Италийская философия

Элейская школа. Основателем школы в городе-полисе Элея принято считать Ксенофана (ок. 565 — ок. 470 до н. э.). Он при­шел в Италию из Ионии, потому что его родной город Колофон был захвачен персами. Более шестидесяти лет после этого Ксенофан вел жизнь странствующего певца-рапсода, публично распе­вая свои философские стихи, а на закате дней поселился в Элее. Он прожил без малого 100 лет. До нас дошло не так много ин­формации об этом человеке, но то, что мы знаем, удивительно.

Какие боги у быков?

Именно Ксенофан впервые поставил вопрос о происхожде­нии богов. С его точки зрения, не человек — создание богов, а, наоборот, боги — порождение человека, плод его воображения. Почему у эфиопов боги кудрявы и чернокожи, а у фракийцев —рыжеволосы и голубоглазы? Потому что, был убежден Ксено­фан, боги творятся людьми по своему образу и подобию. Он иронизировал, говоря, что если бы быки, лошади и львы могли рисовать, то они изобразили бы своих богов похожими на бы­ков, лошадей и львов. Поэтому-то богам в понимании людей и присущи все человеческие качества и грехи, — они обманывают друг друга, крадут, ссорятся. Как вы видите, Ксенофан не только не следовал в своих взглядах традиционным мифологическим и религиозным воззрениям, но и критиковал их.

Для него существовал один бог, который и есть окружающий нас мир, вселенная. Если описывать этого бога, то мы можем сказать, что он вовсе не похож на человека. Для Ксенофана бог — это сфера, совпадающая с космосом. (Дело в том, что для греков вообще было свойственно представление мироздания в виде сферы, считавшейся самой совершенной фигурой.) Ото­ждествление бога и мира получило название пантеизма (от гр. pan — все и theos — бог, то есть буквальный перевод — «все есть бог»). И если бог — это все, что есть в мире, значит, он неподви­жен, ведь ему просто некуда двигаться.

Как устроен мир?

Как и милетские мыслители, Ксенофан стремился объяснить мир, исходя из естественных причин, тяготея к материализму. «Земля и вода есть все, что рождает и растит», — считал Ксено­фан, представляя себе даже души людей состоящими из земли и воды. Его физическая картина мира совсем не похожа на совре­менную, но она содержит в себе попытки найти природные, а не сверхъестественные причины явлений. Согласно его представле­ниям, «звезды возникают из раскаленных туч, угасают каждый день и в ночи снова оживают, как горящие угольки». Луну он представлял как «сгущенное облако», а изменения климата вы­зываются, по его мнению, теплом Солнца. Само же Солнце — скопление искорок, а эти мелкие искорки — воспламенившиеся испарения воды. В такой картине мира уже нет места вмешатель­ству богов — налицо попытка построить вполне рациональную картину мира, хотя и имеющую мало общего с современной.

Помните слова Аристотеля о том, что философия вырастает из удивления? В этом смысле Ксенофан, несомненно, был фи­лософом: он удивлялся и задумывался над тем, на что другие не обращали внимания. Так, однажды найдя камни с отпечатавши­мися на них морскими животными (окаменелости) далеко от бе­рега моря, он задумался над этим фактом и сделал вывод о по- стоянном понижении уровня моря: сначала вся земля была по­крыта водой, но затем часть земли поднялась и стала сушей; даже горы когда-то были морским дном.

Онтологические взгляды Ксенофана тесно связаны с его по­ниманием познания. Чувства, ощущения не могут дать основа­ния для истинного познания, но ведут лишь к мнениям и кажи­мости. Именно чувства убеждают нас, что мир многолик и из­менчив. В действительности же мир един (ведь мир и бог — одно и то же) и неподвижен. Как мы увидим дальше, именно та­кой скептический подход к чувственному познанию характерен для всей элейской школы.

К элейской школе, кроме Ксенофана, относят Парменида (ок. 540—470 до н. э.), Зенона (ок. 490—430 до н. э.) и Мелисса (V в. до н. э.). Все они делали резкое различие между подлинной исти­ной (алетейа), являющейся продуктом рационального мышле­ния, и мнением (докса), опирающимся на чувственное познание. Чувственное познание дает нам образ лишь кажущегося состоя­ния вещей, с его помощью нельзя постичь их подлинную сущ­ность. Элеаты были одними из первых в истории философии, кто усомнился в достоверности наших чувств. Конечно, они пра­вы, — наши чувства и ощущения могут нас обманывать, им нель­зя доверять безоглядно. (Например, лодка на горизонте кажется нам размером с горошину, но такое чувственное восприятие дан­ного предмета не дает истинных представлений о его размерах.) Наивной вере в то, что мир таков, каким он дан нам в ощущени­ях, элеаты противопоставили убежденность, что истинное знание можно получить только при помощи разума. Правда, их подход был радикален: они вообще решили отказаться от чувственных данных, что привело к чрезвычайно парадоксальным результатам.

Действительно существует лишь то, что можно помыслить, не впадая при этом в противоречия. А теперь попробуйте-ка «помыслить» небытие. Не получается? И не получится: мысль — всегда мысль о чем-то. Даже если вы будете мыслить о небытии, вы своей мыслью придадите ему какое-то существование, сде­лаете его бытием. Значит, сделал вывод Парменид, а за ним и другие представители элейской школы, существует только бы­тие, не-бытия нет. А что такое «небытие»? Элеаты воспринима­ли его как пустоту. Следовательно, пустоты нет; мир — это шар, заполненный веществом без пустот. Из такого представления о мире делались совершенно удивительные выводы.

Во-первых, если мировой шар наполнен веществом без пус­тот, значит, он един (что предположил еще Ксенофан), в нем нет и не может быть множества отдельных вещей. Как же так? В аудитории стоят столы, их много. За столами сидят ученики, их тоже много. За окнами (которых тоже несколько) — облака, деревья, машины — их много! Мы же ясно это видим! Видим? Вот в этом-то и дело: вы опираетесь на чувства, а элеаты предла­гают вам отбросить их полностью и сделать ставку только на ра­зум. Чувства нас обманывают, доверять им нельзя. Возьмите одно рисовое зернышко и бросьте его на землю, — вы ничего не услышите. А теперь возьмите мешок с зерном и бросьте его на землю, — вы услышите глухой стук. Но сумма нулей должна равняться нулю! Ваши чувства обманули вас либо в первый раз (и стук был), либо во второй (и стука не было). Таких примеров можно привести сотни (и элеаты приводили их), чтобы убедить­ся, что чувственное восприятие и разумное мышление — не одно и то же. Поэтому, с их точки зрения, множественности все же нет, мир един, а множество деревьев и машин за окном — обман чувств, мнение (докса), а не алетейа.

Но и это еще не все! Движения тоже нет... И развития нет: бытие едино, цельно и неизменно. Оно вечно существует и не может меняться. В этой связи Парменид, например, очень резко критиковал Гераклита за его диалектику, даже называл его взгля­ды «пьяной философией», — ведь только перебравший вина че­ловек может всерьез считать, что в одну реку нельзя войти дваж­ды и каждая вещь содержит в себе противоположности! Движе­ние и развитие — пустые имена, за которыми ничего не стоит (вы же можете сказать слова «леший» или «газ флогистон», може­те их даже описать, но эти понятия — пустые, они не относятся ни к каким реальным предметам). Получается, что бытие, по Пармениду, вечно, едино, неделимо, неподвижно и неизменно.

Почему Парменид отвергает движение и развитие? Все, что существует, есть сущее (бытие), которое есть всюду, во всех мес­тах, и поэтому оно не может двигаться. Куда что-то может дви­гаться, если вся мировая сфера заполнена веществом «под завяз­ку»? Значит, все неподвижно...

Догонит ли Ахиллес черепаху?

Еще интереснее обосновал невозможность мыслить движе­ние, не впадая в противоречия, любимый ученик Парменида, Зенон. Платон полагал его одним из мудрейших греков, хотя и не был согласен с его взглядами. Видимо, наиболее известным изложением элейского отрицания движения и постулирования неизменности и неподвижности сущего являются апории Зенона, доказывающие, что если допускается существование движения, то возникают неразрешимые противоречия. Апория (гр. aporia — затруднение, безысходность) — парадокс, где сталкиваются ло­гическая очевидность суждения и его неподтверждаемость опы­том. Таких апорий Зенон сформулировал более 40, до нас дош­ло 8, из них движению посвящены четыре — «Дихотомия», «Стрела», «Стадион» и «Ахиллес и черепаха».

Первая из апорий названа дихотомией (деление пополам). В ней Зенон стремился доказать, что тело не может сдвинуться с места, то есть движение не может ни начаться, ни закончиться. Чтобы преодолеть отрезок пути АБ предмет сначала должен пройти половину этого отрезка — АБ¹. Однако, чтобы дойти до точки Б¹, надо пройти половину от намеченной половины (чет­верть) — АБ². А чтобы пройти половину половины, надо пройти половинку от этой четверти — АБ³ (одну восьмую). И это повто­ряется до бесконечности (ведь мы можем разделить любой отре­зок на бесконечное количество частей). Поэтому тело никогда не сможет достичь точки Б, как бы близко она ни была расположе­на, ибо оно должно «пройти» бесконечное множество точек. Без­укоризненное с точки зрения формальной логики рассуждение!

В другой апории Зенон задается странным, на первый взгляд, вопросом: может ли Ахиллес догнать черепаху? Зенон до­казывает, что даже самый быстрый из людей не сможет никогда догнать даже самое медлительное создание, если оно вышло в путь раньше него. Ахиллес, бегущий в десять раз быстрее чере­пахи, не сможет ее догнать. Пусть черепаха на сто метров впере­ди Ахиллеса. Когда Ахиллес пробежит эти сто метров, черепаха будет впереди него на десять метров. Пробежит Ахиллес и эти десять метров, а черепаха окажется впереди на один метр и т. д. Расстояние между ними все время сокращается, но никогда не обращается в нуль. Значит, Ахиллес никогда не догонит черепа­ху. Или, в более общем виде: Ахиллес, чтобы догнать черепаху, должен вначале пройти расстояние от своего места до места, где находилась черепаха в момент его старта. Но за то время, что ему понадобится для преодоления данного расстояния, черепаха опять продвинется вперед на определенный отрезок, и эта си­туация будет повторяться вновь и вновь. Итак, чтобы догнать че­репаху, Ахиллес вынужден будет преодолеть бесконечное коли­чество отрезков пути.

Апории Зенона вызвали большое замешательство, потому что опровергнуть их не так-то просто. Можно, конечно, встать и начать ходить, но это будет обращение к чувствам зрителей: они будут видеть, что движение есть, но ведь чувствам-то доверять полностью нельзя... Именно по поводу зеноновской апории А. С. Пушкин написал такие строки:

Движенья нет, сказал мудрец брадатый,

Другой смолчал и стал пред ним ходить.

Сильнее бы не мог он возразить:

Хвалили все ответ замысловатый.

Но, господа, забавный случай сей

Другой пример на память мне приводит:

Ведь каждый день пред нами

Солнце ходит,

Однако ж прав упрямый Галилей.

Секрет здесь в том, что пространство является одновременно и прерывным (состоящим из отдельных отрезков и точек), и не­прерывным, то есть для решения таких задачек надо уметь нахо­дить предел суммы бесконечно малых величин.

С философской точки зрения, несомненной заслугой элеатов была постановка вопроса о том, что чувственное и рациональное, разумное познание — не одно и то же. С позиций чувственного познания многие положения, например, современной физики кажутся невозможными. Сегодня не вызывает сомнения тот факт, что ориентироваться только на чувственную достоверность и очевидность нельзя. И хотя Ахиллес, конечно, догонит черепа­ху, проблема, поставленная элеатами, была чрезвычайно важной и глубокой: как соотносятся чувственное и рациональное познание!

Элеаты признавали истинным только рациональное познание, чувственное же, по их мнению, всегда ведет к неразрешимым противоречиям. Сегодня большинство философов и ученых не рассуждает столь категорично, но и не считает свидетельства чувств решающим аргументом в доказательстве своей позиции.

Пифагорейский союз. Основателем другой школы на италий­ском полуострове стал Пифагор (ок. 570 — 497(6) до н. э.), родив­шийся на острове Самос в Ионии. Истинные сведения о жизни этого человека трудно отделить от многочисленных легенд, кото­рые он и сам любил придумывать. Говорят, что после отъезда из родного города Пифагор путешествовал 34 года, посетил Египет, Индию и Вавилон, где учился у мудрецов и магов. Но в конце концов он поселился в городе Кротон, где и основал Пифагорей­ский союз — закрытое сообщество своих последователей, уже при жизни почитавших самого Пифагора как высшее существо, брат­ство единомышленников, войти в которое было не так-то просто. Членами союза могли быть свободные граждане, как мужчины, так и женщины, на протяжении ряда лет выполнявшие все усло­вия и правила этого тайного общества. Философия для пифаго­рейцев была не только образом мысли, но и образом жизни. Пре­жде всего, необходимо было отказаться от личной собственности в пользу союза. Выше всего пифагорейцы ставили «прекрасное», куда относили и науку, затем в их иерархии ценностей шло «по­лезное», и лишь на третьем месте стояло «приятное». Таким обра­зом, члены братства ориентировались на то, чтобы жить созер­цательной жизнью мудреца, а не стремиться к наслаждениям. Вставали члены союза до восхода солнца, затем занимались спе­циальными упражнениями для развития своих умственных спо­собностей и памяти, после чего все вместе встречали восход на морском берегу. В обязательную часть «распи­сания» входили: гимнастика, физиче­ский труд, чтение, занятия музыкой, математикой, астрономией, медици­ной, анатомией. А перед сном каждый пифагореец подводил итог прожитого дня: что было сделано? Что из наме­ченного осталось невыполненным? Такой подход к жизни должен был ис­ключить праздную трату времени. О таком обычае в пифагорейском сообществе сохранились так называемые «Золотые стихи», припи­сываемые самому Пифагору:

Сладкому сну усталые очи не дай смежить прежде,

Чем ты обсудишь дневные дела свои, вопрошая:

Что преступил я? Что натворил? Какого не выполнил долга?

Первым начавши, припомни ты все по порядку, а после,

Коль дела дурны, — о них сокрушайся, добрым же рад будь.

После смерти Пифагора пифагореизм просуществовал вплоть до V в. н. э. (около десяти столетий!), пифагорейские общества возрождались в разных городах и в разное время. Так как Пифа­гор не оставил после себя письменного наследия, то отделить се­годня взгляды самого Пифагора от взглядов его учеников невоз­можно, поэтому мы будем говорить о философии пифагорейцев в целом.

Учение о числе как сущности мира

Большинству имя Пифагора известно, конечно, благодаря его знаменитой теореме о сторонах треугольника. Действитель­но, Пифагор был математиком, и это во многом определило его философское мировоззрение. Дело в том, что суть всего пифаго­рейского учения составляет положение, приписываемое самому Пифагору: «Числу все вещи подобны». Что это означает? Речь идет о том, что сущность любой вещи может быть описана число­вым соотношением. Если вы задумаетесь, то согласитесь, что так рассуждают и сегодняшние ученые-естествоиспытатели: явление или процесс считается познанным тогда, когда сформулирован некий закон, их описывающий, а закон этот выглядит как фор­мула, имеет числовой вид. Пифагор рассуждал подобным обра­зом, только он подошел к вопросу еще более радикально, — все в мире имеет в основе число.

Говорят, на эту мысль его натолкнул такой случай: проходя мимо кузницы, Пифагор услышал, что различные молоты, молот­ки и молоточки, ударяясь о металл, издают различные звуки, сли­вающиеся в своеобразную мелодию. Он измерил вес молотков (то есть выразил их числом) и сопоставил полученные результаты с издаваемым звуком. Затем он измерил длины струн и сопоставил эти числа с извлекаемым из струн звуком... В общем, получилось, что музыку можно передать числами (в каком-то смысле, Пифа­гор предвосхитил цифровую запись музыки). Если уж даже музы­кальное созвучие можно передать числом, то тем более это отно­сится к другим предметам, были убеждены пифагорейцы.

Дышащая и звучащая Вселенная

Чтобы это было возможно, должна существовать множест­венность предметов. Действительно, пифагорейцы никогда бы не согласились с рассуждениями элеатов о том, что мир неде­лим. Они представляли себе космос как шар (опять сферическое представление о мироздании!), но шар живой, а значит — дыша­щий. При вдохе внутрь сферы должна попадать пустота (вне космоса — пустота). Она разделяет вещество в шаре на отдель­ные предметы, которые можно сосчитать. Математики этим и занимаются, ведь познать мир — это познать числовые соотно­шения, его описывающие.

Но верно и обратное рассуждение: суть всего в числе, а чис­ло связано со звуком. Более того, не бывает движения без звука, а мир движется. Значит, космос звучит, а мы не слышим этой чудесной «музыки небесных сфер» только потому, что привыкли к ней с рождения и не замечаем ее. Пифагорейский образ жизни должен был помочь услышать эту музыку космоса, достичь «ка­тарсиса» — «очищения» (буквальный перевод) души. Мы и сего­дня стремимся к катарсису на музыкальных концертах... Пифа­горейцы считали, что тело надо лечить гимнастическими упраж­нениями, правильным режимом дня и лекарствами, а душу — музыкой и философией.

Переселение душ

Еще одна интересная идея пифагорейцев — переселение душ. Говорят, что сам Пифагор рассказывал о своих шести по­следних переселениях: как он был рабом, как он был собакой... Многие исследователи считают, что такие взгляды Пифагор за­имствовал во время своих странствий на Востоке, где идея пере­селения душ (особенно в Индии) чрезвычайно широко распро­странена. Но если в Индии переселение души в следующее тело после смерти не случайно, а связано с тем, как была прожита предыдущая жизнь, то по Пифагору, любая душа может вселить­ся в любое тело. Поэтому, кстати, он проповедовал вегетариан­ство, — может быть, в быка, которого зажарили для пира, всели­лась душа самого Гомера!

Именно Пифагору приписывают и введение в обиход самого слова «философия»: он называл свое учение именно любовью к мудрости, а не самой мудростью, ибо считал, что ни один чело­век не может назвать себя мудрецом в силу своих слабостей — он никогда не может достичь всего, на что способен.

На протяжении своего тысячелетнего существования пифа­гореизм был тесно связан с математикой. Трудно переоценить значение пифагорейской школы для складывания рациональ­ной, строгой философии и окончательного отхода от мифо­логии.