Глава 4. Хрущевцы и титовцы

Все, что стало происходить в Советском Союзе после смерти товарища Сталина, весьма тревожило нашу партию. Разумеется, до ХХ съезда КПСС наши подозрения основывались лишь на отдельных фактах и их анализе. Особенно нас тревожило сближение Хрущева с Тито. Мы вели самую ожесточенную борьбу с титовским ревизионизмом, последовательно отстаивая марксистско-ленинские принципы.

В то время Хрущев еще не осмеливался открыто выступить против Сталина и много говорил о единстве социалистического лагеря во главе с Советским Союзом. В своих выступлениях Хрущев часто и демонстративно обрушивал гнев на американский империализм. Иногда он мягко критиковал титовцев, но по обыкновению тут же высказывал мысли о необходимости поиска возможностей примирения с югославскими ревизионистами. Для нас же отношение к американскому империализму и югославскому ревизионизму было критерием политической оценки поведения политических деятелей.

Хрущевцы постоянно изворачивались и лицемерили. Когда отношения советских ревизионистов с титовцами ухудшались, они заявляли о поддержке нашей позиции, а когда наступало примирение с югославскими ревизионистами — хрущевцы упрекали нас в неправильности наших принципиальных обвинений в адрес титовцев.

В лице Тито хрущевцы искали идейного союзника. Но они хотели, чтобы тот был подчинен влиянию советского ревизионизма. Хрущева и Тито сближали присущие обоим в равной мере враждебность к марксизму-ленинизму и ненависть к Сталину. Однако Тито орудовал открыто, а Хрущев прятался под маской «верного ленинца» и «последовательного коммуниста». В то время Тито находился под покровительством американских империалистов, которые «одаривали» его помощью и кредитами, чтобы иметь в его лице цепного пса против Советского Союза и с перспективой экономического закабаления Югославии. Опираясь на американский империализм, Тито стремился подчинить страны Восточной и Юго-восточной Европы политическому влиянию югославского ревизионизма. При жизни Сталина титовцам это не удавалось, поскольку их ренегатство открыто разоблачалось ВКП(б), и югославский ревизионизм был политически изолирован от международного коммунистического движения. В результате контрреволюции в Советском Союзе после смерти товарища Сталина между советскими и югославскими ревизионистами разгорелась борьба за политическое влияние в этом регионе. Эта борьба наглядно проявлялась даже в личных взаимоотношениях между Тито и Хрущевым. Их противоречия не носили принципиального характера, а представляли собой конкурентную борьбу идейных единомышленников.

Первый сигнал о предательстве Хрущевым дела марксизма-ленинизма мы получили в 1954 году. В дни нашего пребывания в Москве советское руководство вручило нам длинное письмо за подписью Хрущева, в котором тот, извращая историческую истину, утверждал, что Югославия откололась от мирового коммунистического и рабочего движения вынужденно, в результате неправильной позиции Информбюро коммунистических и рабочих партий стран Европы в 1948 и 1949 годах по отношению к югославской партии. Это, мол, побудило руководство Югославии искать сближения с США и Англией (!), сделать «ряд уступок капитализму», взять курс на «реставрацию капитализма» в Югославии, заключить «военно-политическое соглашение с Грецией и Турцией» (Балканский пакт) и так далее.

Получилось, как у той невестки, которая назло свекрови с мельником переспала. Всю ответственность за измену титовцев марксизму-ленинизму Хрущев возложил на Информбюро.

В 1953 году Югославия заключила трехсторонний договор «о дружбе и сотрудничестве» с Грецией и Турцией. В августе 1954 года этот договор был трансформирован в военный пакт, который пристегнул Югославию к Североатлантическому союзу. В состав этого союза входили Греция и Турция.

Все эти факты наглядно подтверждают правоту товарища Сталина, партии большевиков и Советского Союза, Информбюро, нашей и других партий, разоблачивших и осудивших титовский ревизионизм.

В этом письме Хрущев пытался реабилитировать югославских предателей и открыто взвалить вину за титовскую измену на Информбюро, которое в 1948 году «не использовало до конца все возможности…, чтобы попытаться достичь урегулирования возникших спорных вопросов и разногласий», и тем самым подтолкнуло Югославию к «переходу во враждебный лагерь». Одним росчерком пера Хрущев поставил крест на принципиальных проблемах, лежавших в основе борьбы с югославским ревизионизмом. Этим он попытался умиротворить Тито и дать повод для поиска путей сближения с ним, оставив позади прошлые «недоразумения».

Однако оставался вопрос: кто виновен в этих «недоразумениях»?

Хрущев еще не рисковал открыто порочить Сталина, ВКП(б) и другие партии, которые инициировали или поддержали решение Информбюро в 1949 году. Поэтому в качестве козлов отпущения Хрущев избрал казненного им Берия — в СССР и Гильяса — в Югославии, уже осужденного титовцами. Тем самым Хрущев попытался отвлечь внимание от этого вопроса.

Этот изощренный демагог умудрялся одновременно предавать и клясться в верности. В этом же письме Хрущев клялся в том, что идет на сближение с титовцами в «интересах марксизма-ленинизма», что он собирается сорвать коварные «англо-американские планы в отношении Югославии путем усиления своего влияния на югославский народ, на рабочий класс Югославии». Он заявлял, что одновременно это будет испытанием «готовности и решимости югославского руководства следовать по пути социализма».

В дни нашего пребывания в Москве мы с Хюсни основательно обсудили этот вопрос и передали наш ответ советскому руководству в письменном виде. В своем ответе мы отметили неизменность нашей позиции по отношению к югославскому ревизионизму и высказали свое положительное отношение к решению Информбюро 1949 года. Переход титовцев в лагерь империализма мы оценили без всяких оговорок как прямую измену марксизму-ленинизму со стороны югославского руководства. Мы отметили, что титовцы, в первую очередь, предали югославский народ и отдали его в кабалу англо-американскому империализму. Мы заявили, что титовцы сознательно превратили свою партию в буржуазную и противопоставили себя международному коммунистическому и рабочему движению. Этим мы дали понять Хрущеву, что не разделяем его иллюзий по поводу возможности вернуть титовцев на путь социализма. Эти выводы я повторил 23 июня 1954 года лично Хрущеву в устной беседе. Но он сделал вид, что не заметил расхождений между нами во взглядах на югославский вопрос.

Хрущев только что вернулся из поездки в Чехословакию. В его деятельности было чрезвычайно много разного рода зарубежных поездок — неожиданных, инкогнито, дружественных и официальных, со свитой и совершенно в одиночестве, шумных и спокойных, кратковременных, длительных и прочих.

— В Праге, — заметил он мне, — я обсуждал югославскую проблему с находившимися там представителями некоторых братских партий. Мы единодушны во взглядах по этому вопросу. Мы, венгры, болгары, румыны и другие уже сделали ряд положительных шагов в деле сближения с Югославией.

В ответ я еще раз пояснил Хрущеву, что Албания имеет очень длительный опыт контактов с Югославией, что ухудшение отношений между нами было спровоцировано югославским руководством на весьма принципиальном уровне… Однако Хрущев прервал мои разъяснения и продолжил свою информацию:

— Завтра советский посол в Югославии встретится с Тито, который находится на Брионах. Думаю, что их встреча даст положительный результат. Если эта встреча окажется пустой, то у нас есть другие возможности заинтересовать югославское руководство в налаживании отношений с нами.

Через несколько дней Хрущев отправил личное письменное послание Тито с разъяснением, что политика Советского Союза по отношению к Югославии и титовцам изменилась кардинально.

Но Тито не спешил «броситься в дружеские объятья» Хрущева. Тито выжидал и добивался, чтобы Хрущев по собственной инициативе посетил Белград и открыто покаялся за прошлые «злодеяния» советских руководителей в отношении югославских ревизионистов. Кроме того, Тито был уже накрепко прикован цепью к американскому империализму, и поэтому свобода его действий была ограничена.

Наконец, уже в середине августа 1954 года Тито тоже письменно ответил Хрущеву на его послание. Письмо начиналось с того, что Тито одобрил инициативу Хрущева по примирению с югославскими руководителями. Но Тито ставил в известность, что наиболее близкими его друзьями являются англо-американские капиталисты. Следовательно, Хрущеву необходимо учесть эту реальность и не возмущаться этими международными связями югославского руководства, а, напротив, способствовать их укреплению.

Далее Тито ультимативно поставил перед Хрущевым ряд условий.

Во-первых, ревизовать и открыто осудить решения Информбюро 1948-1949 годов по вопросу о югославском ревизионизме, позицию Сталина и коммунистических партий, одобривших выводы Информбюро.

Во-вторых, не вмешиваться и не осуждать югославское руководство за его политическую линию внутри страны и на международной арене, проводимую титовцами.

В-третьих, безоговорочно признать и поддержать югославский «специфический социализм».

В-четвертых, не считать Берия и Гильяса виновниками конфликта югославского руководства с международным коммунистическим и рабочим движением. Признать наличие более основательных причин этого конфликта.

Таким образом, хрущевское руководство должно открыто откреститься от сталинской политики и, в том числе, заняться ликвидацией «отрицательных моментов» в политике Советского Союза. Тито уверял, что в этом случае конфликт отпадет сам собою.

Тито отклонил возможность официальной двусторонней встречи с Хрущевым в ближайшее время. Он дал понять, что лишь практическое выполнение его рекомендаций и условий станет толчком к подобной встрече.

Хрущев активно приступил к выполнению указаний Тито, прикрывая демагогией свои антимарксистские действия. Мы пока не выступали открыто с осуждением подобного поведения Хрущева, считая это внутренним делом Советского Союза и Югославии. Однако мы не поддерживали хрущевцев в этом подлом деле и принципиально следовали своей линии в вопросе отношения к югославскому ревизионизму.

Более двух лет Хрущев и Тито переписывались через специальных посланников. Наконец, в апреле 1955 года «товарищ Тито» предложил «товарищу Хрущеву» официально встретиться либо «на пароходе на Дунае, либо в самом Белграде». Хрущев тут же ринулся в Белград, встретился с Тито и тут же выступил с пространной самокритикой от имени КПСС, отбрасывая решительно прочь «наследие прошлого» и провозглашая «эру дружбы между двумя народами и двумя партиями».

За два дня до отъезда в Белград Хрущев поставил нас в известность о предстоящей встрече с Тито. Сама его поездка в Белград была для нас безразлична, но его публичное отмежевание от ноябрьского 1949 года решения Информбюро нас крайне возмутило. Более того, Хрущев по этому поводу поместил коммюнике в журнале «За прочный мир, за народную демократию». В этом коммюнике Хрущев отметил, что коммунистические и рабочие партии-члены Информбюро якобы заново рассмотрели вопрос о третьей Резолюции совещания Информбюро от ноября 1949 года относительно югославской проблемы, якобы решили считать несостоятельными содержащиеся в этой Резолюции обвинения в адрес руководства Коммунистической партии Югославии и отменили Резолюцию Информбюро по югославскому вопросу.

По этому поводу мы направили письмо в адрес Центрального Комитета КПСС и заявили свой резкий протест. Привожу выдержку из нашего письма:

— Опыт нашей партии в отношениях с югославами как до разрыва с ними, так и позднее, вплоть до наших дней, ясно и в полной мере, на многочисленных и живых фактах свидетельствует о том, что принципиальное содержание всех Резолюций Информбюро по югославскому вопросу было совершенно правильным… На наш взгляд, столь поспешное и опрометчивое решение по вопросу большой принципиальной важности без предварительного обсуждения и проведения вместе со всеми партиями, заинтересованными в этом вопросе, глубокого анализа и, тем более, помещение его в печати и оглашение на белградских переговорах не только были преждевременными, но и нанесли серьезный ущерб общему политическому курсу коммунистических и рабочих партий… Мы убеждены в том, что генеральная линия нашей партии в отношениях с Югославией — правильная… (Из письма ЦК АПТ, направленного ЦК КПСС 25 мая 1955 года. ЦПА).Подобное решение хрущевцев в отношении изменника и врага международного коммунистического движения, единодушно осужденного всеми партиями, не могло быть принято КПСС в одностороннем порядке, без обсуждения и согласования с остальными партиями — в том числе и нашей.

Однако остальные партии покорно подчинились решению Хрущева и диктату Тито.

Советский посол в Тиране, Левичкин, попросил у меня приема с целью убедить нас не осуждать сближение КПСС с титовскими ревизионистами. Я принял Левичкина и повторил ему суть нашей принципиальной линии в отношении югославского ревизионизма.

— Ваша партия, — заявил я ему, — учила нас прямо и искренне выражать свое мнение по любому вопросу, связанному с ее партийной линией. ЦК вашей партии раньше информировал нас и внимательно выслушивал наше мнение по всем вопросам, касающимся совместной политики в отношении Югославии. Мы всегда тщательно изучали мнение советских руководителей и, как вам известно, в конечном итоге договорились прилагать усилия к улучшению отношений с Югославией.

— Но ведь в своем письме вы осуждаете Хрущева за подобный конкретный шаг, — парировал Левичкин.

— Да, — пояснил я, — мы считаем, что действия советских руководителей идут вразрез с нашими прежними договоренностями.

— В чем же разница? — спросил Левичкин. — Я не вижу принципиальных изменений в позиции КПСС.

— Уточним, — сказал я ему и достал письма советского руководства. — Например, в письме от 4 июня 1954 года ваше руководство пишет: «Рассмотрев материалы, относящиеся к истории разрыва Коммунистической партии Югославии с коммунистическими и рабочими партиями, а также последовавшего за этим выхода югославов из содружества стран народной демократии, ЦК КПСС считает, что руководящее ядро КПЮ, несомненно, допустило в тот период серьезные отступления от марксизма-ленинизма, сползание на позиции буржуазного национализма и выступило против Советского Союза. Свою недружественную политику по отношению к Советскому Союзу югославские руководители распространили на страны народной демократии, к которым и до разрыва они относились высокомерно, требуя признания особого статуса КПЮ...» Критика, которой коммунистические и рабочие партии подвергли националистические и другие отклонения Коммунистической партии Югославии от марксизма-ленинизма, была необходимой и вполне оправданной. Она способствовала марксистской закалке коммунистических и рабочих партий, росту бдительности коммунистов и их воспитанию в духе пролетарского интернационализма.

— Верно, — пролепетал Левичкин.

— Даже после первых усилий советского руководства по улучшению отношений с Югославией, — сказал я далее, — югославское руководство продолжало идти порочным путем и сохраняло свои прежние позиции. Более того, даже в феврале текущего года советские руководители писали нам, что «руководители югославской партии накрепко связаны с капиталистическим миром на политическом и экономическом уровне».

— Это, действительно, так, — пробормотал Левичкин согласно.

— В таком случае, — спросил я его, — почему советские руководители столь стремительно и неожиданно изменили свое отношение к таким важным проблемам? И допустимо ли в одностороннем порядке принимать такие решения, как отмена Резолюции Информбюро 1949 года? Во-первых, мы считаем, что генеральная линия и принципиальное содержание Резолюции ноябрьского 1949 года совещания Информбюро являются правильными и нельзя рассматривать их в отрыве от Резолюции, опубликованной в июле 1948 года. Правильность этого заключения подтверждается нашей многолетней практикой контактов с Югославией — до разрыва с титовцами в 1948 году и вплоть до настоящего времени. Во-вторых, навязанная Хрущевым процедура отмены Резолюции Информбюро кажется нам неверной. Срок, предоставленный коммунистическим и рабочим партиям-членам Информбюро для изложения своих взглядов в связи с содержанием вашего письма, является настолько коротким, что не позволяет принять обдуманное и взвешенное решение. По нашему мнению, столь поспешное решение по такому вопросу не может быть принято без предварительного глубокого обсуждения всеми заинтересованными партиями. Эти поспешные действия Хрущева нанесли серьезный ущерб делу общего курса в отношении Югославии. Поэтому вопросы, изложенные в последнем письме советского руководства, мы предлагаем тщательно обсудить на совещании партий-членов Информбюро с участием, в том числе, нашей партии. Только таким образом можно принять совместное решение по этому вопросу.

Левичкин выслушал меня с побледневшим лицом.

— Я доложу своему руководству содержание нашей беседы, — сказал он.

Когда было принято решение об осуждении антимарксистской деятельности югославского руководства, мы не состояли в Информбюро. Однако Сталин, ВКП(б) и партии-члены Информбюро многократно советовались с нами. Они поступали так не только в соответствии с ленинскими нормами, которые требуют широкого и подробного обмена мнениями между братскими партиями, но и потому, что мы имели большой опыт практических контактов с югославским руководством во время и после войны.

В частности, по этому поводу в то время состоялась моя встреча инкогнито с Вышинским в Бухаресте в присутствии Дежа. Изложенные мною на этой встрече многочисленные и неоспоримые факты предательской деятельности югославского руководства получили высокую оценку со стороны Вышинского и Дежа. Это лишний раз свидетельствует — насколько осторожно и мудро готовились политические решения Информбюро и Сталиным.

Хрущевцы, которые лицемерно и лживо заявляют, что Сталин игнорировал самые элементарные нормы взаимоотношений между партиями, в действительности сами ведут себя сейчас безответственно и высокомерно во взаимоотношениях с братскими партиями, игнорируя их мнения и принимая решения от их имени за их спиной.

В дальнейшем на нас многократно оказывалось давление со стороны хрущевцев с целью заставить нас отказаться от нашей принципиальной линии в отношении югославских ревизионистов.

В конце мая мы направили второе письмо советскому руководству. В нем мы вновь отметили, что мы согласны прилагать все усилия, чтобы улучшить взаимоотношения с Югославией, но не отступая от марксистско-ленинских принципов на этом пути. Однако мы подчеркнули, что уверены в сознательной измене югославского руководства и не питаем иллюзий по поводу возможности их раскаяния и возврата на марксистско-ленинские позиции. Мы считали и считаем, что Резолюция Информбюро не может быть отменена, так как в ней отображен логический ход враждебной антимарксистской практической деятельности руководства Коммунистической партии Югославии.

Крайне враждебная деятельность титовцев была вскрыта, в том числе, в судебных процессах по делу Райка в Венгрии, Костова в Болгарии, Дзодзе в Албании и так далее.

Речь идет о Ласло Райке, бывшем министре внутренних дел, а затем министре иностранных дел Венгрии, о Трайко Костове, бывшем заместителе председателя Совета министров Болгарии, и других агентах-провокаторах в странах народной демократии. Они были первоначально завербованы рядом империалистических секретных служб, а потом перешли в югославские секретные службы.

Титовцы вели агентурную деятельность и против социалистической Албании, завербовав Кочи Дзодзе, Мехмета Шеху и ряд других предателей. Мехмет Шеху был первоначально завербован в качестве агента американской разведки директором американской технической школы в Албании Гарри Фульцем и по его заданию поехал в Испанию. После этого, пробыв три года во французских лагерях для беженцев в Сюириене, Гюрсе и Вербе, он был также завербован британским Интилледженс Сервис. Затем он вернулся в Албанию. Во время национально-освободительной борьбы он стал агентом югославских троцкистов. Враждебная Албании деятельность группы предателей во главе с Кочи Дзодзе велась под контролем югославского руководства.

— Мы, — говорилось в нашем письме, — полагаем, что отмена Резолюции Информбюро как ошибочной не только является искажением истины, но и создаст тяжелую обстановку для нашей партии и побудит враждебные элементы к более активной деятельности против нашей народной власти, против нашей партии, против Советского Союза. Мы не можем допустить этого.

Действия хрущевцев по сближению с титовцами вынудили нас усилить бдительность.

Летом 1955 года я получил приглашение «непременно выехать в Советский Союз на отдых». При Сталине я ездил в Москву неоднократно, но в основном по делам и крайне редко — на отдых. Но приглашение «на отдых» в данном случае было объявлено таким тоном, что его можно было назвать армейским приказом, обязательным к исполнению. Первое время мы старались не осложнять взаимоотношений с хрущевцами и выезжали в Москву немедленно после получения подобного «приглашения». Хотя на подобного рода поездки приходилось тратить уйму сил и времени, так как добираться до Москвы из Албании было чрезвычайно сложно. Приходилось ехать на маленьком пароходе восемь дней от Дурреса до Одессы. Потом — двое суток на поезде Одесса-Москва. В чистом виде на дорогу в Москву, туда и обратно, мы затрачивали 20 дней. Так что в любом случае назвать это отдыхом было весьма затруднительно.

На этот раз в первый же день по прибытии в Москву у нас началась череда «дружеских» встреч, бесед и совещаний, которые проходили в весьма гнетущей атмосфере и скорее напоминали вызов нашкодившего ученика к руководству учебным заведением. За короткий срок я дважды беседовал с Сусловым. С первых же слов он диктаторским тоном дал мне понять, что речь пойдет в основном о югославском вопросе, и обрушил на меня поток своего гнева. Мне пришлось несколько охладить его пыл и красноречие своим независимым поведением и непреклонной позицией по данной проблеме.

— Вы безответственно относитесь к вопросу налаживания дружественных отношений с югославским руководством, — рыкнул он на меня.

Своим видом я дал понять, что не потерплю подобного тона. В результате Суслов вынужден был смягчить свое поведение.

— Вы должны срочно наладить дружественные связи с Югославией. Не обращайте внимания на их ошибки и отклонения, — продолжил он. — ЦК КПСС рассмотрел югославский вопрос на своем последнем заседании, и его материалы мы передадим вам лично. Эти материалы являются совершенно секретными. Мы рассмотрели этот вопрос с учетом предательской деятельности Берия. Мы постановили, что разрыв с Югославией в прошлом является нашей грубейшей ошибкой. Мы слишком поспешно испортили отношения с Тито, поторопились.

— Как поторопились?! — опешил я. — Этот вопрос был тщательнейшим образом, глубоко и всесторонне проанализирован и обсужден братскими партиями. Были неоспоримо вскрыты истинные причины идеологических и политических расхождений с титовцами. Дальнейшая практическая враждебная деятельность югославских ревизионистов полностью подтвердила правильность выводов Информбюро.

— Главной причиной, — гнул свою линию Суслов, — явилась не идеологическая враждебность, а клевета, возведенная на югославских руководителей. А ошибки югославских товарищей необходимо было рассмотреть и сгладить. Это не было сделано.

— Нет уж, простите, — вспылил я, — давайте условно отбросим решение Информбюро и рассмотрим только вашу переписку с югославскими руководителями за последние два года. И вы в своих письмах, и югославы признаете, что югославское руководство прочно сошлось, соединилось с капиталистами Запада. Неужели вы предлагаете не учитывать и не замечать это?

— Согласен с вами, но подобное необходимо рассматривать как ошибки, допущенные под давлением обстоятельств, — продолжал давить на меня Суслов. — Мы не должны забывать о вредительской деятельности Берия и Гьиляса, о кознях империалистов. Молотов тоже поддержал вашу позицию. Мы указали ему, что он лично сам допустил ряд ошибок по вопросам взаимоотношений с югославским руководством. Центральный Комитет резко осудил позицию Молотова, и он перешел на позицию ЦК. В прошлом вы осудили многих по обвинению в агентурных связях с югославами. Пересмотрите их дела и реабилитируйте часть из них, — сказал Суслов в заключение.

— Мы никого не обвинили и не осудили неправильно, несправедливо, — решительно заявил я.

На этом наша встреча закончилась.

В период с 1948 по 1955 год югославскими агентами было сколочено на территории Албании 307 банд диверсантов и уголовных преступников, которые были разоблачены и ликвидированы нами. В это же время в нашей стране были раскрыты многочисленные агентурные группы и подпольные организации, занимавшиеся подрывной деятельностью против Албании. Все они были созданы и управлялись югославскими и западными спецслужбами.

Теперь мне стала ясна причина столь экстренного приглашения меня «на отдых».

Поселили нас на скромной даче в Подмосковье, которая, как мне сказали, когда-то была закреплена за Сталиным. Все главные помещения, в том числе и наша спальня со стеклянной дверью, были расположены на первом этаже. С правой стороны были расположены столовая, актовый зал и гостиная, меблированные очень скромно, можно даже сказать — убого. С левой стороны через коридор со скамьями вдоль стены можно было пройти в кинозал. Во дворе было очень мало цветов и кустарника, не было тенистых деревьев, но была дугообразная беседка со скамейками внутри.

Однажды поздно ночью мы услышали сильный стук в дверь нашей спальни. Моя жена, Неджмие, поспешно встала, опасаясь, что заболел наш сынишка, так как вечером он сильно ушиб руку. Неджмие вернулась очень быстро и сказала мне:

— Микоян тебе звонит.

Я подошел к телефону. Микоян сообщил мне тоном, не терпящим возражений:

— Товарищ Энвер, в Москве находится товарищ Светозар Вукманович Темпо. Я уже встречался с ним. Вам необходимо тоже встретиться. Он не возражает.

Темпо — бывший член югославского руководства. Во время национально-освободительной борьбы он выполнял роль титовского связного в Балканских странах, его в шутку называли «странствующим послом». Он координировал деятельность по расколу коммунистических партий и национально-освободительных движений в этих странах. Темпо занимал крайне шовинистические позиции по отношению к неславянским народам, антимарксистские и антиалбанские.

От неожиданного предложения я затянул паузу.

— Итак, ваша встреча состоится завтра. Вы дали согласие, — подвел итог Микоян.

— Что значит — «согласен»? товарищ Микоян. Позицию нашей партии, — пояснил я, — я подробно изложил Суслову. Встреча с Темпо — противоестественна. Мы не сможем найти общий язык.

Микоян прочитал мне по телефону почти часовую лекцию о «социалистической Югославии», о «хорошем человеке» Тито, о вредительстве Берия и грехах перед титовцами Советского Союза и Информбюро.

— Вы должны встретиться с Темпо, — заключил Микоян. — Постарайтесь сгладить разногласия. Это — в ваших интересах и в интересах всего социалистического лагеря. Ваша встреча состоится завтра.

Я лег в постель, но из-за этих грязных интриг спать не мог. Я знал Темпо прекрасно по нашим прошлым контактам в Албании в разное время. Темпо был последовательным и беспредельно преданным подручным Тито, Ранковича, Велимира Стойнича, Нияза Диздаровича, Кочи Дзодзе и других врагов Албании. Как же можно теперь старую собаку батькой звать?! Что делать? Вступать в открытую конфронтацию с хрущевцами еще не пришло время.

На следующий день я встретился с Темпо.

— Не будем говорить о прошлом, — начал Темпо. — У нас в Югославии дела стали хуже. Промышленности не хватает сырья. Из-за допущенных в сельском хозяйстве ошибок нам приходится очень туго. Поэтому наше руководство вынуждено было пойти на поклон к капиталистам Запада. Теперь нам стал существенно помогать Советский Союз.

Я рассказал Темпо о достижениях Албании за последнее время, о трудностях, о помехах со стороны югославского руководства в осуществлении наших экономических договоров. Но мы с Темпо не могли и не стремились обсуждать что-либо существенное.

После моей беседы с Темпо Суслов и Микоян сказали мне:

— Одобряем вашу встречу с Темпо. Лед тронулся.

По их мнению получалось, что долговременные принципиальные разногласия можно разрешить случайной короткой встречей. Мы были убеждены, что «весны» и «оттепели» с титовцами у нас не получится. Мы поняли, что малейшая уступка с нашей стороны может утопить нас в трясине титовского и хрущевского ревизионизма.

Глава 5. Борьба хрущевцев за политическое
господство в странах народной демократии

Наступил момент, когда Хрущев начал предпринимать попытки установления диктата над международным коммунистическим движением. Следуя практически проверенной советскими ревизионистами тактике, Хрущев на начальном этапе прикрывал свое наступление демагогией. Он стал выступать против Коминтерна, избегая при этом подвергать нападкам деятельность Коминтерна ленинского периода.

По словам хрущевских ревизионистов, Коминтерн в период после смерти Ленина, мол, выполнял сугубо агентурную роль в пользу Советского Союза в странах капиталистического мира. Подобная чудовищная ложь полностью совпадала с пропагандой наиболее реакционной буржуазии и была по сути направлена против пролетариата и новых коммунистических партий капиталистических стран, созданных после измены социал-демократии и II Интернационала. Хрущев заявлял: «Сталин силой подчинил себе коммунистические и рабочие партии. Он террором заставил их служить корыстным интересам Советского Союза в ущерб интересам мировой революции». Нападки Хрущева на Коминтерн и Сталина находили в данный период поддержку у китайского руководства. По этому поводу я откровенно высказал свой протест Мао Цзэдуну во время моего визита в Китай в 1956 году и Чжоу Эньлаю во время его визита в Албанию.

Коминтерн был создан для консолидации всех коммунистических и рабочих партий, для координации действий международного пролетариата против буржуазии. Коминтерн был международным революционным органом. Я не исключаю наличия отдельных недочетов в работе Коминтерна, поскольку коммунистическим партиям в ряде стран приходилось действовать в условиях глубочайшего подполья и жесточайших репрессий со стороны империализма и реакционной буржуазии.

Советский Союз времен Ленина и Сталина был страной, где сотни революционеров из разных стран мира нашли политическое убежище, спасаясь от зверств и расправ со стороны буржуазии и фашистов своих стран. Руководящие документы Коминтерна и, в их числе, речь Георгия Димитрова в июле 1935 года вошли в историю международного коммунистического движения как основополагающие документы по сплочению коммунистических партий и мобилизации трудящихся масс на борьбу с фашизмом, по созданию антифашистского фронта, в организации вооруженной борьбы против итальянских и немецких фашистов и японских милитаристов. В этой борьбе коммунистические партии были в авангарде, впереди, на самых опасных участках.

Поэтому клевета хрущевских ревизионистов и их пособников на Коминтерн и международный авторитет Иосифа Виссарионовича Сталина является преступлением, преступлением международного характера. Советский Союз и партия большевиков во главе с Иосифом Виссарионовичем Сталиным были оплотом в борьбе коммунистов и угнетенных масс всего мира против фашизма.

Когда гитлеровская Германия напала на Советский Союз, коммунистические и рабочие партии различных стран мира образовали единый фронт с другими антифашистскими силами своих стран и поднялись на вооруженную борьбу с фашизмом за освобождение своих стран, своих народов от ига фашистского зверья и за переход власти в руки угнетенных масс под руководством рабочего класса. Советский Союз был для них залогом победы.

Решение о роспуске Коминтерна, провозглашенное Сталиным от имени Исполкома, было, с учетом реальной обстановки, грамотным и правильным шагом. Коммунистические партии многих стран мира уже прочно стояли на ногах, чувствовали себя уверенно. Они превратились в закаленные организации в процессе борьбы с фашизмом, имели основательный опыт классовой борьбы. В качестве компаса при их движении вперед у них был марксизм-ленинизм. В тяжелейших условиях фашистской диктатуры организовывать систематическую работу Коминтерна было весьма затруднительно, практически невозможно. Эти причины и ряд других легли в основу решения о прекращении деятельности Коминтерна.

Но после войны, в сентябре 1947 года, было создано Информбюро коммунистических и рабочих партий для обмена опытом в сложной послевоенной обстановке. В этот период наблюдается наиболее активное вмешательство американских и английских империалистов во внутренние дела стран, освободившихся от ига фашистских захватчиков. Обстановка в ряде стран в силу этого была сложной и неустойчивой. Обмен опытом между нашими партиями, особенно европейскими, был необходим.

Реакционные силы, в том числе титовцы, пытались добиться, чтобы в таких европейских странах, как Чехословакия, Албания, Румыния, Польша и других, были восстановлены прежние реакционные порядки. С этой целью они провоцировали разного рода конфликты и одновременно стремились очернить Советский Союз.

Так титовцы подняли большой шум вокруг проблемы присоединения к Югославии подконтрольной Италии области Венеция-Джулия, обвиняя Советский Союз в нежелании поддержать их в этом деле, то есть обвиняя Советский Союз в антиюгославских позициях. Одновременно «марксисты»-титовцы молча поглотили албанскую территорию — Косову, которая по всем данным была частью Албании, и стали плести интриги для овладения всей Албанией, пытаясь превратить ее в седьмую республику Югославии.

Информбюро принципиально оценило действия титовцев и разоблачило измену югославских ревизионистов. В первую очередь, заслуга в этом важном деле принадлежит Сталину, его высокой марксистско-ленинской грамотности, принципиальности и революционной бдительности. Измена Тито была доказана полностью и неоспоримо. Разрыв с Тито и титовцами произошел после терпеливой длительной товарищеской работы с ним по разъяснению ошибочности поведения югославов. Потом было сделано предупреждение титовцам и, когда все поняли, что измена титовцев совершена с их стороны сознательно, титовцы были политически осуждены на основании открыто изложенных неопровержимых фактов.

Своей поездкой в Белград Хрущев хотел продемонстрировать реабилитацию титовцев с его стороны и одновременно показать, что хрущевцы осуждают Сталина за разрыв с титовцами. Без согласования с остальными членами Информбюро Хрущев единолично распустил, уничтожил эту организацию и объявил нам об этом на встрече в Москве лишь как о свершившемся факте.

В борьбе за господство над международным коммунистическим движением Хрущев использовал все грязные и звериные приемы троцкистского отребья, этих мелкобуржуазных иезуитов, — ложь, лесть, шантаж, организацию путчей, террор и покушения на видных революционеров и так далее. Хрущев всеми доступными мерами убирал с дороги настоящих марксистов-ленинцев и проталкивал к власти своих сторонников.

Сразу после смерти Сталина во время пребывания в Москве «скоропостижно» умер совершенно здоровый физически Готвальд. Он умер настолько загадочно, что у многих не было сомнений — его насильственно уничтожили хрущевцы.

Я знал Готвальда лично. Это был скромный искренний человек. Он был неразговорчив, но в беседе с ним я чувствовал себя непринужденно. Он всегда выслушивал собеседника внимательно, попыхивая трубкой. Он очень уважительно отзывался о борьбе албанского народа, отзывался искренне. Готвальд обещал помочь Албании в создании промышленности, но обещал ответственно, не голословно, объясняя конкретно возможности Чехословакии.

— Таковы наши возможности сейчас. Однако мы будем наращивать помощь по мере решения собственных проблем и преодоления трудностей.

При тех же обстоятельствах в Москве в разное время скоропостижно скончались Георгий Димитров и Берут. Они были ближайшими сподвижниками Сталина. Мне помнится также признание Микояна, что хрущевцы готовили покушение на Сталина незадолго до его смерти. Все эти факты, соединенные воедино, доказательно подкрепляют версию, что покушение на Сталина хрущевцы все-таки осуществили.

После гибели Берута пост первого секретаря партии в Польше занял Эдвард Охаб. Однако Охаб очень скоро вошел в конфликт с Хрущевым. Охаб не обладал качествами руководителя и поэтому не смог противостоять натиску Хрущева. На этом посту Охаб продержался менее года. После него в Польше пришел к власти реакционер Гомулка. Этот «коммунист», выскользнувший из тюрьмы не без помощи хрущевцев, в результате властной круговерти тут же был втиснут Хрущевым в руководящее кресло. Теперь Польша стала послушной «родственницей» хрущевского Советского Союза.

Одновременно хрущевцы вели обработку Болгарии. Особенностью Болгарии было то, что жизнь болгарского народа традиционно была связана с Россией и потом с Советским Союзом. Болгарский народ весьма уважительно относился к партии большевиков и лично к Сталину. Именно в силу этих совокупных обстоятельств царь Борис не решился вступить официально в войну с Советским Союзом, и советские войска вступили на территорию Болгарии без единого выстрела.

Хрущевцы использовали эти обстоятельства в своих корыстных целях. Искреннее доверие болгарского народа к Советскому Союзу позволило Хрущеву без особого труда протолкнуть к власти никчемного человека, готового выполнять любые указания Хрущева, — Тодора Живкова. Правда, после гибели Георгия Димитрова, на мой взгляд, в Болгарии не было руководителя, равного Димитрову.

Правда, в Болгарии в то время был достойный кандидат на пост руководителя партии — товарищ Васил Коларов, старый революционер, ближайший соратник Георгия Димитрова. Но он тоже внезапно умер через несколько месяцев после смерти Димитрова.

Я познакомился с товарищем Коларовым в Болгарии в декабре 1947 года. Он был того же возраста, что и Димитров. Коларов отвечал за международные связи. В беседе с нами он помог нам разобраться в международных делах и с ситуацией в конкретных странах. Это очень помогло нам. Особенно ценной для нас оказалась информация по Югославии и Греции.

Коларов был очень скромным человеком, и мы беседовали с ним в прямом смысле в теплой и дружеской обстановке. Но с Димитровым и Коларовым мне довелось встретиться только один раз. Хотя эта единственная встреча оставила в моей памяти неизгладимое впечатление как о близких мне товарищах.

Коларов после смерти Димитрова стал премьер-министром. Он был одним из инициаторов разоблачения титовского агента Костова.

До смерти товарища Сталина в наших отношениях с Болгарией не было никаких шероховатостей или недоразумений. И Албания, и Болгария относились к Советскому Союзу с искренним чувством уважения и доверия. Более того, до нашего разрыва с хрущевцами у нас не было идеологических и политических разногласий с болгарами.

Ряд руководителей Болгарии — Вылко Червенков, Ганев, Цола Драгойчева, Антон Югов и другие — были людьми старшего поколения. Они работали вместе с Георгием Димитровым в изгнании или в своей стране в подполье, сидели в застенках царя Бориса.

Сразу после смерти Г. Димитрова генеральным секретарем партии стал Вылко Червенков. Внешне он производил впечатление простодушного добрячка, ходил вразвалочку, как бы желая спросить: «Что я делаю на этом базаре? Может быть, я зря трачу время?» Он, видимо, был справедливым человеком, но чересчур мягкотелым и доверчивым. По крайней мере, такое впечатление сложились о нем у меня. Обычно он был немногословным, редко смеялся.

Червенков был зятем Георгия Димитрова. Быть может, поэтому тень от славы Димитрова возвышала и его. Однако до уровня Димитрова ему было очень далеко. С этого руководящего поста Червенков был снят быстро и неожиданно, без лишнего шума.

Его место занял Тодор Живков. Таким образом Чехословакия, Польша и Болгария оказались под пятой хрущевцев. Следующей на повестке дня была Румыния.

Во время войны мы не поддерживали никаких контактов с Румынией. После войны нам доводилось слышать много лестных слов от советских представителей о румынах и Деже. О нем говорили как о старом революционере, который, мол, много натерпелся в застенках Дофтана.

После встречи с румынским руководством у меня возникли сомнения в достоверности отзывов о Румынии и Деже. Я убедился, что в Румынии не было диктатуры пролетариата, а у власти находилась буржуазия. Позиции Румынской Рабочей партии были весьма слабы. Румынская буржуазия держала в своих руках промышленность, сельское хозяйство, торговлю и драла три шкуры с трудового народа Румынии. Буржуи жили в роскоши.

Деж ездил в бронированном автомобиле в сопровождении многочисленной вооруженной охраны. Реакционные силы в Румынии были весьма сильны. От активных враждебных действий их сдерживало только присутствие Красной Армии.

Во время наших бесед Деж очень много внимания уделял рассказам о собственных подвигах, вплоть до того, что лично себе он приписывал заслуги в отречении от престола короля Михая. Кстати, после отречения последнему было позволено выехать за рубеж вместе с награбленным богатством и всей королевской свитой.

Когда мы включились в борьбу с ренегатской группой Тито, Деж проявлял бурную активность против этой группы. Видимо, поэтому Информбюро на своем историческом совещании поручило ему выступить с докладом против группы Тито-Ранковича.

При жизни Сталина Деж был ярым антититовцем. При хрущевских ревизионистах Деж, как хамелеон, мигом сменил окраску и превратился в самого примерного поборника Тито, выступив с разгромной «самокритикой». Он тоже нанес покаянный визит Тито на Брионах.

После освобождения нашей страны мы, естественно, стремились установить дружеские связи со странами народной демократии, в том числе с Румынией.

Мы стремились наладить дружеские отношения с Румынией не только потому, что она провозгласила социалистический путь развития. У нас было чувство особой симпатии к румынскому народу потому, что румынский народ оказывал помощь проживающим в Румынии албанским патриотам из Национального Возрождения. Но румынский народ и румынское руководство — были не одним и тем же. Поэтому наши стремления не могли быть реализованы на уровне наших желаний.

Отношения между нашими странами были корректными, но холодными. Румынские руководители относились высокомерно к маленькой и бедной Албании. Пожалуй, из стран народной демократии Румыния проявляла наибольшее высокомерие к Албании.

Во время моей второй поездки в Румынию я увидел много интересного, познакомился со страной более широко и подробно. Я побывал в Плоешти, который, по сравнению с нашей Кучевой, показался мне гигантом нефтяной промышленности. Их нефтепромысел был оснащен современной техникой. Деж похвастался, что эту технику — довольно крупный нефтеперегонный завод — они купили у американцев. Позднее мне стало известно, что этот завод они взяли в кредит, то есть Румыния стала влезать в долги, в пасть американскому империализму. Мне также показали металлургический комбинат, ряд фабрик, образцовые сельскохозяйственные фермы, комбинат пошива готового платья и так далее.

Я посетил музейный комплекс под открытым небом «Румынская деревня». Это произвело на нас сильное впечатление.

Я обратил внимание, что у них много новых строек. Однако справедливости ради отмечу, что, по сравнению с Албанией, им досталось значительно более богатое наследство от прошлых времен и их страна меньше подверглась разрушениям в годы войны. В Румынии были сельскохозяйственные кооперативы, но дела там шли, как мы заметили, неважно. Чувствовался низкий уровень руководства и политической целеустремленности.

Все же достижения в Румынии имели место, и это было наглядно видно. Большую помощь Румынии оказывал Советский Союз, вплоть до строительства гигантского дворца «Скинтейа», где проводились различные культурные мероприятия.

Мы пытались обратиться за кредитами к Румынии, но нам либо отказывали, либо предлогали настолько смехотворный кредит, что брать его было просто бессмысленно. Что касается помощи опытом по нефтедобыче, сельскому хозяйству или промышленности, то на словах обещалось много, но на деле мы ничего не получили.

Таким образом, братская помощь во взаимоотношениях с Румынией фактически была на нуле и не шла ни в какие сравнения с помощью других стран народной демократии. Почему?

Сразу после войны среди остальных партий наблюдалось стремление к практической интернациональной взаимопомощи. Исключение составляла Румыния. Более того, со стороны румынского руководства ощущалось пренебрежительное отношение к «малым» странам и мелкобуржуазное преклонение, вплоть до пресмыкательства, перед «великими» странами. Даже на совещаниях румынские руководители сторонились представителей «малых» стран и постоянно «паслись» около руководителей Советского Союза. Эта черта характерна для оппортунистов и разных мелкобуржуазных ничтожеств. Дальнейшие события подтверждают, что румынское руководство изначально было гнилым.

Полным контрастом румынам были чехи. Я имею ввиду Готвальда и его соратников. Они не суетились, как румыны, были весьма корректны и, я бы сказал, искренне доброжелательны.

Во время моих встреч с Новотным, Широким, Долянским, Конецким бросались в глаза их скромность и откровенность. Им не были присущи надменность и грубость.

В части экономической помощи Албании, после Советского Союза, наибольшую помощь мы получали от чехов. Они, конечно, не разбрасывались кредитами, но вели себя с нами равноправно. Чехословакия была наиболее передовой индустриальной страной среди стран народной демократии. Чехословацкий народ в массе своей был трудолюбивым, грамотным, дисциплинированным и порядочным как в делах, так и в жизни. Чехословацкие руководители пользовались неоспоримым авторитетом и уважением как в странах народной демократии, так и в своей стране.

Даже в годы воцарения хрущевского ревизионизма мы чувствовали себя в Чехословакии расковано, равноправно. Чего не было в Москве при Хрущеве.

В хрущевской Москве мы обычно не имели контакта с простым народом и целыми днями отсиживались на отведенной нам даче. Сопровождали нас и даже столовались вместе с нами люди сомнительной профессиональной принадлежности — Лесаков, Мошатов, Петров и ряд других. Постепенно мы узнали, что все они являлись сотрудниками государственной безопасности, но нам их представляли как работников Центрального Комитета.

Правда, с Лесаковым у нас сложились весьма дружественные отношения, так как он был добрым и искренним человеком, хотя и не блистал умом. Мошатов в основном помогал нам «доставать» в магазинах кое-какие вещи для обеспечения быта. Уже в самом начале хрущевских времен работники ЦК отоваривались в отдельной комнате ГУМа, чего я никогда не замечал при Сталине. Петров был типичным чиновником. Он специализировался по Греции и в связи с этим бывал в Албании. Мы оказывали ему содействие, так как активно поддерживали Греческую Демократическую армию в ее справедливой борьбе и были в курсе многих вопросов. С нами бывал также Лаптев, молодой и высокомерный чинуша, говоривший по-албански. Был еще один человек — фамилию его я не помню. Нам он казался наиболее умным по сравнению с предыдущими.

Они ненавязчиво старались выведать у нас наши планы, наше отношение к югославам, наше мнение о руководстве Коммунистической партии Греции и тому подобное. Мы уже знали, с кем имеем дело, и потому держали ушки на макушке.

В Чехословакии все было иначе. В Праге, Брно, Братиславе, Карловых Варах и во многих других местах, где я бывал с официальным визитом и в частных поездках, я мог свободно ходить или ездить по городу или за город в сопровождении лишь одного охранника. Нам везде оказывали сердечную встречу. Беседы обычно велись откровенно, неформально, тепло — от бесед с руководителями страны до бесед на фабриках.

После разрыва с титовцами нам было запрещено летать в Советский Союз через Югославию. Поэтому приходилось добираться водным путем. Так что невольно нам пришлось много раз останавливаться в Одессе. Там мы познакомились с Епишевым, в то время первым секретарем обкома. Позднее он стал начальником главного политуправления Советской Армии. Но в Одессе нам ни разу не показали даже Потемкинскую лестницу, так как к ней надо было спускаться пешком. Мы ни разу не были ни в одном музее, ни в одной школе.

В Ленинграде, Москве и других городах Советского Союза нам удалось побывать на некоторых предприятиях и в домах культуры. Но эти посещения напоминали нам театральные представления — рабочие заранее были подготовлены к встрече и стояли ровными шеренгами. Представлял нас обычно какой-нибудь высокопоставленный, по местным меркам, Козлов, а затем выступали заранее подготовленные люди, жестко ограниченные бумажкой и временем.

В Чехословакии подобных спектаклей не было. Мы непринужденно встречались на фабриках как с руководителями, так и с рабочими, разговаривали без ограничения по времени или темам, без всяких трибун и микрофонов. Мы гуляли по улицам пешком и в автомобилях.

Я очень люблю знакомиться с историей стран и народов. В Чехословакии я побывал на том месте, где началось восстание таборитов (Революционное крыло в антифеодальном движении чешского народа в XV веке. Название произошло от города Табор, где находился политический центр, руководимый Яном Жишкой. Табориты были противниками феодального строя, католической церкви и национального гнета). Я посетил Аустерлиц и легко представил себе картину боя Бонапарта с австрийцами. Под впечатлением этого мне вспомнились войны Валленштейна и знаменитая трилогия Шиллера.

— Есть ли у вас музей Валленштейна? — поинтересовался я.

— А как же.

Меня тут же сопроводили во дворец-музей Валленштейна.

Однажды, во время охоты на косуль, мы оказались перед большим замком.

— Что это за здание? — спросил я.

— Это — одна из бывших резиденций Меттерниха. Сейчас здесь находится музей.

—А можно посмотреть?

— Без всяких сомнений.

Проводник, гид, весьма компетентно давал нам подробные объяснения. Перед окончанием осмотра мы проходили мимо почему-то запертой двери.

— Тут заперта мумия, присланная из Египта в дар австрийскому канцлеру, убийце сосланного сына Наполеона, римского короля, — пояснил проводник.

— А можно посмотреть мумию?

Меня очень интересовала египтология. Я читал много книг об исследованиях Картера, сподвижника Карнарвона, открывших нетронутую могилу Тутанхамона.

— Нельзя, я не открою дверь, — категорически заявил гид.

— Почему? — удивленно спросил я.

— Потому что со мной может произойти несчастье, я могу погибнуть.

Чешские товарищи стали уговаривать его открыть дверь.

— Возьмите ключ, откройте сами и осмотрите. Я не войду, не возьму на себя ответственности.

Мы открыли дверь, включили свет и увидели черную, как смоль, мумию, уложенную в деревянный саркофаг. Затем мы закрыли дверь, вернули ключ проводнику и поблагодарили его.

Один из чехословацких товарищей сказал:

— Есть же еще суеверные люди!

— Нет, — вмешался я, — проводник ученый, а не суеверный человек. В книгах по египтологии говорится, что все ученые, которые открывали захоронения фараонов, вскоре после этого непременно умирали. Есть предположение, что древнеегипетские священнослужители, чтобы уберечь мумии от разграбления, облицовывали стены захоронений камнями, содержащими уран. В камере, где покоится мумия, они жгли травы, выделяющие при этом сильный яд.

Сопровождавший меня чешский товарищ — его звали Павлом — изменил свое мнение о проводнике и попросил меня рассказать еще о чем-либо подобном.

В Словакии нас водили в монастырь, где среди картин и портретов многочисленных исторических деятелей я увидел фреску, изображающую албанского легендарного героя Скандербега. Был я и в долине Гете. Так дружелюбно чехи относились не только к нам, но ко всем своим гостям. Так же непринужденно чувствовали себя в Чехословакии и советские представители.

В Чехословакии нам довелось беседовать в парке несколько часов с Рокоссовским и Коневым. Хотя в Москве «регламент» позволил им лишь пожать нам руки.

Однако после смерти Готвальда хрущевцы опутали своей паутиной и Чехословакию. Немалую роль в этом сыграл оппортунист Новотный.

Относительно Германской Демократической Республики хрущевцы считали вопрос решенным — там находились советские войска. Мы считали необходимым присутствие советских войск на территории ГДР, так как мирный договор с Германией не был подписан и к тому же Советская Армия прикрывала от нападения и провокаций социалистические страны.

Наши взаимоотношения с Восточной Германией были вполне дружескими пока был жив товарищ Вильгельм Пик, старый революционер, сподвижник и друг товарища Сталина. Я отношусь к нему с большим уважением. С Пиком мне довелось встретиться в 1959 году в ГДР во время моего визита во главе делегации. Пик уже был очень болен. Однако он лично встретил меня. Встреча была очень радушной. Он внимательно слушал мой рассказ о жизни в Албании, о наших успехах и проблемах. Сам он из-за паралича говорить не мог. В последние годы по состоянию здоровья он фактически отстранился от руководства партией и страной. Правда, он занимал почетный пост президента республики. На деле ГДР управляли Ульбрихт и Гротеволь.

Ульбрихт не выказывал какой-либо враждебности к нам, пока мы открыто не порвали отношений с хрущевцами. Он был весьма самоуправным, высокомерным и грубым человеком. Он грубо и нагло требовал от Советского Союза огромных кредитов для развития своей страны, не считаясь совершенно с нуждами других братских стран. Получая значительную помощь от других, он никогда не приходил на помощь сам. Ульбрихт наиболее жестко, по сравнению с другими, встал на сторону советского ревизионизма.

Хрущевцы стремились подмять под себя не только страны народной демократии, но и международное коммунистическое движение.

После смерти товарища Сталина такие ревизионисты, как Тольятти, сразу же увидели в лице хрущевцев своих единомышленников и пошли на сближение с ними в борьбе против марксистско-ленинской линии в международном коммунистическом движении. Дружба с хрущевцами весьма устраивала ревизионистов типа Тольятти, которые уже давно сотрудничали с буржуазией своих стран и мечтали, не свергая буржуазии, сами непосредственно пролезть к власти. Дружба с хрущевцами могла усилить их позиции.

Но свои властные вожделения ревизионисты типа Тольятти тщательно скрывали, маскируя их словоблудием и разного рода примитивными «теориями» вроде «полицентризма» или «итальянского пути к социализму».

Хрущевцы, используя отработанную внутри страны тактику, до поры не раскрывали свою суть, маскируя ее всяческой демагогией. Их «ленинизм», их заявления о «ленинских принципах взаимоотношений между социалистическими странами» и тому подобное было чистейшим обманом в целях подготовки фронтального удара по международному коммунистическому движению. Хрущевцы готовились, дожидаясь своего часа. Время открытого наступления, наконец, пришло. Началом открытого наступления хрущевцев на марксизм-ленинизм следует считать ХХ съезд КПСС. Хрущевские ревизионисты готовились тщательно. Ими уже были приняты предварительные меры, обеспечивающие успех наступления как внутри страны, так и на международном уровне.

Глава 6. Победа контрреволюции.
Официальное провозглашение ревизионизма

Контрреволюция, свершившаяся в СССР под руководством ревизионистов Коммунистической партии Советского Союза, сопровождалась скрытым искажением принципиальных положений ленинизма и открытой атакой на дело Иосифа Виссарионовича Сталина, верного ученика Владимира Ильича Ленина и последовательного продолжателя его дела, и очернением его имени.

Международный капитал во главе с империализмом США, оценив контрреволюционные тенденции в руководстве КПСС, усилил давление на Хрущева и хрущевцев, подталкивая их к открытому и решительному повороту в сторону капитализма. Уступки империалистам и предательские поползновения хрущевцев набирали оборот. Колоссальные расходы империалистов в борьбе с первым в мире социалистическим государством окупались с лихвой.

Прибрав к рукам армию и органы государственной безопасности, фактически захватив Центральный Комитет, хрущевцы подготовили и провели в феврале 1956 года ХХ съезд КПСС. Этот съезд вошел в историю как съезд, официально утвердивший насквозь антимарксистскую и антисоциалистическую линию Никиты Хрущева и его сообщников, прикрытую словоблудием о «творческом развитии марксизма-ленинизма и дальнейшем продвижении к коммунизму». Этот съезд стал также точкой отсчета для наступления ревизионизма в ряде коммунистических и рабочих партий в странах народной демократии и в капиталистических странах. Контрреволюция свершилась. С этого события контрреволюция в Советском Союзе перешла в активное наступление.

Хрущевцами были подвергнуты ревизии и искажению такие принципиальные положения марксизма-ленинизма, как характер нашей эпохи — эпохи империализма и пролетарских революций, отношение к империализму и современному ревизионизму, отношение к вопросам войны и мира и мирному сосуществованию стран с различным социальным устройством, закономерности и особенности перехода к социализму и построения социализма в разных странах и тому подобное.

После смерти Сталина хрущевцы маскировались и маневрировали, используя в своих корыстных целях возможности «бюрократической легальности», отгораживая с ее помощью руководящие партийные круги от широких партийных и беспартийных масс глухой стеной бюрократического аппарата, который был полностью подконтролен этим руководящим кругам и выполнял их волю. Таким образом руководящие партийные круги обезопасили себя от контроля и критики снизу, попирая нормы партийной демократии и подменяя фактически авангардную политическую роль партии в обществе диктатурой ее руководящих кругов. Как показала практика хрущевских махинаций, особую опасность для партии и дела социализма представляет «бюрократическая легальность», которая приводит к потере живой связи с массами и утрате контроля снизу. Этого не поняли и не заметили многие партийцы и даже закаленные революционеры. Почему?

Спекулируя на заслуженном доверии народных масс к партии большевиков, прикрывая свое предательство революционной фразой, используя в своих контрреволюционных целях серьезные проблемы и трудности объективного и субъективного характера, возникшие в послевоенный период как внутри партии, так и во всем обществе, хрущевцы подменили руководящую роль партии диктатом через посредство стоящих над массами привилегированных руководящих кругов. Ленинско-сталинские принципы руководящей роли партии были извращены в сторону примитивной и антибольшевистской, якобы объективно необходимой, «диктатуры партии», а фактически в сторону диктатуры нарождающейся и прорывающейся к власти новой советской буржуазии. Лженаучный тезис о «диктатуре партии» и ранее настойчиво пропагандировался антибольшевистскими силами, но был отвергнут партией большевиков. Подобная «руководящая роль» партии навязывалась беспартийным массам в виде: «не смейте рассуждать, ибо партия все может сама», а партийным кадрам давалась установка: «нажимайте, командуйте, а прислушиваться к голосу масс не обязательно». В результате связь между партией и классом разрушалась.

Мы стали свидетелями того, как хрущевцы под вывеской восстановления «демократических принципов и ленинских норм партийной жизни» опустились до самой низкопробной клеветы на Сталина, на партию большевиков и социалистический строй периода диктатуры пролетариата. В этой клевете хрущевцы превзошли даже самую реакционную буржуазную пропаганду.

Многие приняли лживую демагогию этих предателей за чистую монету. Албанская партия Труда принципиально проанализировала линию хрущевцев и встала на защиту марксизма-ленинизма против нападок советских ревизионистов.

Я, Мехмет Шеху и Гого Нуши были делегированы нашей партией на ХХ съезд КПСС. Зловещий дух ревизионизма уже господствовал в Советском Союзе. Вся мощь пропаганды была сконцентрирована в руках хрущевцев и служила их подлому делу. Эта атмосфера царила и на ХХ съезде. Во время перерывов хрущевцы вели себя развязно. На каждом шагу стояли столы с едой и выпивкой для участников съезда. Всем этим Хрущев и его сообщники пытались подчеркнуть, что наступило их время, и что время сталинской «деловой партийной дисциплины» ушло в прошлое.

Отчетный доклад Хрущева на съезде представлял собою что-то вроде манифеста современного ревизионизма, хотя рекламировался он как «творческое развитие» марксизма-ленинизма. Международная буржуазия сразу заметила и оценила «новшества» Хрущева, изменения в политической и идеологической линиях Коммунистической партии Советского Союза.

Однако мировая буржуазия, приветствуя открытый выход на арену советского ревизионизма, одновременно считала его «новую линию» более опасной для своих интересов, чем линию времен Сталина. Почему? В лице Хрущева империалисты видели не только своего брата по классу паразитов, союзника, но и серьезного конкурента, опасного соперника в борьбе за сферы влияния, за дополнительные источники прибыли и в ограблении других стран и народов. Хрущевцы хитро использовали эту неприязнь империалистов для маскировки своего предательского лица. Видите, мол, империалисты не любят нас — значит наша «новая линия» является правильной, марксистской.

Последний день съезда проходил при закрытых дверях, так как он был посвящен выборам руководящих органов. Поэтому наша делегация в этот день на съезде не присутствовала. После выборов Хрущев выступил со вторым докладом. Этот доклад имел гриф «Секретно». В основном он представлял собою набор нападок на Сталина, клеветы и подтасовок. Однако секретность этого доклада была мнимой, так как еще до его оглашения на съезде с его содержанием были дословно ознакомлены титовцы. Через несколько дней этот «секретный доклад» был уже знаком буржуазии всего мира. Мы же были ознакомлены с этим докладом под грифом «Секретно» в последнюю очередь. Он был представлен для ознакомления лишь первым секретарям братских партий.

Я ночью читал и обдумывал хрущевский доклад, а затем ознакомил с этой гнусностью членов нашей делегации. Мы уже знали, что хрущевцы — изменники и ревизионисты, презренные троцкисты. Однако мы и подумать не могли, что они осмелятся заявить об этом официально. Только после смерти Сталина хрущевские ничтожества посмели осквернить имя этого великого Человека. Подонки и жалкие трусы! Мы понимали всю пагубность последствий этого предательства для Советского Союза, для советского народа, для всех народов мира. Одновременно мы осознавали, что наш долг сейчас — твердо и неуклонно отстаивать марксизм-ленинизм, дело Великого Сталина.

Нам не нужна была эта писанина с грубой клеветой, и поэтому мы вернули доклад сразу после его прочтения автору. Однако многие «коммунисты» взяли хрущевскую грязь с собою и пустили в продажу через киоски, чтобы сделать бизнес на этой подлости. Мы вернулись в Албанию с тяжелым сердцем.

Сразу же хрущевский ревизионизм нашел поддержку в ряде стран мира.

Пальмиро Тольятти одним из первых поддержал хрущевцев. Более того, он потребовал, чтобы его, Тольятти, возвели в ранг «старого борца» за эти «новые» идеи. «Что касается нашей партии, — заявил Тольятти в 1956 г., — то мне кажется, что мы поступили смело. Мы все время искали наш, итальянский путь к социализму».

Особенно ликовали титовские ревизионисты. От них не отставали ревизионисты других стран народной демократии. Накануне они только шепотом изрыгали яд, а теперь их злоба распространялась открыто и во всю ширь. Началась кампания по реабилитации предателей и осужденных врагов. Прямо из тюрем многие из них усаживались в руководящие партийные кресла.

В отношении реабилитации врагов лавры первенства все-таки достались хрущевцам. Уже на ХХ съезде Хрущев хвастливо заявил, что в Советском Союзе освобождено из тюрем и реабилитировано свыше 7000 человек, «невинно осужденных при Сталине». Этот процесс набирал обороты.

Хрущев и Микоян принялись за чистку Президиума ЦК. С этой целью ими было сфабриковано дело об «антипартийной группе». А пока хрущевцы столкнули с поста Маленкова, заменив его Булганиным, затем взялись за Молотова. 2 июня 1956 г. газета «Правда» вышла с большим портретом Тито на первой полосе и со слова