он порождает смятение умов, ложные иллюзии и несбыточные мечты. А империалисты пользуются этим и втайне готовят новое наступление на социализм. Все надежды на проведение саммита беспочвенны. Аденауэр плотно блокировал любое решение германского вопроса, а американцы против него не пойдут. Нет перспектив и у другого любимого детища Хрущева – идеи всеобщего и полного разоружения. Оно утоплено в бесконечных речах в Женеве.

Глава 3.