Основание всякой диалектики

Вот на чём основывается сущность диспута публичного, академического, в судах или, наконец, в обыкновенных разговорах:

Ставится тезис, который должен быть опровергнут; для этого существует два способа и два пути:

1) Способы бывают ad rem и ad hominem. При помощи первого мы опровергаем абсолютную или объективную истину тезиса, дока­зывая несогласие с настоящими чертами, отли­чающими предмет, о котором идет речь. При помощи же второго мы опровергаем относительную истину тезиса, доказывая, что эта последняя противоречит другим суждениям или взглядам противника; или же доказывает несостоятельность его аргументов, причём объективная истина предмета остаётся в конце концов невыясненной. Например, если в споре о философских или естественнонаучных предметах противник (который в таком случае наверняка англичанин) позволяет себе цитировать библейские аргументы, то мы имеем полное право опровергнуть его при помощи тех же аргументов, хотя такие аргументы только ad hominem, невыясняющие существа дела. Это похоже на то, как если бы кто-либо стал платить долги фальшивыми деньгами, которые были получены им от того же кредитора. Такого рода modus procedendis можно во многих случаях сравнить с представлением на суде подложного обяза­тельства, на которое ответчик со своей стороны отвечает подложной квитанцией, хотя заём мог существовать на самом деле. Так же, как в последнем случае, аргументация ad hominem имеет преимущество краткости, ибо очень часто правдивое и толковое выяснение правды потребовало бы слишком много труда и времени.

2) Что касается того, как следует посту­пать, то стремиться к достижению цели можно двояким путем: прямым, или косвенным. При помощи первого пути мы нападаем на первооснову тезиса, а при посредстве второго – на его результаты. Первым путём мы доказываем несправедливость тезиса, вторым, – что такой тезис не может быть правдивым.

Рассмотрим вышесказанное подробнее:

а) Опровергая прямым путем, то есть нападая на основания тезиса, мы или показываем, что сами они неверны говоря nego maiorет ­ или nego minorem, и в обоих случаях нападая на материю, служащую основанием заключения; или же мы допускаем эти основания, но показываем, что тезис не вытекает из них и говорим следовательно: nego consequentiam, нападая таким образом на форму заключения.

3) Опровергая косвенным путем, то есть нападая на тезис при помощи его следствий, на основании неточности этих последних, выводим заключение о неточности иневерности самого тезиса по закону a falsitate rationati ad falsitatem rationis valet consequentia,при этом мы можем воспользоваться или прямой инстанцией или апогогией.

Instantia есть только exemplum in contraпит: она опровергает тезис, показывая пред­меты или отношения, содержащиеся в положении и вытекающие из него, к которым, однако не может быть применима, а следовательно, не может быть правдивой. Aпогогией пользуемся в том случае, когда временно признаем правильность тезиса, но потом связываем с ним какое-то другое, признанное истинным или безусловно истинное положение, так чтобы взятые вместе они сделались бы посылками того заключения, которое с полной очевидностью для всех было выведено ошибочно; ибо оно или противоречит самому существу вещей или свойству предмета, о котором идет речь, признанному достоверно, или же, наконец, другому положению лица, которое выставило тезис. Отсюда апогога может быть аd hominem и ad rem. Если вывод
противоречит несомненным истинам, достоверность которых очевидна всем даже a'priori, то это доказывает, что мы довели противника ad absurdum.

В каждом из этих случаев ложность заключения противника должна зависеть от его тезиса; раз достоверность оставшихся посылок не подлежит сомнению, то тезис не может быть верен.

Всякая придирка в споре может быть всегда подведена под один из приведённых выше формальных способов и потому в диалектике эти способы играют ту же роль, что при фехтовании удары, наносимые против­нику по правилам. Приведённые дальше уловки можно сравнить со стратегическими хитростями и увёртками, а особенные придирки в спорах с тем, что учителя фехтования называют ”свинскими ударами”.

II

Уловки

Уловка 1. Распространение. Необходимо вывести положение противника из естественных, натуральных пределов, обсуждать его в самом общем и обширном смысле и расширить его как можно больше. Чем общее утверждениe, тем больше открывается поле действия и тем более открыто для нападения и придирок. Вспомогательным средством служит точная и подробная постановка puncti или status controversiae.

Пример 1. Я доказывал, что “первой считается английская драма”. Противник хотел воспользоваться инстанцией и заметил, что, “насколько всем известно, англичане не создали ничего выдающегося ни в музыке, ни в опере”. Я возражаю, что музыка не вхо­дит в состав понятая о драме; последняя обозначает только трагедию и комедию, о чём противник отлично знал, только хотел обобщить мое положение, распространив его на театральные представления, а следовательно, на оперу и музыку, с той целью, чтобы наверняка разбить меня впоследствии. Наоборот, спасти своё положение можем, если станем его как можно больше суживать и, конечно, если сумеем соответственным образом выразить свои мысли.

Пример 2. Ламарк (Philosophie zoologique, vol. I, p. 206) утверждает, что по­липы лишены всякого ощущения на том основании, что у них совершенно нет нервов. Между тем, не подлежит ни малейшему сомнению, что полипы ощущают, так как идут на свет, осторожно перемещаются с веточки на ветку, чтобы схватить добычу. Отсюда следует предположение, что нервная система полипов равномерно распределена в общей массе всего организма, как будто слилась с ним в одно целое, ибо совершенно очевидно, что эти животные получают раздельные впечатления, не обладая отдельными органами чувств. Так как только что сказанное достаточно ясно опровергаешь гипотезу Ламарка, то этот ученый прибегает к следующего рода диалектической выкрутке: в таком случае все составные ча­сти организма полипа должны быть приспособ­лены ко всяким ощущениям, а также к дви­жению, к воле и мышлению; тогда полип имел бы в каждом пункте своего тела все органы наиболее совершенных животных, а следовательно, каждый пункт мог бы видеть, обонять, слышать и т. д., даже думать, сообра­жать и делать заключения; каждая часть его тела была бы совершенным животным и сам полип стал бы существом даже более высшим чем человек, ибо каждая частичка его тела обладала бы всеми теми качествами, которыми человек обладает только в целом. Затем, не было бы никакого препятствия распростра­нить всё то, что было сказано о полипах, и на монады, эти самые несовершенные существа, а затем и на растения, которые также живут, и т. д. Употреблением такого рода диалектических уловок автор сам выдает себя и показывает, что он сам признает себя в душе неправым. Из утверждения, что целое тело полипа способно к восприятию светового ощущения Ламарк делает заключение, что целое тело полипа думает…

Уловка 2. Воспользоваться хомонимией с целью распространения положения на то, что или ничего, или, во всяком случае, очень мало имеет общего, кроме идентичности самого слова с предметом, о котором идет речь, потом искусно отразить это и сделать вид, что опровергнуто само положение.

Пример. Я поносил издавна сложившееся мнение, что по нанесении кому-либо оскорбления, честь этого пострадавшего субъекта запятнана до тех пор, пока оскорбление не будет смыто кровью противника или своею собственной. Как на главное основание моего мнения, я указывал на то, что честь не может быть запят­нана тем, что человек выносит и терпит от других людей, но только своими собственными поступками, потому что никто не может ру­чаться ни за что и ни от чего не может быть вполне гарантирован. Противник заметил, что если какого-нибудь купца непра­вильно обвиняют в надувательстве, нечестно­сти и безалаберном ведении дела, то такое обвинение оскорбляет его честь, приносит материальные убытки, и что в таком случае, чтобы восстановить свое честное имя, он должен призвать клеветника к ответственности и заставить его взять свои слова назад.

Таким путем при помощи homonimii он подставил мещанскую честь или доброе имя, обесславленное клеветой, на место рыцарской чести, иначе называемой “point d'honnour”, которая может быть опорочена простой обидой. Далее, так как оскорбление первого рода чести в целях чисто утилитарных не может быть оставлено без последствий, но должно быть_: опровергнуто гласно, публично, то на основании того же самого оскорбления рыцарской чести не может быть оставлено без мести, но должно быть смыто и опровергнуто ещё более сильной обидой и поединком. Благодаря хомонимии, в слове “честь” происходит смешение двух совершенно различных понятий.

Уловка 3. Утверждение, выставленное только относительно, χατά, relative, прини­мается вообще, simpliciter, absolute или, по крайней мере, понимается в совершенно ином смысле и затем в этом именно смысле опровергается. Вот пример Аристо­теля: “Мавр чёрен, но что касается зубов – бел; он в то же время чёрен и не чёрен”. Это вымышленный пример, который на деле никого не обманет; возьмём другой из действительной жизни.

II пример. В одном философском разговоре я признал, что моя система защищает и хвалит квиетистов; вскоре после того речь зашла о Гегеле, и я утверждал, что он боль­шей частью писал ерунду или, что автор ставит слова, а читатель должен добавить им смысл. Противник нестал опровергать этого ad rem, но ограничился тем, что выставил аргумент ad hominem:: “вы только что хвалили квиетистов, а они тоже писали много ерунды”.

Я согласился с этим, но сделал поправку в том отношении, что хвалю квиетистов не как философов и писателей, и потому не за их теоретические произведения, а как лю­дей за их поступки в практическом отношении. Что же касается Гегеля, то речь идет о теоретических произведениях.

Таким образом, нападение было отражено.

__Первые три уловки имеют много общего, а именно: противник говорит не о том, очём начали спорить. Кто позволит, чтобы его опровергли одною из этих уловок, тот доказывает ignoratio elenochi [1]. Все,что говорит противник в этих уловках, справедливо; но между его положением и поставленным тезисом нет действительного противоречия, а только кажущееся, а потому, тот, на кого направлена атака, должен отрицать заключение, а именно вывод неверности тезиса из верности положения противника, а это составляет прямое сбивание доводов его собственного сбивания доводов per negationem consequentiae.

Уловка 4. Не допускать верных посылок, предвидя заключение.

Есть два средства:

а) Когда желаешь вывести заключение, не надо обнаруживать его слишком рано, но во время разговора добывать посылки поодиночке, ибо в противном случае противник может пробовать использовать всякого рода придирки. Когда сомнительно, согласится ли противник с твоими посылками, следует поста­вить посылки посылок, построить просиллогизмы, затем ловко выманить, без всякого определённого порядка, посылки некоторых просиллогизмов, прикрывая таким образом свою игру до тех пор, пока не согласятся с тем, что тeбе нужно. Такое правило пред­лагает Аристотель (Top. lib.VII. c.1). При­меры излишни.

б) Для доказательства своего тезиса можно пользоваться и ложными посылками, если противник не соглашается с верными, или если он не убеждён в их верности, или если замечает, что из них прямо вытекает нужный для твоего доказательства вывод. Тогда надо воспользоваться положениями, по существу сво­ему ложными, но верными ad hominеm, и аргументировать, исходя из способа мышления противника, ex concessis. Правду можно до­казать при помощи ложных посылок, хотя никогда наоборот. Можно также опровергать ложные положения при помощи ложных же положений, если противник считает их вер­ными, и потому надо так поступать, чтобы всегда применяться к его взглядам. Если, например, противник – последователь какой-нибудь секты, которую мы отрицаем, то мы имеем право употребить, как principia против него изречения этой секты (Arist. Top.VIII, с. 9).

Уловка 5. Сделать исподтишка petitio principii по отношению того, что следует доказать, или: 1)под другим названием (например, вместо честь говорить доброе имя, вместо девственность говорить добродетель; 2) когда в споре дело касается подробностей, требо­вать общего допущения; например, доказывая несостоятельность и неуверенность медицины, допустить несостоятельность всей науки людей; 3) когда, наоборот, два положения вытекают одно из другого, и надо доказать первое, домогаться допустить второе; 4) когда требуется доказать какой-нибудь предмет в общем, требовать, чтобы согласились по очереди со всеми подробностями (Arist. Top VIII, c. 3). Что касается упражнений в диалектике, то очень хорошие указания можно найти в последнем отделе “Topica” Аристотеля.

Уловка 6. Когда спор ведётся серьёзно и со всеми формальностями, и один непременно хочет совершенно понять другого, тогда тот, кто поставил тезис и желает его доказать, должен постоянно обращаться к противнику с вопросами, чтобы из его допущений заключить об истине утверждения. Эта эротематическая метода была во всеобщем употреблении у древних (иначе она называется сократовскою). К этой методе можно отнести настоящий способ и некоторые другие из последующих, обработанных по теории Аристо­теля (de elenchis sophisticis с.15).

Задавать вопросов надо много и долго для того, чтобы скрыть то, на что ожидаешь и желаешь подтверждения. Кроме того, наоборот, надо быстро излагать свою аргументацию из допущенного, ибо кто быстро схватывает мысли, тот не может и не имеет времени заметить возможные ошибки и погрешности в доказательствах.

Уловка 7. Стараться раздражать противника, ибопод влиянием гнева он не в состоянии следить за собой и высказывать правильные мнения, ни даже заметить свою правоту. Гнев же можно вызвать постоянными придирками и явным недобросовестным отношением.

Уловка 8. Задавать вопросы не в том порядке, как того требует заключение, но с перерывами. В таком случае противник не знает, к чему относятся эти во­просы и потому не может предупредить их результатов, а вследствие этого можно вос­пользоваться его ответом для различных выводов, даже для прямо противоположных, смотря по тому, каковыми они окажутся. Такой способ похож на 4-ую уловку, где точно также надо маскировать свои действия.

Уловка 9. Когда замечаешь, что противник намеренно отвечает отрицанием на вопросы там, где мы могли бы воспользоваться утверждением для нашего положения, надо спраши­вать обратное тому, чего требует положение, как бы желая его утверждения или, по крайней мере, предоставляя ему то и другое на выбор так, чтобы он не замечал, какого утверждения мы добиваемся.

Уловка 10. Когда мы строим индукции и противник соглашается с отдельными случаями, при которых она может быть поставлена, не следует задавать ему вопроса, соглашается ли он также с общей истиной, вытекающей из этих случаев, но ввести её как окончательно признанную, так как иногда и самому противнику может по­казаться, что он признал её, и посторонним слушателям, помнящим вопросы об отдельных фактах, которые должны бы были при­вести к этой цели.

Уловка 11. Если речь идет о таком общем понятии, которое не имеет особого названия, а должно быть обозначено фигурально при помощи сравнений, то мы должны избрать такое сравнение, которое более всего соответствовало бы нашему утверждению. Так, например, имена, которыми обозначаются в Испании обе политические партии, serviles и liberales, придуманы и выбраны, без всякого сомнения, этими последними. Имя протестантов избрано, конечно, ими самими, равно как и название евангелической церкви, имя еретиков дано им католиками. То же можно сказать относительно более точных названий ве­щей. Так, например, противник предложит какое-нибудь изменение: его называют “нововведением”, так как это слово выражает антипатию; и поступают наоборот, когда сами делают предложение. То, что человек совершенно незаинтересованный назовет “культом” или “общественным вероисповеданием”, дру­гой называет “богобоязнью”, “набожностью”. В сущности, это ничто иное, как деликатное petitio principii: то, что желают доказать, то наперед как будто помещают в слово, в название, из которого оно затем вытекают посредством простого аналогического суждения. То, что один называет “подвергнуть личному задержанию, взять под стражу”, противник его называет “запереть”. Говорящий нередко заранее выдаёт свое намерение теми именами, которыми называет вещи. Один го­ворит, “духовенство”, другой – “попы”.

Из всех уловок эта самая употребитель­ная, инстинктивная. Ревность религиозная – фанатизм. Галантность – прелюбодеяние. Двусмысленность – сальность. Плохое ведете дел – банкротство. Посредством влияния и связей – при помощи подкупа, непотизма. Справедливая признательность – хорошая плата.

Уловка 12. Дабы заставить противника согласиться с тем или другим утверждением, надо поставить прямо противоположное положение и предоставить ему выбор, причем надо выразить это последнее положение так ясно, чтобы противник, избегая обвинения в парадоксальности, принял наш тезис.

Например, мы желаем, чтобы противник согласился с тем, что такой-то из наших знакомых должен во всем повиноваться своему отцу, что бы он ему не приказывал. Мы задаем вопрос: следует ли слушать роди­телей – или нет? Или, когда говорим о чём-нибудь: “часто” — спрашиваем, много или мало случаев надо подразумевать под словом “часто”. Совершенно аналогично тому, как если бы кто-либо положил серый предмет, рядом с чёрным. В таком случае этот предмет можно назвать белым; если же по­ложить его рядом с белым, назовут его чёрным.

Уловка 13. Нечестную штуку устраиваем тогда, когда после нескольких заданных вопросов, на которые противник ответил так тонко, что мы не можем ими воспользоваться для выведения желаемого заключения. Она состоит в том, что мы делаем заключение, которое как будто доказано этими от­ветами противника и провозглашаем его с триумфом. Если противник застенчив, несмел или прямо глуповат, а сами мы обладаем порядочной долей бесстыдства и хорошей глоткой, это может очень легко удаться. Такого рода способ принадлежит к «fallacia non causae ut causae».

Уловка 14. Если мы поставили парадоксальный тезис и затрудняемся доказать его, тогда предлагаем противнику какой-нибудь другой верный, хотя и не совсем очевидный тезис для того, чтобы почерпнуть из него материал для доказательства. Если же в ум противника вкрадется подозрение, и он отбросит этот последний тезис, то надо довести его ad absurdum и тогда торжество­вать; если же он согласится с нами, то, следовательно, как бы то ни было, мы ска­зали нечто разумное и потому можем поис­кать чего-нибудь другого, или же, наконец, присоединяем ещё предыдущую уловку и утверждаем, что таким путём мы доказали свой парадокс. Конечно, это доказывает пол­ное отсутствие его стыда, но тем не менее в обыденной жизни встречается очень часто; есть даже люди, которые поступают таким образом совершенно инстинктивно.

Уловка 15 Argumenta ad hominem или ox concessis. При утверждении противника необходимо посмотреть, не противоречит ли оно таким или другим образом, хотя бы с чем-нибудь, что доказывал, или с чем он согласился раньше. Далее, не противоре­чит ли оно тезису школы или секты, которую он хвалил и одобрял, деятельности после­дователей этой секты, хотя бы ныне и не су­ществующих, но только кажущихся, наконец, тому, что он сам делает или не делает. Например, если противник защищает самоубийство, обязательно надо спросить его, почему онсам до сих пор не повесился, или если утверждает, что Берлин нехороший город и что в нём невозможно жить, спроси его, почему он не уезжает оттуда с первым поездом. Придирку можно найти всегда и во всяком случае.

Уловка 16. Если противник теснит нас обратным доказательством, мы можем спа­стись каким-нибудь тонким различением, о котором прежде мы не думали, правда, если только предмет допускает двойное значение или двойной случай.

Уловка 17. Если замечаем, что противник попал на аргументацию, при помощи которой может опровергнуть наше положение, мы, не до­пуская до этого, должны прервать спор и пе­рескочить или перенести его на другое положение, одним словом, устроить «mutatis соnroversiae» или сразу начать с чего-либо совсем другого, как будто оно относится к делу и составляет аргумент против собе­седника.

Когда диверсия относится так или иначе к thema quaestionis, то эта уловка совершается с некоторою скромностью; с нахальством же и наглостью, когда диверсия касается единственно одного противника и не имеет никакого отношения к самим предметам. Например, я хвалил китайцев за то, что у них нет родового дворянства, и что должности даются единственно по выдержании экзаменов.

Мой противник доказывал, что образование столь же мало способствует получению должностей, как и происхождение (которому он придавал известное значение). Естественно, дело приняло для него дурной оборот; он немед­ленно сделал диверсию, что в Китае все касты без исключения подвергаются наказанию палочными ударами, поставил это в связь с усиленным чаепитием и, в конце концов, за то и другое стал ругать китайцев.

Если бы кто-нибудь вдался в подробное рассмотрение всего этого, слишком далеко удалился бы от своего предмета и, безусловно, остался бы побежденным.

С полным бесстыдством ведется спор тогда, когда диверсия совершенно оставляет сущность вопроса и начинается, например, следующим образом:

“Ведь ещё раньше вы также доказывали и т. д.”, тогда уже надо приспособляться к лицу, с которым ведется спор, о чем будет сказано в последней уловке. Собственно говоря, это средняя ступень между объясняемым там “argumentum ad personam” и “argumontum ad hominem”. Каждый спор, происходящий между людьми, показывает в достаточной степени насколько эта уловка обща и врожденна. Раз один делает замечания, касающиеся личности, а другой их не опровергает, а в свою очередь обращается к своему противнику с такими же замечаниями, оставляя без ответа те, которые сделаны ему самому, то этим самым он признает их справедливость.

В этом случае он поступает подобно Спициону, который напал на карфагенян не в Италии, а в Африке. На войне подобного рода диверсия может принести пользу, но в спорах и перебранках она совсем не годится, потому что полученные упрёки остаются совершенно неопровергнутыми и посторонний слуша­тель узнает самые дурные и компрометирующие вещи о той и другой стороне; в спорах употребляется её faute de mieux.

Уловка 18. Если противник желает, что­бы мы прямо возразили против того или дру­гого пункта его тезиса, а мы в данный момент не можем ничего ответить подходящего, то мы должны совершенно обобщить предмет и тогда только начать разбивать его. Например, приходится высказать своё мнение, почему та или другая физическая гипотеза не заслуживает доверия — тогда начинаем гово­рить о несостоятельности и вообще о несовершенстве науки у людей и как можно длиннее и запутаннее начинаем доказывать это несовершенство. Когда же нам удалось выманить и вытянуть от противника посылки, с кото­рыми он согласился, не следует спрашивать про заключение, а вывести его самостоятельно и даже, если не хватит той или другой по­сылки, должны и её принять за допущенную противником и делать вывод.

Уловка 19. Если замечаем, что противник приводить какой-нибудь фантастически или призрачный аргумент, можем, правда, легко опровергнуть его, разбирая заключающуюся в нём фальшь и фантазию, но чтобы короче и скорее достигнуть желаемого результата, гораздо удобнее ответить таким же ложным и софистическим, прямо противоположным аргументом, так как вся суть не в правде, а единственно в одной только победе. Например, если противник приводит аргумент ad hominem, достаточно парализовать его обратным аргументом ad hominem (ex concessis).

Уловка 20. Противоречие и запальчивость в споре побуждает только к излишнему преувеличению тезиса. Таким путем мы мо­жем принудить противника к расширению тезиса, который, переходя за границу истины, сам по cебе правилен; когда нам удаётся разбить сделанное таким образом обобщение, будет казаться, что мы опровергли основной тезис. И наоборот, мы должны беречься, чтобы сами, yвлёкшись спором не впали в обобщение или чересчур широкое распространение нашего положения. Часто противник старается сам расширить наш тезис дальше, чем мы это сделали; тогда следует остано­вить его и ввести спор в известные границы, говоря: «вот что я сказал, но отнюдь не больше».

Уловка 21. Вылавливание заключений. Выводим из тезиса противника при помощи ложных выводов и искажения понятий такие утверждения, которых в тезисе совершенно нет и которые совершенно противоречат взглядам противника. Но так как кажется, что из его положения вытекают другие, кото­рые находятся в противоречии или между собою или с общепринятыми истинами, то это сходит за косвенное опровержение, за апогогу, и составляет опять применение fallacia поп саиsae ut causae.

Уловка 22 Апогога при помощи инстанции, …in contrarium. В то время как εέπαγωγήinductio требует много случаев, чтобы поставить общий тезис άπαγωγή должна поставить только один случай, к ко­торому тезис не подходит и бывает опро­вергнут. Такого рода случай называется ин­станцией, exеmplum in contrarinm, instantia.

Например, тезис: «все жвачные животные имеют рога», опровергается одной инстанцией – верблюд. Инстанция, таким образом, есть случай, когда общая истина применяется к чему-либо такому, что должно заключаться в её основном понятии и по отношению к которому она недействительна и потому сама падает.

В этом случае легко впасть в ошибку, а потому надо обращать внимание: 1) Дей­ствительно ли верен пример; бывают во­просы, в которых единственное возможное решение состоит в том, чтобы случай признать неестественным, например, масса чудес, истории привидений и т. д. 2) Действи­тельно ли пример применим к понятию вы­ставленной истины; очень часто случается, что это только кажется, и потому вопрос самым простым путём решается при помощи простого точного различения. 3) Действительно ли при­мер находится в противоречии с выставлен­ной истиной, так как очень часто и это противоречие бывает только призрачным.

Уловка 23. Хороший удар противнику зависит от rеtorsio argumenti, то есть, когда аргумент, которым хочет воспользоваться противник, ещё лучше может быть употреблен против него самого. Например, когда гово­рит: “ведь это ребенок, к нему нельзя от­носиться строго” – употребляем retorsiо: “вот потому-то его и надо учить,чтобы он не вырос и не свыкся со своими дурными привычками”.

Уловка 24. Если при каком-нибудь приведённом удачно аргументе противник начинает видимо злиться, надо усиленно пользоваться этим аргументом и далее злоупотреблять им, не только по той причине, что он раздражает и дразнит противника, но и потому, что благодаря такому факту мы можем смело вывести заключение, что нечаянно напали на слабую сторону и, следовательно, легко можем поймать его на чем-нибудь.

Уловка 25. Э ту уловку можно употребить особенно в том случае, когда ведётся спор между учеными людьми в присутствии неучёных слушателей и когда вдруг явится недостаток в argumentum ad rem, а даже и ad hominem. Тогда употребляют argumentum ad. auditores, то есть дается ответ негодный, но негодность которого может определить только человек, хорошо знакомый с существом дела; таков противник, но не слушатель. Поэтому в глазах этих последних противник останется побеждённым, в особенности же, если ответ выставит его тезис в смешном виде. Все люди всегда готовы смеяться, и те, которые смеются, всегда будут на нашей стороне. Чтобы обнаружить фальшь ответа, пришлось бы прибегнуть к длинному анализу и к главным основам науки или, наконец, к другим каким-нибудь источникам, а для этого немного найдется охотников слушать.

Пример. Противник утверждает, что при первоначальной формации гор масса, из которой кристаллизировался гранит и все остальные горы, была в жидком состоянии от жара, следовательно, расплавлена. Жар должен был быть приблизительно в 200° R. Масса кристаллизировалась под прикрывающей ее морской поверхностью. Мы делаем argumentum ad auditores, что при такой температуре и даже раньше, при 80°, море выкипело бы и носилось бы в воздухе в парообразном состоянии. Слушатели смеются. Чтобы опровергнуть нас, противнику пришлось бы показать, что точка кипения зависит не только от степени тепла, но в равной мере и от давления атмосферы, а оно, в свою очередь, до такой степени повышается, как только половина морской воды носится в па­рах, и что и при 200° не наступает кипения. Но до этого он не дойдёт, так как для не физиков на это потребовалось бы особое рассуждение. Уловка 26. Argumentum ad verecundiam. Вместо того, чтобы приводить веские доказательства, пользоваться авторитетами, конечно, сообразуясь со знанием противника. «Unusquisque mavult credere, quam judikare» — го­ворит Сенека. По этой причине легко вести спор, когда на своей стороне имеешь авторитет, которого уважает противник. Чем ограниченнее знание и cпocoбности противника, тем большее количество авторитетов имеет для него значение. Если же он обладает очень хорошими способностями, то или мало, или совсем не признаёт авторитетов. Само собою разумеется, что он согласится с авторитетными специалистами в мало ему изве­стной или совершенно неизвестной науке, ис­кусстве, ремесле, но и то с известным недоверием. Наоборот, люди обыкновенные относятся к ним с глубоким уважением и почтением; они совершенно не знают того, что тот, кто делает из предмета ремесло, любит не сам предмет, но выгоду и пользу, вытекающую из него; им также неизвестно, что тот, кто учит чему-либо других, сам основательно не знает этого предмета, потому что тому, кто сам изучает предмет, обыкновенно не остается свободного времени на обучение дру­гих. Но у толпы всегда есть много уважаемых авторитетов; поэтому, когда нам недостает действительного авторитета, можно взять только кажущийся и привести то, что сказано в совершенно другом смысле и при других обстоятельствах. Больше же всего имеют влияние и большое значение те автори­теты, которых противник совершенно не понимает. Например, люди неученые больше всего уважают латинских и греческих философов. С авторитетами можно делать все, что угодно, не только допускать натяжки, но даже совершенно искажать смысл. В чрезвычайных случаях можно даже цитировать авторитеты собственного воображения. По большей части у противника нет под рукой книжки, а если и есть, то он не умеет с нею справляться.

Вот самый лучший пример, какой только можно найти. Один французский священник, чтобы не мостить улицу перед своим домом, как того требовали от всех домовладель­цев, привел следующую фразу из Библии: «paveant illi, ego non pavebo» чем совер­шенно убедил представителей городского управления. Наконец, можно выдавать за авторитеты общие предрассудки, потому что большинство людей соглашается с мнением Аристотеля: «ά μεν πολοίίς δοχείς, ταντά γε είναί φαμει».

Нет такого самого бессмысленного взгляда, которого бы люди легко не усвоили себе, раз им удаётся вразумить, что он общепринят и везде распространён. Пример также бла­готворно действует на умы людей, как и на их поступки. Как бы то ни было, странно, что общепризнанное мнение имеет на них такое влияние, раз им известно, как эти мнения принимаются людьми на веру, без всякого со своей стороны обсуждения, только на основании чьего-либо примера. Происходит это, по всей вероятности, оттого, что боль­шинство людей лишено самопознания. Только весьма немногие повторяют за Платоном: τοίς πολλοίς πολλά δοχεί, то есть, что толпа имеет много причуд, и если бы кто захотел сообразоваться с ними, взял бы на себя непосильную работу.

Всеобщность мнения, серьезно говоря, не доказательство, ни даже вероятное основание его правильности. Утверждающие противное, должны допустить 1) что удаление пo времени лишает силы эту всеобщность, иначе им пришлось бы вернуться ко всем старым заблуждениям, некогда признававшимся всеми за истину, например к системе Птоломея или к восстановлению католицизма в христианских странах. 2) То же самое можно сказать и относительно отдаленности в пространстве. Иначе всеобщность мнений поставила бы в затруднительное положение последователей буддизма, христианства и ислама (Bentham, Tastique des assemblées législatives, vol. p. 76). To, что называют общим мнением, ока­зывается, составляет мнение двух-трех особ; мы убедились бы в этом, если бы могли присутствовать при истории возникновения ка­кого-нибудь такого мнения. Тогда бы мы на­шли, что первоначально приняли его, выста­вили и утверждали два-три человека, некото­рые же были настолько добры, что поверили, будто первые его вполне основательно исследовали. На основании предрассудка этих последних о достаточных способностях первых, приняли то же мнение другие. Этим, в свою очередь, поверили еще многие, которым леность подсказывала совет поверить на слово и не тра­тить время на испытание. Так со дня на день возрастало количество этих ленивых и легковерных последователей, потому что как только мнение получало за себя достаточное число голосов, следующие уже полагали, что оно могло достигнуть этого лишь благодаря прочности своих оснований. Остальные должны были допустить то, что допускалось всеми, чтоб их не счи­тали беспокойными людьми, восстающими против общественного мнения, и дерзкими маль­чишками, которые хотят быть умнее всех на свете. Тогда уже немногие, способные к суждению, должны молчать, а те, которые могут говорить, совершенно неспособны иметь собственное суждение, а представляют только отголосок чужих мнений, которые они защищают с большой ревностью и нетерпимостью. Они ненавидят в думающем иначе не столько другое мнение, которого он придерживается, сколько нахальство, благодаря которому он судит самостоятельно, на что они никогда не отважатся и что в душе отлично сознают. Короче сказать, мыслить станут очень немногие, а свое мнение хотят иметь все поголовно. Что же им при таком положении вещей остается, как не зазубрить и голословно повторять готовые чужие мнения, вместо того, чтобы составлять их самим! Если дело происходит таким образом, то что же значит голос ста миллионов людей? То же, что какой-нибудь исторический факт, который встречаешь повторяющимся у сотни исторических писателей, когда потом оказывается, что все описали его друг с друга, так что в конце концов всё сводится к сообщению одного и того же (Bayle. Pensées sur cométes. Vol. 1, p. 10.)

Dico ego, tu dicis, sed denique dixit et ille.

Distaque post tot ties, nil nisi dicta vides.

Тем не менее, в споре с обыкновенными людьми можно пользоваться общим мнением, как авторитетом.

Вообще, когда спорят между собою две заурядные головы, оказывается, что избираемое ими обеими оружие большей частью сводится к авторитетам; авторитетами они тузят друг друга. Если более способной голове приходится иметь дело с плохой, то и для этой последней самое благоразумное – взяться за то же оружие, выбирая его сообразно слабым сторонам противника. Против оружия логических оснований противника ex hypothesi, окунувшись в пучину неспособности к мнению и суждению, достаточно крепко закалён, как Зигфрид.

При законодательстве, в судах диспуты производятся только при помощи авторитетов, авторитета твёрдо установленного закона. Для осуждения достаточно отыскать и привести соответствующую статью закона, то есть такую, которая применительна к данному случаю. Но и здесь остаётся большое поле действия для диалектики, потому что, в случае надобности, данный случай и закон, хотя они собственно и не подходят друг к другу, переворачиваются на все стороны до тех пор, пока не окажутся подходящими или наоборот.

Уловка 27. Когда не знаешь, что отвечать на утверждения противника, то можно с деликатной иронией признаться в своей некомпетентности. «То, что вы говорите, недоступно моему слабому уму; может быть вы и правы, но я не понимаю этого, потому отказываюсь высказать какое-либо мнение». Таким образом, слушатели, у которых пользуешься уважением, вполне убеждены, что твой противник говорит ужасный абсурд. Так например, по выходе в свет «Критики чистого разума» или, вернее сказать, в самом начале того периода, когда она стала интересовать и волновать людские умы, многие профессора диалектической школы объявили: «мы этого не понимаем», думая, что таким путём им удалось очень тонко хитро отделаться от этого.

Но когда некоторые последователи новой школы доказали им, что они вправе были это сказать, так как действительно ничего не поняли, то эти учёные старой школы страшно рассердились.

Этой уловкой можно пользоваться только в том случае, когда вполне сознаёшь, что пользуешься в глазах слушателей большим авторитетом, чем твой противник; например, когда спорят профессор и студент.

В сущности, этот приём принадлежит к предыдущей уловке и составляет особенно коварный способ замены достаточных оснований собственным авторитетом. Опровергать эту уловку можно следующим образом: “Простите, но при вашей проницательности, вам не составит ни малейшего труда понять это; виноват, конечно, я, так как слишком неясно изложил предмет”, а потом следует разжевать и положить противнику в рот, вопреки его собственному желанию, для того, чтобы он сам пришёл к убеждению, что, действительно, сначала ничего не понял.

Таким образом, уловка возвращена обратно.

Противник этим хотел внушить слушателям мысль, что мы принимаем за тезис “абсурд”, между тем, мы доказали только всю его “непонятливость”. И то и другое не переступает границ вежливости и приличия.

Уловка 28. Очень легко можно устранить или, по крайней мере, сделать подозрительными некоторые выставленные против нас утверждения противника. Надо только свести их к какой-нибудь презираемой всеми или неуважаемой категории, конечно, если эти утверждения имеют какую-нибудь, хотя бы самую слабую, связь с ними. В таком случае обыкновенно восклицают: “э, голубчик, да ведь это манихейство! это арианство! это пелагианство, это идеализм! это спинонизм! это натурализм, пантеизм! Рационализм! это спиритизм! это мистицизм!” и т.д.

При этом можно допустить следующее:

1) Что утверждение есть действительно идентично с приведённой категорией, или, по крайней мере, в ней заключается, тогда мы кричим: “о, это уже давно всем известно!”

2) Что категория эта совершенно опровергнута и что в ней нет ни на йоту правды.

Уловка 29. ”Mожет быть это справед­ливо в meopиu, но на практике совер­шенно ложно”. При помощи этого софизма люди в принципе соглашаются, но в то же время опровергают выводы, вопреки правилу: a ratione ad ratioionitum valet consequentia. Подобное утверждение домогается и требует невозможного, ибо, что всем известно – то, что верно в теории, должно быть верно и на практике; в противном случае надо предположить, что в саму теорию вкралась какая-то ошибка, которую в данную минуту не заметили.

Уловка 30. Когда противник не даёт никакого прямого ответа на вопрос или приведенный аргумент, а уклоняется посредством косвенного ответа, или задаёт, в свою очередь, вопрос, или каким-нибудь совершенно другим путём, не относящимся к делу, стре­мясь в то же время перескочить на какую-нибудь другую тему разговора, – то это именно служит лучшим доказательством, что мы коснулись случайно его слабой стороны, иначе, что он умышленно умалчивает об этом. Поэтому надо все время напирать па этот пункт и не выпускать противника даже тогда, когда мы сами еще не знаем, в чём именно заключается эта слабая сторона, которой мы коснулись.

Уловка 31. Данная уловка, если только ею можно воспользоваться, заменяет собою все остальные. Вместо того, чтобы производить влияние на ум противника основаниями, надо при помощи мотивов действовать на волю противника и слушателей. Ничего, если слушатели склоняются на сторону противника, они сейчас вернутся к нашему мнению, хотя бы оно происходило из дома умалишённых. Обыкновенно один лот воли гораздо больше имеетзначения, чем целый центнер понимания и убеждения. Конечно, так поступать можно не всегда, но только в известных случаях, например, если можно дать понять против­нику, что, если он своему взгляду будет при­давать большое значение, то сильно повредит своим интересам. И он моментально откажется от своего взгляда, с такой быстро­той, как обыкновенно бросают неосторожно взятый руками раскаленный кусок железа. Если, например, духовное лицо защищает какой-нибудь философский догмат, то стоит только ему напомнить, что он таким образом грешит против основного догмата своей цер­кви, как он моментально от него отступится. Если землевладелец распространяется и доказывает громадную пользу машин в Англии, где паровая машина исключает почти совер­шенно людской ручной труд, дайте ему по­нять, что скоро паровые машины заменят упряжных лошадей, причем он понесет большой убыток, так как упадёт цена на лошадей всех заводов, а следовательно и его многочисленного и благоустроенного завода, и увидите, что из этого выйдет. Quam temere in nosmet legem sancimus iniquam.

To же происходит, если слушатели принадлежат к одной с нами секте (роду занятия, оружия, клубу и т. д.), а противник к дру­гой. Пусть его тезис будет верен, но раз мы намекнём, что он противоречит общим интересам упомянутого цеха, все слушатели станут считать его аргументы слабыми и жалкими, хотя бы даже они были превосходны, наши же – на самом деле самые фантастичеcкие кажутся им верными и хорошими. При­сутствующие хором подадут за нас голос, а побеждённый противник сойдет, понуря голову, со старта.

Уловка 31. Озадачить и сбить противника с толку бессмысленным набором слов и фраз. Эта уловка основывается на том, что “люди, если что-нибудь слышат, привыкли думать, будто под фразами скры­вается какая-нибудь мысль”.

Если противник такой человек, который в душе сознает свою слабость и привык слышать много непонятных вещей, и делать вид, что всё отлично понимает, то можно импонировать ему, засыпая его с совершенно серьёзным выражением лица учёным или глубокомысленно звучащим абсурдом, от которого у него онемеют слух, зрение и мысль; всё это можно выдавать за бесспорное дока­зательство своего тезиса. Всем известно, что подобную уловку употребляли в последнее время немецкие философы с поразительным успехом, когда имели дело даже с большим скоплением публики. Но так как exempla были бы odiosa, то сошлемся на старый пример, приведённый Гольдсмитом (Vicar of Wakefield, p. 30).

Уловка 33. (Эту уловку надо употреблять одной из первых). Когда противник на самом деле прав, но на счастье приво­дит плохие доказательства, легко бывает опровергнуть это доказательство и припи­сать это опровержение опровержению всею тезиса.

Вся суть заключается в том, что мы выдаём аргумент ad hominem за аргумент ad rem. И если противнику или слушателям случайно не придёт на ум настоящее доказательство, тогда мы победили. Например, если кто-нибудь, доказывая, что Бог существует, приведёт онтологическое доказательство, которое легко опровергнуть. Вот путь, благо­даря которому плохие адвокаты проигрывают хорошие дела и стремятся оправдать их законом, который неприменим в данном случае, и не находят соответствующей статьи. Отсюда заключительный вывод: между спором in colloquio privato s. familiaris и disputatio solomnis publica нет существенной разницы, разве только та, что в последнем случае требуется, чтобы тот, кто отвечает (Respondens), непременно оказался прав против возражающего (Opponens) и потому, в случае надобности, председательствующий (Ргаeses) спешит к нему на помощь. Кроме того, аргументация производится более формально, причём эти аргументы очень охотно облекают в форму сурового, строгого вывода.

Последняя уловка. Когда замечаешь, что перед тобою более сильный противник, придирайся к нему при первом удобном случае, будь с ним груб и двуличен.

Придирка состоит в том, чтобы уда­литься от предмета спора (так как здесь дело проиграно) и перейти на личную почву, т.е. таким или другим путём напасть па личность спорящего. Этот приём можно было бы назвать argumentum ad personam, чтобы отличить от afgumentum ad hominem. Этот последний аргумент возвращается к объек­тивному предмету и заставляет придерживаться того, что противник сказал или какого мнения придерживался о данном предмете раньше; когда же дело доходит до личности, то предмет уходит совершенно на задний план и нападение направляется на личность противника язвительно, злобно и грубо. Такой переход можно назвать скачком от сил духовных к силам физическим или животным. Это излюбленный пpиём всех людей, так как большинство из них обладает способностью к выполнению его. Возникает вопрос: как надо поступать противной стороне, чтобы отразить это нападение? Если эта сторона захочет воспользоваться тем же орудием или тем же приёмом, неизбежно произойдет драка, возникнет дуэль или судебный процесс об оскорблении.

Ложно мнение, будто совершенно достаточно не обращать на это внимания и самому не переходить на личность противника.

Гораздо больше можно разозлить противника, доказывая ему совершенно хладнокровно, что он неправ, а потому неправильно рассуждает и высказывает мнение (подобное встре­чается при всякой диалектической победе), чем грубым и оскорбительным возражением.

Почему? А потому, что так говорит Гоббс: (Dе cive, cap, 1) «Omnis animi voluptas omnisque alacritas in eo sita est, quo dquis habeat, quibuscumque conferens se, possit magnifice sentire de se ipso». Для человека нет ничего выше удовлетворения его тщеславия, и не одна рана не болит сильнее той, которая нанесена ему самому. (Отсюда происходят подобного рода мнения, что “честь дороже жизни” и т. д.) Удовлетворение тщеславия возникает главным образом из сравнения самого себя во всех отношениях с другими, особенности же по отношению духовных сил. Это действительно в сильной мере замечается во время спора. От­сюда понятно озлобление побеждённого, хотя бы к нему и не отнеслись несправедливо; вот отчего он хватается за последние сред­ства, за эту последнюю уловку, которой нельзя избегнуть при помощи простой вежливости. Однако же хладнокровие может помочь и здесь. Стоит только, когда противник переходит на личную почву, заметить ему, что это к делу не относится, и, возвратившись опять к пред­мету, продолжать доказывать, не обращая внимания на нанесенное оскорбление, то есть, сделать нечто вроде того, что Фемистокл сказал Эврибиаду (Бей, но выслушай). Правда, не всякий способен так поступить. Поэтому единственно верное правило то, которое указывает уже Аристотель в последней главе своей Topica: He спорить с первым встречным, а только с тем, о ком знаешь, что у него достаточно ума для того, чтобы не ска­зать какого-нибудь такого нелепого абсурда, что потом самому же станет стыдно; с тем, кто может спорить основаниями, а не сентенциями, выслушивать доводы, вникать них и, наконец, с тем, кто ценит истину, охотно выслушивает доводы даже из уст противника и достаточно справедлив, чтобы быть в состоянии, оказавшись неправым, если истина на стороне противника, муже­ственно вынести это. Отсюда следует, что из ста людей едва один достоин того, чтобы с ним начать спор. Что же касается остальных, то пусть они говорят, что им угодно, так как despirere est juris gentium, и сле­дует подумать над тем, что говорит Вольтер: “la paix vaut encore mieux que la verité” и чему учит одна арабская посло­вица: “На дереве молчания висит плод его мир”.

ДОБАВЛЕНИЕ

О значении логики и редкости ума

По моему мнению, значение логики исключительно теоретическое как науки, необходи­мой для познания существа и правильного течения умственной деятельности и вследствие этого должна быть только аналитикой, а отнюдь не диалектикой. Никакой практической пользы в отношении правильного мышления и в отыскании истины логика не даёт.

Большой вопрос, поможет ли кому-нибудь в спорах это знакомство с диалектикой? Нет сомнения, что одержит победу в спо­рах всегда тот, кто от природы одарён остроумием и быстрой смекалкой, а не тот, кто отлично выучил правила диалектики. Если кто захочет приобрести навык в ведении споров, то, по моему мнению, он достигнет гораздо скорее успехов, читая диалоги Пла­тона, из которых многие представляют пре­красные образцы диалектической ловкости, в особенности же в тех местах, где Сократ строит ловушки софистам и потом ловит их, чем тщательным изучением диалектических трудов Аристотеля, так как его пра­вила слишком далеки от каждого данного случая для того, чтобы можно было приме­нить их и для того, чтобы подбирать их и приноравливать к случаю нет времени. Ло­гика должна и может привести единственно к формальной истине, но не к материальной. Она рассматривает понятия, как данную вещь и единственно поучает, как с ними надо обращаться, причём всегда остаётся в сфере понятий; но существуют ли действительно in rerum natura вещи, соответствующие этим случаям, согласуются ли понятая с настоящими вещами или с вещами самовольно вымышленными, это её совершенно не касается. Вот почему при самом серьезном и при самом правильном мышлении может быть полнейшее отсутствие содержания, или содержание может блуждать и кружиться около абсолютных призраков. Так было в схо­ластике, так бывает во многих важных рассуждениях при произвольных тезисах, особенно же в философии.

Выводить мнения из мнений – вот все, чему поучает логика и что может сделать ум, предоставленный самому себе. Но, чтобы как следует и безошибочно исполнить это, ум вовсе не требует никакой науки о законах своей деятельности, но действует правильно, совершенно самостоятельно, лишь только ему предоставлен полный произвол и коль скоро он предоставлен самому себе. Совершенно неосновательно думать, что от логики можно иметь какую-нибудь практическую выгоду и что она может научить правильному мышлению; в таком случае следовало бы вывести заключение, что тот, кто не учился логике, всегда противоречиво мыслит, не признаёт закона исключённого третьего, то есть что между двумя противоположными положениями не может быть третьего или же соглашается с выводами подобными следующему:

Все гуси имеют две ноги:

Хай имеет две ноги,

Следовательно Хай – гусь.

Тогда пришлось бы думать, что только благодаря логике человек узнаёт, что думать и выводить такие заключения, как мы сейчас привели, нельзя.

Конечно, в таком случае логика была бы необходима, но человечеству пришлось бы очень плохо. На деле, разумеется, это не так; со­вершенно неправильно говорить о логике там, где разумеешь здравый ум. Приходится иногда читать такого рода похвалы “писателю”: “в сочинении много логики”, вместо того чтобы сказать: “Оно содержит правильное суждение и выводы”; или часто слышишь: “ему бы следовало прежде поучиться логике”, вместо: “ему бы следовало поработать умом и подумать, прежде чем писать”. Много встречается ошибочных суждений, ошибочных же заключений, когда дело ка­сается чего-нибудь серьезного, встречается замеча­тельно редко; можно сделать ошибочный вывод только второпях, но стоить немного по­думать и ложность этого вывода сразу обнару­живается и исправляется. Здравый разум на­столько же всеобщ, насколько редко правильное и серьезное суждение. Но логика дает указание только того, как следует заключать, то есть, как обращаться с суждениями уже готовыми, а не того, как получить первоначально эти суждения. Возникновение их лежит в наглядном познании, которое находится вне сферы логики. Суждение переносит наглядное познание в абстрактное, а на это в логике мы не встречаем правил. В заключении никто не ошибётся, потому что оно состоит только в том, что там, где ему даны все три термина, оно правильно определяет их соотношения, а в этом никто не ошибётся. Самая большая трудность и опасность ошибки лежит в установлении и распределении посылок, а не в извлечении из них заключений: последнее делается неизбежно и само собою. Другое дело отыскание посылок, а здесь как раз логика покидает нас; отыскать сначала propositio major есть дело рефлектирующего рассудка, например, сказать: «Bcе животные, имеющие легкие, имеют голос». Если суждения эти правильны и находятся на лицо, то вывод заключения есть детская игра, а к нему только и относятся логические пра­вила. Правильность суждений логика предоставляет рассудку, и в том вся трудность. Итак, нечего бояться ложных заключений, а только ложных суждений, как это и подтвер­ждается на каждом шагу опытом.

Не только рефлективный рассудок, которому обязаны все великие открытия и важные ис­тины, оказывается исключительным в единичных личностях и вообще совершенно не составляет принадлежности человека, но даже рассудок, имеющий уже правило, понятие, абстракцию и массу отдельных случаев, данных ему наблюдением, – рассудок, вся задача и цель которого основывается единственно на том, чтобы убедиться, подходят ли известные случаи под данное правило; даже субсумирующий, как я утверждаю, рассудок едва ли можно приписать обыкновенному человеку; по крайней мере, у большинства людей он чрез­вычайно слаб. Мы видим, что далее там, где суждение людей не совсем подкуплено личными выводами и интересами (как по большой части бывает), все-таки главным основанием считают авторитет; они идут только по чужим следам, повторяют только то, что слышали от других, и хвалят, и ругают все единственно по примеру других. Раздались аплодисменты – они начинают аплодировать, раздается свист – и они начинают свистать. Если видят, что другие бегут за кем-то — и они, не отдавая себе отчета, бегут вслед за ними. Если видят кого-нибудь покинутым, боятся подойти к нему. В жизни большин­ства людей, наверно, нет ни одного такого случая, о котором можно было бы сказать, что они порешили так поступить и обсудили единственно на основании собственного рассудка. Они похожи в этом случае на овец, идущих за бараном: если он перескочил через забор или через ров, скачут все до одного и они; если обошёл, обходят и oни.

Не будь этого, как можно объяснить факт, что каждая новая, освещённая собственным светом, вооружённая вечною силою истина, несмотря на все эти достоинства и преиму­щества, всякий раз при своем появлении должна выдерживать такой отпор со стороны застарелого заблуждения. Поройтесь в истории наук, и вы убедитесь, какой богатырский бой выдерживала всякая важная новая истина при своём появлении. Сначала принимают её гробовым молчанием, не обращают на неё никакого внимания, потом противопоставляют ей с триумфом божка старого заблуждения в надежде, что она окаменеет перед ним, как перед головой Горгоны. Но так как подобный опыт, конечно, терпит фиаско, то поднимается отчаян­ный крик, шум и гам, затем начинают кри­тиковать и поносить ее. Благодаря чему же она остаётся целой и невредимой? Естественно, благодаря тому, что с течением времени начинают с ней соглашаться и принимают её отдельные лица, добиваются какими-либо пу­тями авторитета и в конце концов переносят своё мнение и прививают толпе. Совер­шается это весьма медленно, и окончательный результат получается только тогда, когда человек, сделавший открытие, окончил свое жал­кое существование на земле и отдыхает после многотрудной и многострадальной работы. Кому нужны примеры, пусть вспомнит историю Ко­перника, Галилея, пусть прочитает историю открытия кровообращения Гарвея и признание её всеми учеными спустя тридцать лет. Насколько всякий человек одарен рассудком, свидетельствует история литературы всех народов. Хотите ли вы нового примера, прогрессивное движение которого и развитие, наверно, все переживёте? Возьмите теорию Гёте; в этой теории величайший человек, которого в течение многих столетий произвела Германия – Гёте, опровергает самым ясным, убедительным и до­ступным образом старое заблуждение Ньюто­новской теории красок. Книга его написана уже десять лет; с тех пор я иеще не­сколько других признали её справедливость и открыто объявили это миpy. Остальная часть ученого миpa ругала её и твердо держится до сих пор старого мнения Credo Ньютону. Своим отношением к этому вопросу он го­товит потомству прекрасные анекдоты. Так мало принадлежит рассудок существенным свойствам человека как такового! – Величайшие крикуны – бараны вожаки. Благодаря им могут существовать литературные журналы, посредством которых люди позволяют со­ставлять суждения для неизвестных лиц, до­статочно бесстыдных, чтобы являться непри­знанными судьями, и достаточно трусливых, чтобы нападать анонимно на книги, написанные не анонимно; и люди позволяют a priori навязывать себе эти суждения. Таким образом, оказывается, что венки эти, символы славы и триумфа, раздают у современников журналисты, венки, зелень которых не увядает, пока не вышел из обращения годичный журнал. Но никогда неувядающие венки, украшенные не сусальным золотом и мишурой рождественских ёлок, а настоящим – венки, которые не увядают и перед которыми одно за другим проходят столетия, эти венки раз­даются далеко не журналистами.

Недостаток рассудка, заменяемого по боль­шей части чужим авторитетом, имеет ещё сильного врага в собственной воле и склон­ности. Воля всегда тайный враг разума. По­тому-то чистый рассудок и чистый разум означают такой рассудок и разум, которые совершенно свободны от влияния воли, то есть склонности, и только подчиняются собственным законам. Вследствие этого я дам вам пра­вила, как следует поступать, когда стремитесь убедить кого-нибудь в истине, находящейся в прямом противоречии с заблуждением, которого он крепко придерживается, а следовательно, составляющем для него некоторые интересы. Интересы бывают или материальные (то есть, сущность заблуждения составляет для него выгоду, например, если он имеет много подданных, а ты стараешься доказать ему варварство крепостного права), или же един­ственно формальный (то есть, придерживается ошибочного взгляда единственно потому, что один раз уже он согласился с этим взглядом и отречение от него, и в то же время признавание правоты другого, стоило бы ему слишком дорого). Правила, как поступать в данных случаях, чрезвычайно лёгкие и естественные; а между тем, несмотря на все это, очень редко применяются. Обыкновенно поступают наоборот: вследствие горячности, поспешности и желания добиться во что бы то ни стало правоты с громким шумом и криком мы заставляем человека, придерживающегося совершенно противоположного заблуждения, согласиться с нашим выводом. Бла­годаря этому упомянутый человек закусывает удила, напрягает свою волю против всех оснований и суждений, приводимых нами впоследствии, о которых он уже знает, к ка­кому ненавистному для него заключению они приведут. Благодаря этому приёму всё сразу рушилось. Согласно же нашему правилу мы должны, наоборот, хранить свое заключение совершенно in petto, изолировать его и выста­влять только посылки, но зато полно, ясно и всесторонне. Отнюдь мы не должны выводить сами заключения, но заставить это сделать того, кого хотим убедить. Признать это он может потом втайне, сам для себя и с тем боль­шею правдою. Тогда он легче согласится с истиной, так как не будет стыдиться, что его убедили, а наоборот – будет гордиться тем, что познал истину и пришел к такому убеждению сам. Так тихо и незаметно должна проникать истина среди людей. В торжественных и опасных случаях, где является некоторый риск в противоречии, освещённом заблуждениями, бывает недостаточно не выска­зывать и скрывать заключения; можно даже вывести совершенно ложное заключение, соглас­ное с освещённым заблуждением, когда по­сылки вполне установлены.

Антоний: Yes, Brutus says he was ambitious – And Brutus is an honorable man. Как бы обман ни был очевиден, он замечается не сразу, так как люди слишком объяты и опутаны заблуждением. Правильное заключение постепенно могут вывести только сами люди, ибо основа познания, как и всякая основа, влечет за собою неизбежно свое последствие и истина выходит наружу (так поступал Кант). Вот каким образом должна в этом мире прокладывать себе путь истина!