Глава двадцать седьмая

БЮРГЕРСКАЯ И НАРОДНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Рядом с латинской литературой гуманистов, научной и художе­ственной, и немецкой агитационно-полемической литературой на религиозные и политические темы, порожденной революционными бурями Реформации, в Германии продолжала развиваться художе­ственная бюргерская литература на немецком языке. Однако по сравнению с порожденным Ренессансом блестящим расцветом на­циональных литератур в других странах Западной Европы литера­турное творчество Германии XVI в. не создало сколько-нибудь вы­дающихся художественных памятников, имевших общеевропейский резонанс. Бедное яркими дарованиями, отсталое в идейном и художественном отношении, оно еще целиком коренится в традициях средневековой городской культуры. В соответствии с общим уров­нем развития немецкого бюргерства его литература окрашена чер­тами провинциализма и филистерства, характерными для узкого идейного горизонта немецкого «вольного города». По-прежнему в ней господствуют морализм и дидактика, ее художественным ме­тодом остается наивный реализм бытовых мелочей, грубоватых и сочных анекдотов и поучительных примеров из повседневной частной жизни, лишь в редких случаях возвышающихся до сколько-нибудь широких обобщений. Напряженная идейная борьба эпохи отражается в бюргерской литературе преобладанием сатирических и поучительных жанров. В то же время ее старомодный, пат­риархально-демократический характер сближает ее с литературой народной, позволяя лучшим из бюргерских писателей черпать отсюда мотивы и образцы и обога­щать свой язык из сокровищниц народной речи. [307]

Родоначальником этого демо­кратического направления немец­кой бюргерской сатиры был Себастьян Брант (Sebastian Brant, 1457-1521), уроженец г. Страсбурга, доктор прав и про­фессор Базельского университета, впоследствии — городской сек­ретарь в своем родном городе. Брант был близок к кружку страсбургских гуманистов, хорошо знал латинских авторов, но остался в стороне от гуманистического сво­бодомыслия. Широкой популяр­ностью пользовалась его стихо­творная сатира «Корабль дура­ков» (1494), положившая начало «литературе о глупцах», к кото­рой примыкает и «Похвала Глу­пости» Эразма Роттердамского. Как и Эразм, Брант под видом «глупцов» высмеивает пороков своего времени. Толпа глупцов наполняет корабль, отплывающий в Наррагонию («страну глупцов»). Среди них выступают ученые-педанты, астрологи, шар­латаны-врачи, модники и модницы, пьяницы и обжоры, игроки, пре­любодеи, хвастуны и грубияны, богохульники и многие другие. Каждому из них автор читает проповедь, пересыпая ее моральными примерами и сентенциями из библии и античных писателей. Рели­гиозно-моральное мировоззрение автора еще ограничено средневековыми представлениями. Он сетует на упадок благочестия и осуждает танцы и любовные серенады. Нападая на схоластиче­скую ученость, он в то же время жалуется на чрезмерное распростра­нение книг, предостерегает от увлечения языческими поэтами и вместе с алхимией и астрологией отвергает математику, смеясь над суетными попытками «циркулем» измерить поверхность земли. Моральная проповедь еще заслоняет мотивы политические и социальные. Осуждая корыстолюбие и эгоизм богатых и знатных, Брант противопоставляет им евангельскую бедность как основу всех христианских добродетелей. Он предчувствует грядущие социаль­ные потрясения и говорит о них образами апокалипсиса: «Час близится! Близится час! Боюсь, что антихрист уже недалеко». Сатира Бранта, написанная простым и ярким народным языком, имела огромный успех, которому немало содействовали гравюры на дереве, наглядно иллюстрирующие галерею изображенных им «глупцов». Книга неоднократно переиздавалась в течение XVI в. и была переведена на многие европейские языки. [308]

Она предваряет позднейшую сатирическую литературу гуманизма и реформации, хотя сам Брант был еще тесно связан с традициями средневековой бюргерской дидактики.

Последователем Бранта в области сатиры был Томас Мур­нер (Thomas Murner, 1475—1537), францисканский монах и пропо­ведник, доктор богословия и права, знаток древних языков, одно время, как и Брант, близкий гуманистическим кругам Страсбурга. Из многочисленных стихотворных сатир Мурнера наибольшей из­вестностью пользовались «Заклятие глупцов» и «Цех плутов» (1512). В первом произведении Мурнер непосредственно примыкает к жанру, созданному Брантом, выступая в роли «заклинателя дура­ков»; во втором — он пользуется вариантом той же сатирической формы, изображая вереницу «плутов», пришедших записываться в свой «цех».

Сатира Мурнера, по сравнению с Брантом, отличается гораздо большей социальной остротой и резкостью. Он осуждает тираниче­ское правление князей, окруженных льстецами и паразитами, рыца­рей, промышляющих грабежом, ростовщиков, обирающих народ. Особенно жестоким нападкам подвергается духовенство, корысто­любивое, невежественное и испорченное: священники, которые бессмысленно бормочут молитвы, думая только о наживе; монахи, занимающиеся любовными делами и по ночам перелезающие через стены монастыря; князья церкви, ведущие роскошный образ жизни и выезжающие травить зайцев на полях своих крестьян. С глубо­ким сочувствием говорит Мурнер о тяжелом положении этих по­следних: «Как может существовать злополучный крестьянин, когда каждый обирает беднягу?»

Однако, хотя сатира Мурнера и отражает социальные неустрой­ства предреформационной эпохи, он сам не был сторонником рево­люционной ломки церковных и политических отношений, оставаясь по преимуществу проповедником морального возрождения. Как и Брант, он не примкнул к реформационному движению; в ряде обличительных памфлетов, направленных против Лютера, он обви­няет этого реформатора в разрушении церкви и возлагает на него ответственность за крестьянские восстания. Не менее резкие напад­ки на Мурнера последовали из лагеря сторонников реформации. Мурнер отвечал в стихотворной сатире «О великом лютеровском глупце, как заклинал его доктор Мурнер» (1522), в которой, возвра­щаясь к своему излюбленному жанру «литературы о глупцах», он делает его орудием острой полемики с реформаторами по рели­гиозным и политическим вопросам. Несмотря на личный и крайне Грубый характер, сатира эта справедливо считается одним из на­иболее ярких литературных памфлетов против Реформации, вы­шедших из католического лагеря.

Особое место в сатирической поэзии немецкого бюргерства зани­мает так называемая «грубиянская литература». Ее родоначальни­ком явился Себастьян Брант, который в «Корабле глупцов» выво­дит нового святого — Грубияна, являющегося, по его словам, предметом поклонения его современников. [309] [310 ― илл.]

Эта тема, подхваченная дидактической литературой XVI в., была разработана в латинской поэме «Гробианус» гуманиста Фридриха Дедекинда, кото­рая вскоре появилась и в немецкой стихотворной переработке страсбургского педагога Каспара Шейта (1551), пользовав­шейся в течение XVI в. огромной популярностью. «Гробианус» под видом морального поучения дает подробное и самодовольное опи­сание грубостей и непристойностей своего героя в одежде и пище, дома и на улице, в обществе и в особенности при ухаживании за дамами. Дидактические намерения автора, выраженные в сентен­ции: «Читай эту книжечку почаще и побольше и поступай всегда наоборот», служат мотивировкой для исключительной вульгарно­сти содержания. Раскрепощение естественной природы человека и жизнерадостное свободомыслие Ренессанса, породившие здоро­вую и задорную чувственность Рабле или Рубенса, принимают в атмосфере филистерской ограниченности и провинциализма не­мецкой бюргерской литературы XVI в. черты педантизма и прими­тивной грубости. Маркс, характеризуя «грубиянскую литературу», отмечает в ней смехотворное сплетение пафоса с вульгарностью, «мещанское содержание», облеченное в «плебейскую форму»¹. Черты «гробианизма» получили широкое распространение в бюр­герской сатире и дидактике и за пределами собственно «грубиянской» литературы — обстоятельство, ярко характеризующее подчас очень низкий моральный и художественный уровень бюргерской литературы. (¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 4, с. 291.)

Наиболее выдающимся представителем немецкой бюргерской литературы XVI в. был Ганс Сакс (Hans Sachs, 1494—1576). Ганс Сакс родился в Нюрнберге, в семье портного, получил неко­торое образование в «латинской школе» своего родного города, за­тем поступил учеником к сапожнику. В качестве странствующего подмастерья путешествовал несколько лет по западной и южной Германии, занимаясь своим ремеслом и одновременно «благо­родным искусством мейстерзанга». Затем он вернулся снова в Нюрнберг, сделался зажиточным мастером сапожного цеха, женился и в каче­стве прославленного члена нюрнбергской «школы» мейстерзинге­ров одновременно со своим ремеслом занимался поэзией.

Вольный город Нюрнберг был в XVI в. одним из крупнейших центров цеховой промышленности и торговли в южной Германии. Через Нюрнберг шли торговые пути из Италии на Рейн, в Нидерланды и северную Германию. Большое развитие получили в Нюрн­берге художественные ремесла — зодчество, ваянье, литье из драго­ценных металлов, гравюра на дереве. Здесь существовала своя художественная школа, из которой вышел Альбрехт Дюрер (1471 — 1528), друг Ганса Сакса, величайший художник немецкого Возрождения. [311]

Нюрнберг был од­ним из очагов гуманизма в Герма­нии. Во главе кружка гуманис­тов стоял нюрнбергский патриций Вилибальд Пиркгеймер (Wilibald Pirckheimer, 1470-1530), друг Дюрера и Ганса Сакса, человек разносторонних знаний, филолог и историк, не чуждый интереса к математике и естественным наукам, переводивший греческих классиков на латин­ский язык и сам прославленный в свое время неолатинский пи­сатель. Ганс Сакс посвятил свое­му родному городу «Похваль­ное слово», в котором с восхи­щением описывает его улицы и площади, церкви и мосты, его рынки, переполненные местными и заморскими товарами, тру­долюбие и искусство его ремесленников, богатство и благоустройство «вольного города» и его «мудрое» правление, основанное на справедливости, «без всякой тирании». Эта социальная идиллия бюргерского благополучия определяет кругозор поэтического искус­ства Ганса Сакса, простого, наивно-правдивого, демократического по своим темам и исполнению, полного бодрого оптимизма, но в то же время лишенного острой социальной критики и сколько-нибудь широкой мировоззренческой перспективы.

Ганс Сакс начал свою поэтическую деятельность в период на­иболее острой идейной и политической борьбы, связанной с нача­лом реформационного движения. Он сразу примкнул к умеренной бюргерской реформации Лютера и приветствовал этого последнего в 1523 г. в стихотворном памфлете как «виттенбергского соловья», пение которого предвещает наступление дня. В прозаическом диа­логе «Спор между священником и сапожником» (1524) он выводит на сцену невежественного церковника, негодующего против вмеша­тельства светских людей в богословские вопросы, и сапожника-лю­теранина, побивающего своего противника цитатами из библии, той «большой, старой книги», в которую церковник никогда не за­глядывает. Резкие нападки молодого Ганса Сакса на католическое духовенство и папскую власть вызвали вмешательство осторожных городских властей, которые запретили поэту продолжать полемику, рекомендовав ему «заниматься своим ремеслом и сапожным делом и воздержаться в дальнейшем от печатания каких-либо книжек или стихов». Хотя Ганс Сакс и не прекратил после этого своей поэтиче­ской деятельности, однако после революционного кризиса крестьянской войны вопросы политические совершенно исчезают из его репертуара, и он становится целиком поэтом частной жизни. [312] [313 ― илл.]

Литературное наследие Ганса Сакса исключительно обширно. В одном из последних своих произведений, озаглавленном «Проща­ние» (1567), он сам насчитывает 34 тома в своем рукописном собра­нии сочинений, в том числе 4275 мейстерзингерских песен, 1700 «шпрухов», включающих шванки, басни, легенды и т. п., и 208 пьес. Ганс Сакс не был литературным новатором. Он культивировал ос­новные жанры, сложившиеся в средневековой бюргерской литературе, религиозную и морально-дидактическую лирику, комические басни и шванки, «масленичные фарсы» («фастнахтшпили»). Будучи членом «школы» нюрнбергских мейстерзингеров, он содействовал ее развитию и укреплению, сочинял для нее песни и «шпрухи» и предназначал свои драматические произведения для ее самодея­тельной сцены. Наиболее связаны с традицией его «мейстерзингер­ские песни», хотя и здесь он рекомендует мейстерзингерам не огра­ничиваться религиозными гимнами, но посвящать свои песни также светским сюжетам, рассказывая рыцарям о битвах и турнирах, крестьянам — о землепашестве, женщинам — о скромности и цело­мудрии. Сюжеты своих повествовательных и драматических про­изведений Ганс Сакс заимствовал из сборников шванков и басен, из немецких народных книг, из хроник и описаний путешествий, не пренебрегая и устной народной традицией; он был знаком в немецких переводах с итальянскими новеллами и с античными авторами. [314]

Эта широкая начитанность, которой Ганс Сакс гордился перед своими современниками, была новым явлением в бюргерской литературе и характерна для писателя, выросшего в окружении гуманистических интересов. Однако новые темы Ганса Сакса укладывают­ся в традиционные рамки его бюргерского мировоззрения и стиля. В этом смысле особенно характерны его «трагедии» и «комедии», которыми он расширил репертуар театра мейстерзингеров. Так, «Комедия о терпеливой и послушной маркграфине Гризельде» (по новелле Боккаччо) дает моральный образец патриархальной женcкой кротости и послушания. В трагедии «Роговой Зигфрид» (на те­му народной книги) герой средневекового сказания превращен в не­послушного сына, который получает заслуженное возмездие за свое буйное поведение, в назидание легкомысленной молодежи, «необдуманно и без страха бросающейся навстречу опасностям». По своей драматической технике эти «трагедии» и «комедии» представляют драматизованные эпические повествования, цепь коротких диалоги­ческих сцен в традиционной манере средневекового народного теат­ра. В «Трагедии о злосчастной царице Иокасте» поэту достаточно 800 стихов, чтобы инсценировать всю последовательность событий античного сказания — от беременности Иокасты и рождения Эдипа до гибели его сыновей под стенами Фив.

Но вершины своего мастерства Ганс Сакс достигает в реалистических шванках и фастнахтшпилях. Оставаясь в рамках жанровой традиции с ее постоянными сюжетами и характерами, он создаетцелую галерею современных бытовых типов и жанровых сцен, изображенных с живой наблюдательностью и добродушным юмо­ром. Круг житейских наблюдений Ганса Сакса очень широк, хотя преобладает демократический типаж, характерный для городской литературы. Это старый ревнивый муж и коварная или сварливая жена, выступающие как обычные герои семейных столкновений, ленивая служанка, расчетливый купец и трудолюбивый ремесленник, сластолюбивый и жадный поп со своею «домоправительницей», хитрый и находчивый школяр, простоватый и грубый крестьянин, постоянный предмет насмешек бюргерской сатиры. При этом традиционный комический сюжет в живой и яркой обработке Ганса Сакса непосредственно служит нравоучительной цели: проповеди добродетели, житейского благоразумия, трудолюбия и честности. Демократический реализм Ганса Сакса был причиной его широ­кой популярности у современников, о которой свидетельствуют многочисленные переиздания его сочинений. Забытый в период гос­подства классических вкусов, Ганс Сакс был заново открыт во вто­рой половине XVIII в. молодым Гёте, который восторгался его правдивостью, наивной непосредственностью и народным характе­ром его искусства. Гёте подражал Гансу Саксу в бытовых сценах первой части «Фауста» и посвятил его памяти стихотворение «По­этическое призвание Ганса Сакса» (1776). Рихард Вагнер сделал Ганса Сакса героем своей музыкальной драмы «Нюрнбергские мей­стерзингеры» (1862). [315]

Развитие реформационного движения в Германии не было бла­гоприятно для гуманизма и светской бюргерской литературы. Кон­фессиональные и политические прения отодвинули интерес к лите­ратуре и искусству, а с превращением лютеранства в госу­дарственную церковь протестантских стран рядом с католическим догматизмом и нетерпимостью все более развиваются догматизм и нетерпимость лютеранские. Сам Лютер и другие реформаторы, исполненные религиозного фанатизма, относятся враждебно к свет­ским гуманистическим идеалам своего времени. Еще более вра­ждебную позицию занимает в этом вопросе контрреформация. Ре­организация католической церкви на Тридентском соборе (1545 — 1563) и основание ордена иезуитов (1540) дают папству мощное оружие для борьбы не только против протестантской «ере­си», но и против всех видов светского «вольномыслия» и индиви­дуализма. Экономическая деградация Германии с середины XVI в. и начинающийся культурный упадок открывают широкий простор для торжества реакции.

В этих условиях сложилось творчество Иоганна Фишарта (Johannes Fischart, 1546—1590), последнего крупного представи­теля немецкой бюргерской литературы XVI в. Фишарт родился в Страсбурге и был учеником Каспара Шейта, автора «Гробиануса». Он получил широкое гуманистическое образование, несколько лет путешествовал по Европе, был доктором прав и филологом, знатоком классических и современных языков. Ревностный сторон­ник протестантизма, он начал свою литературную деятельность острыми памфлетами против католической церкви, в особенности против монашества. В прозаических сатирах «Спор босоногих мо­нахов» (1570) и «Житие св. Доминика и Франциска» (1571) он вос­пользовался раздорами между францисканцами и доминиканцами для обличения и дискредитации всей монашеской братии. Против иезуитов направлена «Легенда о происхождении четырехрогой иезу­итской шапочки» (1580), лучшая из сатир Фишарта, в которой он объявляет всю католическую иерархию созданием сатаны, но самые страшные преступления против христианства приписывает ордену иезуитов, последнему и наиболее губительному изобрете­нию врага человеческого рода. Сатиры Фишарта богаты жанровы­ми мотивами, преувеличенными и карикатурными подробностями, отличаются гротескным и часто грубым юмором и неистощимым словесным изобретательством.

Лучшее произведение Фишарта — вольный перевод первой книги сатирического романа французского писателя Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» (1575). Благодаря многочисленным вставкам, эпи­зодам, намекам на современные политические события и ори­гинальной стилистической обработке Фишарт переносит роман Рабле в бытовую обстановку Германии XVI в. [316]

Он усиливает элементы антиклерикальной сатиры, здоровую чувственность и соч­ный смех Рабле перерабатывает в духе немецкого «гробианизма» и, состязаясь со своим оригиналом в гротескном словотворчестве, нагромождает причудливые новообразования, омонимы, эпитеты, перечисления всякого рода, словесные каламбуры, народные пого­ворки и присловия. Это отсутствие уравновешенности и гармонии, любовь к контрастам, перегруженность гротескными деталями, патетическими и вульгарными, отличают Фишарта от таких класси­ков литературы XVI в., как Ганс Сакс, и делают его предшествен­ником немецкого барокко XVII в.

Развитие книгопечатания и распространение грамотности в эпо­ху Реформации впервые создают предпосылки для массовой демо­кратической литературы. Эта литература, возникшая с конца XV—XVI вв., получила название «народных книг».

Источники «народных книг» очень различны. Значительная часть является прозаическим переложением средневековых эпиче­ских поэм, рыцарских романов, христианских легенд. Многие про­изведения этого рода восходят прямо или косвенно к французским средневековым источникам («Прекрасная Магелона», «Мелюзина», «Тристан», «Святая Генофефа» и др.) и первоначально служили предметом занимательного чтения для рыцарского общества. По образцу таких переводных рыцарских романов французского проис­хождения в дальнейшем появляются прозаические переложения не­мецкого героического и шпильманского эпоса («Герцог Эрнст», «Роговой Зигфрид», «Соломон и Морольф» и др.), комических шванков («Поп из Каленберга») и т. д.

В течение XVI в. жанр все более демократизуется и в соответствующих народному вкусу переработках в дешевых изданиях, украшенных простыми и наивными, но выразительными гравюрами на дереве, распространяется на яр­марках, разносится по деревням бродячими торговцами и стано­вится на ряд столетий единственным (кроме Библии) предметом чтения широких народных масс.

Особое место в ряду этих книг занимают оригинальные на­родные романы — «Тиль Эйленшпигель», «Доктор Фауст», «Шильдбюргеры» и др.

«Тиль Эйленшпигель» (первое издание — около 1480 г. на ниж­ненемецком языке) представляет собрание шванков о хитром крестьянине, его странствованиях и проделках, жертвами которых становятся князья и рыцари, духовенство, купцы и ремесленники. Это народный авантюрный роман, выросший из собрания бродя­чих анекдотов и шванков, с острой социальной направленностью, которой объясняется его огромная популярность, в особенности среди широких народных масс. Несмотря на внешнюю грубость выражений, характерную для эпохи, в нем чувствуется глубокий со­циальный протест, направленный против феодального общества. В проделках Эйленшпигеля проявляется классовая ненависть крестьянина к своим угнетателям, которая указывает на грядущие социальные бури Крестьянской войны. [317] [318 ― илл.]

Наиболее широкое распространение народная книга об Эйленшпигеле получила в областях нижненемецкого языка и в Нидер­ландах.

В известном бельгийском романе Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке» (1867) Уленшпигель выступает какнародный герой и участник нидерландской революции.

Народная книга о «Докторе Фаусте» (1587) рассказывает легенду о чернокнижнике, продавшем свою душу дьяволу ради запретно­го знания, богатства и чувственных наслаждений. Исторический Фауст жил в Германии в начале XVI в. и был известен как странствующий маг и шарлатан. Вокруг имени популярного кудесника еще при его жизни сложилась народная легенда, и на него были перенесены многочисленные в средневековой устной и письменной литературе рассказы о чудесах и приключениях подобных черно­книжников, которых народное суеверие обвиняло в союзе с дьяволом. Автор книги относится к своему герою отрицательно, осуждая его с точки зрения господствующего церковного мировоззрения. Но сквозь моралистическое осуждение, характерное для узкого кру­гозора немецкого бюргера XVI в., в образе Фауста проглядывают черты больших и прогрессивных явлений той исторической эпохи, когда возникла легенда. Эмансипация личности от догматического церковного мировоззрения, самостоятельные поиски запретного на­учного знания, основанного на разуме и опыте, за дозволенными пределами схоластического богословия, отказ от монашеского аске­тизма и стремление к всестороннему развитию личности и наслаж­дению чувственными радостями жизни — все эти новые явления, ха­рактерные для Ренессанса, находят свое отражение в образе Фауста, созданном народной легендой, и объясняют дальнейшую судьбу этого образа в мировой поэзии.

Немецкая народная книга послужила источником для трагедии английского драматурга Марло, наиболее талантливого из предшественников Шекспира, и, вер­нувшись в Германию в репертуаре бродячих английских комедиан­тов, была обработана в XVII в. в форме народной кукольной комедии, которая впоследствии подсказала Гёте сюжет его знаме­нитой трагедии.

«Шильдбюргеры» (1597) представляют собрание комических шванков, героями которых являются глупые горожане города Шильды в Саксонии. Рассказы эти почерпнуты частью из немецких фольклорных источников, частью из международного книжного и устного предания (известны аналогичные рассказы об «абдеритах», жителях древнегреческого города Абдеры, русские — о «поше­хонцах» и т. п.).

Примененные к условиям немецкой жизни XVI в., они дают остроумную сатиру на филистерскую ограниченность и провинциальную узость горизонтов немецкого вольного имперского города в период начинающегося упадка городской куль­туры.

Интерес к народным книгам возрождается в немецкой литерату­ре в эпоху романтизма. Романтики (Людвиг Тик, Геррес и другие) искали в них живую национальную старину. [319] [320 ― илл.]

Молодой Энгельс в своей статье, посвященной народным книгам (1842), дает подроб­ную характеристику различных жанров народной литературы. Он предостерегает от романтической идеализации тех книг, которые являются продуктом средневековой немецкой или романской придворной поэзии. В то же время он дает высокую оценку художе­ственных особенностей жанра. «Эти старые народные книги, с их старинной речью, с их опечатками и плохими гравюрами, обладают для меня исключительной поэтической прелестью». Особенно выдвигает Энгельс группу «народных книг» «шутливого рода»: «Эйленшпигеля», «Шильдбюргеров», «Попа из Каленберга» и др.

«Это остроумие, эта естественность замысла и исполнения, доб­родушный юмор, сопровождающий всегда едкую насмешку, чтобы она не стала слишком злой, поразительная комичность положе­ний — все это, по правде сказать, способно заткнуть за пояс значи­тельную часть нашей литературы». ¹ (¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 348.)