2015-05-12
1030
Хрущевские контрреволюционеры поставили перед собой ближайшую цель, полностью реставрировав капитализм, превратить Советский Союз в социал-империалистическую державу. Они прекрасно понимали, что на этом пути они войдут в конфронтацию с американским империализмом как конкурентом в борьбе за сферы влияния на мировой арене. США в тот период были сильнее Советского Союза в экономическом и военном отношении. Поэтому ревизионистская контрреволюция в странах народной демократии не только соответствовала интересам хрущевцев, но одновременно создавала новый плацдарм конфронтации с империалистами США. В силу этих обстоятельств советские ревизионисты были вынуждены уделять особое внимание укреплению своей военной мощи. Демагогия хрущевцев о «новой эпохе мира» и «разоружения» была рассчитана на безграмотных обывателей.
Мировой капитализм и, в первую очередь, США торопились разгромить коммунистические силы повсеместно, чувствуя приближение экономического кризиса в своих странах. Они тоже уделяли большое внимание укреплению военной мощи своих стран, в особенности в рамках НАТО, а также упрочению своих позиций в колониях.
|
|
|
Имперские амбиции хрущевцев требовали распространения их интересов далеко за пределы Советского Союза. В первую очередь новые советские руководители стремились упрочить свое господство в странах Варшавского Договора. В этих странах стали укрепляться советские войска под предлогом «защиты от НАТО», фактически оккупируя эти страны.
Правда, империалистическая угроза со стороны США и их союзников была и остается реальной угрозой, но хрущевцы рассматривали европейские страны народной демократии всего лишь как буфер перед советскими границами, а народы этих стран — как пушечное мясо для защиты интересов советских ревизионистов. В этих странах они стремились поставить под свой контроль экономику, армии, культуру. Все партии стран народной демократии, кроме Албанской партии Труда, оказались в этой ловушке хрущевцев.
Однако и между теми, кто оказался в блоке советских ревизионистов, возникали распри и разногласия. Империалисты Запада раздували эти разногласия, используя их для ослабления так называемого «коммунистического блока». Хрущевцы пытались сгладить разногласия среди «соратников», но делали это своекорыстно и беспринципно.
Для достижения своих стратегических целей хрущевцы на данном этапе нуждались в «дружбе» со всеми, особенно с партиями и странами «социалистического содружества». Поэтому они прибегали к различным тактическим приемам для «умиротворения» обстановки и «консолидации связей», сглаживая разногласия, подавляя сопротивление и утверждая свое господство. В этих же целях шла череда совещаний и встреч. Обычно они проходили в Москве, чтобы утвердить Москву в качестве центра международного коммунистического движения — если не де-юре, то хотя бы де-факто. Одновременно это позволяло им более эффективно контролировать своих «друзей», вплоть до установки в их временных резиденциях подслушивающих устройств, и обрабатывать их поочередно в конфиденциальной обстановке. Однако у Хрущева не все шло гладко. Сохранялись противоречия с Албанией, Китаем и рядом других стран. «Свобода» и «демократия», провозглашенные хрущевцами на ХХ съезде КПСС, хлестали их теперь то по одной щеке, то по другой. Хрущевские единомышленники все время шагали «не в ногу». Им было необходимо, хотя бы для видимости, «крепить идейно-политическое единство лагеря социализма и международного коммунистического движения». С этой целью было созвано московское Совещание 1957 года.
|
|
|
Хрущевцы приложили максимум усилий, чтобы на этом Совещании присутствовали представители Союза Коммунистов Югославии как «партии социалистической страны». Одновременно Хрущев хотел отработать общие позиции с Тито и закрепить их на этом совещании документально. Это упрочило бы «единство» всех ревизионистов. Однако Тито всячески сопротивлялся попыткам хрущевцев загнать его в свое стойло. Перед Совещанием между хрущевцами и титовцами был проведен ряд встреч, но результат их оказался ничтожным. Каждая из сторон стремилась использовать Совещание в своих корыстных целях. Со специальным заданием в Белграде побывали Пономарев и Андропов. В их задачу входило склонить титовцев на свою сторону, уступая по ряду второстепенных вопросов. Тито оставался непреклонным:
— Мы приедем на Совещание при условии ваших гарантий, что никакие заявления этого Совещания не будут публиковаться. Их публикация может осложнить международное положение и обидеть империалистов. Более того, публикация заявлений может повредить югославской дружбе с западными союзниками — они могут подумать, что мы связались с социалистическим лагерем. Мы также не потерпим на Совещании высказываний по поводу оппортунизма и ревизионизма, поскольку это может быть воспринято как выпад против нас. Мы не допустим на Совещании каких-либо изобличений в адрес империалистических держав, так как это может привести к усилению напряженности в мире.
Складывалось впечатление, что Тито хотел превратить коммунистическое Совещание в кухонные посиделки «ученых мужей» с совместным чаепитием и развлечением анекдотами и досужими сплетнями.
Однако Хрущев намечал принять на Совещании Заявление — именно в этом он видел главную задачу Совещания. Ему нужно было заполучить Заявление о единстве и чтобы под ним было поставлено максимальное число подписей. Тито раскусил этот маневр и не поехал в Москву. Хрущев взорвался. Его выражения в адрес Тито стали хлеще. Вместо «товарищ» и «марксист» он стал именовать Тито «оппортунистом» и «антиленинцем». Правда, этот лексикон использовался им только кулуарно. На совещаниях он по-прежнему называл Тито «товарищем Тито». Когда речь заходила о противниках Советского Союза из числа ревизионистов, то он гвоздил ревизионистами только Надя и Гьиляса, трупы которых уже давно были «обглоданы собаками на свалке».
Хрущев долго лелеял надежду, что Тито приедет в Москву поддержать «единство 13-ти». Однако Тито неожиданно «заболел»!
— Это пахнет дипломатической болезнью! — возмущенно сказал нам Хрущев.
Югославские ревизионисты не присутствовали на Совещании непосредственно, но были представлены там своими идейными братьями — в частности, Гомулкой, который активно проводил протитовскую линию.
|
|
|
— Мы не согласны с определением «социалистический лагерь во главе с Советским Союзом», — заявил Гомулка на Совещании. — Мы должны демонстрировать независимость всех, свободу от диктата Советского Союза. Времена Сталина ушли в прошлое!
Советские руководители пошли на хитрость. Они согласились убрать слова «во главе с Советским Союзом», но решили исподволь натравить на Гомулку участников Совещания.
Гомулка открыто поставил этот вопрос на обсуждение. Мы сознавали, что хрущевский Советский Союз сошел с принципиальных коммунистических позиций, но в данной ситуации из тактических соображений мы не могли позволить Гомулке протолкнуть свое предложение на Совещании. Фактически Гомулка и его сторонники хотели таким путем напрочь отбросить весь положительный опыт Советского Союза эпохи Ленина и Сталина, значительную роль Советского Союза в деле победы революционных сил и продвижения по социалистическому пути целого ряда стран.
Гомулка, Тольятти и другие ревизионисты яростно обрушились на Советский Союз и международное коммунистическое движение.
Защита принципиальных марксистско-ленинских позиций была для нас интернациональным долгом. Поэтому мы решили резко выступить против Гомулки и его сторонников. Защита нами ревизионистского Советского Союза против нападок ревизионистов типа Гомулки в 1957 году и в ближайшие последующие годы объяснялась чисто тактическими соображениями, в том числе косвенно тактикой борьбы с хрущевскими ревизионистами. Открыто и решительно выступив на Совещании против ревизионистских положений Тито, Гомулки, Тольятти и ряда других, мы в то же самое время косвенно подвергли критике и изобличению положения, позиции и дела Хрущева, который по сути ничем не отличался от титовцев.
На Гомулку ополчились также Ульбрихт, Новотный, Живков и, конечно, Деж, но они это сделали не из принципиальных соображений борьбы в защиту марксизма-ленинизма. Они были «друзьями» хрущевцев и поэтому поддерживали хрущевскую линию, пели хвалу советским ревизионистам и топили югославских ревизионистов с их сторонниками как конкурентов хрущевцев.
|
|
|
Мао Цзэдун бросил с места реплику:
— У нашего лагеря должна быть голова. Ведь и у змеи есть голова. У империализма тоже имеется голова. Я против того, чтобы кто-то назвал «головой» Китай. Мы не заслужили такой чести, да и пока мы еще бедны, у нас много нерешенных проблем. Мы еще даже не помышляем о космосе, а Советский Союз уже запустил два спутника. К тому же Советский Союз пользуется авторитетом среди нас. Он стал инициатором «демократии» в наших взаимоотношениях. Обратите внимание, как свободно мы обсуждаем все вопросы. Будь сегодня здесь Сталин — не всякий осмелился бы брякнуть что попало. Когда я встретился со Сталиным, то чувствовал себя как ученик перед учителем. С Хрущевым же мы разговариваем вольготно, как с товарищем. После критики культа личности у нас, как будто, свалилась гора с плеч, которая очень мешала нам вести себя так, как нам заблагорассудится. Кто свалил эту гору с наших плеч? Товарищ Хрущев! Спасибо ему за это!
Уже тогда можно было понять — каким «марксистом» в действительности был Мао. Однако Мао был хитер и изворотлив. Чтобы не обидеть и Гомулку, Мао добавил:
— Гомулка — хороший товарищ. Его тоже надо поддержать. Ему можно доверять.
На Совещании завязались также острые споры по поводу отношения к современному ревизионизму. На совещании 12-ти решительно высказались против изобличения ревизионизма Гомулка, Охаб и Замбровский, На втором совещании — 68 партий, на котором присутствовали и югославские представители — сторонники Гомулки еще более решительно выступили против какой-либо борьбы с современным ревизионизмом как главной опасностью в международном коммунистическом и рабочем движении.
На Совещании со своими ультраревизионистскими положениями выступил Тольятти:
— Необходимо дальше углублять линию ХХ съезда, чтобы превратить коммунистические партии в партии самых широких масс. Необходимо встать на новый путь и выдвигать новые политические лозунги. Требуется плюрализм при разрешении этих проблем. Поэтому мы против единого руководящего центра. Такой центр будет сковывать индивидуальность каждой партии. Это будет тормозом для сплочения широких народных масс, католиков и других, вокруг нас.
Сидевшего рядом со мной Жака Дюкло аж передернуло от таких слов, ему стало не по себе.
— В 1945 году, — продолжал Тольятти, — мы заявили, что хотим создать новую партию. Заметьте — мы говорим просто «новую», а не «партию нового типа», как говорил Ленин. Если бы мы сказали так, как Ленин, то допустили бы тяжкую политическую и теоретическую ошибку, то есть мы отказались бы от ценнейшего прошлого опыта социал-демократии. Сегодня наша партия является великой массовой партией, и от этого отказываться нельзя.
Сразу же по возвращении из Советского Союза в Неаполь в марте 1944 года Пальмиро Тольятти навязал партии курс на классовое сотрудничество с буржуазией и ее партиями. В Неаполе Тольятти впервые выдвинул идею «новой партии масс», которая должна отличаться по своему классовому составу, идеологии и организационной форме от коммунистической партии ленинского типа.
— Мы внимательно выслушали выступление Тольятти, — заявил Жак Дюкло. — Мы заявляем, что совершенно не согласны с тем, что сказал Тольятти. Его выводы расчищают путь для агрессии оппортунизма и ревизионизма.
— Наши партии, — возразил Тольятти, — погрязли в сектантстве и догматизме.
Мао Цзэдун, стараясь угомонить страсти, примирить овец с волками, глубокомысленно профилософствовал:
— При обсуждении любого туманного вопроса необходимо не только вступать в бой, но одновременно вести речь о перемирии. Если у нас возникли основательные разногласия, то надо искать точку примирения — взаимно пригласить друг друга на переговоры, а не стоять упорно каждому на своей позиции. Мы всегда следовали этому моему принципу. В Паньмэньчжоне, например, мы вели переговоры с американцами, а во Вьетнаме — с французами. На свете есть люди, которые являются марксистами на 100%, некоторые являются марксистами на 80%, на 70%, на 50% и даже — на 10%. Мы обязаны вести переговоры и с десятипроцентными марксистами. От такого подхода будет только польза. Почему бы нам ни начать собираться по 2-3 человека в какой-нибудь маленькой комнатке и долго беседовать, руководствуясь стремлением к единству? Бороться мы должны обеими руками, но одна рука должна вести борьбу против ошибающихся, а другая — делать уступки.
Он обвел зал отсутствующим взглядом и замолчал. Суслов, который вынужден был «занять принципиальную позицию», отметил, что борьба с оппортунизмом и ревизионизмом важна, как важна и борьба с догматизмом. Однако «ревизионизм составляет главную опасность, так как он вносит раскол и нарушает единство».
Хрущевцы были озабочены «единством», чтобы удержать в узде социалистические страны и коммунистические партии. То, что они в данной ситуации «приняли» ряд правильных решений и «отстояли их», объясняется просто — они вынуждены были сделать это под давлением решительных действий настоящих марксистов-ленинцев, участвовавших в Совещании. Однако это не шло вразрез с их стратегическими замыслами. Они временно отступили, замаскировавшись под марксистов-ленинцев, чтобы за спиной у коммунистов перегруппировать свои силы и взять реванш в будущем.
Наша делегация последовательно отстаивала принципиальные марксистско-ленинские позиции на этом Совещании — особенно по вопросам борьбы с современным ревизионизмом и американским империализмом. Мы также твердо отстаивали марксистско-ленинские позиции при обсуждении вопросов о путях перехода к социализму, о сохранении марксистско-ленинского единства, по поводу проблем изучения и применения опыта Октябрьской революции и строительства социализма в СССР. Ревизионисты, под натиском марксистско-ленинских сил, вынуждены были осудить оппортунистические взгляды по обсуждаемым проблемам. Ревизионизм как правый оппортунизм был определен Совещанием главной опасностью для международного коммунистического и рабочего движения. В результате Московская Декларация 1957 года получила положительное содержание.
Югославы взбесились от таких итогов Совещания. Успокаивающие слова хрущевцев о том, что конкретно югославский ревизионизм не фигурирует в итоговых документах, а ревизионизм фигурирует лишь «вообще», не умиротворил югославских ревизионистов.
— Это, действительно, так. Однако ваши «успокоения» выглядят обманом, если вспомнить статьи Энвера Ходжи, которые вы поместили в «Правде»! — возражали югославы. — В них Энвер Ходжа не просто намекает на нас — он открыто называет нас «по имени». Поэтому мы категорически возражаем и не подпишем Декларацию партий социалистических стран.
Титовцы выполнили свою угрозу. Они не подписали Декларацию. По этому поводу Мао попотчевал нас своей философской микстурой:
— Мы не можем заставить их подписать Декларацию сейчас. Однако я заверяю, что они подпишут ее лет через 10. Поскольку цифра 12 не является судьбоносной, то в будущем обязательно будет тринадцатая подпись.
Действительно, так и случилось. Мао ошибся только в сроках — на 10 лет. Через 20 в Пекине югославские ревизионисты подписали совместную югославо-китайскую «декларацию». Они не могли не подписать ее, ибо китайский ревизионизм надежно вошел в русло югославского ревизионизма. Это была их общая «декларация».
Декларация Московского Совещания 1957 года обобщила опыт международного коммунистического движения, отстояла и закрепила общие закономерности социалистической революции и социалистического строительства, определила ряд совместных задач коммунистических и рабочих партий и нормы взаимоотношений между ними. Это была как бы программа совместной борьбы в предстоящих битвах с империализмом и ревизионизмом. Ревизионисты, скрипя зубами, проглотили эту пилюлю. Однако их борьба против марксизма-ленинизма не прекратилась, и они вовсе не собирались прекращать свои козни. Хрущевцы приступили к тайной подготовке своего коварного и долговременного антикоммунистического плана.
Хрущев неизменно пытался прикрывать свои грязные делишки светлым именем Ленина, чтобы замаскировать свое предательство. Он к месту и не к месту разражался псевдоленинской фразеологией. Советские псевдофилософы — наукообразные либералы, дожидавшиеся своего часа, услужливо бросились прикрывать ревизионистское зло клочками из ленинских научных трудов, подтасовывая цитаты из них. Они обрушили шквал «открытий» и «усовершенствований» марксизма-ленинизма, трубя о «новой эпохе социализма», о достижении, особенно Советским Союзом, «стадии развернутого строительства коммунизма». Они уверяли, что диктатура пролетариата уже исчерпала свои «диктаторские» функции. Они поставили на повестку дня вопрос о замене диктатуры пролетариата «общенародным государством». Хрущев как руководитель партии официально заменил коммунистическую партию — авангард рабочего класса на «партию всего народа». По логике Хрущева Советский Союз подошел вплотную к высшей стадии своего развития — к коммунизму. В действительности обстановка не соответствовала хрущевской пропаганде — промышленность и сельское хозяйство страны еще значительно отставали от подобного уровня. Более того — стали проявляться признаки застоя в экономическом развитии, что привело к падению уровня жизни советского народа, то есть стали конкретно проявляться первые результаты господства контрреволюции в Советском Союзе. Это с еще большей силой заставляло хрущевцев все громче трубить о своих мифических успехах. На фасадах домов, над улицами и на предприятиях были развешены многочисленные плакаты: «Догоним и перегоним США». Лично Хрущев в пропагандистском ажиотаже крошил трибуны кулаком и даже своими штиблетами, как в своей родной стране, так и за рубежом, усердно рекламируя мнимые успехи под его руководством. За рубежами Советского Союза единомышленники советских ревизионистов — Сервен, Гароди, Фишер и другие — также наращивали свою бурную деятельность. До этого они сидели тишком, как мышки, внедрившись в коммунистические партии своих стран.
Активное наступление ревизионизма застало врасплох коммунистические силы. Коммунисты проявили либерализм и «постеснялись» резко выступить против собственных разлагавшихся партий, не рискнули выступить против ревизионистского Советского Союза, к которому раньше они заслуженно относились с должным уважением и большой надеждой, не попытались выбросить из центральных органов своих партий руководителей, вставших на путь измены. Многие коммунисты не осознали тогда всю глубину опасности, перед которой оказались родина Ленина и Сталина и международное коммунистическое движение. Капиталисты использовали всю свою мощь, чтобы усилить ревизионистские ряды и одновременно усугубить раскол и смятение среди марксистско-ленинских сил.
Хрущевцы использовали для реализации своих планов закулисные козни, демагогию, шантаж, клевету и даже физическое устранение неугодных. Они не гнушались нарушением своих договоров, соглашений и контрактов — это, в первую очередь, было характерно для взаимоотношений ревизионистов Советского Союза с Китаем и Албанией.
Глава 11. Политика «кнута» и «пряника»
хрущевских ревизионистов.
Наша партия уже давно отдавала себе отчет в том, какую опасность для Советского Союза и других социалистических стран представляет хрущевский ревизионизм. Но в то время нам трудно было выработать тактику своего поведения в отношении хрущевских ревизионистов. С одной стороны, нам необходимо было твердо идти по пути развития социалистической экономики, укреплять обороноспособность страны и удерживать партию на прочных марксистско-ленинских позициях, ограждая ее от проникновения в ряды партии заразы современного ревизионизма. Для этого необходимо было вести непримиримую борьбу как с югославским ревизионизмом, так и с советским. С другой стороны, мы стремились защитить Советский Союз от грязных нападок со стороны наиболее оголтелых ревизионистов других стран и иных врагов, чтобы не дать им возможности оплевывать Советский Союз сталинского периода. Поскольку хрущевцы действовали хитро, прикрываясь вывеской социализма, невозможно было открыто уличить их в лицемерии и объявить контрреволюционерами.
Хрущевцы тоже не шли на крайнее обострение отношений с нами. Они либо рассчитывали сломить нас позднее, недооценивая прочности позиций нашей партии и твердой уверенности албанского народа идти по пути социализма, либо рассчитывали расшатать нашу монолитность изнутри с помощью агентурного вредительства. Позднее мы убедились, что ставку они делали на второй вариант, готовя для этого Панаета Пляку, Бечира Балуку, Петрита Думе, Хито Чаку и других заговорщиков. Однако, невзирая на попытки хрущевцев «ладить» с нами, пропасть в наших взаимоотношениях углублялась.
Основной проблемой в наших взаимоотношениях был югославский вопрос. Хрущевцы всячески пытались примирить нас с югославскими ревизионистами, чтобы, используя этот рычаг, столкнуть нас с марксистско-ленинского пути в сторону ревизионизма, а затем подчинить своему диктату.
Мы всячески противились уловкам хрущевцев и твердо следовали марксистско-ленинским путем. Наглядным подтверждением сказанного является наша встреча с советскими руководителями в апреле 1957 года. Эта встреча состоялась после венгерских и польских событий и после февральского Пленума ЦК нашей партии.
На этом Пленуме мы подвергли глубокому анализу события в Венгрии и Польше, резко осудили империалистов, изобличили современный ревизионизм и подтвердили свою верность марксизму-ленинизму. Доклад, сделанный мною на Пленуме, в целом шел вразрез со многими тезисами ХХ съезда КПСС. По окончании Пленума мы обнародовали доклад в газете «Зери и популыт» и по радио. Это привело в ярость хрущевцев. Однако они не могли открыто осадить нас, чтобы не разоблачить себя. Они искали иную возможность подмять нас. С этой целью советское руководство пригласило нас в Москву на высшем уровне.
В апреле 1957 года наша делегация выехала в Москву. Как только наше пассажирское суденышко оказалось в территориальных водах Советского Союза, его окружила группа советских военных кораблей, и под этим эскортом мы прибыли в Одессу. В Одессе нас встретил заместитель министра иностранных дел СССР Патоличев. Вечером мы выехали поездом в Москву. На Киевском вокзале нас сердечно встречали тысячи москвичей.
— Товарищ Энвер, — обратил мое внимание Патоличев, — на этом вокзале нам приходилось встречать множество делегаций из братских стран, но такого теплого приема со стороны простых людей нам не доводилось видеть здесь.
На вокзале нас встретили Хрущев и Булганин с многочисленной свитой. Однако наши сердца были с простым народом, и мы почти не заметили помпезной встречи со стороны высокопоставленных лиц. Позднее мы поняли, что эта помпезная встреча, организованная советскими руководителями, преследовала корыстные цели — нам сначала пытались показать «пряник», а затем пригрозить «кнутом».
— Мы должны помогать вам более организованно, — пытался задобрить нас Хрущев на первом заседании.
Далее он многократно повторил, что Советский Союз будет помогать Албании «еще лучше» и «еще больше». Затем разговор переключился на Югославию.
— Мы от души смеялись над Тито, когда он поливал грязью товарища Энвера в своем выступлении в Пуле, — заявил с улыбкой Хрущев, желая, видимо, выявить нашу реакцию на это.
— Мы незамедлительно дали ему соответствующий ответ, — сухо сказал я.
— Конечно, конечно, — пробормотал Хрущев уже без всякой улыбки, — однако вы должны сдерживать свои эмоции и проявлять великодушие в отношении Югославии, ради ее народа и единства социалистического лагеря. Во время поездок вам придется встречаться с простым народом и выступать. Вам необходимо вести себя разумно. Вы можете говорить о ревизионизме как о явлении, но не советую упоминать при этом югославов.
Я не стал омрачать первый прием и промолчал. Но впоследствии югославский вопрос преследовал нас повсюду.
Через два дня мы выехали в Ленинград. Нас встретил Козлов, который сказал нам много теплых слов об Албании.
— Я являюсь большим патриотом вашей страны, — в частности сказал он.
Через несколько лет это лицемерие было разоблачено самим же Козловым. Этот «патриот Албании» позднее выступил с резкой угрозой в адрес Албании: «Вам надлежало бы вести себя более покладисто. Ведь достаточно одной американской атомной бомбы, чтобы стереть с лица земли Албанию со всем ее населением».
Мы посетили, в частности, в Ленинграде машиностроительный завод имени Ленина. На этом заводе в жестокие времена царизма Ленин создал первые коммунистические группы и часто выступал здесь. Рабочие не были заранее подготовлены к встрече с нами, так как посещение этого завода не входило в наш регламент. Скорее всего, по этой причине наша встреча с рабочими была непринужденной. Один из рабочих, который участвовал в изготовлении турбины для нашей гидростанции на реке Мат, вручил нам набор инструментов на память для албанских рабочих. Рабочие сказали нам, что они с большим уважением относятся к героическому албанскому народу. В заводском митинге участвовали около 5000 человек. Меня попросили выступить. Я передал им привет от албанского народа, рассказал о строительстве социализма в Албании и о наших трудностях. Особое внимание я уделил нашей борьбе против империализма и ревизионизма. Вопреки предостережениям Хрущева, я открыто назвал наших врагов. Я сказал, что югославские ревизионисты являются врагами марксизма и шовинистами. Рабочие правильно поняли меня и поддержали аплодисментами.
После митинга Поспелов сказал мне:
— Надо выбросить из Вашего выступления критику Югославии. Она является слишком резкой.
— В ней нет ничего лишнего, — сухо ответил я.
— Завтра Ваша речь будет опубликована в печати, и югославы вознегодуют, — заметил Поспелов.
— Это мое выступление. Поэтому их гнев не может задеть вас, — уточнил я.
— Поймите меня правильно, товарищ Энвер. Тито утверждает, что это мы подталкиваем вас к подобным заявлениям против югославов. Надо смягчить Ваше выступление, — упорно настаивал на своем Поспелов.
Этот разговор состоялся в одной из комнат ленинградского оперного театра имени Кирова. Из-за нашего отсутствия в зале начало спектакля задерживалось. Я предложил отложить наш разговор до окончания спектакля, но Поспелов настаивал закончить его сейчас и не обращать внимания на срыв спектакля. Я решил пойти на «компромисс». Мы немного поспорили, и я, в конечном итоге, согласился заменить слово «враждебная» словом «немарксистская». Поспелов был на седьмом небе от радости. Я направил Рамиза внести «поправку» в текст моего выступления, подготовленного к печати. По возвращении Рамиз сообщил мне, что хрущевцы выбросили все, сказанное мной о югославах.
Я выразил свое возмущение Поспелову по этому поводу.
— Вы сказали правду о югославах, — ответил он, — но не будем спешить…
В газете «Правда» мое выступление было опубликовано без критики в адрес югославов. Я решил открыто высказать свое недовольство Хрущеву во время наших переговоров.
Переговоры начались 15 апреля. С нашей стороны в них участвовали — я, Мехмет Шеху, Гого Нуши, Рамиз Алия, Спиро Калека, Рито Марко. Со стороны Советского Союза — Хрущев, Булганин, Суслов, Пономарев и Андропов. Андропов был тогда высокопоставленным чиновником в аппарате ЦК КПСС по связям с партиями социалистических стран.
— Мы, — начал я свое выступление, — многократно рассматривали вопрос о югославском ревизионизме. Мы старались высказываться объективно и сдержанно. Наши практические поступки тоже были взвешенными, но принципиальными. Наши откровенно конфликтные взаимоотношения имеют 14-летнюю историю, то есть подтверждены длительной практикой. Югославское руководство до сих пор продолжает враждебную деятельность против Албании. Мы уверены, что подобная длительная стабильность наших отношений свидетельствует, что югославское руководство ведет дело к разрыву отношений с нами. Это позволило бы им начать открытую дискредитацию нашего руководства и нашей партии. Мол, «вот с партиями других стран нам удалось наладить добрые взаимоотношения, а с албанцами договориться невозможно».
Далее я привел факты враждебных действий югославского руководства, подрывной деятельности югославской агентуры в Албании и наших попыток уладить наши конфликтные проблемы путем переговоров. Однако наши усилия по смягчению и налаживанию отношений с югославами оказались безрезультатными.
— Это свидетельствует о том, — сказал я Хрущеву, — что подобные действия со стороны югославского руководства являются сознательной политикой, а не ошибкой отдельных лиц. В своей враждебной деятельности против нас югославское руководство использует территорию Косовы. Одновременно югославские шовинисты развязали широкомасштабные репрессии против албанского народа Косовы. Огромное число косовских албанцев вынуждены эмигрировать в другие страны. Так, после Второй мировой войны титовцы вынудили эмигрировать только в Турцию более 400 тысяч косовских албанцев. Югославские ревизионисты представляют серьезную опасность не только для Албании, но и для всех других социалистических стран. Ибо, как показала жизнь, югославские ревизионисты ведут активную борьбу против социалистической системы, против диктатуры пролетариата, против марксизма-ленинизма. Мы не свернем с избранного нами социалистического пути. Однако мы не вынашиваем планов подрывной деятельности против югославских ревизионистов и не собираемся вмешиваться во внутренние дела Югославии. Одновременно мы будем беспрестанно разоблачать оппортунизм и ревизионизм, считая это своим священным долгом. Албанский народ верит нашей партии и един с нею. На этом я заканчиваю выступление.
То краснея, то бледнея и пытаясь сохранить «хладнокровие», Хрущев молча выслушал мою речь. Тем самым он, видимо, хотел продемонстрировать «терпимость» к инакомыслию. Затем стал говорить Хрущев.
— Выражу наше мнение, — начал Хрущев. — Мы вполне согласны с вами и поддерживаем вас. Вы как-то раздраженно смотрите на взаимоотношения с Югославией. Вы считаете их бесперспективными. Можно подумать, слушая вас, что югославское руководство встало на путь измены неисправимо и поэтому надо порвать контакты с ним. Я считаю, что титовцы не являются изменниками. Они просто немного отклонились от марксистско-ленинской линии. С подобным выводом можно было бы согласиться, на мой взгляд. Вы, как я понял, хотите вернуть нас к сталинским временам, к злодействам Сталина и его диктату. С Ваших слов получается, что Югославия настроена против, прежде всего, Советского Союза и против Албании, а заодно и против других стран социализма. Я вижу, как вы кипите злобой против югославских руководителей! Смею заметить, что итальянцы, греки и турки не лучше югославов. С кем из перечисленных ваши отношения лучше?
— С греками и турками мы не поддерживаем никаких отношений, — уточнил я.
— Посмотрите на отношение югославов к нам, — продолжал Хрущев. — Они нападают на нас больше, чем греки, турки или итальянцы. Но мы чувствуем, что у Югославии есть что-то особенное, пролетарское. Можно ли в этом случае порывать с Югославией?
— Мы не настаиваем на этом, — вновь уточнил я.
— Судя по вашим словам, именно так вы думаете, как я сказал, — упорно гнул свою линию Хрущев. — Югославия не станет поддерживать войны против нас, в отличие от Италии, Греции или какой-либо другой страны. Вы же считаете Югославию врагом номер один!
— Мы говорим о ревизионистской деятельности югославского руководства, — еще раз уточнил я. — Они ведут реально борьбу против нас.
— А вы нейтрализуйте их деятельность, — вдруг осенило Хрущева. — Вы ведь не собираетесь объявлять им войну?
— Нет, мы не собираемся объявлять войну югославам. Рассмотрим конкретный случай, — попытался я настроить разговор на деловой лад. — Предположим, что югославский министр или иной официальный представитель начал фотографировать наш секретный объект. Что, кстати, не является совсем уже отвлеченным примером. Как нам поступать?
— Отберите у него пленку, — ответил Хрущев.
— Это как раз и послужило бы поводом для разрыва наших взаимоотношений. Причем, по инициативе Югославии, — заметил я. — Вся вина за разрыв отношений в подобной ситуации ими будет возложена на нас.
— В таком случае, товарищ Энвер, чего Вы от нас хотите? — разозлился Хрущев. — Наши взгляды резко разошлись. Так что, продолжать разговор бесполезно. Я никак не пойму Вас. Аденауэр и Киси ничем не лучше Тито, но мы стараемся с ними наладить контакт. Или Вы считаете, что мы поступаем неверно?
— Вы пытаетесь все свалить в одну кучу, — спокойно ответил я. — Тито — антимарксист. Поэтому в политическом плане мы не можем быть с ним едины. Югославское руководство плетет заговоры против Албании с целью свержения существующего строя. Как мы должны вести себя в такой ситуации?
— Товарищ Ходжа, — окончательно взбесился Хрущев, — Вы прерываете меня своими репликами. Ведь я слушал Вас целый час и ни разу не перебил. Вы же не даете мне даже нескольких минут, чтобы высказать свое мнение. Мне больше нет смысла разговаривать с Вами!
— Мы прибыли сюда, чтобы обменяться мнениями, — сказал я. — В процессе Вашего выступления Вы задавали мне вопросы. Должен ли был я отвечать на Ваши вопросы? Я пытался отвечать, но в ответ Вы стали высказывать мне обиду за это.
— Я повторю Вам еще раз, — смягчил тон Хрущев. — Вы утверждаете, что Тито, Кардель, Ранкович, Попович и другие югославские руководители — одного поля ягода и разницы между ними нет. Я же утверждаю, что все они — люди, а одинаковых людей не бывает. Например, более разумно относятся к нам Тито и Ранкович, а Кардель и Попович настроены против нас крайне враждебно. Темпо — просто осел, он неустойчив. Возьмем Эйзенхауэра и Даллеса. Они оба — реакционеры, но их тоже нельзя валить в одну кучу. Даллес — откровенный поджигатель, а Эйзенхауэр более человечный по своим человеческим качествам. Наша политика сейчас направлена на сближение со всеми, включая югославов. Мы обратились к Чжоу Эньлаю с просьбой быть посредником в деле созыва Совещания всех коммунистических партий социалистического лагеря, с участием Тито. Чжоу Эньлай дал согласие активно помочь в этом деле. Югославы тоже согласились. И вот в этом деле у меня возник вопрос — стоит ли вам, албанцам, при таком подходе участвовать в этой встрече? Зачем вы вообще согласились приехать в Москву? Вы собираетесь перетянуть нас на свою сторону против Югославии? На это я вам отвечу однозначно — у нас своя голова на плечах. Мы считаем линию Албанской партии Труда в решении этой проблемы неверной, так как она не отвечает интересам нашего лагеря. Мы поддерживаем Албанскую партию Труда во взглядах на венгерскую контрреволюцию. Ваша же тактика в отношении Югославии является крайне неверной. По-моему, вам следовало бы встретиться с югославским послом в Москве Мичуновичем. Беседу с ним необходимо построить на желании наладить взаимоотношения. Но при вашем подходе к этой проблеме ничего не получится. Ставим вас в известность, что мы будем твердо следовать курсом на сближение с Югославией. Сможем ли мы добиться поставленной цели? Жизнь покажет, но зато совесть у нас будет чиста при любом исходе. Я считаю, что румынские товарищи справедливо назвали вас «склочниками» в газете «Скынтейа»
— Это, по сути, является беспринципным навешиванием ярлыков. Подобная форма общения как раз и относится к категории склок. Это тем более непристойно для братской партии, — ответил я Хрущеву. — Быть склочником — значит совершать беспринципные нападки. Этот ярлык мы на данном основании переадресуем газете «Скынтейа» и авторам этой статьи. В критике наших товарищей мы стараемся проявлять сдержанность, но без отступлений от основополагающих принципов. Мы стараемся следовать должным нормам и правилам во взаимоотношениях с братскими партиями.
— Спокойнее, спокойнее, — сбавил тон Хрущев. — В свое время Сталин учил: «Прежде, чем выносить решение, нужно принять холодный душ». Давайте следовать этому правилу. Вы казнили Дали Ндреу и Лири Гега. Вы поступили опрометчиво. Мы считаем этот акт тяжелейшей ошибкой с вашей стороны. Не следовало так сурово наказывать их. Югославы, узнав об этом, пришли в неописуемую ярость. Мы тоже не согласны с решением вашего суда. Мы сообщили нашему послу в Тиране, Крылову, чтобы он обязательно настоял на отмене решения вашего суда. Это был наш приказ.
— Дали Ндреу и Лири Гега — агенты югославов, которые предали Албанию и вели подрывную деятельность против власти и албанского народа. Им вынесен справедливый приговор. Правда, я впервые слышу о вашем приказе, — с трудом сдерживая гнев, ответил я. — Но вам следовало бы знать, что во время судебного процесса их преступная деятельность была доказана полностью. Наш народ не простил бы нам неоправданной мягкотелости по отношению к предателям и врагам нашей Родины.
— После выступления Тито в Пуле, — вмешался в разговор Пономарев, — мы направили Крылову телеграмму, в которой рекомендовали вам не выступать с критикой Тито и сохранять хладнокровие. Мы тоже собирались написать статью по поводу его выступления, чтобы снять всякие подозрения, будто мы подстрекаем албанских руководителей к резким выступлением против Тито. В ней мы хотели также высказать свою позицию по поводу суда над Дали Ндреу и Лири Гега.
— О том, что советские руководители собирались опубликовать статью по поводу выступления Тито в Пуле, ваш посол сказал мне, — уточнил я, — Но мы тоже не могли оставить без внимания грязные нападки Тито на нашу партию. Поэтому мы поместили 23 ноября 1956 года в газете «Зери и популыт» статью «По поводу речи, произнесенной в последнее время Иосипом Броз Тито». Что касается дела Дали Ндреу и Лири Гега, то мы подробно ввели в курс дела вашего посла в Тиране, но никакого приказа от вас он нам не передавал. Хочу поставить вас в известность, что даже поступление подобного приказа не смогло бы повлиять на результат судебного дела. Мы не имеем права навязывать свою волю народному правосудию.
— Наш посол, — обратился Хрущев ко всем присутствующим, — не выполнил своего долга. Необходимо было активно вмешаться в судебный процесс и не допустить подобного приговора.
Нам известно множество фактов, когда Хрущев бесцеремонно пытался взять под свою защиту самых кровавых врагов Албании. Он, видимо, считал Албанию своей вотчиной, где единственным действующим законом должен был быть его приказ.
Я вспомнил, например, его вмешательство в судьбу еще одного заклятого врага Албании — Панайота Пляку.
— Я получил письмо от некоего Панайота Пляку, в котором он просит защиты. Я его не знаю, — сказал мне Хрущев. — Но мы решили рассмотреть вопрос о предоставлении ему политического убежища в Советском Союзе.
Хрущев лгал. Он прекрасно знал Панайота Пляку и был в курсе, что этот враг Албании, югославский агент сбежал в Югославию, найдя там укрытие от правосудия.
— Это — изменник Родины, — сказал я тогда Хрущеву. — Если вы примете решение о предоставлении ему убежища в Советском Союзе, то отношения между нашими странами резко ухудшатся. Вы обязаны выдать его в руки албанского правосудия. Он совершил много преступлений против Албании. Этот преступник заслужил того, чтобы его повесили публично.
— Вы уподобляетесь Сталину. Сталин тоже был беспощаден, — попытался давить на меня Хрущев.
— Сталин был беспощаден к врагам социализма, — ответил я. — Он всей душой любил свой народ и защищал его от врагов. Кровавым предателям, тем более, не может быть пощады.
Хрущев снова смягчил тон, чувствуя, что его «кнут» ломается при ударе. Чтобы заболтать сложившуюся гнетущую обстановку, он «сел на своего любимого конька» — стал взахлеб поучать нас, учить жизни.
Хрущевская тактика «кнута» дала сбой. Хрущев перешел к тактике «пряника».
— Поймите же нас, товарищи, — вкрадчиво начал он. — Мы разговариваем так терпеливо только с вами. Почему? Мы очень ценим и уважаем вас.
В доказательство своей доброты и расположенности к нам Хрущев «освободил» нас от уплаты кредитов, предоставленных нам до 1955 года Советским Союзом на хозяйственное и культурное развитие. Мы поблагодарили лично его, но, особенно, советский рабочий класс и братский советский народ за помощь нашей стране, маленькой по сравнению с Советским Союзом. Однако я понял, что за этой «щедростью» Хрущева кроется корысть советских ревизионистов, то есть это является обыкновенной подачкой, взяткой. Вскоре Хрущев понял, что мы готовы питаться одной травой, но не подчинимся диктату изменника.
Через несколько дней Хрущев устроил в честь нашей делегации большой ужин, на который был приглашен и югославский посол Мичунович. Хрущев подвел его ко мне и представил нас друг другу. Потом Хрущев отошел в сторону, чтобы дать нам возможность «договориться» без помех, но наш разговор закончился ссорой.
— Мы готовы улучшить наши государственные отношения с Югославией, — сказал я ему. — Условием для этого должен быть отказ с вашей стороны от подрывной деятельности против Албании.
— Вы клеймите нас ревизионистами, — ответил Мичунович. — Как же вы намерены налаживать отношения с ревизионистами?
—Вы меня неправильно поняли, — уточнил я. — С ревизионистами мы, действительно, не будем иметь ничего общего, но я вел речь о государственных отношениях. Такие отношения можно развивать. Что касается идеологических разногласий, то мы должны четко уяснить наши позиции. С ревизионистами мы продолжим борьбу, но борьбу политическую.
— Когда вы ведете речь о ревизионизме, то, уверен, что вы имеете в виду именно Югославию, — сказал Мичунович.
— Верно, — ответил я. — Называем ли мы Югославию конкретно или нет, но мы имеем в виду именно вас.
Спор обострился. Хрущев заметил это и подошел к нам. В его присутствии Мичунович стал поливать грязью Албанию более откровенно. Однако почему-то и во время этой стычки Хрущев поддержал «нашу сторону».
— Когда в свое время Тито был на Корфу, — напомнил Хрущев Мичуновичу, — король Греции сказал ему: «Нам надо обсудить вопрос о разделе территории Албании». Тито не возразил и промолчал. Королева попросила их прекратить подобный разговор.
— Это была шутка, — растерянно промямлил Мичунович.
— Такие шутки непозволительны, — заметил я, — когда беседа ведется с отпетыми монархо-фашистами, которые давно вынашивают откровенные захватнические цели в отношении южной Албании. Беда кроется глубже. Подобные «шутки» имеют место и со стороны югославского руководства. Мы располагаем документом, в котором Борис Кидрич рассматривает Албанию как седьмую республику Югославии.
— Это является мнением отдельного человека из нашего руководства, — попытался дипломатично скрыть преступные поползновения югославского руководства Мичунович.
— Отдельного-то отдельного, — заметил я. — Однако этот «отдельный» человек является членом Политбюро вашей партии и председателем Государственной плановой комиссии.
Мичунович окончательно растерялся и счел уместным совсем уйти. Хрущев попытался сгладить наш конфликт.
— Ну, и упрямый же вы народ — албанцы, — сказал мне Хрущев.
— Нет, — ответил я ему, — суть заключается в другом — мы не позволяем врагам социализма попирать его основы и извращать марксизм-ленинизм.
Мы расстались с Хрущевым недовольными друг другом. Однако Хрущев был искушен в коварстве. Он умел подавить в себе недовольство в интересах ревизионистской корысти. Он часто менял тактику во взаимоотношениях с нами и даже с Тито, используя нас в своих интригах. Когда у хрущевцев обострялись взаимоотношения с титовцами, они смягчали взаимоотношения с нами. Помню, выступая на VII съезде Болгарской Коммунистической партии, Хрущев достаточно резко критиковал титовцев. Но это было тактической уловкой. Например, перед поездкой Хрущева в Албанию в мае 1959 года советское руководство направило нам радиограмму, в которой, в частности, говорилось: «… по понятным причинам товарищ Хрущев во время визита не будет касаться югославского вопроса и надеемся, что албанское руководство тоже учтет это в своих речах».
Мы обсудили это условие на заседании Политбюро, взвесили все «за» и «против» с учетом реальной обстановки и приняли решение воздержаться от резкой критики югославских ревизионистов во время визита Хрущева. Мы понимали, что от этого решения вся реакция будет довольно потирать руки — вот, мол, приехал Хрущев и заткнул рот албанцам прямо в их доме. Поясню, этот визит на высшем уровне значительно укреплял позиции Албании на международной арене. Этот довод явился для нас решающим. Однако после отъезда Хрущева мы продолжили борьбу с югославским ревизионизмом.
Опасаясь, что поставленное ими условие мы все-таки нарушим, сразу по прибытии в Албанию Хрущев предупредил:
— Вы должны твердо уяснить себе, что против Тито я не скажу ни единого слова.
Несмотря на это недоверие к нам, мы сделали все возможное, чтобы он чувствовал себя в Албании уютно. Беседовали мы в основном о наших экономических проблемах. Я рассказал Хрущеву о наших перспективах экономического развития. В числе главных отраслей я упомянул нефтепромышленность и сообщил о пуске очередной нефтяной скважины.
— Неужели? — удивился Хрущев. — А какого качества ваша нефть? Я слышал, что ваша нефть относится к категории тяжелой, плохого качества. Вы посчитали — во что обойдется вам ее переработка? А кому вы будете продавать ее? Кто нуждается в вашей нефти?
Потом я рассказал ему о нашей горной промышленности, о радужных перспективах ее развития. Я упомянул ферропромышленность, хром и медные руды.
— Залежей этих руд мы имеем в достатке. Мы полагаем, что их переработку надо производить в Албании, то есть создавать в Албании свою металлургическую промышленность, — поделился я нашими планами. — До сих пор мы не принимали решительных мер в этом направлении.
— Металлургический завод? — прервал меня Хрущев. — Но вы хорошо обдумали это? Вы посчитали — во сколько вам обойдется тонна выплавленного металла? Если дорого, то вам не нужен такой металл. Могу успокоить вас. Металла, выплавленного у нас примерно за один день, вам хватит для удовлетворения нужд Албании в нем на несколько лет.
Подобным образом он отметал все наши проблемы. Позднее это «легкомыслие» мне стало понятным.
— Мы приехали сюда не для того, чтобы рассматривать проблемы Албании. Мы не имеем таких полномочий от нашего правительства. Мы приехали, чтобы обменяться мнениями по вопросам принципиального обоюдного характера, — продолжал Хрущев. — У вас есть валюта? Нет. В прошлом году мы предоставили вам кредит, но, как я понял, его вам недостаточно с вашими грандиозными планами. У нас бытует хорошая народная поговорка: «По одежке протягивай ножки». Так что с кредитами у нас будет масса вопросов.
Куда бы ни ступала нога Хрущева на албанской земле, везде он находил повод только для «критики». Например, по поводу оборудования большого Штойского виноградника он заметил:
— Зачем вы деньги зря тратите на эту ерунду? Все равно не получится ничего путного из этой затеи.
Он «критически» отнесся также к работам по осушению Тербуфского болота. Во Влере он вызвал находившегося в Албании советского специалиста-нефтяника. Тот, заранее «подготовленный» в советском посольстве, заявил, что в Албании нефти нет. На наше счастье во время этого разговора присутствовал и албанский специалист-нефтяник. Наш специалист убедительно доказал присутствующим несостоятельность данного заявления советского специалиста. Более того, он привел факты уже имевших место положительных практических результатов и отметил большой интерес к этой отрасли со стороны империалистических компаний.
— Ладно, ладно, — согласился Хрущев, припертый к стенке убедительными доводами, — зато ваша нефть является тяжелой, сернистой. После переработки литр вашего бензина будет стоить дороже килограмма икры. Надо особое внимание обратить на коммерческую сторону дела. Вам не обязательно иметь все свое. Друзья-то для чего существуют?
В Саранде Хрущев посоветовал нам выращивать только апельсины и лимоны, в которых Советский Союз, мол, очень нуждается.
— Пшеницу мы вам дадим. Дадим столько, сколько вам необходимо. У нас крысы больше зерна съедают, чем необходимо всей Албании. Пшеница и кукуруза не принесут вам дохода. У вас, кстати, растут лавры. Знаете ли вы, что это такое? Это — золото. Засадите лаврами тысячи гектаров, а мы будем покупать у вас лавровый лист.
Затем он посоветовал нам возделывать земляной орех и чай.
— Вот что вам выращивать надо, — подытожил Хрущев. — Это превратит Албанию в цветущий сад.
Однако мы поняли «советы» советского ревизиониста иначе — Хрущев предлагал превратить Албанию в плодоводческую колонию, сельскохозяйственный придаток, который обслуживал бы интересы и потребности ревизионистского Советского Союза. Подобным образом США имеют банановые и другие фруктовые колонии в Латинской Америке. В душе мы не согласились с ним и решили не допускать подобного самоубийства.
Даже археологические раскопки Хрущев подверг «критике»:
— Зачем вы тратите средства на эту мертвечину? Оставьте эллинов и римлян в покое, в прошлом.
— Кроме эллинской и римской культуры, — отметил я, — в этих краях когда-то существовала другая древняя культура — иллирийская. Албанцы — иллирийского происхождения. Археологические раскопки проливают свет на многовековую историю, на древнюю и богатую культуру мужественного, трудолюбивого и несгибаемого народа.
Но Хрущев продолжал демонстрировать свое полное невежество в этих вопросах. Все его помыслы и доводы упирались в одно — выгода.
Хрущева сопровождал во время этого визита министр обороны Малиновский. В мое присутствие Хрущев подозвал Малиновского и, не стесняясь нас, тихо стал говорить ему, указывая в сторону Ксамиля:
— Обрати внимание. Какое чудо! Здесь можно оборудовать идеальную базу для наших подводных лодок. Всю эту археологическую мертвечину придется срыть в море. Можно пробить огромный грот в горе и скрыть в нем стоянку наших подлодок. Это будет наша самая надежная база в Средиземноморье. Отсюда можно будет контролировать все. Мы получим господствующее превосходство в этом районе.
Эту мысль он продублировал Малиновскому во время пребывания во Влере:
— Какая надежная бухта у подножья этих гор! Здесь можно разместить целый флот. Все Средиземное море от Босфора до Гибралтара будет тогда в наших руках. Мы всех в этом регионе сможем зажать в свой кулак.
Я содрогнулся от этих слов Хрущева. В Албании он вел себя как колонизатор, а по отношению к соседним странам — как агрессор.
— Нет, Никитушка, — подумал я, — мы никогда не допустим, чтобы Албания стала твоей колониальной вотчиной. Мы не допустим, чтобы Албания была превращена вами в плацдарм для агрессивных войн, для кровопролитий в этом регионе. Ни Бутринт, ни Влера, ни какой-либо другой кусочек нашей земли никогда не попадут под твое иго, не будут использованы в твоих темных и грязных делишках.
Фактический «мир» между нами все более разрушался Хрущевым и его сообщниками. В ответ на их агрессивные действия нарастало сопротивление с нашей стороны. Они обрушили на нас экономическое давление, пытались остановить наше поступательное движение по пути социализма, пытались дискредитировать наших специалистов через своих представителей. Советское посольство было нашпиговано сотрудниками КГБ под видом «специалистов». Первой задачей хрущевцы поставили расшатать нашу экономику и подчинить ее своим интересам и своему диктату. Советские специалисты, которые пытались добросовестно выполнять свой долг, удалялись из Албании советскими руководителями под теми или иными предлогами. Эти специалисты возмущались, но их возмущение не влияло на общую ситуацию. В Албании, в основном, оставались те, кто выполнял гнусные указания советских руководящих ревизионистов по подрыву нашей экономики, особенно в нефтепромышленности и геологических изысканиях. Они дошли до того, что стали формировать агентурную сеть среди албанских специалистов. Эти враги делали все возможное, чтобы скрыть факт наличия новых месторождений нефти и других полезных ископаемых, саботировали буровые работы, транжирили народные средства. Обычно эти специалисты-вредители готовили два доклада о проделанных геологоразведовательных работах. В одном докладе указывались достоверные результаты геологоразведки — этот доклад отсылался в Москву. Во втором докладе содержались сфабрикованные данные, утверждающие, что новых полезных ископаемых в Албании не найдено и быть не может. Когда советские ревизионисты полностью убрались из Албании, эта их подлость была вскрыта. Нам пришлось собственными силами и заново пройти теми же тропами, которыми уже прошли советские специалисты. Нам пришлось заново открывать месторождения полезных ископаемых. Именно в тех местах, которые советские специалисты объявили бесперспективными, мы обнаружили нефть, хром, медную и ферроникелевую руды, каменный уголь и другие полезные ископаемые.
Однако длительное время хрущевцы, всячески маскируя свое подлое и враждебное нутро, действовали осмотрительно. Координатором и информатором в этой подрывной деятельности выступало советское посольство в Тиране.
Советский посол Крылов, сменивший Иванова, сразу же объехал территорию Южной Албании. Цели его поездки были скрыты от нас, и наш разговор с Крыловым затрагивал лишь незначительные и смехотворные темы.
— Я обратил внимание на то, — доложил мне Крылов, — что в Албании … столько-то … собак, которые съедают … столько-то … хлеба, то есть … столько-то … тысяч центнеров зерна. А вы после этого утверждаете, что у вас нехватает хлеба.
— Какие меры вы предлагаете принять? — спросил я этого собачьего учетчика.
— Перестреляйте их, — порекомендовал дипломат.
— У нас держат собак не для забавы, как в Париже, — попробовал я оправдать наше собачье племя. — Они несут тяжелую и нужную службу в крестьянских хозяйствах.
Перед предстоящей сессией Народного Собрания советский посол дал мне указание, запрещающее делать резкие выпады в адрес Тито.
— Товарищ посол, — сказал я ему, — я получаю и признаю приказы только от своей партии. Прошу это учесть в наших взаимоотношениях и не превышать свои служебные полномочия.
— В таком случае я не буду присутствовать на сессии вашего Народного Собрания, — пригрозил мне советский посол.
— Сессия албанского Народного Собрания состоится даже в случае Вашего отсутствия, — попытался я охладить его диктаторские поползновения. — Что касается Тито и его приспешников, то они получат достойную отповедь на сессии Народного Собрания.
Советский посол все-таки присутствовал на сессии Народного Собрания. Он тихо отсидел свой срок, спрятавшись за спины других послов. Крылов не смог выполнить указаний своих хозяев и поэтому был вскоре отозван в Москву «в связи с переходом на другую работу». С его отъездом Албания потеряла «ведущего советника» по истреблению собак.
Экономическое давление на Албанию со стороны хрущевцев усиливалось. Советское руководство систематически не выполняло взятых на себя обязательств по оказанию помощи Албании, помощи далеко не бескорыстной и не безвозмездной. Более того, оказание нам технической помощи осуществлялось таким образом, чтобы мы все время чувствовали себя зависимыми от Советского Союза. Например, нам была оказана помощь в тракторах, но запасные части к ним поступали мизерными партиями. В результате, использование получаемой техники попадало в непреодолимую зависимость от милости советских «друзей». Однажды Хрущев откровенно признался мне, что подобное поведение с их стороны является проверенным уже на практике тактическим приемом и привычным явлением:
— В отношениях с югославами мы придерживались принципа — давать им не более половины запрошенного. Когда они ведут себя хорошо, мы проявляем определенную щедрость. Так мы ведем себя со всеми.
Я понял, что Хрущев пытается прибегнуть к прямым угрозам. На этот раз мы чуть было не прервали переговоры. Хрущевцы шли даже на откровенные провокации по отношению к албанским специалистам. Например, один из наших специалистов пожаловался своему начальнику, что советские представители пытаются завербовать его в качестве агента, но, мол, получили от него решительный отпор. Поскольку наш товарищ заявил об этом открыто и официально, то наше Министерство иностранных дел заявило советскому послу протест по данному факту. В советском посольстве нам ответили, что наш протест является клеветой на советских представителей. Однако через несколько недель «вербовщик» был все-таки отозван из Албании в Советский Союз. Мы не стали предъявлять больше претензий в рамках данного факта, но предупредили албанских товарищей о необходимости соблюдения повышенной бдительности и выдержки. В дальнейшем наши отношения с советскими руководителями стали все более обостряться, но хрущевцы пока пытались сохранять видимость дружбы с нами.
Нам становилось все более и более ясным, что советские ревизионисты будут усиливать борьбу против марксистско-ленинских сил и что борьба этих двух противников вскоре станет открытой и жесткой.
Глава 12. Бухарестский сговор
советских ревизионистов
План советских ревизионистов узаконить современный ревизионизм на Московском совещании 1957 года провалился. Поэтому хрущевцы поставили вопрос о необходимости созыва нового Совещания представителей коммунистических и рабочих партий якобы для обсуждения «проблем движения», возникших после 1957 года. В 1960 году ЦК КПСС в инициативном порядке предложил провести такое Совещание в Бухаресте во время работы III съезда Румынской Рабочей партии. Мы поддержали это предложение и дали согласие направить свою делегацию на самом высоком уровне.
В феврале 1960 года мы с Мехметом Шеху выехали в Москву для участия в совещании представителей социалистических стран по сельскохозяйственным вопросам, а также в совещании Политического Консультативного комитета Варшавского договора. В аэропорту к нам подошел работник аппарата ЦК КПСС с поручением от Микояна.
— Товарищ Микоян желает встретиться с Вами по очень важному делу, — сказал он.
Такая поспешность показалась мне странной. Ведь Микоян мог бы встретиться со мною позднее, без спешки. Мы намеревались пробыть в Москве несколько дней.
— Хорошо, — ответил я. — Но при разговоре будет присутствовать и Мехмет Шеху.
На этом я настаивал сознательно, так как знал, что Микоян будет говорить на щекотливые темы. Тем более, я уже знал наверняка, что Микоян является отъявленным антимарксистом и врагом социалистической Албании.
На следующий день нас доставили на дачу Микояна. Без всяких предисловий Микоян приступил к сути разговора.
— Ставлю вас в известность, что речь пойдет о наших разногласиях с Коммунистической партией Китая. Мы решили рассказать об этом только первым секретарям братских партий. Вот почему я был против присутствия при разговоре товарища Мехмета.
— Я могу уйти, — предложил Мехмет Шеху.
— Оставайтесь, — милостиво разрешил Микоян.
Микоян пытался внушить нам, что КПСС стоит на принципиальных ленинских позициях и поэтому не может мириться с отклонениями Китая от марксизма-ленинизма. В доказательство неправильности позиций китайского руководства Микоян привел ряд тезисов, пропагандируемых китайскими руководителями. В частности, плюралистическую теорию «ста цветов», «большого скачка», а также обратил внимание на раздувание культа Мао. По этим фактам мы были согласны с Микояном.
— Мы твердо следуем теории марксизма-ленинизма и не собираемся подменять ее какой-либо доморощенной фантазией, — сказал я Микояну. — С концепцией «ста цветов» мы были не согласны изначально.
Микоян, спекулируя на теме разговора, пытался поливать грязью китайских руководителей.
— Мао отличается от Сталина лишь тем, что он не репрессировал своих противников, — брякнул он, как бы между прочим, и продолжил почти без всякой связи с темой разговора. — Вот почему я и Хрущев боялись возражать Сталину. Однажды мы с Хрущевым решили пойти на крайность — подготовить покушение на жизнь Сталина. Потом мы отказались от этих замыслов. Мы побоялись, что народ и партия не поймут нас и осудят. Ведь авторитет Сталина в партии и в массах был чрезвычайно высок.
Мы выслушали Микояна, пропустив мимо ушей его клевету на Сталина, и я ответил:
— Ваши разногласия с Коммунистической партией Китая являются весьма серьезными. Почему вы позволили им усугубиться? Думаю, что разрешать их вы должны в двусторонних дискуссиях с китайскими товарищами и без нашего участия на данном этапе.
— Мы так и поступим, — сказал Микоян. — Прошу не передавать содержание нашего разговора никому, даже членам вашего Политбюро.
Мы поняли, что разногласия КПСС и КПК зашли очень далеко. Зная Хрущева и Микояна, мы подозревали, что «критика» со стороны КПСС вызвана отнюдь не принципиальными позициями ее руководства в части соблюдения норм марксизма-ленинизма.
В тот период китайское руководство по ряду принципиальных вопросов занимало более правильные позиции, чем хрущевцы. Более того, КПК правильно оценивала ревизионистскую суть хрущевцев с теоретической точки зрения и вполне справедливо выступала против действий советских ревизионистов.
Мы все-таки обсудили на заседании Политбюро суть нашей беседы с Микояном, но сделали это деликатно и осторожно, памятуя о просьбе советских руководителей не разглашать данную тему в более широких партийных кругах. Скрыть от наших товарищей беседу с Микояном мы тоже не имели права по нашим партийным нормам и правилам.
Весной того же года Гого Нуши, находившийся в Пекине на сессии Генерального Совета Всемирной Федерации профсоюзов, поставил нас в известность радиограммой о разразившемся там скандале между советской и китайской делегациями. Китайская делегация выступила против ряда положений проекта доклада, навязанного советскими ревизионистами. В частности, ими резкой критике были подвергнуты тезисы хрущевцев о «мирном сосуществовании», о «войне и мире», о взятии власти «мирным путем» и ряд других.
Китайские товарищи пригласили ряд делегатов (в том числе из числа руководителей коммунистических и рабочих партий) на ужин, где изложили свою позицию по сути проекта доклада. По этому вопросу выступили Лю Шаоци, Дэн Сяопин и Чжоу Эньлай.
Однако приглашенные на ужин делегаты, в большинстве своем, отказались обсуждать предложенные китайскими товарищами вопросы, отнеся их к компетенции партий, а не Генерального Совета Всемирной Федерации профсоюзов. Чжоу Эньлай от имени своих товарищей согласился с этим мнением, но заявил, что китайские товарищи найдут другой случай вернуться к обсуждению этих вопросов.
Обострение этих разногласий и усиление ревизионистских интриг со стороны хрущевцев поставили под сомнение целесообразность проведения Бухарестского совещания, которое могло завести в тупик всех его участников или провалиться. Со стороны ряда партий поступили предложения отложить проведение этого Совещания на более позднее время. Об этом нас письменно уведомили советские руководители. Правда, хрущевцы предложили собраться в Бухаресте в намеченный ранее срок, но обсудить при встрече только дату и место проведения этого Совещания. Кроме того, они предложили также обменяться мнениями по ряду вопросов, не принимая при этом никаких решений. Мы согласились с этим предложением и решили направить в Бухарест делегацию во главе с товарищем Хюсни Капо, который официально направлялся на съезд Румынской Рабочей партии в качестве представителя Албанской партии Труда.
Я и ряд других наших товарищей решили не ехать в Бухарест сознательно, так как были уверены, что хрущевцы будут навязывать там обсуждение разногласий между Китаем и Советским Союзом. В этой ситуации мы могли оказаться в неловком положении, так как официально мы были ознакомлены только с мнением советских руководителей и не были знакомы с мнением китайской стороны. Кроме того, эта тема затрагивала ряд принципиальных вопросов международного коммунистического движения теоретического и практического характера. Следовательно, мы должны были основательно подготовиться к разговору и обсудить нашу позицию на Пленуме Центрального Комитета нашей партии. Для этого требовалось значительное время.
Именно поэтому представлять Албанию на Бухарестской встрече было поручено товарищу Хюсни Капо, без права принимать какие-либо решения в рамках ее работы. По вопросам международных отношений у нас появились дополнительны
