Глава 4. Наследники маршала Тухачевского 38 страница

Это надо понимать так, что никаких особых иллюзий в отношении церкви Сталин особо не питал, если поручил контроль, над деятельностью РПЦ, органам госбезопасности. И даже подаренный патриарху Алексию автомобиль не должен вводить в искушение читателя, о якобы, существенных изменениях в политике советского государства по отношению к церкви.

Но ко всему выше сказанному хочу дать небольшое пояснение и уточнение. Это, чтобы у читателя не сложилась ложное отрадное чувство, что, дескать, немцы открывали православные храмы — поэтому они хорошие, в отличие от плохой Советской власти, которая их, в свое время, закрывала. У нас и по сей день стонут по разрушенному храму Христа Спасителя, всхлипывая при каждом удобном случае. Да, были ошибки у большевиков той поры. Даже Молотов признал. Но, не уничтожалось же, само культурное наследие предыдущих поколений. Фашизм же, в лице Гитлера, никоим образом не ставил перед собой задачу сохранения духовной культуры русской православной церкви. Это глубокое заблуждение. Это была иезуитская хитрость, по отношению к коренному населению, в силу сложившихся причин. Крах блицкрига, вынудил руководство Германии заигрывать с тамошним населением оккупированных территорий, до поры до времени. Отсюда и проводимая политика по открытию церквей, куда в основном привлекались люди, которые с радостью шли в услужение немцам. Звериный оскал фашизма советские люди особенно ярко увидели, когда Красная Армия стала изгонять врага со своей территории, а его укус ощутили на себе в самой полной мере.

Вот что писал, входящий с состав Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию немецких злодеяний, митрополит Николай (Журнал Московской Патриархии № 2 за 1943 год). Председателем этой комиссии был, как уже упоминалось выше Алексей Николаевич Толстой.

«В марте этого года, я совершил поездку по только что освобожденным древним русским городам: Ржеву — Калининской области, Сычевке, Гжатску, Вязьме — Смоленской области. Эта поездка была самой тяжелой, какую когда-либо приходилось нам предпринимать: страшные картины виденного заполняют потрясенную до глубины душу. Нет слов для описания злодеяний немцев в г. Ржеве. Страшное впечатление произвел мертвый город. На левом берегу, где торговая и жилая часть города, копошатся еще какие-то люди. А на правом берегу, на так называемой Советской стороне, где была деловая часть, не встретишь почти ни души. А в городе было 56 тысяч жителей.

Город представляет собой груду развалин: не оставлено ни одного каменного здания, и сожжено подавляющее число домов деревянных. Этот город славился своим театром, краеведческим музеем, центральной библиотекой с 60 000 книг, своими высшими учебными заведениями и техникумами, своими заводами — механическим, спиртовым и другими…

Все эти здания, с их оборудованием, лежат в кучах кирпичных руин. Прекрасный мост через Волгу, искромсанный взрывом, лежит в воде. Взорваны и обращены в груды кирпичей пятнадцать церквей кроме случайно уцелевшей одной, о которой мы скажем ниже….

Всех оставшихся в живых жителей города, числом около двухсот человек, немцы согнали, в Покровскую церковь двери ее были плотно закрыты засовами, церковь заминирована, чтобы взорвать ее вместе с этими последними остатками мирного населения г. Ржева. Красная Армия ворвалась в город раньше, чем это злодеяние было доведено до конца… Красноармейцев, открывших храм, долго не выпускали из своих объятий счастливые люди….

В г. Сычевке, в числе сожженных и взорванных немцами зданий, погиб музей с пятью тысячами картин, среди которых были картины кисти Репина, Левитана и других корифеев русского искусства.

Здесь погибли взорванные здания всех школ и всех коммунальных предприятий и городских учреждений.

В этом городе при своем отступлении немцы разрушили путем взрыва все 7 православных и старообрядческих церквей города, в том числе 2 собора. Говорили нам, что для взрыва одного из этих соборов, так называемого Синягинского, было заложено больше 20 бомб по тонне, и силою взрыва было убито 40 немецких минеров…

В Гжатске, как и в других виденных нами городах, фашистскими зверями уничтожены все культурные учреждения и каменные жилые дома. Груды, кирпича и пепла лежат на месте городской электростанции, водопроводной станции, больницы, техникума театра, бани, заводов, дома инвалидов и всех остальных каменных зданий, которыми мог гордиться небольшой, но красивый, чистый, нарядный город…

В Гжатске мы побывали на месте, где стояла взорванная немцами в день ухода церковь, в которой до последних дней при немецкой оккупации совершалось богослужение. Куски искромсанной взрывом церковной утвари разбросаны по всей ограде, застряли в ветвях берез, окружавших храм, и верующие с благоговением собирают их, складывая на земле, и извлекают их из-под груды обломков, оставшихся от прекрасного и благоустроенного храма. Здесь, на развалинах этой церкви, сразу после прихода Красной Армии, верующие, как они рассказали нам, со слезами молились за благодарственным молебном, радуясь своему освобождению…

Вязьма старый русский город. Строился он добротно, на века. Стены из кирпичей в старинных зданиях клали в метр толщиной, руками не обхватишь. Немцы упорно трудились, чтобы разрушить этот город.

В Вязьме немцы разрушили при своем уходе и несколько самых лучших церквей: Духовскую, Троицкую и другие. На кладбище нам показали огромный ров, в который сброшены тела трех с половиной тысяч мирных людей, расстрелянных и замученных фашистами. И здесь лишь небольшой слой земли прикрыл тела несчастных жертв, среди которых мы видели много женщин, детей и стариков…

Проезжая по Смоленской области от города к городу, мы видели многие десятки деревень и сел, сожженных дотла. Лишь по обломкам многочисленных печных труб можно было догадаться, что здесь был населенный пункт. Вместе с уничтожением жилых домов немцами разрушены и храмыв селах Никитье, Короваево, Ярыгино, Васильевское и множестве других».

Подобное вспоминает и протоирей Николай Ломакин, который был в составе аналогичной комиссии, только по Ленинградской области.

«До Отечественной войны в Старом Петергофе были следующие храмы.

1. Знаменской иконы Б. М. церковь в Верхнем Петергофе, у гранильной фабрики, однопрестольная, постройки 1776 г бывш. Гвардейского ведомства. Иконостас резной, вызолочен. Живопись работы художника Бельского.

2. Кладбищенская церковь Св. Троицы. Построена в 1870 г. 3-х престольная, каменная. Приписная к ней Лазаревская, малая церковь, построена в 1852 Р. деревянная.

3. Храм-музей Серафимовского монастыря. Стиль его — московско-нарышкинский XVII в. Замечателен иконостас в стиле древнего северного русского церковного зодчества.

4. Церковь-музей при собственной даче бывш. императрицы Марии Федоровны.

5. Храм при военном кладбище.

Кладбищенский Троицкий храм, как равно и прочие указанные церкви, были в полной сохранности и не требовали серьезного ремонта.

23 сентября 1941 года город Новый Петергоф был оккупирован немецкими захватчиками, и положение храмов г. Старого Петергофа и его мирного верующего населения резко изменилось. Немецкие войска в несколько дней систематическими артобстрелами и бомбежками лишили верующих их святынь уничтожили все старо-петергофские церкви. При этом свои обстрелы и разрушения храмов фашисты обставили так, что вместе с храмами погибли молившиеся в них (преимущественно старики, женщины и дети), искавшие под сводами храмов убежища в опасения от обстрелов и бомбёжек. Под сводами Троицкой церкви и в самой церкви собралось свыше 2000 человек, из коих не менее 100 детей. В подвале Лазаревской церкви и на кладбище (в склепах) укрывалось до 2000 человек. В убежище Серафимовской церкви было до 1000 человек. Эти цифры примерно, определяют число жертв, погибших под развалинами храмов.

Гибель верующих под сводами Троицкой кладбищенской церкви и в склепах кладбища, а также в подвалах-убежищах других названных храмов, уничтожение артобстрелом самого кладбища с его могилами, потрясают ужасом…»

Приведенные документальные зарисовки увиденного, хотя и ужасают масштабами вандализма, но, в то же время, позволяют правильно понять, кто есть кто? Как бы ни бросали камень в Советское правительство, надо же и меру знать. Да, признаться не любили коммунисты Церковь, но, что касается ненависти, то это не по адресу. Тем более, что Сталин «людоедством» в отношении к церковникам не отмечался нигде и никогда.

И вот после того, как была дана развернутая картина прошедших событий, читатель вправе задать вопрос автору: «А как там, насчет встречи 22-го июня 1941 года наших героев, не забыли?» Ничуть. Самое время подошло, чтобы возобновить разговор о наших героях первого дня войны.

То, что митрополит Сергий был в Богоявленском соборе, а не в Успенском в Кремле, еще ничего не говорит о том, что он не мог бы встретиться со Сталиным. Действительно, это трудно парировать. Но, с другой стороны, только в воспаленном сознании, известного читателю «Чацкого», из воспоминаний Я. Е.Чадаева, можно представить картину, как Сталин проносится мимо него. Помните, в главе о наркомах: (Чацкий). «Ранним утром 22 июня мельком видел в коридоре Сталина». Может, тот спешил, чтобы не опоздать на встречу с митрополитом Сергием? Как знаете, ни один нарком не мог увидеть Сталина в Кремле 22 июня. Наверное, уединились наши герои в доме на Елоховой (Бауманской) и товарищ Сталин помогал митрополиту редактировать текст Послания? А что? Обучался же Иосиф Виссарионович, в свое время, в духовной семинарии? Потом это редактирование вошло у него в привычку, и последовала помощь уже Молотову перед выступлением того по радио. А там и рукой подать, до знаменитого обращения к стране 3-го июля.

В реалиях, чаще всего, всё и всегда происходит буднично и прозаично. Вот что приводится в исследовании о Елоховском (Богоявленском) кафедральном соборе В.А.Любартовича и Е.М.Юхименко «Собор Богоявления в Елохове: история храма и прихода» (http://www.elohovosobor.ru).

«Фашистская Германия напала на Советский Союз 22 июня 1941 г., в день Всех святых, в земле Российской просиявших. В тот день в Богоявленском соборе служил литургию митрополит Сергий. Вернувшись после окончания службы к себе, в митрополичий дом в Бауманском пер., владыка узнал о начале войны.Сразу же уединившись в своем кабинете, он написал и собственноручно отпечатал на пишущей машинке «Послание пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви». Это послание вскоре было размножено и разослано по всем уголкам страны».

Думается, что выступление Молотова по радио эхом прокатилось по стране. Этой горестной вестью делились друг с другом все: и верующие, и те, кто занимал позиции атеизма. Вряд ли, это известие о начале войны обошло стороной жителей Бауманского переулка. Как следствие, патриотично настроенный митрополит Сергий живо отреагировал на это скорбное сообщение «уединившись в своем кабинете».

Насчет того, что послание было «размножено» — довольно сильно сказано. На тот момент РПЦ была лишена возможность издавать религиозную литературу еще с 1935 года, т. е. ей было запрещено иметь свою типографию. Процесс размножения, таким образом, мог свестись лишь к перепечатке на пишущей машинке или написанию от руки, и не более того. Хотелось бы отметить такой отрадный факт: митрополит Сергий все же продолжал произносить под сводами собора свои патриотические речи.

«Вечером 26 июняна молебне о победе русского воинства в Богоявленском соборе митрополит Московский и Коломенский Сергий призвал соотечественников на подвиг защиты родной земли, ее исторических святынь, ее независимости от иностранного порабощения. Он произнес тогда знаменательные слова: «Да послужит и наступившая военная гроза к оздоровлению нашей атмосферы духовной, да унесет она с собой всякие тлетворные миазмы: равнодушие ко благу Отечества, двурушничество, служение личной наживе и пр.У нас уже имеются некоторые признаки такого оздоровления. Разве не радостно, например, видеть, что с первыми ударами грозы мы вот в таком множестве собирались в наш храм и начало нашего всенародного подвига в защиту родной земли освящаем церковным богослужением?»

Но, это будет чуть позже, когда война уже покатилась на Восток. А как там было 22 июня, что известно?

Наконец-то, мы подошли к важному свидетельскому показанию прихожанки Зои Вениаминовны Пестовой, жены профессора Н. Е. Пестова. Пестов Николай Евграфович, доктор химических наук, проректор Московского Химико-технологического института им. Д.И.Менделеева. Кроме того известный богослов. Им написаны книги: «Пути к Совершенной радости» в 8 томах, «Над Апокалипсисом», «Жизнь для вечности».

Зоя Вениаминовна вспоминает:

«Начало войны застало нас в Москве. Накануне, в субботу 21 июня, я была у всенощной в Елоховском (Богоявленском) соборе. Служил отец Николай Кольчицкий. Служил и плакал, а после окончания богослужения сказал, обратившись к народу, что завтра утром (т. е. 22 июня. — В.М.) будет отслужена последняя Литургия, после чего храм закрывается, и ключи сдаются в исполком. Дома я с плачем рассказала Николаю Евграфовичу о том, что узнала. Лицо мужа стало еще более серьезным. Он тяжело вздохнул, перекрестился и сказал: «На все Божья воля». Ночью он долго молился, стоя на коленях перед шкафом с иконами… На другой день (22 июня 1941 года — В.М.) рано утром я уже была в храме. Народу было немного. Все стояли грустные и печальные (Понятно, что им было жалко, что закрывают собор. — В.М.) После окончания Литургии (Видимо, эту службу и проводил митрополит Сергий (Страгородский). — В.М.) все ждали, что вот сейчас придут представители власти и собор будет закрыт. Но никто не приходил. Постепенно все стали расходиться. Ушла и я домой. Дома стала собирать вещи и продукты, чтобы ехать на дачу. Вернулся с работы и Николай Евграфович. Внезапно с лестничной площадки раздался шум. В дверь стучала соседка.

— Зоя Вениаминовна! Включите радио! Война! Через несколько секунд я услышала голос Левитана, извещавшего о начале войны с Германией».

(http://www.orthedu.ru/knigi/pestov/pagе)

Вот такая в заключение получилась грустная история про Богоявленский собор, про митрополита Сергия, про его домик в Бауманском переулке, про власти Москвы, и про начало войны с Германией в воспоминаниях прихожанки Зои Вениаминовны Пестовой. Сможет ли пытливый читатель найти во всем этом следы пребывания товарища Сталина? А как вам постановление Мосгорисполкома о закрытии Богоявленского собора 22 июня 1941 года? Нестыковка, видимо, у них произошла с Иосифом Виссарионовичем. А может наоборот? Дали же утреннюю литургию провести: и на том, как говориться, спасибо! Кстати, как видите, 26 июня собор не закрыли. Началась война и стало, к счастью для прихожан, не до закрытия церквей.

Вот такие чудные дела творились в Московской епархии с началом войны, прости, господи!

Глава 27. О «пропавших» днях. Куда, куда вы удалились…?

Не просто же так пропадают страницы из Журнала посещения Сталина? Тем более, что никто и никогда, не говорил об утери страниц Журнала за 19 апреля или 19 мая? Кроме того, никто словом не обмолвился о том, что исчезли страницы за 29 и 30 марта или 29 и 30 января? Промолчим о феврале, с его 28 днями. Может, это было характерно только для июня месяца? Вполне возможно, ибо в этот месяц, когда стоят самые продолжительные световые дни в году, люди могут быть очень рассеянными и вполне могут потерять страницы важных документов. Особенно, если это касается того периода, когда враг нападает на нашу страну. То, что исчезли страницы, сразу наводит на мысль, что это кому-то очень нужно было.

И все же отсутствие страницы за 19 июня никак не дает покоя. Кто же был в Кремле за три дня до войны, что пришлось уничтожить данные за это число? Как я уже отмечал выше, страницы за 29 и 30 июня могли быть удалены и для отвода глаз. Но подозрительно то, что эти два дня вместе. К чему бы это?

Но, все же, кто именно хотел замести следы за 19 июня? А ведь сам же, выше писал — «хрущевцы», но предположить, что именно сам Хрущев, как-то, сразу не догадался. Обратите внимание, что Хрущев-то, действительно, нигде в Журнале не отражен, в отличие от Жукова, которому, вроде бы, незачем было скрывать свое присутствие (или отсутствие). Он и так, везде фигурирует в Журнале. Тимошенко тоже, не скрывается. А если исходить из событий 1953 года? Кто явился инициатором и даже исполнителем убийства Сталина? И тень подозрения, тяжелым покрывалом ложится на голову нашего «дорогого Никиты Сергеевича».

Действительно, он, как-то затаился впервые дни войны. О нем никто и никогда не вспоминал. Только Жуков, выгораживая своего подельника, делал вид, что Хрущев все время, дескать, был в Киеве и только в конце дня 22 июня, по просьбе самого Сталина бросил все дела и приехал на аэродром встречать своего «лучшего друга», т. е. его любимого. Хрущев сам «темнит», с 22 июня и теми днями, что были ранее. Давайте-ка, почитаем, что он нам наговорил в своих мемуарах по этому поводу.

«Перед самой Великой Отечественной войной я находился в Москве, очень долго задержался там, буквально томился, но ничего не мог поделать. Сталин все время предлагал мне: «Да останьтесь еще, что вы рветесь? Побудьте здесь». Но я не видел смысла в пребывании в Москве: ничего нового я от Сталина уже не слышал. А потом опять обеды и ужины питейные… Они просто были мне уже противны. Однако я ничего не мог поделать. Наблюдал я за Сталиным, и на меня он производил плохое впечатление… Он находился в таком состоянии, которое не вносило бодрости и уверенности в то, что наша армия достойно встретит врага».

Что это за странное бездельничанье Хрущева в столице накануне нападения Германии? Как первый секретарь компартии Украины, чего же он ошивался в Москве, да еще и взваливает на Сталина вину за то, что тот, только тем и был озабочен, как бы накормить обедом и ужином своего «маленького Маркса»? Также не совсем понятна «тирания» Сталина, сдерживающая деятельный порыв Никиты Хрущева? Кроме того, не надо забывать, что 18 июня, как мы знаем теперь, Сталиным был отдан приказ в войска о приведении их в боевую готовность. А у Хрущева — сплошь «ужины питейные». Читаем дальше.

«…Я настойчиво добивался разрешения выехать в Киев и в конце концов прямо сказал Сталину: «Чего я сижу здесь, товарищ Сталин? Ведь война может разразиться в любой час и будет очень плохо, если я буду находиться в Москве или даже в дороге. Мне надо ехать, мне надо быть в Киеве». И он согласился: «Да, верно, езжайте». Такой ответ тоже свидетельствовал о том, что он и сам не знал, зачем меня задерживал. Понимал, что мне тут делать нечего и что мое место в Киеве, что я там нужнее, чем здесь. Вроде бы охотно согласился. Но, спрашивается, кто же меня задерживал? Это говорит о том, что он нуждался в присутствии как можно большего числа людей из своего окружения, с тем чтобы не оставаться одному, один на один с самим собой. Такая у него была тогда человеческая потребность».

Хрущев «сдает экзамен» Сталину.

Хрущевские воспоминания очень трудно поддаются воображению, т. е. невозможно нарисовать мысленно картину, которую Никита Сергеевич пытался изобразить в своих мемуарах. Действительно, с большим трудом, могу представить себе, чуть ли не хныкающего Хрущева в кабинете Сталина, и умоляющего разрешить ему уехать к месту жительства. Также смутно рисуется образ вождя, жаждавшего тепла человеческого общения. Ведь, врет же Хрущев, а зачем?

Еще обращаю внимание читателей, вот на какой момент. Часто упрекают Сталина в том, что он отметал все доводы о начале гитлеровской агрессии и даже требовал расправы над теми людьми, кто говорил ему об этом. Читаем у Хрущева. Никита Сергеевич, в разговоре со Сталиным, ведет речь о начале войны не на годы, месяцы или дни, а на ЧАСЫ. Сам же говорит Сталину, что «ведь война может разразиться в любой часи будет очень плохо, если я буду находиться в Москве или даже в дороге». Понимать, «очень плохо», надо так, что партийная организация Украины находится, в данный момент, без руководителя и случись что? кто возглавит оставленное им дело? Хрущев и подтверждает высказанное нами предположение словами: «Мне надо ехать, мне надо быть в Киеве». И Сталин, вопреки расхожему мнению о своей безграничной доверчивости к вождю немецкого народа Гитлеру, взял, да и согласился с мнением Никиты Сергеевича: «Да, верно, езжайте». Никого не слушал тиран-деспот Сталин, а вот не мог отказать Хрущеву в его убийственно-точном, логически-обоснованном начале войны. Хрущев, убеждал Сталина, что война может начаться, даже, во время его возвращения в Киев, в дороге. Каким «прозорливым» оказался Никита Сергеевич? Всё, как «предполагал», так и получилось. Но и Сталин, в данном изложении, Никиты Сергеевича, на удивление, предстает перед нами необычайно умным руководителем: «Понимал, что мне тут делать нечего…». Из каких же корыстных соображений Хрущев нахваливает вождя? Иной раз доброго слова от него не дождешься в адрес Сталина по очевидным-то делам, а здесь специально выделил и похвалил. Неспроста! Значит, исходя из логики прочитанного, следует, что Сталин, все-таки согласился с доводами Хрущева, что война начнется вот-вот, с минуты на минуту, и благословил отбытие Никиты Сергеевича.

«Я сейчас же воспользовался согласием Сталина и выехал в Киев. Обстановка была очень нервная, предвоенная. Стояло жаркое лето; парило, как парит перед грозой. Приехал я в Киев утром, как всегда. Это быласуббота (21 июня 1941 года — В.М.). Сразу же пошел в ЦК КП(б)У, проинформировал работников о положении дел и вечером ушел домой (Долго же информировал, практически весь день. — В.М.). Вдруг мне в 10 или 11 часов вечера позвонили из штаба КОВО, чтобы я приехал в ЦК, так как есть документ, полученный из Москвы. В сопроводительной к нему сказано, чтобы с этим документом был ознакомлен секретарь ЦК КП(б)У Хрущев. Приехал я опять в ЦК».

Трудно разобраться в Хрущевской лжи, так как он, как заяц петляет, стараясь сбить со следа. Позвонили из штаба округа, «чтобы приехал в ЦК»? Трудно, в данном отрывке уловить смысл написанного. Еще труднее понять, как могло случиться такое? Хрущев, якобы, приезжает из Москвы где, по его словам, он «настойчиво добивался разрешения выехать в Киев», т. е. пробыл там несколько дней. Но московские партийные товарищи, с которыми, как уверяет мемуарист, он бражничал у Сталина на даче, не могли ему сунуть в руки документ, а предпочли его направить, вполне возможно, что и фельдъегерской связью, в Киев. Более того, обратите внимание: Хрущев руководитель Компартии Украины, а кому же был адресован документ, если Хрущев должен был с ним просто ознакомлен? Скорее всего, Никита Сергеевич просто лжет, чтобы заполнить каким-то действием происходившие события ночи с 21 на 22 июня. Для нас же важно одно: Хрущев накануне нападения Германии был в Москве и, видимо, был зафиксирован в Журнале в кабинете у Сталина в Кремле 19 июня, но по каким-то причинам постарался скрыть этот факт. Выехал из Москвы, как уверяет читателей, 20 июня вечером, раз утром 21 июня прибыл в Киев. Уточняет, что это происходило не раз — «как всегда». Разумеется, зная, что представлял собой Хрущев, трудно отделаться от мысли, что здесь, не все чисто. Обратите особое внимание на то, что Хрущев и словом не обмолвился не только о том, что он член Политбюро ВКП(б), но и о том, что делало само Политбюро накануне войны и по ее началу. Поэтому ни о какой поездке из Москвы в Киев 20 июня вечером, не могло быть и речи, — не для этого Никиту Сергеевича в Москву вызывали или сам напросился. Скептики возразят, сказав, что Хрущев известный враль, мог и в этом деле соврать. То, что врет, видно невооруженным глазом, но с какой целью?

Обратимся к интервью дочери Хрущева Раде Аджубей, которое она дала в свое время газете «Аргументы и факты»:

«В 1938 году отец был избран членом Политбюро ЦК ВКП (б) и уехал на Украину первым секретарем украинской партийной организации. Мы приехали в дом, где до нас жил Постышев — известный партийный деятель, который погиб вместе со всей семьей в годы репрессий…

Война нас застала в Киеве. Мне было всего 12 лет, я была совсем девочкой, но этот день разделил мою уже долгую жизнь на «до войны» и «после войны». Мы жили на даче под Киевом — в Межигорье. Место историческое, там когда-то был монастырь, куда запорожские казаки уходили, когда уже не могли воевать…

В тот памятный выходной (22июня 1941 года. — В.М.) мы собирались праздновать день рождения моей младшей сестрички (Леночки. — В.М.), ждали отца, но он не приехал, а нам объявили, что началась война. У меня должен был быть урок музыки, и мама взяла меня в город. Никакого урока, конечно, не было, а мы трое — мама, мой учитель и я — слушали выступление Молотова по радио. Я не осознавала тогда, что это значит — война…».

Думаю, всем тем, кто знаком с русским языком, понятно, что если бы человек, (в данном случае, Хрущев) находился бы в том же городе, то правильно звучало бы, что он «не пришел» на день рождения. «Не приехал» — подразумевает его отсутствие за пределами города, т. е. нахождение в другой местности. Если бы Хрущев был в Киеве, то неужели бы не позвонил домой и не поздравил бы дочку с днем рождения, — ей исполнилось четыре годика. А с началом войны, обязательно высказал бы по телефону свои опасения жене и старшей дочери. Как видите, ни первого, ни второго не произошло. Значит, остался в Москве, но предпочел скрыть этот факт. С ответом на вопрос: «Зачем?», будет ясно в дальнейшем. А по поводу своего выступления на съезде об отсутствии Сталина в Кремле, Хрущев твердо знал, что того не было, но не сказал о причинах. Это главное, что он утаил от делегатов съезда. И почему ему не возразили по данному поводу члены Политбюро, загадка?

Таким образом, выяснили, что 19 июня очень не понравилось Никите Сергеевичу, и он постарался, для отвода глаз, якобы, «увильнуть» из столицы. И на самом деле, о Хрущеве, в первых днях войны нет упоминания ни в одном документе, да и он, по связям с Москвой, как оказалось, немногословен. Но, как показало наше расследование, Хрущев был все время в Москве, вплоть до 22 июня, и это мы уже выяснили. Потом Никита Сергеевич, вместе с Жуковым, якобы, убыл на Юго-Западный фронт.

Теперь нам известно, что были образованы Главные направления, одно из которых и возглавили данные друзья-товарищи. Так что врать Хрущеву было с руки, скрывая обстоятельства этого подлого дела.

Может быть, и 29-е с 30-ым июня, как-то с Хрущевым связаны? А почему бы и нет? Что важного произошло 30 июня 1941 года? Любой, кто не понаслышке знает историю войны, скажет, что в этот день был образован Государственный Комитет Обороны. Да, и в данной работе, этот Комитет не был мною обделен вниманием. Но давайте, внимательно присмотримся к документу, который подтверждает создание данного органа. Нет, ничего проще. Это совместное Постановление Президиума Верховного Совета СССР, ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР от 30 июня 1941 года. Обратите внимание на многообразие государственных учреждений собранных под одной «крышей». Здесь и законодательная власть в лице Президиума Верховного Совета СССР, и Центральный Комитет Коммунистической партии (правда, без указания Политбюро, каким обычно «освящались» подобные документы), и наконец, сам Совет Народных Комиссаров, во главе со Сталиным. Но, если присутствуют все три представителя государственной власти: законодательная, партийная и исполнительная, то должно ли это быть закреплено, на каком-либо собрании, заседании или съезде? Разумеется, ведь не просто же так собрались представители трех ветвей власти, с тем, чтобы под одной шапкой выпустить совместный документ. Но, если уважаемый читатель, захочет ознакомиться с данным совместным постановлением, то его, как и много раз до этого, ждет разочарование. Нет, упомянутого документа, нигде. Впрочем, может он и существует, но широкой публике не доступен. Если меня, поправят критики, и укажут место его нахождения, буду очень рад ознакомиться с этим незаурядным документом. Как же так? может упрекнуть меня, внимательный читатель. Да, постановление о создании ГКО на «каждом углу» висит, что в интернете, что в любой энциклопедии или иных документах по Великой отечественной войне. Постановление-то, как бы есть в наличии, только в нем приведено его решение, и то какое-то, куцее. Вся сопутствующая атрибутика, т. е., к примеру, преамбула и наличие утверждающих его лиц, отсутствует. В таком случае, обычно говорят: Федот, да не тот. Нам и так, ясен был состав ГКО: Сталин и группа особо доверенных и ответственных лиц. Но, хотелось бы посмотреть на всё Постановление целиком. Вот этого-то, как раз и не дано увидеть. Почему? Потому что, сразу поломается версия Микояна о келейности создания данного Комитета. Там ведь, как сказано, в мемуарах Анастаса Ивановича? Что, дескать, самые «смелые и решительные члены Политбюро», вместе с Берией поехали на дачу к Сталину и там «освятили» намеченное дело. А здесь, в совместном Постановлении, только по одной «шапке» все выглядит совсем по-другому. Жаль, что подлинника нет.