И распада Советского Союза

В.Н. Шапалов

V.N. Shpalov

ВНУТРИ-И ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ КРИЗИСА

И РАСПАДА СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Тюменская государственная академия мировой экономики,

управления и права

Аннотация: в статье анализируется политические, социокультурные, экономические, национальные внутри-и внешнеполитические факторы, которые легли в основу системного кризиса советского государства. Отмечается, что своеобразным катализатором, ускорившим распад Советского Союза, стал субъективный фактор.

Annotation:

Ключевые слова: объективные факторы кризиса советского государства, субъективные факторы кризиса советского государства, советская модель этнофедерализма, имперская идея, распад «внешней империи».

Key words:

Осмысление внутри-и внешнеполитических факторов зарождения и развития системного кризиса советского государства, анализ обстоятельств распада СССР нашли своё отражение в многочисленных работах историков и других представителей общественно-политической мысли – политологов, юристов, экономистов, философов, этнологов.

Анализ этих исследований позволяет сделать вывод, что по существу спор шел и до сих пор существует между «субъективистами» и «объективистами» относительно причин распада СССР. В то же время автор в большей степени разделяет взгляды известного историка Р.Г. Пихои, который отмечает, что причины распада СССР необходимо рассматривать только в комплексе, не разделяя их на главные и второстепенные, необходимо говорить о совокупности различных причин, тенденций, процессов и обстоятельств, которые совпав в одном месте и в одно время, и создав, так называемый, «эффект резонанса» привели Советский Союз к краху[24].

Выделим основные внутриполитические факторы, которые оказали наиболее разрушительное воздействие на советскую систе­му.

В качестве первого фактора выделим специфический характер российской модернизации, явно консервативной по своим движущим силам и в результате этого - незавершенной. При этом модернизация советского времени по своему характеру мало чем отличалась от модернизационных процессов в Российской империи. В. В. Лапкин и В. И. Пантин, характеризуя логику модернизационных преобразований в Рос­сийской и советской империях, выделяют следующие волны модернизации:

- первая волна, охватившая примерно 1881 - 1917 гг., когда начавшаяся по инициативе самодержавного государства и проводившаяся под его контро­лем индустриализация привела к необходимости политических реформ и аг­рарных преобразований (реформы Витте - Столыпина). Эта новая политика стала основой ключевых противоречий, в итоге расколовших российское об­щество и приведших к социальному взрыву и краху самодержавной импе­рии;

- вторая волна продолжалась на протяжении 1917 - 1953 гг. В этот период возникло новое государство-империя, ос­нованное на резком упрощении политической и социально-экономической системы, на господстве коммунистической идеологии, служившей одновре­менно идеологией форсированной индустриализации и мировой экспансии. Фундаментальной идеей Советского государства, определяющей и тип госу­дарственности, и характер конституционности, и доминанту целеполагания, и принципы системы мобилизации ресурсов, стала на этот период идея миро­вой революции, очевидный крах которой после 1945 г. во многом предопре­делил необходимость новой имперской трансформации («десталинизация», «развенчание культа личности» и т. п.);

-третья волна (1953 - 1989 гг.) сопровождалась длительным размыванием как политического режима и тесно связанной с ним идеологии, так и посте­пенным исчерпанием ресурсов для экстенсивного развития, мировой экс­пансии. По сути, характер политической системы в этот период существенно изменился, власть вождя была заменена на власть номенклатуры, причем этот переход, несмотря на кажущуюся плавность, имел характер политического переворота. Осуществился переход от «государства диктату­ры пролетариата» к «общенародному государству». На смену теории миро­вой революции пришла теория строительства коммунизма, предполагавшая переход от стратегии бескомпромиссной борьбы с «мировой буржуазией» к «мирному соревнованию систем».

По мнению авторов, описанные волны политической модернизации име­ют преимущественно эндогенную природу, поскольку связаны с изменения­ми эндогенных имперских форм государственно-политического устройства и во многом определяются процессами эволюции этих форм [18, с. 224-227].

Оригинальную концепцию советской модели модернизации представляет А. Г. Вишневский. В этом про­екте, с точки зрения Вишневского, выделяются две основных стороны.

Пер­вой - инструментальной - составляющей образа модернизированной России стала западная материальная цивилизация с ее техническими достижениями, промышленностью, городами, всеобщей грамотностью и т. д.; вторую сторо­ну составляли эгалитаристские, псевдоколлективистские, антирыночные, ан­тибуржуазные идеи, и хотя их обычно связывают с марксизмом, на самом деле они были гораздо ближе народническо-социалистическим почвенным иллюзиям с их представлениями о капитализме как о «неправде и зле» [7, с.30-35].

Как считает исследователь, советский вариант «консервативной модернизации» позволил СССР воспринять, а отчасти даже и развить многие инструмен­тальные достижения западных обществ (современные технологии, внешние формы жизни, науку, образование и пр.), но не смог создать адекватных со­циальных механизмов их саморазвития (рыночной экономики, современной социальной структуры, современных институтов гражданского общества и т. д.).

Противоречивость и незавершенность модернизации проявились во всех ее структурных компонентах:

- экономическая модернизация превратила страну из аграрной в индуст­риальную, дала ей основные элементы современной технологической циви­лизации, но не создала социальных механизмов, обеспечивающих саморазви­тие экономической системы промышленных обществ, - частной собственно­сти и рынка;

- городская модернизация осуществила массовые миграции населения из деревни в город, изменив условия их повседневного социального обще­ния; однако, она не создала носителей специфических городских отноше­ний - средних городских слоев, способных самостоятельно поддерживать и развивать социальную организацию и культуру городского общества;

- демографическая модернизация изменила условия воспроизводства человеческого рода, но осталась незавершенной, так как развивалась в обста­новке, которая противоречила ее главному принципу - принципу свободы индивидуального выбора во всем, что касается личной жизни человека;

- культурная модернизация обеспечила стремительный рост образова­ния, приобщение к современным техническим и научным знаниям, другие инструментальные изменения, без которых невозможно становление совре­менного типа культуры, а значит и типа личности; но она не привела к вытеснению средневековой холистской культурной парадигмы современной индиивидуалистской, породив т. н. Homo soveticus - промежуточный тип личности, сочетающий в себе черты современности и традиционной «соборности»;

- политическая модернизация открыла новые каналы вертикальной соци­альной мобильности и привела к власти новую, демократическую по своему происхождению, политическую элиту; в то же время, она не создала демократических механизмов ее функционирования и обновления - новая элита осталась «статусной», зависящей только от вышестоящего уровня, что спо­собствовало ее быстрому перерождению и, в конечном счете, привело к утверждению политического режима «нового средневековья», принявшего в XX в. форму тоталитаризма.

К тому же, как подчеркивает А. Г. Вишневский, эти «пять модерниза­ций», которые прокладывали себе дорогу во всех частях империи, на ее окра­инах были еще более «консервативными», нежели в центре (особенно на среднеазиатской и кавказской периферии, а также в некоторых внутренних «национальных» районах). В итоге, хотя требования имперского существова­ния сыграли огромную роль в подстегивании советской модернизации, именно модернизация привела к распаду империи. Она породила или усили­ла как центростремительные, так и центробежные силы, от соотношения ко­торых и зависела судьба империи. Консервативный характер советской мо­дернизации ограничил возможности роста центростремительных сил и свя­занного с ними федерализма и, напротив, создал благоприятные предпосыл­ки для укрепления центробежных сил, национализма и сепаратизма [8, с. 419-419].

Таким образом, модернизация имела форсированный и очевидный во­енно-политический характер, не решала многих задач классической модерни­зации, являющихся залогом успехов и необратимости се процессов. Именно в этом, по мнению В. В. Алексеева и Е. В. Алексеевой, коренились причины, сыгравшие негативную роль в трансформации страны, сохранявшей призна­ки традиционной империи, в современную постиндустриальную мировую державу [1, с.11].

В качестве второго фактора, вызвавшего кризис, а затем и распад советс­кой империи, можно назвать сложившееся противопоставление по линии «центр - периферия», который был закономерным следствием этнополитической модернизации, которая, к тому же, добавила к вертикальной линии напряженности еще и горизонтальную - конфликт между отдельными национальностями, населяющими СССР, чьи интересы, по мне­нию их элит, не были учтены или были учтены не в достаточной степени.

Как считает А. Каппелер, ускоренная модернизация приводила к соци­альной мобилизации новых слоев населения, которые с 1960-х гг. становятся носителями национальных движений. Во главе их, как и прежде, в Российской империи, оказалась часть интеллектуальных элит. Эти движения носили неле­гальный характер и протекали у разных наций с разной интенсивностью. Наи­более интенсивными были движения крымских татар, российских немцев и евреев. В отношении наций, имевших свои республики, по мнению автора, в 1960 - 1970-е гг. только среди литовцев речь могла идти о массовом нацио­нальном движении, основанном на идентичности национальных и религиоз­ных устремлений и имевшем поддержку в лице католического духовенства [13, с.284].

Катализатором роста национального сепаратизма, как собственно и мно­гих других кризисных явлений, стала перестройка. В ее годы всплеск «нацио­нальных суверенитетов» охватил различные уровни советской системы, включая и само имперское ядро. Главный вектор политической борьбы и национальных движений был направлен по вертикали «вверх» - против русскоязычного центра и «вниз» - против этнических меньшинств или т. н. «некоренного населения». Т. П. Коржихина, анализи­руя итоги референдума 17 марта 1991 г. о судьбе СССР, отмечает, что парадоксальность ситуации состояла в следующем. Шесть республик объявили бойкот рефе­рендума, но внутри этих республик была значительная масса граждан, в большинстве своем представителей нестатусного населения, которые выска­зались за «обновленный Союз ССР». Отказав им в покровительстве, союзный центр потерял устойчивость. Если бы центр имел дело лишь с сепаратизмом республик, он еще мог бы удержаться, но главная, в прямом смысле убий­ственная, угроза исходила от сепаратизма РСФСР [17, с.204].

А. Б. Зубов типологизирует возникшие в период перестройки, особенно на завершающей ее стадии, межнациональные конфликты, ставшие опреде­ленным ответом периферии на непродуманную политику центра. Он выделя­ет следующие виды конфликтов, одновременно называя условия их возник­новения или обострения.

1. Отождествление власти в центре Союза до 22 августа 1991 г. с КПСС провоцировало те части Союза, где еще сильна была память о временах до присоединения к СССР, перед Великой Отечественной войной или после нее с сохранением коренного населения (Галицию, Прибалтику, Бессарабию, Буко­вину), на разрыв не только с КПСС, но и с Союзом. В то же время те группы, которые желали дистанцировать себя от новой власти на местах, не просто чувствовали себя связанными с центром, но и особо подчеркивали лояль­ность к коммунистической идеологии и советскому прошлому (русскоязыч­ное население Прибалтики и Молдовы, Осетия и Абхазия в своих конфликтах с Грузией, Азербайджан в конфликте с Арменией из-за Карабаха). Так, по мнению автора, обычные и естественные конфликты между соседними наро­дами превращались в идеологические противостояния, что резко уменьшало возможность их мирного разрешения с одной стороны, и существенно рас­ширяло поддержку сторонников полной сецессии - с другой.

2. После 22 августа 1991 г. ассоциация центра с антикоммунистическим режимом демократической России заставила республики, в которых еще до­минировали коммунистические элиты, поспешить с полным отделением от центра с целью сохранения собственной власти.

3. Отождествление центра с Россией и русским народом усилило в сецессионистских движениях антирусские настроения, переводя их в плоскость ме­жэтнического конфликта; присутствие больших групп русскоязычного насе­ления во всех национальных республиках превратило эти конфликты в очень напряженные и практически неразрешимые.

4. Разноуровневый характер федеративных отношений резко углубил ме­жэтнические конфликты; в одних случаях это была борьба с юридическим неравноправием, в других - за сохранение целостности, которой угрожало выравнивание статусов национальных территорий (например, уравнивание в национальных правах абхазов с грузинами неизбежно вело к провозглаше­нию Абхазии союзной республикой, что в свою очередь означало выход из Грузии).

5. Жесткая связь национальных прав с правами на определенную терри­торию заставила титульные нации «улучшать» в свою пользу этнический со­став «своей» республики. При этом наиболее распространенными варианта­ми стали: принуждение граждан иной национальности объявить себя пред­ставителями титульной нации (например, курдов и талышей - азербайджан­цами); прямое понуждение к депортации национальных меньшинств или изгнание (Кавказ, Средняя Азия, Молдова); дискриминационный правовой ре­жим (Прибалтика).

6. Высокая этническая диффузия, неоднократное изменение в прошлом границ автономий и, как правило, несовпадение этнического ареала и поли­тической государственности привели к территориальным спорам между эт­носами, практически не разрешимым в системе национально-территориаль­ной государственности (например, армяно-азербайджанский конфликт).

7. Абсолютное доминирование русских (50,7 %), особенно восточных сла­вян (69,9 %), в СССР и в большинстве национально-территориальных образова­ний обусловило абсолютное доминирование восточных славян в обеих палатах союзного парламента и в электорате Президента СССР; при этом воля и инте­ресы других народов легко могли игнорироваться. Подобная же практика, когда численно или политически доминирующая нация игнорирует интересы меньшинств, существовала и на уровне других территориальных единиц. Она приве­ла к еще одному виду конфликтов, основанном на борьбе национальных мень­шинств за восстановление своих политических и иных прав [11, с.68-70].

По мнению Н. В. Петрова, эскалация территориально-этнических конф­ликтов как по вертикали, так и по горизонтали, была вызвана комплексом объективных и субъективных причин. Так, к причинам объективного характе­ра он относит:

- чрезвычайную этническую пестроту при наличии многовековых кор­ней у т. и. коренного населения, осознающего ту или иную территорию (в многократно менявшихся границах) своей этнической родиной;

- бывший во многом декларативным национально-территориальный принцип, не доведенный (и не доводимый в принципе) до конца;

- множество очагов, эмбрионов национальной государственности, в пер­вую очередь тех, что когда-то очень ненадолго возникли на обломках разва­лившейся Российской империи: это многократная перекройка территории в период с 1917 по 1924 гг., связанная с иностранной оккупацией и гражданской войной, а также административное экспериментирование с внутренними границами в советское время;

- присущую советскому обществу слабую структурированность вооб­ще, в том числе слабый регионализм и, одновременно, создание некоего ум­ножающего порогового эффекта, когда границы (пространственные, соци­альные и иные) совпадают, совмещаясь с границами этническими и админи­стративно-территориальными;

- тотальность, абсолютность административных границ, в пределах кото­рых все было замкнуто на один центр, подчиняясь одному - партийному -начальнику;

- отсутствие какой-либо иной, помимо государственной, собственности на землю, что на деле означает собственность или, во всяком случае, право распоряжаться, присваиваемое себе любым местным центром в пределах «его» административно-территориальной ячейки.

На объективные факторы положились субъективные, которыми автор считает:

- национальную и конфессиональную нетерпимость, дискриминацию как ответ на то, что нередко наблюдалось ранее со стороны союзного центра;

- разыгрывание национальной карты: сверху - при борьбе за развал про­тивника (Россией против Союза, Союзом против России), и снизу, с мест -при борьбе с коммунистической партией и ее структурами;

- борьбу бывшего местного партгосаппарата за сохранение или даже ум­ножение своей власти;

- игру на национальных чувствах для консолидации общества, необходи­мую как для выхода из экономического кризиса, так и для объяснения мест­ным руководством своей непричастности к нему, а также для создания обра­за внешнего врага [23, с.12-13].

В качестве третьего фактора можно на­звать социокультурный, подразумевающий кризис имперской идеологии и неудачную попытку сформировать ее носителя. Причем этот фактор, как и предыдущий, напрямую связан со специфическим характером советской модели модернизации. «Имперская мо­дернизация», осуществлявшаяся в 1922 - 1991 гг. в рамках советской цивили­зации, по мнению украинских исследователей, способствовала формирова­нию общих стандартов единого экономического, политического и культурно­го пространства. Вместе с тем, существенные культурные различия, напри­мер, республик Прибалтики, Кавказа и Средней Азии сразу бросались в глаза. Это была не столько этнографическая экзотика, сколько глубинная, ментально-архетипическая дифференциация советского народа, являвшаяся объектом постоянного и пристального внимания западных советологов, од­нако ускользавшая от внимания советской науки [3, с.91].

Как считает В. Д. Соловей, в Советском Союзе, как и в его исторической предшественнице - Российской империи, на первом плане находилась им­перская идентичность. В условиях проведенной модернизации новая импер­ская идентичность приобрела современный облик, включив некоторые важ­ные черты политической нации: систему общих институтов и коммуникаций, единую политическую мифологию, символику и ритуал, общую политичес­кую кулыуру и т. д. Все это воплотилось, по мнению ученого, в интегральной категории «советский человек», означавшей не только государственное, но и цивилизационное самоопределение. Альтернативный цивилизационный про­ект служил доминантой строительства новой политической (в коммунисти­ческой терминологии 1970 - 1980-х годов - «новой исторической») общнос­ти - «советского народа», который можно рассматривать как советский суб­ститут западного понятия «политическая нация».

Однако стержнем формирования советской нации была идейно-политическая, экономическая и социокультурная интеграция, а не этнокультурная ассимиляция. Более того, привязав национальную принадлежность к территории и введя ее паспортное установление, советский режим институциализировал этничность, следствием чего стало формирование наций и строительство «наци­ональных домов» - квазигосударственных образований - даже там, где их исто­рически никогда не существовало. Поэтому В. Д. Соловей видит фундаменталь­ное и драматическое противоречие советской национальной политики в том, что институциализация этничности на субгосударственном уровне не сопро­вождалась институциализацией национальности на уровне государства в це­лом. Предпринятая в СССР попытка одновременного конструирования лишен­ной в идеале этнической привязки политической нации и формирования этно-наций изначально была чревата конфликтом между этими двумя кардинальны­ми направлениями национального строительства [25, с.79].

В условиях ос­лабления имперского центра на рубеже 1980 - 1990-х гг. институциализированная этничность генерировала мощные центробежные импульсы, что способствовало крушению СССР. Однако, как и в случае с распадом Российской империи, бурный рост периферийных национализмов был скорее следстви­ем, чем первопричиной, - следствием прогрессирующей неэффективности государственной машины, кризиса легитимирующей идеологии и атрофии имперской мифологии [26, 80-81].

С этим мнением совпадают взгляды австрийских исследователей Н. Я. Дараган и Й. Лангера, которые сравнивают крах Австро-Венгрии и советской империи. По их мнению, универсальными в современном мире стали некоторые явления духовной жизни, характерные для периода падения империи. Прежде всего это предощущение конца, выражающееся в литературе, искусстве и науке, причем в историко-философской интерпретации акцент делается именно на трансформации, что связано с ощущением мира не как продолжающегося, а как завершенного, обреченного на уничтожение в своем нынешнем качестве и возрождение уже в ином. Подобной политической концепцией трансфор­мации в Советском Союзе стала идея «перестройки».

Особую остроту социокультурному кризису, как считают авторы, прида­ет конфликт поколений, который в брежневский период приобрел катастро­фические размеры и формы. Разочарование молодых в прежних идеалах, недоверие ко всему официальному, незаинтересованность молодежи в ре­зультатах своего труда и равнодушие к карьере породили явно выраженное взаимное неприятие поколений. Сверхконсервативный режим, социальная автаркия и демагогия поставили советское общество перед проблемой поте­рянного поколения. Еще одна причина кризиса - появление идеологического вакуума, который образовался в результате дискредитации официальной коммунистической идеологии [9, с. 67-69].

Наконец, среди внутренних факторов, способствовавших быстрому распа­ду советского государства, можно назвать фактическое отсутствие (или весьма запоздалое введение) правовых механизмов урегулирования конфликтов или спорных ситуаций между центром и субъектами, что особенно явно прояви­лось в период кризиса системы, когда политический контроль в лице комму­нистической партии стал постепенно утрачивать свое всеохватывающее зна­чение.

Известно, что к числу таких механизмов в классических феде­ративных государствах относят верхнюю палату федерального парламента (в которой представители субъектов могут проконтролировать решения фе­деральных органов) и конституционный суд, как основной орган урегулиро­вания споров федеральных и региональных властей. В Советском Союзе Совет Национальностей хотя и включал представителей союзных республик и автономных образований, был палатой равноправной с Советом Союза. Созданный в 1989 г. Комитет конституционного надзора СССР имел весьма ограниченные полномочия [27, с.78]. Все это сви­детельствует об отсутствии реальной возможности правового решения конф­ликтов в условиях неправового государства.

Таким образом, распад советской федерации во многом был обусловлен самой природой данного государственного образования, в котором отсутствовали реальные механизмы урегулирования кризиса федеративных отно­шений.

На объективные факторы наложились субъективные, которыми автор считает:

- национальную и конфессиональную нетерпимость, дискриминацию как ответ на то, что зачастую наблюдалось ранее со стороны союзного центра;

- разыгрывание национальной карты: сверху - при борьбе за развал противника (Россией против Союза, Союзом против России), и снизу, с мест - при борьбе с коммунистической партией и ее структурами;

- борьбу бывшего местного партгосаппарата за сохранение или даже умножение своей власти;

- игру на национальных чувствах для консолидации общества, необ­ходимую как для выхода из экономического кризиса, так и для объясне­ния местным руководством своей непричастности к нему, а также для создания образа внешнего врага.

Таким образом, кризис имперской идеологии и социокультурной идентичности носителя имперской идеи, отсутствие реальных правовых механизмов урегулирования конфликтов стал тем фактором, который привел со­ветскую «внутреннюю» империю к окончательному распаду, так как уничто­жил скрепляющую ее духовную основу.

При выявлении внешнеполитических причин распада СССР обратим внимание на тот факт, что Советский Союз был прежде всего «идеократической» и «военной» ми­ровой империей. Цементирующей основой «внешней» империи, обеспечи­вавшей универсализм СССР, являлась идеология. Еще Дж. Кеннан замечал, что его главная сила - в идеологических концепциях, которые имеют долго­срочный характер [4, с.125]. Определенную роль играли сила авторитета, истори­ческие и геополитические традиции. Конечно же, военная сила и военное присутствие на территории стран-сателлитов создавали необходимую мате­риальную базу для реализации «имперских мечтаний». Размывание и кризис этих основ, обострение противоречий, присущих теории и практике имперс­кого строительства, дополняемые внутренними проблемами СССР, означали кризис его мировой империи и явились факторами ее краха. В них сочета­лись и объективные, и субъективные компоненты, ярко обозначаемые Г. Кис­синджером: «Фатальным просчетом раздувшегося империализма Советов было то, что их руководители на этом пути утеряли чувство меры и переоце­нили способности своей системы консолидировать сделанные приобретения как в военном, так и в экономическом отношении, а к тому же позабыли, что они в буквальном смысле бросают вызов всем прочим великим державам при наличии весьма слабого фундамента» [14, 696 с.].

Имперская идея должна быть единственной на данный момент жизнеспо­собной, мобилизующей идеей, только тогда она может быть действительно универсальной. В противном случае она будет вытеснена альтернативными, которые предлагаются другими акторами, тоже претендующими на верхо­венство и уникальность и утверждающими свои, тоже «прогрессивные» цен­ности. Именно это произошло с квазиимперской идеей Советского Союза, когда при подписании Заключительного Акта Хельсинкского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе в 1975 г. он пошел на признание иных универсальных ценностей - прав человека (так называемая «третья кор­зина»). Г. Киссинджер имел полное право утверждать, что конференция в Хельсинки «выдвинула наши стандарты человеческого поведения, которые были и остаются маяком надежды для миллионов», что «третьей корзине» было суждено сыграть ведущую роль в исчезновении орбиты советских са­теллитов [15, с.691-692]. Происходит не только кризис прежней имперской идеологии, которая стала испытывать серьезную конкуренцию со стороны «маяка на­дежды для миллионов» и, как следствие, - размывание ее универсализма, но и появляется легитимный повод для западного вмешательства в процесс фун­кционирования советской «внешней» империи. Концепция «защиты национального суверенитета», теория и практика социалистической интеграции не могли стать серьезными препятствиями для форсированного наступления новой идеологии, усиливающей «тектонические сдвиги» в советской импе­рии. По сути, это было начало «крестового похода за демократию» и «гума­нитарной интервенции», только в более скрытой, пассивной форме, чем в конце XX - начале XXI в.

Советский Союз по-своему реагировал на новые вызовы. Его политика на международной арене в конце 1970-х - середине 1980-х гг. была как бы отражением, проекцией, адаптированной к советской идеологии американской политики «похода за демократию».

Только в американской версии советские действия, в противоположность действиям США, признавались агрессивны­ми - США боролись за «возвращение свободы» народам стран Центральной и Восточной Европы и других регионов, у которых «отобрал» ее «советский империализм», за ликвидацию железного занавеса, а советская империя раз­вязала новый раунд этнических войн [21, с.186, 227]. В тот период СССР отчасти возвра­щается к радикальной концепции первых послереволюционных лет - концеп­ции «мировой революции». Его новая стратегия — «стратегия марионеток» — приобрела глобальные масштабы и выразилась в активизации, одновремен­но - экстенсивном рассредоточении, «расползании» интересов на новые ре­гионы мира (Центральная Америка, Африка), в ужесточении действий (Аф­ганистан). Активная поддержка антиамериканских сил и режимов (Никара1уа и др.), вмешательство в конфликты даже на периферии глобальной системы (Ангола, Мозамбик, Эфиопия и др.), прямое военное вмешательство в дела страны, не входившей, в отличие от предыдущих случаев, в советскую импе­рию, осуществлявшееся к тому же от имени СССР, а не ОВД (Афганистан), естественно, были расценены как доказательства растущей агрессивности советского режима. Не случайно СССР получает тогда ярлык «империя зла» (Р. Рейган, 1983 г.), хотя еще 3. Бжезинский в 1950-е гг. называл Советский Союз «тоталитарной империей зла» [10, с.183].

Интересны американские (ЦРУ) оценки «цены империи» СССР. Они по­казывают, что в 1950 - 1960-е гг. военные расходы Советского Союза как в аб­солютном значении, так и в объеме государственного бюджета были намного меньше, чем американские (примерно на 65 млрд. долларов США). Напро­тив, в 1972 - 1985 гг. СССР вырвался вперед по темпам их роста, и к 1985 г. военные расходы обеих сверхдержав почти сравнялись. В то же время сто­имость военных программ НАТО примерно в три раза превышала показате­ли ОВД [5, с. 140]. По отечественным данным, на долю ВПК в 1980-е гг. приходи­лось 20 - 25 % ВНП (ранее 13-17 %), что было продиктовано «гонкой за лидером» - США - и стремлением добиться стратегического паритета [1, с. 14]. Вполне можно согласиться с мнением Л. Н. Нежинского, что проблема заключалась в том, что, «выдвинув в качестве одного из главных приоритетов укрепление во что бы то ни стало военной мощи советской империи», лиде­ры СССР не соотносили затрат на эти цели с его реальными возможностями и потребностями [20, с.9]. Разумеется, СССР, следуя логике сохранения мировой империи, необходимо было не только наращивать военный потенциал, но и увеличивать расходы на поддержание «внешней» империи. Для обеспечения лояльности стран «народной демократии» и «социалистической ориента­ции» требовались огромные суммы. По имеющимся оценкам, экономичес­кая помощь, торговые субсидии и кредиты, а также военная помощь государ­ствам ОВД достигла в 1980 г. 21 - 26 млрд. долларов; помощь Кубе, Вьетнаму и Монголии - 6 млрд., Афганистану и некоторым другим странам «третьего мира» - 6,5 - 7,4 млрд. долларов (всего почти 10 % валового продукта СССР) [28, с.10]. Таким образом, Советский Союз утратил четкость геополитической ло­гики, не адаптировал свои внешнеполитические амбиции к внутренней ситу­ации, в первую очередь - экономическим возможностям. Продолжение экс­пансии и гонки вооружений с этой точки зрения можно считать одним из дестабилизирующих и системоразрушающих факторов советской мировой империи. В этом смысле вполне оправдались ожидания теоретиков «конвер­генции» СССР, рассчитывавших именно на его самоистощение, а не на побе­ду над ним военным путем.

Индикатором нарастающего кризиса и распада «внешней» империи ста­ли негативные (с имперской точки зрения) социально-политические и эконо­мические изменения в странах-сателлитах СССР, по терминологии Г. Киссин­джера, «враждебных коммунистических государствах», в конце 1980-х гг. «Цена империи», в том числе «внешней», была слишком велика; верно заме­чание Г. Киссинджера, что сохранение «орбиты сателлитов» стало непосиль­ным бременем [16, с. 724]. О «бремени империи» говорит и И. Валлерстайн [6, с.258-259]. По мере уменьшения экономических возможностей Советского Союза, обуслов­ленных не только внутренними структурными и иными причинами, но и внешнеэкономической конъюнктурой (в 1986 г. иссякла «кислородная подуш­ка, поддерживающая жизнь в советской империи» - упали мировые цены на нефть), «подкармливать», по выражению Ю. В. Шишкова, «внешнюю» импе­рию стало невозможно [29, с.12]. Следствиями явились исчезновение материаль­ной заинтересованности в СССР стран-сателлитов, обострение социальных и экономических трудностей внутри них, активизация оппозиционных правя­щим режимам сил («Солидарность» в Польше и др.), завершившаяся так на­зываемыми бархатными революциями. В итоге страны-сателлиты вышли за пределы советской идеологической, социально-политической и экономичес­кой систем и в целом - имперской системы. Они получили свободу, «кото­рую отнял у них Советский Союз» [22, с.227], и новой доминантой в сфере идеоло­гии для них стали либерально-демократические ценности.

Многие отечественные историки и политологи практически игнорируют внешний фактор и трактуют события 1985 - 1991 гт. всецело как «закономер­ное окончание революционно-тоталитарного эксперимента в России»; они отрицают, что давление извне, политика США играли основную роль в под­рыве и развале советской империи (Д. А. Волкогонов, В. В. Согрин, Д. Е. Фурман, Р. Г. Пихоя и др.) [12, с.145]. Более импонирует точка зрения Р. А. Медведева, по которой давление Запада признается одной из причин разрушения Советского Союза, но не главной [16, с.115]. Внешнее давление, дей­ствительно, существовало всегда, и СССР всегда противостоял великим дер­жавам - не только США - трагическим для Советского Союза стал комплекс факторов. Внутренняя и вне­шняя среда оказались в равной степени неблагоприятными для его дальней­шего существования в неизменной форме, разрушавшейся под воздействием объективных и субъективных причин.

Литература

1. Алексеев В. В., Алексеева Е. В. Распад СССР в контексте теорий модернизации и имперской эволюции // Отечественная история. 2003.- № 5.- С. 3-20.
2. Алексеев В. В., Алексеева Е. В. Указ. соч. С. 14.
3. Афонин Э. А., Бандурка А. М., Мартынов А. Ю. Великая коэволюция. Гло­бальные проблемы современности: историко-социологический анализ. Киев, Парламент, изд-во. 2003. – 384 с.
4. Бессмертных А. Патриарх американской дипломатии (К 100-летию Джорджа Кеннана) // Международная жизнь. 2004. № 4-5. – С. 119-130
5. Быстрова И. В. Советский военный потенциал периода «холодной войны» в аме­риканских оценках // Отечественная история. 2004. № 2.- 124-142
6. Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. СПб.: «Унивеситетская книга», 2001. -416 с.
7. Вишневский А. Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998. – 430 с.
8. Вишневский А. Г. Указ. соч.
9. Дараган П. Я., Лангер Й. Распад Австро-Венгерской монархии // Советская эт­нография. 1991. - № 6. - С. 61-84
10. Евгеньев В. А. Образы США и СССР в концепции мировой политики Збигнева Бжезинского // Полис. 2003.- № 1. - С. 179-186.
11. Зубов А. Б. Советский Союз: из империи - в ничто? // Полис. 1992. № 1-2. - С.56-74
12. Зубок В. М.Отечественная историография «холодной войны»: некоторые итоги десятилетия // В.М. Зубок, В.О. Печатнов Отечественная история. 2003. - № 5. - С. 139-148.
13. Каппелер А. Россия - многонациональная империя: Возникновение. История. Распад. М.: Прогресс-Традиция, 2000. – 344 с.
14. Киссинджер Г. Дипломатия. М.: «Ладомир», 1997. – 848 с.
15. Киссинджер Г. Указ. соч.
16. Киссинджер Г. Указ. соч. С. 724.
17. Коржихина Т. П., Сенин А. С. История российской государственности. М.: Интерпракс, 1995 – 349 с.
18. Лапкин В. В., Пантин В. И. Волны политической модернизации в логике «противоцентра» // Мегатренды мирового развития / отв. ред. М. В. Ильин, В Л Ино­земцев. М., 2001. - С. 207-234.
19. Медведев Р. А. Почему распался Советский Союз? // Отечественная история. 2003. - №4. - С. 112-131.
20. Нежинский Л. Н. Пути и перепутья внешней политики России в XX столетии // Отечественная история. 1999. № 6. С. 3-19.
21. Олбрайт М. Госпожа госсекретарь. Мемуары. М., 2004. -687 с.
22. Олбрайт М. Указ. соч.
23. Петров Н. В. Что такое полиэтнизм? (Территориально-этнические притязания и конфликты в бывшем СССР) // Полис. 1993. - № 6. - С. 9-18
24. Пихоя Р.Г. Почему распался СССР? // Россия в XX веке: Реформы и революции. в 2 т. Т.1. М., 2002; Он же: Почему распался СССР? // Конец холодной войны: новые факты и аспекты. Материалы научной конференции Национального исследовательского Саратовского государственного Университета им. Н.Г. Чернышевского. www.sgu.ru.
25. Соловей В. Д. Русские против империи // Свободная мысль - XXI. - 2002. - № 12- С. 74-88.
26. Соловей В. Д. Указ. соч.
27. Чиркин В. Е. Конституционное право: Россия и зарубежный опыт. М.: Изд-во «Зерцало», 1998 – 448 с.
28. Шишков Ю. В. Распад империи: Ошибка политиков или неизбежность? / Ю.В. Шишков //Наука и жизнь. 1992. № 8. С. 2-12.
29. Шишков Ю. В. Указ. соч.