Эротическое единение с царствами природы в категории мистики

Эротическое единение с царствами природы в категории мистики есть непосредственное внедрение в их естество, растворение личности и ее самосознания в их иррациональной стихии. Это не познание их быта, условий и законов, не изучение отличий и взаимоотношений между отдельными видами, не отношение к ним как зрителя к извне наблюдаемому объекту. Равным образом это не активное воздействие на их быт, не использование их естественных стремлений и не регулирование их качествований через создание соответствующих условий, как и не пассивное восприятие их активности и ей подчинение. Иначе говоря, здесь не имеют места самодовлеющие проявления разума и воли, а действует только чистая мистическая сила, и если ей сопутствуют элементы формы и энергии, то только как необходимые обертоны. Это есть непосредственное внедрение индивидуального естества человека в имманентную стихию, слияние со всеобщностью природы и эротический брак с ее подземными истоками. Это есть откровение через природу, даруемое душе, нашедшей в себе силы уподобиться державному покою вселенского потока жизни, а потому и удостаиваемой приятия в ее Лоно.

На границе трех штатов: Айдахо, Монтана и Вайоминг расположена заповедная область Йеллоустоуна (Yellowstone National Park). По постановлению конгресса территория около двух миллионов десятин объявлена неприкосновенной, — конгресс наложил на нее табу подобно вождям маори. Всепожирающей машинной цивилизации дан полный и резкий отпор: в этот заповедный край цивилизации вход воспрещается, даже в виде велосипеда. И девственная почва свято хранит все свои чары, не оскверненная хищничеством и насилием человека. Этот край чудес и роскоши природы есть последний островок первобытного приволья и гордой красоты.

В Йеллоустоунский Парк можно проникнуть только с двух сторон. Обычный путь пролегает через Солт-Лейк-сити; здесь путешественник покидает железнодорожную магистраль от Нью-Йорка и Чикаго до Сан-Франциско. Современные служители завета Морони, именующие себя «святыми последних дней», с не слишком мистической обстоятельностью дельца покрыли солончаковые холмы гигантскими промышленными предприятиями, а свою столицу, наравне с неизбежными небоскребами, украсили нелепой архитектурой храма и скинии, подобной чудовищной бесформенной черепахе. Всякого, думающего найти хоть какие-нибудь внешние признаки мистического порядка, казалось бы, неизбежные во всякой стране, созданной религиозным порывом, постигает самое жестокое разочарование. Но если таков общий вид города, то трудно представить себе что-нибудь более немистическое, чем облик современных мормонов. Только разве в Голландии можно встретить таких грубых и самодовольных людей, поражающих своими размерами, как по росту, так и по толщине. Нигде в мире безвкусие и хамство не достигает такой уродливости и бесформенности.

Покинув эту страну, одинаково бесплодную и тоскливую как по природе, так и по душам населяющих ее людей, скорый экспресс в одну ночь приводит к вратам заповедного края. Тотчас же по выходе из вагона человека поражает тонкий, ни с чем несравнимый аромат воздуха. Этот воздух так необыкновенен и своеобразен, что можно попытаться дать представление о нем только путем сравнений. В Сахаре воздух также изумительно чист, но он сух до резкости, он так же мертв, как и пески пустыни; он прозрачен, но его прозрачность какая-то стеклянная, бездушная. Он совершенно безвкусен и пресен. Воздух океанского простора также чист, но густ и плотен; он пропитан вкусом и запахом соленой воды с примесью еле заметных, но тяжелых ароматов; в нем чувствуется жизнь, но эта жизнь тяжела и примитивна. Воздух сибирской тайги, а в особенности Забайкалья, насыщен особым ароматом гниения, окрашивающим его вкус своеобразными оттенками осени. Совсем иной воздух цветущих тропических лесов. На Сандвичевых островах воздух переполнен сложнейшими и причудливейшими благоуханиями. В этом радостном царстве цветов воздух пьянит человека и порабощает его волю, он навевает на него сладкую дрему, негу и истому, вызывает мечтательное, эстетическое настроение. Воздух Йеллоустоуна поражает сочетаниями противоречивых качеств, является причудливым аккордом ароматов. Он изумительно чист и звонок, как воздух Сахары; он исполнен влажностью и включает в себя тяжелые ароматы океанских просторов, но в то же время эти ароматы служат лишь нижней нотой возрастающей гаммы. Здесь есть причудливая прелесть смертного дыхания осени, тайги и чарующая роскошь торжествующей весны Гавайских цветников. Эта необычайная сложность оттенков благоухания странным образом сливается в единый пышный аромат, наполняющий все существо почти нестерпимой силой жизни; он одновременно пьянит и зовет к бодрствованию, навевает грусть и дает почувствовать радость жизни, зовет к ее пиршеству и манит к сладостному покою небытия. С каждым дальнейшим шагом вглубь страны это действие все усиливается, и, даже делаясь привычным, оно все время поддерживает особое, своеобразное душевное состояние.

Внутри прямоугольника Йеллоустоунского Парка расположено кольцеобразное шоссе; к нему примыкают два прямых пути, ведущих к железнодорожным станциям. Полный путь от станции до круга, его длина и возвратный путь составляют около 250 верст. Обыкновенно путешествие совершается на дилижансе с пятью остановками на ночь. В этих местах устроены отели, почти всегда поблизости от особенно замечательных чудес природы.

Начальная станция расположена в девственном лесу. Подобно тайге, в нем всюду лежат лесные валежники, как умершие от старости, так и поверженные бурями и ударами молний. С первых же шагов невольно поражает преисполненность леса жизнью. Бесчисленное множество всякой птицы наполняет все несмолкающим мелодичным шумом, а каждые несколько шагов дорогу перебегают пушистые зверьки, почти не пугающиеся людей. По-видимому, зверьки знают, что здесь они в полной безопасности от человека, ибо никакое оружие не может проникнуть в этот благодатный край, днем и ночью охраняемый разъездами кавалерии от двуногих хищников. Сам царь леса — медведь — встречает человека с полным равнодушием и даже без любопытства. По вечерам они попадаются целыми группами, нисколько не стесняясь туристов, как и не пытаясь причинить им какого бы то ни было вреда.

Дорога идет все время крутым подъемом, и через несколько десятков верст путешественник достигает около 2-х верст над уровнем моря. Лес несколько редеет, и лиственные породы замещаются хвойными. Все чаще и чаще выступают из почвы известняковые пласты. Еще немного далее — и взору открывается зрелище, которое можно увидеть еще только в Исландии, Камчатке и Новой Зеландии. Огненно-желтые, а местами кроваво-красные холмы окружают песчаную равнину. После роскоши леса, полного жизни, она изумляет своей мертвой безжизненностью. Но приближаясь ближе, глаз видит разбросанные повсюду цветные пятна самых разнообразных оттенков, от бледных тонов севера до сказочных красок заката в Сахаре. — Это одно из удивительнейших чудес природы — гейзеры. Гейзер представляет собой воронку, края которой сначала необыкновенно пологи, а затем они делаются все круче и круче, наконец почти вертикально сходясь в глубоких земных недрах. Эта воронка наполнена водой, большей частью горячей, а порой и кипящей. Окрашиваемая различными минеральными солями, она приобретает совершенно невероятные цвета.

Глаз сразу охватывает озера то вовсе бесцветные, то синие или зеленые, то красные или фиолетовые, то желтые или серебристые. Некоторые озера достигают в диаметре всего несколько вершков, те аршин, а те и десятков саженей. Окраска воды так сильна, что даже почти у берегов, где глубина еще совершенно ничтожна, она, например, кажется исполинской бирюзой, быстро темнеющей к центру гейзера и достигающей здесь цвета сапфира. Яркость красок и мягкость переливов и в то же время резкая пестрота вод даже соседних гейзеров, бесчисленные радуги в подымающемся над ними паре, и все это столь резко выделяемое общей яркой, но однообразной окраской долины, невольно вызывает мысль, что находишься в совершенно особой стране. Но вот в одном из гейзеров начинается клокотание; вода начинает все сильнее и сильнее бурлить, повсюду разлетаются брызги, а пар поднимается густым столбом. Еще немного, и из середины озера взлетает к небу столб воды, бьющей фонтаном. Вся его масса превращается в алмазную пыль и прорезывается лучами солнца бесчисленными яркими радугами. У некоторых гейзеров этот фонтан достигает нескольких десятков сажен высоты и наравне с непередаваемой красотой зрелища поражает гордым величием и великолепием. Проходит несколько минут — извержение заканчивается, но глаз снова приковывается другим гейзером, раскрывающим новые, еще невиданные красоты. Иногда сразу на небольшом пространстве наряду с синим фонтаном бьет смарагдовый или огненно-золотистый. Сонм этих исполинских цветных фонтанов, окруженных радужными ореолами, бросает непрестанно меняющиеся в оттенках блики света на столпившиеся вокруг скалы. Эта сказочная феерия стихийно чарует зрителя, заставляет померкнуть память о будничной жизни городов и незаметно сливает душу с ритмом жизни природы.

Дорога продолжает подниматься. Песчаные холмы уступают место могучим горным цепям, а вдали показывается переплетающийся узор снежных вершин. Но горные громады здесь имеют совершенно особый вид. Они рисуют странные, причудливые очертания, а их скалы пестрят пластами всех геологических эпох. Весь этот массив есть единственный в мире естественный геологический музей, но и взор обыкновенного путника не может не заметать ни с чем не сравнимого роскошного разнообразия искрящихся на солнце пород. Тут видны и хаотически застывшие волны лавы, обвалы и разрывы пластов, чудовищные складки, пропасти с нависшими утесами и ярко отполированные движением склоны глетчеров в ледниковую эпоху. Иногда, совершенно неожиданно, между скалами раскрываются известковые плато, испещренные роскошным узором цветных озер гейзеров и их фонтанов. Бьющая из подземных недр вода, переполняя воронки гейзеров, выливается множеством струек, сливающихся порой в маленькие ручейки. Их вода насыщена всевозможными минеральными солями, которые, отлагаясь на скатах и порогах, создают причудливые наслоения, подобные сказочным замкам. Эти наслоения играют всеми цветами радуги, образуя исполинские чаши, колонны и мостики; временами кажется, что это горы драгоценностей, нагроможденные фантазией оберегающих их стихийных духов.

Перевалив через хребет, дорога спускается к великому Йеллоустоунскому озеру. Оно расположено на высоте трех верст над уровнем моря и по своей высоте и размерам уступает во всем мире только Титикака в Андах. Из озера вытекает река Йеллоустоун, бурно пробивающаяся в стремнинах через ущелья и непрерывные пороги. Вся она состоит из клокочущей пены и вечно покрыта туманом мириад брызг. Только в одном месте это клокотание успокаивается, и река катит свои волны мощным, но спокойным потоком. И вдруг сразу вся его огромная масса низвергается в пропасть более версты глубиной. — Это знаменитый Йеллоустоунский каньон. Миллионами лет река прорыла такое глубокое ложе, что сверху она кажется только маленьким ручейком. В этом грандиозном ущелье земля раскрывает все свои тайны, дает готовую скрижаль своей истории.

Среди густого соснового леса на самом берегу озера стоит отель. Его архитектура необыкновенно гармонирует с окружающей картиной природы. Он построен из гигантских бревен и кажется избушкой великанов. Внутри громадного холла ярко пылает сложенный из грубо отесанных камней камин, распространяющий приятную теплоту, так как даже после жаркого июльского дня ночью здесь всегда стоят заморозки.

Я вышел на берег озера. Средь причудливо нагроможденных скал и нависших снежных великанов оно расстилалось спокойной зеркальной гладью. Чистое и прозрачное, оно то кокетливо хвасталось разноцветными камешками на дне, то, переходя как бы в застывший металл, недвижно отражало девственные ледники горных цепей. Прямо на том берегу исполинский глетчер спускался к самой воде и незаметно сливаются со своим отражением.

Быстро вечерело, и я не успел оглянуться, как все подернулось синим прозрачным туманом. Туман с каждым мгновением все густел, и далекие горы как бы таяли в нем и расплывались. Настала ночь, и все небо заискрилось мириадами звезд, ярких и блистающих. Воздух был тих и неподвижен, и благодаря его изумительной чистоте небесные алмазы горели с неописуемым великолепием. Но вот где-то в бесконечной дали снежный горный покров неожиданно вспыхнул кровавым огнем. Тьма под ним стала еще непроглядней, и рубиновые переливы льдов казались пылающей Валгаллой... Небесный пожар все разгорался, рубиновая полоса плавно спускалась к подножью горных великанов и окрасила, наконец, спящие воды озера. На противоположной стороне, на самой вершине цепи ярким пламенем вспыхнул ответный костер. Разгораясь все сильнее и сильнее, этот костер превратился в сплошной рубиновый ореол исполина. Еще немного — и, купаясь своими лучами в глубоких водах, взошла и как бы задумчиво остановилась среди сонма ледников луна.

Я бежал от людей, от их криков и шума, от их глупого жалкого света, и незаметно очутился далеко от всей их суеты. Среди могучих кружев зеленого царства озеро казалось расплавленным серебром; все рубиновые тона поблекли и растворились в каскадах серебристого света; снеговые вершины мерцали каким-то задумчивым матовым блеском, а ночь! Она была так хороша, так хороша...

Неведомым путем и незаметно у меня распылилась всякая мысль о родине, о близких, вообще о всех людях. Вся моя жизнь стала казаться ненужным воспоминанием о пустом и тягостном сновидении. Весь привычный мир куда-то исчез, растаял, затерялся. Ведь все это было так бесконечно давно, это было там, где сон почитают жизнью... Но это чувство длилось лишь несколько мгновений. Все прошлое исчезло, погасла и самая о нем память. Всё мое существо жило только созерцанием дивной красоты природы, и в этом созерцании тонули без следа все мысли и желания.

Мало-помалу стало изменяться и самоощущение: сознание начало безмерно расти и приобретать невиданные оттенки. Оно освобождалось от прикованности к телу, бесконечно расширялось и охватывало все. Оно улавливало каждое движение всякого листка прибрежных дубрав; оно не видело их, но как-то чувствовало изнутри. Оно сливалось с гладью озера, нежилось под серебряными лучами луны и трепетало в каждом изгибе чуть слышных всплесков. Оно засыпало в темных пучинах вод, предчувствовало ласку серебряных нитей и томилось желанием слиться с их поцелуем. Оно исполнило собой груди снежных исполинов, струилось в их подземных ручьях, искрилось в каждом их кристалле, гордо высилось в ледяном убранстве и сладостно любовалось своим отражением в водах. Оно населяло собою все, млело в серебряной пыли воздуха, упивалось игрой света и тени. Оно продолжало тянуться вверх и вширь, оно чувствовало себе близкое и родное в светильниках неба, тянулось по их лучам и жаждало с ними единения Любви...

Еще дальше, и сознание стало скидывать с себя и этот покров. Оно чувствовало внутреннюю ткань жизни, и для него не было уже ничего мертвого. И лес, и вода, кристаллы гор и утесов, лучи света и воздуха, — вся природа чудилась исполненной внутренней жизни, спокойной и величавой, исполненной вечного радования, трепещущей и переливающейся. Над всем миром царствовала единая Песнь победной Жизни, и ее ритм, то струящийся почти бесшумно, то звучащий мощными аккордами гимна, уносил душу в страну дивных грез. Все чудилось грезой, и торжествующая в своей гордой красоте природа внимала сама этой Песне Жизни и силилась вторит. е. эхом, млела желаньем навеки застыть в этом сладостном миге...

Новые и неведомые развертывались пучины. И звуки Песни звучали уже где-то в выси, и бездна все углублялась... Где-то в бесконечной дали уже чудилась граница Вечного Мрака. Как исполинский черный алмаз, приближалась Последняя Грань, за которой бытие более не существует...

И вдруг черной молнией в сознании блеснула мысль: ты один, и если коснешься Последней Грани, тебя более уже не будет!

Сознание сразу стянулось: из безмерного оно стало крохотным, и нестерпимый ужас одиночества и неминуемой встречи с абсолютной Смертью оледенил все существо. Оно стало извиваться, все стремления вылились в один вопль отчаяния, проснулась стихийная жажда Жизни и Света...

И вот блеснула вторая мысль. — Спасение может придти только как дар Вечной Жизни — от Безначальной Женственности Бога. И душу охватил единый порыв молитвы о спасении, о ниспослании защитного Покрова.

Молитва была услышана. Из неведомой доли пронесся беззвучный зов и ласка всепрощения... В своем стремительном падении, почти у самой запредельной грани, душа остановилась и полетела ввысь. Мгновение — и сознание снова в теле.

Высоко в небе блещет луна, все так же озеро подернуто серебристым дымом, все так же шепчут листья, все так же на снегах горят ответные огни. Час ночи. Прошло три часа, как взошла луна...

Я поднялся с земли и тихо пошел домой. Все существо мое горело, я почуял какую-то великую цель, увы, мне неведомую, я был весь подавлен раскрывшейся тайной и тихо шел как бы в полусне. Все сильнее и сильнее сердце начинала сжимать глубокая грусть. Я чувствовал нестерпимую жажду любви, моя душа трепетала от своего жгучего одиночества, я жаждал той, которая бы могла своим духом восполнить меня и поднять до уразумения чувствуемой, но не понимаемой цели. Я весь застыл в этом желаньи, я звал на помощь судьбу, и слезы неудержимо катились...

Я совсем обессилел. Я жаждал покоя, сна, но ноги плохо слушались, и сам не знаю, как у меня хватило сил добрести. Показались огни, и резким диссонансом пронзили душу пискливые звуки пошлого танца. Путешественники веселились. Лихо отплясывали кучера и лакеи, а в их объятиях наши леди и мисс, ибо других кавалеров почти не было. По-видимому, я один был зрителем волшебной феерии ночи...