Вводные замечания. 8 страница

Различие природ основоположных категорий обусловливает таковое же различие преимущественных проявлений добродетелей в пластичности или в монадности. Монадная категория связана с началом обособленной в себе индивидуальной самости. Поэтому в этой категории все добродетели центрированы на индивидуальном начале и раскрываются в феноменальном параллельно и сопряженно с эволюцией эмпирической личности. Высокое этическое развитие здесь выражается образом героя. В противоположность этому пластическая стихия чужда всякой ограненности и есть все-единая природа Реальности. Пластические добродетели обнаруживаются лишь в непосредственном имманентном сосуществовании со Всеобщим, что достигается лишь уничижением индивидуальной самости и преодолением привязанности к личному началу. Высокое этическое развитие выражается здесь образом святого. Итак — монадные добродетели антропо-центричны и создаются эволютивным повышением качественного достоинства личного начала, а добродетели пластические непосредственно теоцентричны и обнаруживаются в уничижении самости в стихии целокупного сосуществования с Божеством как Высшим Благом.

Обособленность и замкнутая в себе самость добродетелей, как частных видов блага, в монадной категории ставит проблемы: оценки, выбора, его свободы и права его свершения. Как сказано выше, это неминуемо приводит к неразрешимым антиномиям при всякой попытке общего решения. Единая и во всех случаях тождественная этика здесь не может существовать, и этический канон необходимо должен видоизменяться соответственно с достигнутою человеком степенью развития и окружающими его условиями. В пластичности все это предстает в совершенно ином свете. Здесь высшее Благо есть не трансцендентная вершина бесконечно возрастающих этических иерархий, но всеобъемлющая целокупная вселенская симфония всех гармонических вибраций. Как в монадности единичные виды блага соподчиняются иерархически между собой и высшее замещает собой соответствующую совокупность низших, так в пластичности устремления и вибрации расчленяемых конкретно эмпирическим сознанием добродетелей в действительности гармонически сосуществуют между собой, образуя одну целостную симфонию. В силу этого здесь нет и не может быть столкновений между различными проявлениями Блага, но каждое из них, развиваясь и действуя в своей стихии, находится в гармоническом содружестве со всеми другими и гармонически расширяет полноту и всеобщность их действенной жизни. С другой стороны, общая периферичность начала формы обусловливает возможность близкого, почти неразрывного в монадной категории соединения не только частных видов блага разного достоинства иерархического, но и соединения благого с порочным. Чаще и ярче всего это встречается эмпирически в проявлении красоты. Будучи сама по себе проявлением Высшего Блага, т. е. определяя способность восприятия и создания ее человеком как добродетель, красота может соединяться с пороками и тем видимо возвышать их до достоинства добродетели. Такова всякая демоническая красота, виды и проявления которой неперечислимы.

Ясное сознание и правильная оценка этих проявлений в монадной категории представляет большие трудности, ибо здесь правильно провести грань между благим и порочным почти невозможно, а огульное принятие или огульное отрицание одинаково ошибочны. Именно эти смешанные проявления добродетели и порока и представляют наибольшие опасности на пути этического развития. Напротив, в пластической стихии сознание человека без всякого труда производит это как бы химическое разложение составных вибраций на части. Как наше ухо легко различает гармонические звуки скрипки от шумов проезжающей мимо громыхающей телеги, так и непосредственная пластическая интуиция сразу улавливает во всем ту пропасть, которая разделяет гармонический ритм благого от хаотических вибраций порока. Таким образом, в пластической стихии проблемы оценки и выбора вовсе не имеют той силы, резкости и неразрешимой в общем виде трудности, как в монадности; отделяя непосредственной интуицией порочное от благого, сознание здесь вовсе не задается оценкой этого благого, ибо здесь все одинаково глубинно, бесконечно и имманентно сосуществует с Реальностью, а потому здесь нет и не может быть предпочтения одного другому, т. е. выбора, но все дополняет гармонически друг друга.

Этическая эволюция в монадной категории заключается в постепенном повышении иерархического достоинства, в восприятии, усвоении и утверждении в себе постепенно возрастающих аспективных отблесков Высшего Блага. В пластичности этическая эволюция актуального эмпирического сознания человека состоит не в строительстве нового, не в актуализации искони заданных потенциально индивидуальных качествований и не в привнесении в существо микрокосма реальностей макрокосмических. Эволюция здесь заключается в раскрытии проводников человеческого существа, в развитии способности воспринимать и гармонически ответствовать вибрациям вселенской симфонии Блага и Добра. Эта эволюция подобна постепенному снятию пут с многострунной арфы, когда каждая вновь освободившаяся струна входит в гармонию, начинает звучать в свойственных ей вибрациях и тем повышает красочность, мощь и полноту общей мелодии. Каждая пробуждающаяся добродетель есть струна пластического инструмента природы человека, и чем больше пробуждается этих струн, тем полнее, глубже и ярче становится этическое его сосуществование с Божеством. Параллельно с общим нарастанием красочности и сочности звука происходит также и расширение возможного диапазона колебаний, делаются доступными новые октавы за счет отодвигающихся крайних пределов. Наконец, человеческое существо начинает вибрировать такими вибрациями, которые для обычного сознания оказываются вовсе неуловимыми, подобно тому, как при достаточно большом числе колебаний струны в секунду звук для нашего уха вовсе перестает быть слышимым.

Это есть переход актуального сознания человека в высшие планы космоса, уже недоступные вовсе обыденным способностям и средствам восприятия, но в действительности еще ближе слитые с Царственной Жизнью Реальности в Себе. Таков путь пластического развития. В области этики он выражается не только в раскрытии общеизвестных добродетелей до их наивысших ступеней, но и в рождении в человеческом существе таких тонких вибраций добра, таких высоких добродетелей, что обычное сознание совершенно бессильно не только их вместить, но и иметь о них хотя бы отвлеченную идею. При бесконечной высоте и абсолютном совершенстве конечной цели путь к ней не может не быть бесконечным и, проследовав видимое обычным взором восходящее пространство, он скрывается из глаз, чтобы продолжать восхождение в иных высших мирах к Вечному и Всесо-вершенному Свету.

VII. Эстетика; §84.

Эстетика в философском смысле есть наука о красоте, ее природе, законах и проявлениях. Идея возвышенного и прекрасного воспринимается человеком в строгой зависимости от достигнутой им ступени развития. Примитивное сознание дикаря или современного простолюдина почти вовсе лишено способности воспринимать красоту; они проходят мимо нее, не замечая ее присутствия и тем более не оценивая ее достоинства. Но наряду с этим именно здесь проявляется с наибольшей яркостью и очевидностью искони врожденное тяготение к конкретным проявлениям еще совершенно не осознанной инстинктивной силы и потребности воспроизведения красоты. Искусство зарождается в своем примитивном виде на самых начальных ступенях развития, но здесь оно еще не имеет ничего общего с деятельностью эстетического сознания в собственном значении этого понятия. Является ли примитивное искусство чисто прикладным или оно уже имеет особый смысл в себе — в обоих случаях, одинаково, оно здесь есть лишь порождение некоторого безотчетно движущего импульса и может быть аналогировано лишь с игрой. Истинное чувство прекрасного, отвлеченная идея красоты, дар ее видеть, распознавать и оценивать возникают лишь при высокой культуре. Ближайшей иллюстрацией к этому служит исторический факт, что идея красоты вообще и самое понятие о «красоте природы» возникли лишь в весьма недавнее время. Инстинктивное проявление и сознательное творчество — вещи бесконечно различные, ибо первое непосредственно вложено в нас самой природой, а второе есть результат многих сознательных усилий и долгой культуры. В своем первоначальном зарождении идея красоты носит еще вполне гетерономный характер. Ее природа и ценность определяются не самобытно в ней самой, но исключительно по тому влиянию, которое она оказывает на встречающего и воспринимающего ее человека. Так, еще Платон в «Гиппии» определяет красивое тем, что «оно приятно для слуха и зрения». Если в «Федре» Платон и определяет горний мир как источник, хранилище и полноту красоты, по отношению к которому все проявления красоты в преходящих явлениях суть только несовершенные отблески идеальных первообразов вещей, то и здесь красота, истина и добро, составляя нечто целостное и единое, не дают основания выяснить особенности собственной природы первой из них. Только начиная с Аристотеля возникает стремление к разрешению проблемы красоты по существу, зарождается автономная эстетика. Идея красоты отделяется от ее конкретного воздействия на сознание человека и испытываемого им при этом переживания. В дальнейшем начинает подвергаться анализу с различных сторон общая проблема соотношения идей красоты и целесообразности. В результате Кант в «Критике способности суждения» дает свое знаменитое определение красоты как «бесцельной целесообразности», более или менее лежащее в основании всех эстетик последнего времени. Так как в эстетике с наибольшей яркостью и очевидностью встречаются и разграничиваются основоположные категории Реальности, то этот факт не мог не отразиться и в конкретных направлениях искусства, и в многообразии эстетических мировоззрений. Но, несмотря на такое чрезвычайно значительное приближение к истине, она все же не получила должного и полного выражения; монадность и пластичность не были осознаны в своей собственной природе, а потому и эстетическая проблема осталась по существу открытой.

Синтетическое учение эзотеризма о красоте в монадной категории, монадная эстетика, может быть вкратце изложено следующим образом. Всякое проявление красоты необходимо имеет глубинный характер, т. е. прекрасное наравне с количественным протяжением всегда обладает также и протяжением по качеству. Иначе говоря, прекрасное есть всегда соединение двух или нескольких конкретных видов бытия различного иерархического достоинства, и притом такое, что они, дополняясь и прослаивая друг друга, не подавляются и не ослабляются взаимно, но сочетаются в единое гармоническое целое. Отсюда вытекают следующие условия возможности бытия прекрасного: во-первых — соединяющиеся виды конкретного бытия должны быть причастны общим иерархическим координатам, во-вторых — низшее должно обладать относительной свободой и самостоятельностью в проявлениях, т. е. внешняя окружающая среда должна соответствовать природе этих низших элементов, давать простор им свойственной феноменологии, и в-третьих — природа высшего должна обнаруживаться чрез посредство низшего, благодаря чему деятельность последнего и приобретает внутреннюю качественную глубинность.

Таким образом, все прекрасное есть необходимо и иерархически сложное. Единичные дифференциальные элементы и их суммарные конгломераты принципиально чужды эстетической реальности, но, гармонически со-подчиняясь высшим началам, они могут образовать прекрасное, стать его материальным субстратом. Итак — красота есть качественная организация. Но так как качественная организация, гармоническое сопряжение периферической множественности с центральным единством есть закон организма, то красота есть обнаружение органического строения, есть основной предикат жизни: все живое прекрасно и прекрасно только живое. Синтетическая категория органичности есть феноменальное отражение и соответствие синтетической категории синархичности. Поэтому красота в мире есть непосредственное откровение всеединства, исконной природы Реальности. Красота, как и Любовь, есть раскрытие Бога, бесконечно восходящий путь к Нему и стихия предвосхищения имманентного с Ним слияния. Всякая организованная совокупность элементов может существовать во имя и для достижения некоторой определенной конкретной цели и только ее. Отрицать существование конкретной цели вообще в данном определенном случае мы не имеем права, ибо мы можем лишь констатировать факт отсутствия такой цели в пределах ведомых нам взаимоотношений эмпирического актуального сознания. С другой стороны, всякое качественно организованное множество в природе, деятельности и взаимоотношениях своих элементов обнаруживает их соподчиненность некоторому высшему бытию и стремление к его реализации, т. е. целесообразность. Так как факт этой целесообразности эмпирически очевиден, а сама цель в общем случае лежит вне возможностей познающего сознания, то здесь и возникает вполне закономерно кантовское определение красоты как «бесцельной целесообразности», утрачивая при этом свою парадоксальность. В гармонии с этим изложенное непосредственно указует действительную причину исторически позднего возникновения способности эстетического суждения и зависимост. е. развития от общей эволюции культуры.

Чтобы воспринимать красоту, необходимо обладать в сознании внутренней качественной глубинностью; чтобы оценивать прекрасное, нужно раскрыть в себе способность качественного восхищения к конкретно обнаруживающимся источникам красоты. Примитивное сознание, обладающее весьма малым качественным иерархическим диапазоном, плоскостно воспринимает окружающий мир и потому глухо к разлитой в нем красоте. По мере эволюции сознания и расширения его качественного диапазона оно начинает воспринимать более высокие по иерархическому достоинству конкретные виды бытия и, соответственно этому, оно оказывается способным к эволютивному же усвоению возрастающего ряда прекрасного. Чем выше достигнутая сознанием качественная ступень, тем более высокие раскрываются в нем виды прекрасного, тем более оно становится восприимчивым к царствующей во всем мире Красоте.

Эзотерическое определение красоты как качественной организации по существу тождественно формуле Аристотеля, полагавшего ее как единство во множестве. Однако эта последняя краткая формула обладает слишком общим смыслом, ибо она выражает природу Реальности в целом, не улавливая конкретности эстетической ценности. ###, как природа Реальности в себе, существенно первично, предшествует конкретному бытию космоса и его синархии. Напротив, красота возникает лишь в космосе и есть его энтелехийное завершение. Это есть не Реальность в себе, но Ее становление в инобытии, есть просветление феноменального горним естеством. Здесь ### есть результат эволюции, а потому по отношению к собственной природе феноменального есть вторичная, обретаемая ценность. Поскольку единство-множественность Реальности есть Ее вечный незыблемый предикат, центрированный на единстве раскрывающемся, т. е. генетическом, и вместе с тем восстанавливающемся, т. е. синтетическом, постольку единство-множественность красоты имеет определенное динамическое устремление к высшему единству, центрируясь актуально и эмпирически на множественности. Зная это, мы и можем правильно воспринять эзотерическую доктрину. — Красота есть обнаружение в окружающей среде качественного обратного восхождения множественности к породившему ее единству. Так как качественное возрастание множества заключается в его упорядочении, в организации, то отсюда непосредственно вытекает приведенное ранее определение красоты как качественной организации. С другой стороны, организация множества, какими бы высшими императивами и импульсами она ни вызывалась, всегда необходимо осуществляется и обнаруживается непосредственно в иерархическом плане множества, качественно повышающемся с эволюцией последнего. Это значит, что и красота обнаруживается в плане, природе и деятельности множественности элементов прекрасного. Последнее осуществляется двумя органически между собой сопряженными путями: в качественном эволютивном перерождении единичных элементов и в повышении иерархического порядка их взаимоотношений. Качественное изменение частей в себе и их взаимоотношений выражается идеей гармонизации множества. Отсюда следует, что проявление красоты в феноменальном множестве есть гармонизация его элементов, и степень совершенства прекрасного определяется совершенством достигнутой эмпирически гармонизации его составляющих. Организация множества и гармонизация его элементов есть актуальное обнаружение его сопряженности с высшим синтетическим единством, факта сосуществования их в закономерном иерархическом звене. Таким образом, прекрасное возникает в процессе раскрытия синтетического единства в соответствующем ему множестве в природе, среде и законах последнего.

Антиномия определений эстетики по Платону и по Аристотелю заключается в том, что первый полагал единственным источником и вместилищем красоты горний мир, а второй, верный своему общему формальному методу, дал ей определение как единства в разнообразии, что приложимо и к конкретным явлениям феноменального. В первом случае получается, что все прекрасное в этом мире есть только слабый и несовершенный отблеск истинной и непреложной красоты надзвездного мира. В созерцании здешней красоты душа только переживает воспоминание о красоте своего горнего отечества. Поэтому красота открывается только действительно возлюбившему ее, ставшему ее истинным любовником и в самой любви своей стремящемуся к божественной красоте. Во втором случае учение о красоте выливается в учение о красоте конкретных объективных отношений. Эзотеризм разрешает эту антиномию, весьма близко подходя к идеям Плотина. Горний мир, как абсолютно совершенная синархия, есть идеальное гармоническое сопряжение единства со множественностью, есть мир абсолютно совершенной организации, есть царство вечного ###, есть царство первородной красоты. Здесь каждая часть есть и часть, и целое, здесь все гармонично сосуществует друг с другом, и каждое отражает в себе все и ответствует всему. Горний мир и его ангельские иерархии суть высочайшее и совершеннейшее средоточие Красоты, раскрывающей величие Престола Бога. Все прекрасное в космосе, все единичные проявления красоты действительно суть только отблески Красоты Горней. Но, вместе с тем, и всякая земная красота есть реальная объективная ценность; она не оторвана от горнего, но есть его вхождение в феноменальное, и именно в актуальности этого явления актуализируется соответствующий ему надмирный первообраз. Иначе говоря, красота в мире не только спекулятивна и не только конкретна, но конкретно-спекулятивна. Она двухприродна и потому одинаково есть и отблеск идеального, и эмпирическая ценность, могущая и долженствующая подлежать также и объективно-формальному анализу. Красота есть путь от дольнего к горнему, и, одновременно принадлежа им обоим, она возвышает первое до второго. Идея Аристотеля об основоположности отношений в учении о красоте остается в полной силе. Прекрасное всегда иерархически сложно, и каждый элемент прекрасного становится таковым именно в силу сопряженности его собственного качественного состояния со взаимоотношениями с другими. Единичный элемент прекрасного, выделенный из его сложного целого, перестает быть таковым и нарушает также и общую гармонию. С этой точки зрения особый эзотерический смысл получает библейское сказание об изгнании Адама из рая. Грехопадение повлекло за собой отрешение от древа жизни, находившегося среди Эдемского сада, т. е. отрыв адамической множественности от синтетического единства жизни. Нарушение гармонических отношений привело к качественному извращению единичного, к понижению его иерархического достоинства, к извращению его естества. Адам получил кожаные одежды — физическое тело, ставшее для человека основанием его субъективной замкнутости. Это есть символ общего закона, что разрыв множественности с синтетическим единством влечет за собой гибель организации и красоты, что субъективно выделившийся элемент извращается и ниспадает на низший план бытия. Но так же справедлив и обратный закон. Красота рождается в единении разрозненного; в преодолении эгоистической замкнутости, в возникновении организации. Гармоническое сочетание единичных дотоле разрозненных элементов неотвратимо привлекает на себя творческие и возвышающие воздействия высших синтетических центров. На этом именно законе основывается реальность соборности, Церкви, и именно здесь раскрывается смысл слов Христа:

«Где двое или трое соберутся во Имя Мое, там Я среди них».

Организация есть сущность, результат и цель всякого истинного творчества, есть возрастание от феноменального к ноуменальному. Но так как по мере возрастания организации возрастает и красота его обнаружения, то красота есть прямой и естественный путь к Богу, и именно она, по мудрому завету Достоевского, спасет мир.

Основоположная синтетическая категория пластичности есть стихия вечного и постоянного гармонического сосуществования частей с целым, есть царство вечной актуальности ###, а потому пластичность в себе есть царство вечной и совершенной красоты. Пластическая стихия чужда обособленности ограниченного бытия, в ней не может быть замкнутости и размежеванности единичного, а потому здесь гармония во всеобщем и природа красоты не могут не быть отличными от таковых же в монадной категории. Множественность единичного здесь отражает в себе высшее единство и достигает гармонической организации не через качественное возвышение субъективных форм и их взаимоотношений. Единичное повышается в достоинстве и соединяется с иными видами бытия не как особый центр с вне его лежащим, но как раскрытие глубинности единого всеобщего бытия и всеобъемлющей жизни. Гармоничность множества здесь устрояется не совершенством периферических взаимоотношений ограненных форм, но полнотою внутренней жизни, которая простирается повсюду и все единит в себе. Поэтому как в монадности ключом к совершенной организации и красоте является закон соотношений обособленных субъектностей, так в пластичности аналогичную роль играет закон непосредственного сосуществования в стихии единой и нераздельной жизни. Отсюда непосредственно явствует, что в монадности совершенная организация и прекрасное является результатом совместной деятельности и напряженных усилий разрозненных вначале субъективных элементов множества. Напротив, в пластичности совершенная красота постоянно заложена и вечно раскрывается в ее собственной стихии в себе. Монадный элемент может быть актуален в совершенно определенных относительных пределах, т. е. принадлежать эмпирически к определенному иерархическому плану, все же дальнейшее его бытие и все виды будущих взаимоотношений остаются всецело в состоянии возможностей, частью свободных, а частью и закрытых. Элемент пластический актуален во всей своей целокупности; он существует как часть постольку, поскольку же и как часть целого, имманентно с ним сосуществующая; проявляясь и действуя как единичное, этот элемент все время неразрывно соединен со всеми иными и со Всеобщим, а потому пластическое бытие и гармоничность суть синонимы. С другой стороны, всякая монадная организация и красота, основываясь на начале формы в ее широком смысле, существенно статичны. Хотя красота и возникает в эволютивном движении феноменального к горнему, но все же по природе своих проявлений она всегда выражает это устремление как бы в застывшем состоянии. Поэтому монадную красоту должно также определить как застывшее движение, как мгновенно схваченный и окаменевший порыв. Рождаясь из движения и побуждая к нему, монадная красота всегда ищет совершенной формы, в которой бы она могла запечатлеться. Она выливается в символ, но как бы ни был велик его внутренний динамизм, символ всегда остается закрепленной формой, недвижным слепком с глубинной и живой действительности. В противоположность этому внутренняя организация пластической стихии, ее вечная царственная Красота не только напоены движением, не только раскрывают его во всех своих членениях, но и суть само движение, непрерывно длящийся и развивающийся живой порыв. Гармония единичного в целом красота сосуществования частей здесь осуществляется непосредственно в стихии жизни, в переплетении и взаимном ответствовании отдельных устремлений. Не форма бытия гармонически связывается с иными формами, но непосредственно его живое естество пронизывает все и исполняется само всем; здесь все внешнее действительно становится внутренним, чуждое — своим; здесь каждое становится всем и все раскрывается в каждом. Чём полнее и глубже бытие, чем интенсивнее его вибрации, чем более сложно, могуче и красочнее его устремление, тем с большим блеском обнаруживается в нем и его гармония со Всеобщим, и собственная гармония Всеобщего во всей ее целокупности. Итак — красота в пластической стихии зиждется непосредственно на глубинности и динамичности жизни.

Актуальное эмпирическое сознание человека есть результат сопряжения монадной и пластической стихий. Его эволюция в первой состоит в реальном созидании новых эмпирических ценностей, а по отношению ко второй заключается в эволютивном раскрытии способности усвоения становлений пластического потока в предстоянии. Как было уже сказано, способность восприятия и сравнительной оценки прекрасного — эстетическое сознание — возникает лишь в результате долгих усилий и высокой культуры. В монадности достоинство и мощь эстетического сознания определяются достигнутым человеком иерархическим достоинством и соответственным последнему возможным для него диапазоном качественного колебания эмпирического сознания по иерархическим координатам. Чем выше это достоинство и шире этот диапазон, тем человек получает возможность восприятия и осознания более сложных видов организации, более высоких и тонких проявлений прекрасного. В пластичности эстетическое сознание зарождается вместе с непосредственной интуицией глубинности бытия и растет и развивается параллельно последней. Как иерархически плоскостное сознание чуждо монадной красоте и неспособно воспринимать прекрасное, так и плоскостное ощущение проходящего жизненного потока устраняет возможность переживания пластической красоты. Если монадная эстетичность, как и вообще общее монадное развитие, осуществляется преимущественно в категории формы и через призму ее, если лицезрение красоты обусловливается здесь способностью восприятия гармонических соотношений между формами, то эстетическое дарование в пластичности развертывается в процессе углубления во внутреннее естество бытия, в созерцании невидимых волн жизни, непрерывно протекающих под покровом внешних форм. Пластическое развитие есть не создание новых ценностей, есть не развитие субъектного начала, но только преодоление односторонней подчиненности закону размежеванных форм, выход из-под его давящего гнета в родимую стихию необусловленной жизни. Пластическая красота — это первородная ткань жизни, это та вечная основа, из которой возникает все обособленное единичное, чтобы вновь войти в нее при достижении энтелехии. Пластическая красота вечно и во всем присутствует, она пронизывает все и раскрывается одинаково как в великом, так и в малом, ибо в ней все есть одно. Эстетическое развитие в пластичности есть лишь раскрытие дотоле дремавшего взора на вечно живое и повсюду предстоящее, есть лишь пробуждение дерзновенно попранной формы свободы непосредственного интимного сопереживания внутренней первоосновы всяческого бытия. Человек постольку чувствует пластическую красоту, поскольку он осознал свою глубинность, поскольку система внешних форм его существа есть лишь периферический узор самобытно вложенного в него содержания, поскольку кроме лицезрения форм и их сочетаний он способен к восприятию жизни, вообще — поскольку он жив и сущность своего самосознания полагает не в утверждении схем и огранений, но в непосредственном устремлении к жизни, становящейся и целью, и путем.

Как было уже сказано, инстинктивные проявления потребности прекрасного зарождаются на самой заре человеческой культуры, и на пут. е. истории примитивное искусство предшествует возникновению отвлеченной идеи красоты и эстетического сознания в прямом его смысле. Разумеется, никакое искусство невозможно, если в человеке нет чувства прекрасного и хотя бы смутного тяготения к его идеальным типам. Поэтому позднее возникновение эстетического сознания необходимо понимать лишь в том смысле, что способность эстетического отвлечения от конкретного возникает позже способности его эмпирического воспроизведения. Идея отвлечения, спекулятивной дискретности, есть прямая принадлежность монадного сознания, а потому развитие эстетики в ее узком монадном смысле вовсе не обозначает ни высшей степени искусства, ни рождения новых видов восприятия прекрасного высшего достоинства. В сущности говоря, монадная эстетика в узком смысле представляет собой лишь ответвление от общей магистрали целостного эволютивного пути приобщения человека к красоте и ее проявлениям. Отвлеченная эстетика, в силу самой ее отвлеченности, по существу есть искусственная дисциплина, которая только становится условно закономерной и необходимой благодаря общей преимущественной подчиненности эмпирического сознания монадной категории. Целостное и гармоническое проявление способности человека воспринимать, осознавать и стремиться к красоте выливается в искусство. Всякое искусство есть конкретно-спекулятивная реальность. Оно не есть только подражание эмпирическим вещам, которые, в свою очередь, суть только слепки и подражания первообразам Горнего, т. е. «подражание подражанию», как полагал Платон. Напротив, в искусстве совершается самобытное творчество, теургическое воплощение идеального в эмпирическое, а потому в нем возникает то, что должно быть, как справедливо указал еще Аристотель. Будучи конкретно-спекулятивной реальностью, всякое истинное искусство необходимо одновременно монадно и пластично. Именно в искусстве с наибольшей яркостью и наглядностью раскрываются особенности этих двух основоположных категорий, и именно в нем же становится наиболее очевидной необходимость их гармонического соединения и взаимного прослаивания. Как только одна из этих основоположных составляющих чрезмерно развивается в ущерб другой, тотчас же наступает период упадка и извращения искусства, превращения его из дивного гимна красоте в вымученные создания заблудшего и мечущегося сознания. Искусство в себе едино, но различные виды и способы его эмпирических воспроизведений определяют иерархию его отдельных отраслей, на протяжении которой преимущественное доминирование одной постепенно переходит к доминированию другой. Наиболее монадным видом искусства является архитектура. Здесь почти безраздельно царит закон форм и гармонии их сочетаний. Всякое произведение зодчества стремится выразить прежде всего гармонию форм и их иерархический распорядок, дать совершенное распределение деталей в сложном целом. На высшей своей ступени зодчество уже не довольствуется одной только феноменальной красотой, но и задается целью выразить через ее посредство некоторую высшую идею. Последнее может осуществляться двойственным путем. В первом случае произведение зодчества представляет собою иероглифический символ некоторого принципа. Такое значение, например, имеет куб, крест или корабль, как основные формы христианской церкви. Во втором случае выражается не стационарный принцип, но динамическая идея, выражается некоторое устремление к определенной цели, хотя опять-таки чрез посредство недвижной формы. Наиболее яркими иллюстрациями могут послужить египетские пирамиды и обелиски, равно как готические храмы средневековья. Если в первом случае мы видим наивысшее проявление односторонней монадности, то во втором уже намечается переход к пластической динамичности; здесь целью служит не форма и ее закон, но движение, устремленность к намечаемому вдали идеалу. Такой вид искусства и может быть охарактеризован как застывшее движение. В наивысшем одностороннем напряжении монадности архитектура имеет весьма ограниченные средства, а ее произведения оказываются весьма далекими от естественного самоощущения человека. Они могут изумлять и подавлять его, вызвать в нем соответствующее настроение, но всегда остаются какими-то причудливыми и неестественными. Безжизненный камень начинает оживать и делаться действительно одухотворенным лишь по мере умения зодчего воплотить в нем, параллельно с гармонией и иерархическим распорядком форм, также и пластический динамизм. Это достигается, с одной стороны, через изменение основоположного задания, замещение стационарного принципа динамической идеей, а с другой — через соединение с более пластическими видами искусства — скульптурой и живописью.