Глава 9. Кровавая контрреволюция в Венгрии и контрреволюционный переворот польских ревизионистов

Контрреволюционные решения ХХ съезда КПСС воодушевили и активизировали ревизионистов, выжидавших благоприятного момента для открытого выступления против социализма, в странах народной демократии в рядах их коммунистических и рабочих партий.

В Венгрии столкнулись интересы хрущевских ревизионистов, титовцев и американских империалистов. В самой Венгрии обстановка также была сложной.

Строительство социализма в Венгрии не носило радикального характера. Проводимая в Венгрии внутренняя политика не была последовательной и до конца принципиальной. Она создавала благоприятные условия для пролетариата, но одновременно способствовала укреплению позиций мелкой буржуазии. Венгерская партия Трудящихся представляла собою конгломерат из трех обособленных составляющих — коммунисты из числа бывших военнопленных в Советском Союзе, старые коммунисты времен Бела Куна и социал-демократы. Этот конгломерат не был политически монолитным. Поэтому советским ревизионистам не потребовалось особых усилий для полной ликвидации Венгерской партии Трудящихся.

В венгерской партии вокруг Ракоши сплотились старые коммунисты, такие как Герэ, Мюнних, а также ряд молодых кадров, не имеющих основательной революционной закалки.

Ракоши я хорошо знал лично. Он был честным человеком, старым коммунистом, активным деятелем Коминтерна. Он шел верным путем, но в партии у него было много врагов, а партия была в опасных размерах засорена случайными людьми с мелкобуржуазным сознанием. При жизни Сталина венгерские коммунисты имели надежных соратников за пределами страны в лице ВКП(б), и поэтому внутренние противоречия не проявлялись в столь опасных масштабах. После смерти товарища Сталина в Венгрии и венгерской партии стали проявляться сложные и опасные тенденции.

Однажды во время беседы со мной товарищ Ракоши поделился своими опасениями по поводу положения в венгерской армии:

— Армия у нас слабая, — сказал он. — Ощущается нехватка преданных социализму профессиональных кадров. Офицеры в основном перешли к нам на службу из старой хортистской армии. Поэтому мы набираем рабочих с заводов Чепель и после короткой подготовки ставим их на офицерские должности.

— Без сильной народной армии, — сказал я, — вам не обойтись, не защитить социализм. Поэтому надо решительно убрать из армии хортистов. Вы правильно делаете, что пополняете армейские кадры рабочими. Однако политическому воспитанию рабочих тоже необходимо уделить самое серьезное внимание.

Во время нашей беседы вошел Кадар. Ракоши представил нас друг другу. Кадар не стал участвовать в нашей беседе, а простился и уехал домой.

После его ухода Ракоши сказал:

— Кадар — молодой работник. Мы назначили его министром внутренних дел.

Во время следующей беседы с товарищем Ракоши мы обсуждали в основном экономические проблемы. Ракоши сказал, что экономика Венгрии развивается весьма успешно, особенно сельское хозяйство. В сельском хозяйстве, мол, у них производится продуктов больше, чем требуется для потребления населением.

Его информация свидетельствовала, что Ракоши имел склонность к преувеличению результатов труда, а его поведение отличалось избыточной эмоциональностью и безграничной добротой.

В целом он правильно держал курс на строительство социализма. Но уже тогда было видно, что против социалистического строительства в Венгрии и против венгерского руководства во главе с Ракоши усиленно действовала международная реакция, имевшая в стране опору в лице духовенства, кулачества и затаившихся хортистских фашистов. Действовала также титовская агентура во главе с Райком и Кадаром. С титовцами в Венгрии конкурировали хрущевцы и их агентура. Ракоши принадлежал к старой гвардии Коминтерна, а Коминтерн был для современных ревизионистов «страшным зверем».

В силу этих обстоятельств Венгрия становилась ареной борьбы за корыстные интересы хрущевцев, титовцев и контрреволюции, за спиной которой стоял американский империализм. Основной их удар был сконцентрирован против Венгерской партии Трудящихся во главе с Ракоши.

В апреле 1957 года, еще до уничтожения хрущевцами «антипартийной группы» Маленкова, Молотова и других, я находился в Москве в составе нашей партийно-правительственной делегации. Во время неофициальной беседы с Хрущевым, Молотовым, Булганиным и другими ко мне обратился будто в шутку Молотов:

— Завтра Микоян вылетает в Вену. Видимо, там он тоже собирается «заварить кашу», как в Будапеште.

— А разве события в Будапеште — дело рук Микояна?

— А как же! — ответил Молотов.

— В таком случае, — сказал я, — Микояна и близко нельзя подпускать к Будапешту.

— Я согласен, — сказал Молотов. — Если Микоян появится в Будапеште, его там повесят.

Во время этого разговора Хрущев сидел с поникшей головой. Микоян бледнел, что-то шлепал губами и цинично улыбался.

— Я обязательно поеду в Будапешт, — вмешался в разговор Микоян. — Если повесят меня, то повесят и Кадара. Мы ведь вместе «заваривали там кашу». Думаю, что те, кто направил меня туда, не дадут нам шанса на подобный «отдых» на фонарном столбе. У меня в других местах дел еще хватает.

Этот разговор прояснил мне роль хрущевцев в кровавой венгерской трагедии.

Стремление хрущевцев и титовцев ликвидировать социалистические завоевания в Венгрии совпадали. В этом стремлении они объединили свои контрреволюционные усилия. В качестве первого шага в своих коварных целях они поставили задачу добиться реабилитации провалившейся титовской агентуры — Кочи Дзодзе, Райка, Костова и других. Для этого они использовали практику контрреволюции в Советском Союзе. В Венгрии удалось осуществить эту тактику практически. Реабилитация Райка значительно подорвала позиции Ракоши.

Ракоши и его соратники проявили либерализм в борьбе с классовыми врагами, и в этом заключается их роковая ошибка. Они не смогли мобилизовать партию, рабочий класс, свой народ, чтобы в зародыше пресечь наступающую контрреволюцию. Под нажимом внутренней и внешней реакции они пошли на уступки врагу в вопросе реабилитации агентов буржуазии и тем самым ухудшили ситуацию в стране настолько, что это в значительной степени способствовало развязке кровавых контрреволюционных событий.

В июне 1956 года по дороге в Москву на Совещание СЭВ я сделал остановку в Будапеште и имел беседу с товарищами из Политбюро Венгерской партии Трудящихся. Я не застал там ни Ракоши, ни Хегедюша, ни Герэ, так как они уже отбыли в Москву. Однако и в Москве Ракоши не оказалось. Видимо, он находился в какой-нибудь советской клинике на «излечении» по инициативе хрущевских ревизионистов. Действительно, через пару недель он был смещен с руководящих постов «по состоянию здоровья». Это способствовало ухудшению обстановки в ЦК и в Венгерской партии Трудящихся в целом.

— В Центральном Комитете, — сказали мне товарищи из Политбюро, — сложилась неблагоприятная и тревожная обстановка. Нарастает противодействие Ракоши. Инициатива переходит в руки Фаркаша, бывшего члена Политбюро.

— Я считаю, — сказал мне Бата, министр обороны, — что Фаркаша необходимо немедленно вывести из ЦК и исключить из партии. Он занимается антипартийной деятельностью, совершает враждебные, подрывные действия против партии и ее политики, обвиняя Ракоши в неспособности руководить партией. Его поддерживает Роваи, который требует создать Комиссию для расследования деятельности Ракоши.

— Получается, — сказал я, — что Центральный Комитет не доверяет Политбюро?

— Да, действительно, — ответил один из товарищей. — Однако мы вынуждены согласиться по поводу создания Комиссии, но поставили условие, что доклад по результатам ее работы должен быть представлен сначала на рассмотрение Политбюро.

— Что это за Комиссия? — поинтересовался я. — По всем партийным правилам Центральный Комитет должен поручить также Политбюро проанализировать этот вопрос. Если Центральный Комитет сочтет необходимым высказать недоверие Политбюро и переизбрать его, это тоже нормально и соответствует внутрипартийным правилам.

Венгерские товарищи рассказали мне частный случай из тактики контрреволюционеров. Имре Надь, который был исключен из партии за контрреволюционную деятельность, устроил банкет по поводу своего дня рождения. На банкет было приглашено свыше 150 человек, в том числе — члены Центрального Комитета и Правительства. Некоторые коммунисты приняли это приглашение. Центральный Комитет занял безразличную позицию по этому факту и рекомендовал каждому приглашенному из своих товарищей индивидуально решать вопрос — принять приглашение предателя и контрреволюционера или принципиально отказаться.

Обстановка в руководящих структурах партии ухудшалась с каждым днем.

— В партии действуют целые контрреволюционные группы. Например, одна из них создана писателями, — поделился со мной один из товарищей. — Они активно пропагандируют материалы ХХ съезда КПСС и ведут пропаганду против нашей партии и ее политики. В качестве образца для дальнейшего развития Венгрии они выставляют Югославию. Они требуют также широкого распространения опыта итальянских ревизионистов. В частности, требуют опубликовать без критики выступление Тольятти. Мы вынуждены были уступить их нажиму.

— Тольятти, — ответил я, — является отъявленным ревизионистом. Мы, например, разъясняем низовым партийным организациям суть итальянского ревизионизма и наше отношение к нему. Мы доводим нашу позицию до всех членов партии. Мы не опубликовали выступление Тольятти. Однако оно было оглашено пражским радио без комментариев и разъяснений. Это нас весьма удивило.

Из состоявшейся беседы я понял, что в венгерском Политбюро солидарность была кажущейся, формальной.

Вечером мы продолжили беседу во время официального ужина.

— Нельзя сидеть, сложа руки, — сказал я венгерским товарищам. — Обстановка становится угрожающей. Почему вы бездействуете? Почему вы не предпринимаете никаких мер против контрреволюционеров? Ваша бездеятельность может дорого обойтись вашей партии и вашему народу.

— А что делать?

— Необходимо немедленно закрыть клуб «Петефи», — порекомендовал я. — Необходимо арестовать главарей контрреволюции. Необходимо поднять рабочий класс и вооружить его. Необходимо силами вооруженных рабочих окружить Эстергом. Допустим, вы не можете арестовать Миндценти, но Имре Надя вы можете арестовать вполне обоснованно. Необходимо продемонстрировать решимость пролетариата отстоять свою власть, свою диктатуру — вплоть до расстрела отдельных наиболее опасных контрреволюционеров.

Венгерские товарищи с удивлением слушали мои слова. Чувствовались их растерянность и нерешительность.

— Мы не можем так поступить, товарищ Энвер, — ответил один из венгерских товарищей. — Мы не находим положение в Венгрии столь тревожным. Болтовня в клубе «Петефи» — ребячество. Не надо сгущать краски. Мы контролируем обстановку. Мы — хозяева положения сейчас. Если некоторые товарищи присутствовали на банкете у Имре Надя, то это — их личное дело. Они тем самым не дискредитировали ЦК и не встали на сторону контрреволюционера Надя.

— Мне кажется, — подытожил я, — вы слишком упрощенно оцениваете ситуацию, примитивно, безответственно. Вы не замечаете грозящей вам опасности, и это может оказаться весьма чреватым для вашей партии и всего вашего народа. Мы хорошо знаем титовцев. Они являются отъявленными холуями империалистов, их агентами. Они будут усиленно добиваться своих контрреволюционных целей в Венгрии. Они добьются своего, если своевременно не принять решительных защитных мер, не дать им отпора.

Но мои слова оказались гласом вопиющего в пустыне. Венгерские товарищи не согласились с моими доводами.

Утром я вылетел в Москву. Сразу после прибытия я был приглашен на беседу с Сусловым. Я изложил ему свои опасения по поводу положения в Венгрии. Однако моя прямота и откровенность вызвали лишь недовольство и гнев Суслова.

— Я не могу согласиться с вашими опасениями, — сказал он. — Может быть, вы недостаточно осведомлены.

Он стал пространно обрисовывать положение в Венгрии со своей колокольни в самых радужных красках. Однако последующие события подтвердили мою правоту.

В конце августа 1956 года я имел еще один подробный разговор с Сусловым по поводу обстановки в Венгрии. В ходе разговора я попросил его в дальнейшем информировать более подробно нашу партию о положении в этой стране. Суслов согласился, но, как я понял, это было сделано лишь из дипломатической вежливости.

— Действительно, — сказал мне Суслов, — враги поднимают шумиху по поводу Венгрии. Однако наша разведка и другие источники информации не сообщают ничего тревожного. Правда, имеют место некоторые студенческие волнения, но они находятся под контролем наших сторонников. По поводу Ракоши и Герэ могу сказать, что оба они допускали значительные ошибки.

— Согласен, — подтвердил я его последний тезис. — Очень большой и опасной их ошибкой была реабилитация контрреволюционеров, титовских агентов, активно боровшихся против социализма.

Суслов нахмурился и, как я заметил, готов был взорваться бранью в мой адрес. Однако дипломатический этикет сдержал его.

— Что касается товарища Имре Надя, то мы категорически не можем согласиться с вами, товарищ Энвер.

— Меня коробит, когда вы называете Имре Надя «товарищем». Недопустимо называть товарищем врага социализма, контрреволюционера, который давно занимается подрывной деятельностью против социализма! — ответил я.

— Но ведь он раскаялся и выступил с самокритикой. Врагов надо тоже уметь прощать, если они раскаялись.

— Прощать можно не всякого врага. Можно простить второстепенного врага, который сам сложил оружие. Имре Надь не относится к таким. Он на деле, а не на словах продолжает вести борьбу против социализма — открыто. Врага можно простить, но нельзя из врагов формировать отряд своих товарищей! Его самокритика является пустой болтовней, за которой нет подтверждения делом. Это — ширма, за которой скрывается враг. У вашей партии уже был опыт подобной «самокритики» со стороны троцкистов. Причем неоднократно. Мелкобуржуазная доверчивость и распущенность могут дорого обойтись венгерским товарищам.

— Нет, — резко и раздраженно возразил Суслов. — Он выступил с самокритикой письменно. Вот доказательство!

Суслов вынул из сейфа «объяснительную записку» Имре Надя, адресованную Коммунистической партии Советского Союза. Суть ее сводилась к тому, что он в общих словах признавал некоторые ошибки и оплошности в своих действиях и просил у советских руководителей помощи и поддержки.

— И вы поверили этой пустой и лицемерной бумажке? — спросил я.

— Верим, — подтвердил Суслов. — Он признал свои ошибки. Мы должны быть великодушными. Человек просит помощи, и мы обязаны поддержать его в трудный час. Мы должны протянуть ему руку помощи.

— Вы протягиваете руку закоренелому врагу социализма, изменнику и контрреволюционеру. В благодарность он в удобный для него момент укусит вашу руку, — возразил я. — Вы допускаете большую и опасную ошибку.

На этом наша беседа с Сусловым закончилась. Я понял, что советские ревизионисты, свергнув Ракоши, оказались в весьма растерянном состоянии. Буря приближалась, а они не знали — что делать. Они, видимо, предпринимали лихорадочные попытки перевербовать титовскую агентуру, чтобы не потерять свои позиции в Венгрии в конкурентной борьбе с титовцами. Не исключаю, что одновременно советские ревизионисты вели закулисный торг с Тито и титовцами за раздел влияния в Венгрии. Видимо, хрущевцы ухватились за кандидатуру Имре Надя в качестве основного проводника их интересов в Венгрии. Дальнейшие события подтвердили правильность моих предположений.

Опора в руководящих органах партии у Ракоши была, как показала практика, очень слабой. Реакция действовала открыто и нагло. Контрреволюционер и изменник Имре Надь, прикрываясь коммунистической одежкой, стал знаменем борьбы титовцев против Ракоши. Ракоши, почувствовав эту опасность, предпринял некоторые меры против Имре Надя. Но, к сожалению, только против Имре Надя, то есть меры были поверхностными и носили частный характер. Например, в конце 1955 года Имре Надь — только Имре Надь — был исключен из партии за открытую контрреволюционную деятельность. Однако эти меры оказались слишком запоздалыми. Паутина контрреволюции уже плотно опутывала всю Венгрию. Спасти положение могли только немедленные, решительные и радикальные меры. Но Венгерская партия Трудящихся оказалась неспособной на подобные действия.

Против Ракоши единым фронтом выступили местные контрреволюционеры — Анна Кетки, Миндценти и другие враги социализма в Венгрии, титовцы, хрущевцы и внешняя реакция. Более того, на территории Венгрии, Австрии и других стран накапливались силы для вооруженной контрреволюции, забрасывались на территорию Венгрии боевики и оружие.

Клуб «Петефи» стал организационным центром реакции. Под видом культурного клуба Союза молодежи — под самым носом у венгерской партии — реакционная интеллигенция не только вела пропаганду против социализма и диктатуры пролетариата, но практически подготавливала и организовывала контрреволюцию. Наступил момент, когда этот реакционный вертеп открыто предъявил ультиматум партии и правительству. Пока у руководства находился Ракоши, партия предпринимала некоторые незначительные профилактические меры. Например, Центральный Комитет принял резолюцию с осуждением контрреволюционной деятельности клуба «Петефи», из партии были исключены двое наиболее реакционных писателей. Однако это было больше всего похоже на шлепки непомерно расшалившемуся ребенку, а не на радикальные меры против готовившейся контрреволюции.

Изменник Имре Надь превратил свой дом в открытую явочную квартиру для контрреволюционеров. На стороне Имре Надя были некоторые члены Центрального Комитета Венгерской партии Трудящихся. Венгерские руководители курсировали между Будапештом и Москвой, пресмыкаясь и ища поддержки. Все это расчищало путь к власти изменнику Имре Надю и контрреволюционным силам.

Я понял, что отстранение от руководства партией Ракоши было согласовано с Москвой. Он был свергнут совместными усилиями титовцев, хрущевцев и венгерских контрреволюционеров из состава руководства партии. Первоначально враги раздували заслуги товарища Матиаса Ракоши. Потом стали поднимать шум об ошибках, якобы допущенных им в руководстве и, наконец, объявили его вместе с соратниками «преступной шайкой Ракоши». Со стороны хрущевцев этим заговором против Ракоши руководил Суслов.

Видимо, Ракоши был последним препятствием на пути контрреволюции к власти. Далее события стали развиваться бешеным темпом. Первоначально Ракоши сменил Герэ, но он продержался на этом посту «считанные дни». Его место занял Кадар, который до этого сидел в тюрьме за контрреволюционную деятельность и лишь недавно был реабилитирован. Поэтому титовцы и хрущевцы сначала протащили Кадара в Политбюро, и лишь после этого он воцарился во главе партии.

После июльского Пленума 1956 года, когда Ракоши оставил пост руководителя партии, окончательно рухнул авторитет партии и правительства, а реакция вышла на просторы контрреволюционной деятельности, наращивая темпы. Контрреволюция открыто потребовала реабилитации Надя и снятия с руководящих постов тех немногих товарищей, которые остались верны делу социализма. Герэ, Хегедюш и их соратники колесили по стране, обещая «демократию», «социалистическую законность» и повышение жизненного уровня, чтобы приглушить разгорающиеся в обществе страсти. Их действия не отличались марксистско-ленинской последовательностью и принципиальностью, а осуществлялись под давлением мелкобуржуазной стихии и реакции.

Следующим этапом наступления контрреволюции стал «счастливый» период либерализации, проявившейся в освобождении из тюрем преступников и реабилитации врагов соцтализма.

Изменник Райк был пышно перезахоронен как герой и страдалец, под пение «Интернационала». Теперь этот изменник стал «товарищем» Райком, и его имя произносили наравне с именем национального героя Венгрии Кошута. Надь тоже был прощен и восстановлен в партии. Были выпущены из тюрем государственные и уголовные преступники — офицеры и священники, изменники и просто воры и убийцы. Они были объявлены «невинными жертвами репрессий преступной группы Ракоши, Габора Петери и Михаила Фаркаша». Последний в те же дни был брошен в тюрьму. Началось массовое «покаяние» высокопоставленных государственных чиновников за «учиненные ранее преступной шайкой Ракоши репрессии».

Даже видные и старейшие деятели партии были духовно сломлены и опустились до мелкой трусости, оппортунизма и предательства своих товарищей. Так, под давлением хрущевцев, Хегедюш публично заявил: «Мы выражаем глубокое сожаление по поводу того, что наша партия и наше правительство клеветали на югославское руководство». Герэ также в своей первой речи на посту руководителя партии покаялся: «Наша партия находится в долгу перед Союзом коммунистов Югославии и руководителями Югославии. Она должна осудить клеветнические измышления с нашей стороны, нанесшие ущерб Федеративной Народной Республике Югославии». Герэ, Хегедюш и Кадар посетили Белград и поставили последнюю точку в своей трусости и измене во время переговоров с Ранковичем.

Далее начались открытые контрреволюционные беспорядки, в результате которых Герэ был выброшен на свалку, а партию возглавил Кадар, втиснутый на этот пост хрущевцами — при непосредственном участии Хрущева, Микояна и Суслова.

Имре Надь тоже набирал силу. Венгерская реакция фактически пришла к власти. Стали восстанавливаться реакционные буржуазные партии — фашистские, хортистские, клерикальные. В страну хлынул поток оружия — в первую очередь из Австрии. Под видом туристов в Венгрию стали проникать десятки тысяч диверсантов и террористов. Открыто зазвучали призывы к свержению социалистического строя.

По пути из Китая, в октябре 1956 года, я сделал остановку в Будапеште. Венгерские товарищи радостно известили меня, что в последнее время «Венгрию посещают до 20000 туристов» и это, мол, дает стране весомый валютный доход. Я немного охладил их восторг, объяснив, что в подобной обстановке резко возросший и бесконтрольный наплыв туристов может таить в себе серьезную опасность.

О кровавых контрреволюционных событиях в Будапеште мне стало достаточно подробно известно от нашего посла. Первоначально разъяренные толпы мелкобуржуазных элементов, подогреваемые контрреволюционерами, попытались свалить памятник Сталину, еще уцелевший на одной из площадей Будапешта. Они пробовали сокрушить его с помощью тяжелой техники, но памятник выстоял. Тогда они разрезали его на куски с помощью газорезательного оборудования. Для контрреволюции этот акт был символическим, воодушевляющим их на кровавую бойню и другие злодеяния против живых людей. Во всем городе воцарились разбой, убийства, бесчинства.

Имре Надь вновь продемонстрировал свое предательское нутро. На этот раз он предал Хрущева и Суслова — своих патронов. Надь публично выступил со своей реакционной программой и объявил о выходе Венгрии из Варшавского Договора. Тем самым он плюнул хрущевцам в лицо.

Советским послом в Венгрии был в это время Юрий Андропов — работник КГБ, который позднее сыграл довольно подлую роль в отношении Албании. В силу своего служебного положения он сразу оказался в водовороте контрреволюции — причем в самом неприглядном виде. Из-за предательства Надя советские ревизионисты оказались в щекотливом положении — им нужно было либо безоговорочно убраться из Венгрии, либо использовать вооруженную силу — Советскую Армию — для сохранения своих позиций в Венгрии. Хрущевцы выбрали второй вариант. Но даже в подобной ситуации Андропов заявил нашему послу в Будапеште:

— Повстанцев нельзя называть контрреволюционерами, так как среди них есть и честные обманутые люди. Новое венгерское правительство — хорошее и его необходимо всячески поддерживать, чтобы стабилизировать обстановку в стране.

— Как вы оцениваете последнее выступление Надя? — спросил его наш посол.

— Нормально, прекрасно, — ответил Андропов. — Правда, в его выступлении явно просматривается антисоветчина. Однако это простительно, так как он не хочет утратить доверие масс. Политбюро теперь тоже достойно похвалы и пользуется нашим доверием.

Контрреволюционеры действовали настолько нагло, что самого Андропова и весь персонал его посольства они выгнали на улицу и удерживали несколько часов в кольце вооруженных головорезов. Видимо, решали их судьбу — арестовывать или нет. Мы же дали указание нашему послу принять решительные меры по защите посольства. Мы дали ему указание установить пулемет и без колебаний открывать огонь в случае штурма посольства. Наш посол обратился к Андропову с просьбой выделить необходимое оружие для защиты албанского посольства, поскольку мы не держали в своих посольствах подобного оружия. У советских же в Венгрии находилась армия. Андропов категорически отказал нам.

— Вы пользуетесь дипломатическим иммунитетом, — сказал он, — дипломатов никто не тронет.

— Какой там дипломатический иммунитет?! — возразил наш посол. — Они ведь лично вас и весь персонал вашего посольства выгнали на улицу и фактически угрожали расправой.

— Нет, нет, — категорически заявил Андропов. — Если мы дадим вам оружие, то это может вызвать ряд дипломатических неприятностей.

— Ну, что ж, — ответил наш представитель. — В таком случае я официально обращаюсь к вам с этой просьбой от имени албанского правительства.

— Я запрошу Москву, — ответил Андропов.

Вечером Москва ответила отказом.

— Ладно, — заявил Андропову наш посол. — Только знайте, что мы будем защищаться до последнего патрона единственным револьвером и теми охотничьими ружьями, которые у нас есть в наличии. Мы будем защищаться решительно и до последней капли крови.

После этого разговора Андропов трусливо заперся в своем посольстве, боясь высунуть нос на улицу. Однако мелкая подлость со стороны Андропова и хрущевцев в Москве не ограничилась одним этим фактом.

Один из ответственных работников венгерского Министерства иностранных дел, спасаясь от преследования и расправы со стороны бандитов, попросил убежища в нашем посольстве. Он сказал нашим товарищам, что только что представители советского посольства отказали ему в убежище, сославшись на дипломатические неприятности для них и оставив его беззащитным на растерзание бандитам.

Советские войска, размещенные в Венгрии, первоначально пытались вмешаться в события. Однако после протеста Надя и Кадара заняли нейтралитет и просто наблюдали за кровавой расправой бандитов над венгерскими активистами и населением. Одновременно советское правительство заявило о своей готовности начать переговоры о выводе советских войск с территории Венгрии. Хрущевцы были напуганы кровавыми событиями в Венгрии и дрожали от страха. В то же время Тито всячески поддерживал вооруженный путч и кровавую резню в Венгрии. Югославские войска были подтянуты к границам Венгрии и были готовы вторгнуться на ее территорию в любой момент. Для дипломатических переговоров из Москвы в Будапешт прибыли Микоян и Суслов.

Я выступил через посла в Тиране от имени нашей партии с заявлением по вопросу действий советского правительства, заявив:

— Правительство Советского Союза не информирует нас, своих товарищей и союзников, о своих позициях и действиях в Венгрии. Это дает нам основание оценивать планы и действия советского руководства как закулисные интриги и отход от марксистско-ленинских принципов во взаимоотношениях между коммунистами и социалистическими государствами. По нашему убеждению Тито и его сообщники прямо и непосредственно причастны к контрреволюции, к кровавым событиям в Венгрии. Однако советское руководство не разъясняет своим союзникам откровенные и целенаправленные козни и преступления титовцев, не разоблачает их и тем самым способствует сдаче Венгрии в руки империалистов. Мы считаем, что Советскому Союзу необходимо немедленно и решительно вмешаться, остановить кровопролитие и контрреволюцию и защитить народно-демократическую власть в Венгрии. Иначе будет поздно.

Я осудил непростительную доверчивость и медлительность со стороны советского руководства. Я обвинил Имре Надя, Хрущева и Суслова персонально в преступной бездеятельности. В ответ на это советский посол заявил мне, что Москва не позволит врагу захватить Венгрию и обещал довести до сведения советского руководства содержание моего заявления.

В это время в Венгрии и в Будапеште, в частности, свирепствовали контрреволюционные силы, нарастали кровавые события. Вооруженная империалистами реакция расстреливала на улицах коммунистов и просто демократически настроенных людей, уничтожала целые семьи, не щадя детей, подвергала захваченных людей пыткам и издевательствам, сжигала дома. Уже многие дни в Будапеште царил настоящий разбой.

Свидетельства очевидцев (изд.)

Я жила на втором этаже. Когда меня схватили и погнали вниз, я видела, как в коридоре бандиты добивали соседа-коммуниста. Второго соседа, коммуниста-офицера армии, повесили перед домом на суке дерева вниз головой. Веревка оборвалась. Бандиты стали зверски избивать его ногами и железными прутьями, а потом снова повесили. Другому убитому бандиты затолкали в рот скомканный партийный билет…

Из воспоминаний жительницы Будапешта И. Хайош

Из подвала горящего дома выбежал мужчина с белокурым сынишкой на руках, лет 4-х или 5-ти. Бандиты схватили его и забили насмерть. Затем его труп был повешен за ноги на дереве. Мальчик остался лежать под деревом без сознания…

Контрреволюционеры расстреливали женщин, стоящих в очередях за хлебом. Это я видел на углу улиц Изабеллы и Ласло Рудаша и на площади у парламента.

Людям выкалывали глаза, выламывали пальцы, забивали железными прутьями. Несколько человек были повешены на фонарях на улице Ракоци. На площади имени Москвы бандиты повесили на деревьях вниз головой около 30 человек, затем их облили бензином и сожгли заживо…

Из показаний корреспондента газеты «Мадьяр Фюггетленшаг»

Я попал в отряд, которым командовал капитан, одетый в штатскую одежду. Мы ходили по выданным нам адресам для расправы с работниками госбезопасности и коммунистами. В районе гостиницы «Рояль» мы зашли по одному из адресу на третий этаж дома. Мы застали дома хозяина с женой и шестилетней девочкой. Капитан сначала до полусмерти избил мужчину, затем ножницами отрезал ему уши и нос. Только после этих издевательств он пристрелил его из автомата. Жена хозяина квартиры попыталась бежать, но один из нас прикончил ее выстрелом. Потом мы пристрелили девочку…

Из протокола допроса контрреволюционера Яноша Силаиди

Незначительное сопротивление бандитам оказывали только отряды Комитета государственной безопасности. Кадар издал указ о роспуске Венгерской партии Трудящихся. Венгерская армия была нейтрализована и распущена. Кадар, Надь и их сообщники объявили о создании новой партии под их руководством — Венгерской Социалистической Рабочей партии.

На улицах Будапешта лилась кровь, а советское посольство было окружено советскими танками и внутри его Микоян, Суслов, Андропов и другие плели свои закулисные интриги.

Венгерская реакция во главе с Кадаром и Имре Надем во время парламентских дискуссий открыто призывала западные капиталистические державы к вооруженному вторжению в Венгрию против советских войск.

Перепуганный подобными призывами Никита Хрущев отдал приказ задействовать советские бронетанковые войска в Будапеште. В столице Венгрии завязались уличные бои между советскими войсками и венгерской реакцией. Микоян отправил Андропова на танке в венгерский парламент, чтобы доставить к нему Кадара и заставить его служить интересам советских ревизионистов.

Из страха Кадар предал своих предыдущих хозяев, титовцев и западных капиталистов, и стал служить советским ревизионистам. Он призвал венгерский народ прекратить беспорядки, а контрреволюцию — сложить оружие и сдаться советским войскам.

Правительство Надя рухнуло. Надь укрылся в югославском посольстве. Контрреволюционный мятеж был подавлен. Было ясно, что Надь являлся агентом титовцев и мировой реакции. Правда, он пользовался и поддержкой советских ревизионистов, но, надеясь взлететь выше, в удобный момент предал хрущевцев. Несколько месяцев Хрущев добивался от югославов выдачи Надя. Однако титовцы упорно не выдавали своего агента. В результате длительных торгов было найдено компромиссное решение — Надя выдворили в Румынию.

По этому поводу нас информировал советский посол в Тиране Крылов. Я высказал наше мнение в связи с этим:

— Имре Надь — предатель. Он несет ответственность за кровопролитную резню, он пытался установить фашистскую диктатуру в Венгрии. Теперь вы предлагаете укрыть от правосудия в дружественной стране изменника и преступника, который расстреливал коммунистов, истязал прогрессивных людей, убивал советских солдат и призывал империалистов к интервенции против Венгрии. Мы не согласны с этим.

Чтобы утихомирить страсти вокруг кровавых событий в Венгрии, Надь был казнен. Надь вполне заслужил смертную казнь за содеянные им злодеяния — с этим мы согласны. Однако мы не согласились с тем, что он был казнен тайно, без суда. Его необходимо было судить открыто и казнить публично по законам той страны, где он совершил столько кровавых преступлений. Однако хрущевцы, титовцы и Кадар боялись гласного суда, так как Надь мог изобличить их соучастие в венгерском кровопролитии, назвав тех, кто закулисно управлял контрреволюцией.

Позже появилось много фактов, доказывающих причастность советского руководства к кровавым венгерским событиям. Более того, между хрущевцами и титовцами осуществлялись постоянные контакты — в частности, перед и во время венгерской контрреволюции. Хрущев и Маленков встречались негласно с Тито на Брионах.

Вскоре советские руководители все-таки ознакомили нас с некоторой их перепиской с титовцами в связи с венгерскими событиями. Факты, изложенные в этих документах, вызвали у нас большое беспокойство, так как они носили принципиальный характер и содержали значительные отклонения от марксизма-ленинизма. Однако в то время мы еще считали, что нельзя открыто вступать на основании только этих фактов в борьбу с советскими ревизионистами, так как Советский Союз был оплотом нашего единства и подвергался яростным атакам империалистов и мировой реакции. Мы считали, что в подобной ситуации необходимо все доводы и мнения тщательно обдумать и взвесить. Поэтому мы высказали свои позиции советским руководителям в товарищеском тоне, в порядке наших двусторонних отношений.

Я попросил советского посла Крылова зайти ко мне для беседы.

— Я хотел бы уяснить ряд вопросов по содержанию ваших писем. Прежде всего, ставлю вас в известность, что мы отвергаем клеветнические нападки на нашу партию со стороны титовцев. Одновременно нас удивляет, что Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза не отвергает враждебные нападки на нас со стороны титовцев, отмалчивается. Мы удивлены также, что советские руководители не заняли принципиальной позиции по отношению к югославскому ревизионизму, то есть продемонстрировали свою двусмысленную позицию, — заявил я. — Мы не можем понять, почему до и во время венгерской контрреволюции советские руководители скрытно контактировали с югославскими ревизионистами, которые по нашим данным, известным и советскому руководству, вели агентурную и раскольническую деятельность в странах народной демократии, и какова действительная роль Советского Союза в кровавых событиях в Венгрии. В письме Хрущева к Тито сказано: «Вы были вполне довольны тем, что Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза еще летом этого года, в связи с устранением Ракоши, стремился к тому, чтобы Кадар стал первым секретарем». У нас невольно возник вопрос: «Где был сформирован Центральный Комитет Венгерской партии Трудящихся — в Будапеште или в Советском Союзе?»

На первые мои вопросы Крылов, как обычно, отмолчался. По последнему вопросу он попытался выкрутиться:

— Видимо, венгерские товарищи приехали в Крым отдыхать и заодно обсудили этот кадровый вопрос. Представители ЦК КПСС, как мне доподлинно известно, ответили им, что «целесообразнее будет избрать Кадара».

— Значит, руководство Коммунистической партии Советского Союза было не за Герэ, а за Кадара? — уточнил я.

— Да. Письмо подтверждает это, — смущенно констатировал Крылов.

— Кроме того, — продолжал я, — правительство Кадара было сформировано в результате согласования его состава с советским руководством и Тито. Так это?

— Да, — выдавил из себя невольное согласие Крылов. — Видимо, так оно и было.

— Наше Политбюро считает неправильным то, что Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза согласовывает руководящий состав партии и государства в Венгрии с Тито, который является врагом марксизма-ленинизма. Наши взгляды по этим вопросам должны быть хорошо известны советским руководителям. Вы своевременно передали наши выводы по этим вопросам в Москву? — задал я очередной вопрос.

— Да, — ответил советский посол, — я сразу же передал содержание нашей беседы в Москву.

В заключение беседы, как бы мимоходом, Крылов спросил меня:

— Вы твердо намерены судить открыто Дали Ндреу?

Я прекрасно понимал, что именно этот вопрос более всего интересовал советского посла. По всей видимости, разоблачение агентуры югославских ревизионистов и открытый суд над видными титовскими агентами Лири Гега и Дали Ндреу были очень не по нутру советским руководителям, не соответствовали их политике.

— Судебный процесс подготовлен и обязательно состоится, — твердо ответил я Крылову. — Дали Ндреу и Лири Гега являются предателями и агентами наших врагов. Они готовили заговор против нашей партии и нашего государства, отчетливо сознавая, что в случае провала заговора им придется держать ответ перед судом и албанским народом. Их заговор провалился. Они пытались бежать, но были задержаны вблизи нашей государственной границы. Их враждебная деятельность в ходе следствия полностью доказана. Кроме того, они сами признали свою вину и подтвердили выдвинутые следствием обвинения. Если Тито не прекратит враждебной деятельности против Албании, мы предадим широкой международной огласке деятельность титовской агентуры против нашей страны, подтвердим это неопровержимыми фактами, вещественными уликами, магнитофонными записями и дадим другие достоверные подтверждения. Титовцы не только пытаются вонзить нож нам в спину, но распространяют клевету на нашу партию, наше правительство и албанский народ. Мы вынуждены будем дать им решительный отпор.

Крылов ушел от меня как побитая собака, будучи не в состоянии опровергнуть наши обвинения, претензии и неприятные для хрущевцев и титовцев выводы.

События, подобные венгерским, почти одновременно имели место и в Польше. Хотя в Польше они не получили такого размаха, как в Венгрии.

В Польше после второй мировой войны была установлена диктатура пролетариата под руководством Польской Объединенной Рабочей партии. Однако с самого начала социалистические преобразования в Польше столкнулись с рядом серьезных проблем и имели перекосы. Во время руководства Берута партия занимала правильные позиции, и в социалистическом развитии страны имели место реальные успехи. Проблемы возникали из-за того, что начатые в Польше социалистические преобразования не доводились до конца, а классовая бдительность и классовая борьба не соответствовали реальным условиям, были вялыми. Ряды рабочего класса росли, промышленность развивалась в правильном направлении, предпринимались усилия по распространению в массах марксизма-ленинизма, но положение буржуазных элементов не было решительно ограничено и они фактически сохраняли свои господствующие позиции. В деревне не была последовательно проведена аграрная реформа, коллективизация осуществлялась нерешительно. С приходом к власти Гомулки эти проблемы усугубились. Гомулка объявил нерентабельными коллективные хозяйства и государственные формы организации производства в деревне и стал способствовать росту кулачества.

Подобно Венгрии, Восточной Германии и Румынии, партия в Польше была создана на основе механического слияния по сути буржуазных, так называемых рабочих, партий.

Польская Рабочая партия была создана в 1942 году на основе бывшей Коммунистической партии Польши. В свою очередь, Коммунистическая рабочая партия Польши была образована в 1918 году в результате объединения двух польских рабочих партий — Социал-демократии Королевства Польского и Литвы и Польской Социалистической партии (левой). В 1925 году эта партия была переименована в Коммунистическую партию Польши, а в 1938 году она была распущена.

В 1948 году состоялся объединительный съезд Польской Рабочей партии и Польской Социалистической партии. В результате была образована Польская Объединенная Рабочая партия.

Может быть в тот период это было правильно и объяснимо, поскольку необходимо было сплотить пролетариат именно на такой основе. Однако подобному объединению должна была бы предшествовать основательная идеологическая, политическая и организационная работа, чтобы не путем самотечной ассимиляции расширять ряды партии, а путем упрочения марксистско-ленинской убежденности ее членов. Эта работа не была поставлена на должный уровень ни в Польше, ни в Венгрии. Фактически получалось, что буржуазные по сути партии переименовали себя в «коммунистов», сохранив старое мировоззрение. Такое объединение не сплотило, а ослабило пролетариат, так как в этих партиях господствовали такие социал-демократические и оппортунистические элементы, как Циранкевич, Марошан, Гротеволь и им подобные.

В Польше имели место также другие факторы, способствовавшие в данных условиях дестабилизации обстановки. Среди них — старая ненависть польского народа к царской России. Этот фактор активно использовался польской контрреволюцией. Благодаря усилиям реакции внутри партии и вне ее вполне оправданная ненависть к российскому гнету во времена царизма обратилась против Советского Союза и советского народа, который пролил неисчислимое количество крови за освобождение польского народа и Польши. Не получая должного отпора, польская буржуазия разжигала националистические и шовинистические настроения против Советского Союза.

После смерти Берута эти тенденции усилились и стали проявляться открыто и активно. В результате слабости диктатуры пролетариата, в результате подрывной деятельности реакции и церковников, при прямом преступлении Гомулки и Циранкевича, при активном вмешательстве хрущевцев в Польше начались июньские волнения 1956 года. Подобные события повторились и позднее. Контрреволюция воспользовалась в своих черных планах смертью Берута.

Берута я знал давно. Это был достаточно опытный, серьезный, грамотный, отзывчивый, спокойный товарищ. По возрасту я был моложе его, но в общении с ним я не тяготился этим, не замечал возрастной разницы, чувствовал себя раскованно и равноправно. На это я сразу обратил внимание и с чувством искренней признательности вспоминаю об этом. Бывая в Москве, я тоже встречался с Берутом. Беседы с ним доставляли мне удовольствие. Он внимательно слушал меня, когда я говорил об Албании. Он был принципиальным, откровенным и справедливым человеком.

В последний раз я встречался с Берутом в Москве на ХХ съезде КПСС. Незадолго до его смерти я, Берут и наши жены пошли в «Малый Театр» на пьесу, посвященную ленинградскому революционному флоту. Во время антракта нам удалось побеседовать наедине в маленькой комнатке за сценой. Мы говорили, в том числе, о Коминтерне. Во время нашей беседы в комнату зашел болгарин Ганев, и они с Берутом стали вспоминать свою встречу в Софии, где Берут находился нелегально для выполнения задания.

Буквально через короткое время после нашей беседы я узнал о смерти товарища Берута. Советские врачи поставили ему, как и Готвальду, смехотворный диагноз — можно сказать: «Скончался от насморка». Для меня эта весть была величайшим горем. Похоронили товарища Берута в Варшаве в начале марта 1956 года. Я тоже был на похоронах. Перед его гробом было произнесено много речей. В том числе, говорили Хрущев, Циранкевич, Охаб, Чжу Дэ и другие. Присутствовал на похоронах и Вукманович Темпо в качестве представителя Югославии. Представитель Тито даже на похоронах вставил в свою речь ревизионистскую пропаганду. Неподалеку от меня Никита Хрущев оживленно беседовал с Вандой Василевской. Видимо, перед трупом Берута он обтяпывал какие-то свои текущие делишки.

Через несколько месяцев после похорон Берута Польшу охватил хаос, являвшийся предвестником контрреволюции.

События в Польше принципиально, как две капли воды, были похожи на венгерскую контрреволюцию. Хотя выступления познаньских рабочих начались до начала венгерской контрреволюции, но было очевидно, что оба контрреволюционных движения созрели в одно и то же время, в одних и тех же условиях, вдохновлялись одними и теми же мотивами.

В Польше и Венгрии в преддверии этих событий были сменены первые лица в руководстве. В Польше неожиданно умер Берут (в Москве). В Венгрии был смещен Ракоши (руками Москвы). В Польше были реабилитированы предатели и враги — Гомулка, Спыхальский, Моравский, Лога-Совиньский и другие, в Венгрии — Райк, Надь, Кадар. На политическую сцену в Польше выполз кардинал Вышинский, в Венгрии — Миндценти.

Как в Польше, так и в Венгрии события нарастали под ревизионистскими лозунгами ХХ съезда КПСС — «демократизация», либерализация и реабилитация. В обеих странах в ходе событий хрущевцы играли активную контрреволюционную роль. Титовцы также оказывали свое сильное воздействие на ситуацию в Польше, как и в Венгрии. В Польше «национальный путь к социализму» и «рабочие Советы» были явно заимствованы из югославского «специфического социализма».

Для организации июньских выступлений в Познани реакция воспользовалась экономическими трудностями и ошибками партии в области экономического развития. Эти выступления не достигли уровня венгерских кровавых событий, но оставили губительные последствия для будущего. Польская реакция вытолкнула на сцену своего «Надя» — им стал Владислав Гомулка.

В 1948 году на объединительном съезде Польской Рабочей партии и Польской Социалистической партии, где была образована Польская Объединенная Рабочая партия, делегатами была разоблачена и осуждена правооппортунистическая и националистическая деятельность Гомулки. Пономаренко, присутствовавший на съезде в качестве советского представителя, убедил Гомулку выступить с самокритикой и оказал влияние на ряд делегатов съезда. В результате Гомулка оказался избранным в Центральный Комитет партии. Однако Гомулка активно продолжал свою антигосударственную деятельность. В дальнейшем он был осужден как откровенный враг и предатель и оказался за свои преступные деяния в тюрьме. Поэтому реакции пришлось буквально перетаскивать Гомулку в кресло первого секретаря партии прямо с тюремных нар.

Когда в Польше началась реабилитация предателей и врагов социализма по примеру и под влиянием ревизионистской КПСС, сторонники Гомулки стали оказывать сильное давление на партийное руководство, чтобы ложью и фальсификацией замазать его преступления. Однако Гомулка был настолько идеологически и политически дискредитирован, что это оказалось нелегкой задачей и получилось не сразу. Охаб вынужден был публично заявить, что освобождение из тюрьмы Гомулки вовсе не означает признания неправильности идеологической и политической борьбы против взглядов Гомулки и не меняет политики партии в этом отношении.

Ликвидировав Берута, хрущевцы прилагали большие усилия, чтобы сосредоточить власть в руках Охаба, Завадского, Замбровского, Циранкевича и им подобных. Однако внутри этого крыла начались раздоры и расколы. На этом сыграла реакция и стала протаскивать к вершинам власти Гомулку. Хрущевцы оказались в затруднительном положении. Им пришлось плюнуть на своих «польских друзей» и переориентироваться на Гомулку.

Мы понимали, что приход к власти Гомулки означает смертельную опасность для развития социализма в Польше.

Гомулка прорвался к власти под лозунгами польского национализма, прикрытыми буржуазно-демократической демагогией о «подлинной независимости» Польши и «дальнейшей демократизации страны». Поэтому в своих выступлениях он позволял себе открыто угрожать «советским оккупантам». Действительно, тогда имели место даже столкновения между польскими и советскими войсковыми частями.

Однако звериная антисоветская ненависть польской реакции и Гомулки в том числе, была откровенной лишь в отношении Советского Союза времен Сталина. В отношении хрущевцев Гомулка ловчил и маневрировал, так как в идейном плане они были единомышленниками. Одновременно Гомулка всячески пытался противиться диктату хрущевцев. Его не устраивало хрущевское ярмо. Поэтому он постоянно стремился демонстрировать свою собственную независимость и декларировать национальную независимость Польши. Однако он прекрасно понимал, что только советские войска могут сдержать желание западногерманских реваншистов вернуть себе западные польские земли, поскольку Западная Германия не признавала границы по Одеру-Нейсе. Поэтому, придя к власти, Гомулка вынужден был мириться с присутствием советских войск в Польше и лицемерить по поводу «дружбы с Советским Союзом». Несмотря на это Гомулка вел себя по отношению к советским руководителям вызывающе высокомерно.

Надменность со стороны Гомулки крайне раздражала Хрущева. В Ялте во время беседы со мной Хрущев откровенно заявил: «Гомулка является махровым фашистом». Это, однако, не помешало ревизионистам Хрущеву и Гомулке перейти на «дружеские» отношения и говорить друг другу высокопарные комплименты.

Выступление Гомулки на пленуме Центрального Комитета, избравшего его первым секретарем, можно назвать «программным» выступлением этого ревизиониста. Он объявил неверной политику своих предшественников в промышленности и сельском хозяйстве. Он, в частности, заявил о «нерентабельности в принципе», вопреки опыту мировой практики, кооперативных хозяйств и государственных ферм в деревне. Гомулка развернул целый доклад по поводу «нарушений законности» и против «культа личности» Сталина, Берута и других руководителей социалистических стран, как он выразился — «сателлитов Сталина». Гомулка взял под защиту и объявил «оправданными и своевременными» выступления в Познани.

Советские ревизионисты были весьма обеспокоены событиями в Польше. Они опасались, что Польша может выскользнуть из-под их влияния. Во время проведения пленума, который выдвинул Гомулку в руководители партии, в Польшу срочно выехали Хрущев, Молотов, Каганович и Микоян. Хрущев прямо на аэродроме высказал польскому руководству свое недовольство его политикой. Он заявил, что Польша предает Советский Союз в пользу американцев. Из состава своего Политбюро поляки вывели тех, кто считался просоветски настроенным — в их числе маршала Рокоссовского, Минца и ряд других известных лиц. Поляки спокойно отреагировали на маневры советских танковых частей и угрозы со стороны хрущевцев. Поляки не допустили советских руководителей на заседание партийного пленума.

Советские руководители решили оказать давление на поляков, опубликовав соответствующие материалы в «Правде», но в ответ вызвали этим довольно грубую реакцию Варшавы. Тучи сгущались. Тогда Хрущев решил изменить тактику и дал понять, что поддерживает Гомулку. Это изменило ситуацию. Гомулка выехал в Москву, получил там заверения в поддержке и по возвращении в Польшу стал трубить на всех углах о прочности «советско-польской ленинской дружбы».

С этого момента Гомулка начал развивать бурную практическую контрреволюционную деятельность в Польше. Под его политическим руководством создавались «рабочие советы», «самоуправленческие кооперативы», «комитеты по реабилитации». В Польше стала поощряться частная торговля, в школах и в армии внедрялась религия, обеспечивался беспрепятственный доступ западной пропаганды. В основу государственной политики было положено понятие «национальный путь к социализму». Гомулка настолько откровенно насаждал реакционные буржуазные порядки в Польше, что многие ревизионисты остерегались открыто соглашаться с ним. Даже Хрущев вынужден был время от времени осаживать ретивого Гомулку. Критика в адрес Гомулки прозвучала со стороны чехословацких, французских, болгарских и восточногерманских ревизионистов.

Албанская партия Труда принципиально отвергала политику Гомулки и открыто разоблачала ее преступность. В том числе, мы поставили в известность советское руководство о наших опасениях в связи с положением в Польше. Польская печать заявляла, что мы просто не понимаем положительных изменений в «польском строительстве социализма». Одновременно польская печать отмечала, что итальянская, китайская, югославская и ряд других партий «правильно понимают глубоко социалистический характер перемен, происходящих в Польше».

Югославские ревизионисты с восторгом встретили «социалистические» перемены в Польше, заявляя, что там «взяли верх те силы, которые боролись за политическую демократизацию, за экономическую децентрализацию, за систему самоуправления».

Советские ревизионисты чаще отмалчивались или давали примитивную информацию то «за», то «против».

На одной из встреч с советским послом в Тиране Крыловым я высказал крайнюю тревогу по поводу происходящих в Польше перемен и попросил его довести немедленно наши выводы до советского руководства.

Уже тогда становилось очевидным, что разногласия между Албанией и хрущевским Советским Союзом становятся принципиальными. Наша партия приняла, однако, решение не предавать наши разногласия широкой огласке, чтобы не нанести ущерб Советскому Союзу и социалистическому лагерю в той сложной обстановке. В то же время, мы не могли отступить от принципиальных позиций в двусторонних отношениях с советским руководством.

В декабре 1956 года я в составе делегации выехал в Москву. Когда мы изложили Хрущеву и Суслову наши соображения относительно Гомулки, они не поддержали нас и выступили в поддержку Гомулки. Мы были убеждены, что беспорядки в Польше, подобные венгерской контрреволюции, были спровоцированы с участием Гомулки. Именно на волне этих событий прорвался к власти этот фашист. Позднее преемники Хрущева убрали его в пользу Герека. Герек был также отъявленным ревизионистом. Дольше всех продержался в польском руководстве Циранкевич, опытный агент буржуазии. Он был теневым проводником политики советских ревизионистов в Польше, опиравшийся в своей враждебной деятельности на штыки и танки оккупационной Советской Армии на польской территории.

Гомулка, Спыхальский, Клишко и их сообщники были свергнуты в 1970 году. Место Гомулки занял Герек, который также был снят с поста первого секретаря ЦК ПОРП в 1980 году.

Контрреволюционные события в Польше и Венгрии вызвали обоснованное беспокойство со стороны Албанской партии Труда, поскольку они были враждебны делу Революции и наносили большой урон социализму в Европе и во всем мире.

«Анализ» венгерских событий со стороны хрущевцев и титовцев принципиально совпадал — в частности, в качестве основной причины этих контрреволюционных событий они называли «ошибки» руководства Венгерской партии Трудящихся. Они одинаково выступали с обвинениями в адрес Ракоши. Их поддержал в этом верный вассал Кадар: «Возмущение масс было законным ввиду ошибок преступной клики Ракоши и Герэ».

Наш анализ событий сводился к тому, что контрреволюция была спровоцирована и организована мировым капитализмом при непосредственном участии титовской агентуры. Венгрия являлась одним из наиболее слабых звеньев в социалистическом лагере. Контрреволюция началась в тот момент, когда хрущевская клика еще не успела основательно закрепиться на своих позициях.

Факты свидетельствуют о том, что Венгерская партия Трудящихся в этих суровых испытаниях продемонстрировала свою слабость в части политической и идеологической работы в массах и руководства рабочим классом. Ряды партии были засорены чуждыми элементами. Партия проявила непростительную беспечность в части чистоты своих рядов. Венгерский рабочий класс в силу этих существенных причин и по ряду других не сумел отстоять свою власть, хотя имел за спиной богатые революционные традиции.

Венгерские события 1956 года вновь продемонстрировали классовую ненадежность интеллигенции и студенческой молодежи. Особо подлую роль в кровавых венгерских событиях сыграла писательская среда во главе с антикоммунистом Лукачем, который вошел в правительство Надя.

Венгерские события показали, что буржуазия не просто дождалась удобного момента для своего реванша в Венгрии, но скрытно и упорно готовились к этому, сохраняя свои старые организационные структуры — что подтвердилось моментальным появлением на свет фашистских и клерикальных партий.

Титовцы были ближайшими вдохновителями и опорой венгерской контрреволюции. Официальные лица и печать Югославии всей своей мощью поддерживали контрреволюционные устремления венгерской реакции. Речи, произносимые в клубе «Петефи», оперативно публиковались в Белграде. В основе этих выступлений лежали «теории» Тито и Карделя, а также ориентировки ХХ съезда КПСС.

Более всего нас беспокоила неизвестность по поводу роли советских ревизионистов в венгерских событиях, отсутствие информации по поводу закулисного сговора хрущевских и титовских ревизионистов. Лишь позднее нам стало ясно, что при принципиальном совпадении целей титовских и хрущевских ревизионистов в Венгрии их корыстные интересы не совпадали. Вокруг Венгрии и Польши разгорелась борьба между титовцами и хрущевцами за господство над этими странами.

Контрреволюция в Венгрии была подавлена советскими танками, поскольку другого выхода у Хрущева в данной ситуации не было. В противном случае он не только потерял бы контроль над Венгрией, но и дискредитировал бы Советский Союз в глазах угнетенных масс мира бездействием перед лицом кровавого разгула контрреволюции.

Это было роковой неожиданностью для титовцев, которые в результате проиграли в соревновании с хрущевцами борьбу за господство над Венгрией. После подавления танками венгерской контрреволюции советские контрреволюционеры тут же реставрировали капитализм в Венгрии, прикрыв его социалистическими атрибутами и ревизионистским словоблудием о марксизме-ленинизме — по типу реставрации капитализма в Советском Союзе.

В декабре 1956 года я вместе с Хюсни прибыл в Москву для обсуждения с советским руководством острых вопросов по венгерским и польским событиям и взаимоотношениям с Югославией.

В то время взаимоотношения между Хрущевым и Тито заметно охладели. Речь Тито в Пуле вызвала отрицательную реакцию во многих странах социалистического лагеря. В своей речи белградский лидер злобно обрушился на советскую систему, на социализм, на партии, которые не придерживаются югославского «марксистско-ленинского курса». Особенно резко Тито высказался по поводу вооруженного советского вмешательства в венгерские контрреволюционные события. Выступление Тито вызвало раздражение со стороны хрущевцев, поскольку оно прозвучало слишком откровенно — что не соответствовало политической тактике хрущевских ревизионистов.

Хрущевская пропаганда в мягкой форме, чтобы не обидеть «товарища Тито», дала понять титовцам, что подобные выступления югославских ревизионистов не останутся без внимания и последствий со стороны советских. По этой же причине хрущевцы оказали некоторое экономическое давление на Югославию — об этом мне сказал лично Хрущев во время нашей беседы. «Правда» поместила также мою статью, в которой я резко разоблачил враждебную суть югославского «специфического социализма».

Эти трения между хрущевскими и титовскими ревизионистами положительно повлияли на отношение к нам со стороны советских руководителей во время нашей поездки в Москву. На это мы обратили внимание еще в Одессе при встрече с местными и украинскими руководителями.

Не успели мы обосноваться на отдых после прибытия в Москву, как нам сообщили, что в честь нашей делегации Президиум ЦК КПСС устраивает ужин. Я уже отмечал, что в хрущевские времена званые «обеды» и «ужины» под разными предлогами устраивались бесконечно и длительно. Несмотря на усталость, мы отправились на этот «ужин», который начался перед обедом и закончился вечером. Хрущев провозгласил около десятка тостов в нашу честь, сопровождая их длительным словоизлиянием. Его «копировали» многие члены Президиума ЦК. Особенно усердствовал Поспелов.

В своих сопроводительных речах «под рюмку» Хрущев делал особый упор на политические вопросы.

— Югославы, — сказал, в частности, Хрущев, — стоят на антиленинских оппортунистических позициях. Их политика далека от социализма и представляет собой сплошной винегрет. Мы не уступим им. Они неизлечимо больны манией величия. Тито возомнил, что раз мы его радушно встретили в Москве, то, значит, наш народ на его стороне, а нас не поддерживает. На самом деле, нам достаточно было бы сказать советскому народу правду о Тито, и он оставил бы от Тито одно мокрое место. Албанские товарищи совершенно правы во взаимоотношениях с югославами, но, правда, надо сохранять выдержку и самообладание. Вы, товарищи албанцы, образно говоря, поседели в этой борьбе, а мы —полысели.

Далее «лысый» оратор намекнул, что хоть Албания и малая страна, но она занимает важное стратегическое положение в этом районе.

— Если на вашей территории, — размечтался Хрущев, — создать базы подводных лодок и ракет, то мы смогли бы контролировать все Средиземноморье.

Эту мысль Хрущев и Малиновский попытались вновь навязать нам в 1959 году во время своего визита в Албанию. Их «застольные поползновения» позднее дошли до попыток практической реализации, но…

Советские руководители пытались демонстрировать свою «сердечность», порою переходящую в откровенную лесть, с целью смягчения нашего недовольства их наглыми притязаниями. В тот вечер Хрущев настолько льстил и лицемерил в адрес Албании, что кто-то даже прозвал его «албанцем».

— Я, — поддержал, вольно или невольно, тон беседы Молотов, — отношусь к той категории людей, которые не придали должного значения Албании и не знали ее. Теперь наш народ гордится тем, что у него есть такой боевой и надежный друг. У Советского Союза есть много друзей, но не все они одинаковы. Албания — наш лучший друг. Поднимем же наши бокалы, чтобы у Советского Союза было больше таких друзей, как Албания!

Некоторые из присутствующих смещали свой акцент в сторону Югославии. Маршал Жуков, например, сказал, что он располагал данными, которые подтверждали поддержку руководством Белграда венгерской контрреволюции не только в идеологическом и политическом плане, что титовцы орудовали в качестве агентов американского империализма.

Через два дня после этого ужина состоялась наша встреча с членом Президиума ЦК КПСС Сусловым. Он, на мой взгляд, относился к числу самых отпетых демагогов в советском руководстве. Остроумный и хитрый, он умел выходить сухим из воды в любых щекотливых и сложных ситуациях. Видимо, поэтому он — один из немногих, кто сумел удерживаться в кресле при любых перетрясках в советском ревизионистском руководстве. У меня не было особого желания беседовать с Сусловым, но из дипломатических соображений я дал согласие на эту встречу. В этой встрече принял участие Брежнев. Однако Брежнев во время беседы не проронил ни слова. Он только шевелил своими шваброобразными бровями, уверенно придавив задом кресло, как Илья Муромец своего верного коня.

Первый раз я видел Брежнева на ХХ съезде КПСС. Потом мы случайно встретились в ноябре 1957 года на праздновании 40-ой годовщины Октябрьской революции и перебросились несколькими фразами. Тогда он произвел на меня впечатление высокомерного и самонадеянного человека. Он «конфиденциально» поведал нам, что занимается «специальными видами оружия», в том числе атомным.

ХХ съезд КПСС избрал Брежнева кандидатом в члены Президиума ЦК, а через год, на июньском пленуме ЦК КПСС 1957 года, осудившем «антипартийную группу Молотова-Маленкова», он был переведен в члены Президиума. Я понял, что это было ему наградой за политическую ликвидацию Молотова, Маленкова и других их соратников.

В дальнейшем мне не приходилось разговаривать с Брежневым.

Создавалось впечатление, что Брежнева держали, как будто, «в запасе». Действительно, позднее именно Брежнев сменил ренегата Хрущева и продолжил грязные дела хрущевской мафии. По всей видимости, Брежнев оказался во главе ревизионистов КПСС и социал-империалистов советского государства не по заслугам, а в противовес грызущимся за власть группировкам в ревизионистском руководстве Советского Союза.

В беседе с нами Суслов дал свою оценку венгерским событиям. В кровавом прорыве к власти венгерской р