Софисты и сократические школы

Я знаю, что ничего не знаю.

Сократ

Все относительно

Во время расцвета классической греческой культуры в поли­сах появляются люди, которых называют софисты, или платные учителя мудрости (вы уже знаете, что слово «софия» означало мудрость, значит, речь идет о мудрых людях). По сути, с дея­тельностью софистов связано начало регулярного образования: образованный гражданин полиса должен был знать риторику, логику, философию. Умение произносить речи, убеждать, крас­норечиво отстаивать свои позиции было необходимо для успеш­ной карьеры. Поэтому и являются софисты, преподававшие эти умения и навыки за плату.

Как вы понимаете, умение отстаивать свою точку зрения в тяжбах, дискуссиях, судах не всегда связано с ее истинностью. Действительно, софистов мало интересовала истина сама по себе, их задача была другой — научить человека воздействовать на своих слушателей и выходить победителем из интеллектуаль­ных битв. Поэтому слово «софист» сегодня имеет негативный от­тенок, — так называют человека, который путем словесных прие­мов пытается заставить вас поверить, что белое — это черное. Кстати, история сохранила немало забавных софизмов, приду­манных в то время. Софизм — хитрая уловка, с помощью кото­рой доказывались заведомо абсурдные положения, но так, что логические ошибки в рассуждении заметить было трудно, осо­бенно человеку, не искушенному в словесных тонкостях. Напри­мер, софизм «Рогатый» звучал так: «У тебя есть то, чего ты не терял; ты не терял рога, значит, ты рогат». Или софизм «Лжец». Человек говорит вам: «Я лгу». Что это означает? Если он лжет, значит, он вас обманул, то есть сказал правду! И наоборот. С по­мощью софизма вы можете доказать, что завтрак в школьном бу­фете лучше вечного блаженства. Не верите? Скажите, что луч­ше — вечное блаженство или завтрак? Конечно, любой человек ответит, что вечное блаженство. А что лучше вечного блаженст­ва? Естественный ответ: ничто. Но ведь завтрак лучше, чем ни­что, значит, завтрак в школьном буфете лучше вечного блаженст­ва... Еще пример софизма. Мы, две женщины, можем «доказать» вам, что женщины не умирают, с помощью такой логической це­почки: «Мужчины смертны. Женщины — не мужчины. Значит, женщины бессмертны».

Один из известных софистов, Протагор (ок. 480 — ок. 410 до н. э.) выдвинул следующий принцип: «Человек есть мера всех вещей». Этот тезис означает, что человек оценивает все вещи по отношению к себе: одна и та же книжка одному кажется увлека­тельной, а другому — скучной; кто-то мерзнет в шубе, а другому и легкой куртки зимой достаточно. Поэтому не только талант ав­тора книги, но даже температура воздуха — вещь относительная, учил Протагор. Что такое тепло или холодно, человек решает, ис­ходя из своих субъективных ощущений. Значит, та картина мира, которая у каждого из нас имеется, во-первых, антропоморфна (у воробья или землеройки, как мы вам уже говорили, она совсем другая), а во-вторых, субъективна. Думаем, Протагор был прав, говоря об этом. Но по нашему мнению, у такого субъективизма есть границы, с которыми люди постоянно сталкиваются в про­цессе своей жизни: какой бы горячей мне ни казалась вода +50 "С, яйцо при этой температуре я сварить не смогу. Как ни выгодно мне считать, что дважды два — восемь, это все-таки ложное высказывание. Вот таких объективных границ и критери­ев софисты как раз и не признавали.

И еще один принцип, выдвинутый Протагором, очень харак­терен для софистов в целом: «Каждому утверждению можно про­тивопоставить противоположное». Если вы задумаетесь, то заме­тите, что эти два принципа взаимосвязаны. Если человек — мера всех вещей, то и каждый отдельный человек — Иван, Николай или Александр Македонский — тоже мера вещей, то есть, как он отмерил — так и отмерил, и его мнение кажется ему истиной. Значит, сколько людей — столько истин. Наверняка среди лю­дей найдутся и те, у кого противоположные точки зрения. Но, по Протагору, они тоже будут истинными. Такой подход в фило­софии называется релятивизмом. Релятивизм (от лат. relativus — относительный) — учение, признающее относительность и услов­ность человеческого знания.

Софисты предположили, что истина субъективна, то есть, сколько людей, столько мнений. Значит, в споре каждый может быть по-своему прав, у каждого своя истина, истин много. Любое положение можно доказать и опровергнуть. Причем это положе­ние действует не только в сфере познания, но и в сфере нравст­венности: то, что одному представляется добром, может казаться злом другому. Получается, что все в мире относительно. Никакого объективного (то есть независимого от человека) критерия добра и зла нет. Значит, кому что выгодно, то и хорошо. Исходя из та­кой позиции, можно было оправдать любые поступки.

Вместе с тем, деятельность софистов имела и положительное значение: во-первых, благодаря софистам образование стало приобретать более системный, регулярный характер. Софисты переезжали из полиса в полис, набирали учеников, устраивали публичные диспуты и выступления, что способствовало просве­щению их сограждан. Во-вторых, культ относительности — это не всегда вредная вещь: если все в мире относительно, то трудно уверовать в какой-то догмат, в какое-то положение как в окон­чательную истину. Софисты развивали критическое мышление, что очень важно для развития культуры и науки. И, наконец, в-третьих, они перенесли «центр тяжести» древнегреческой фи­лософии с природы на человека. Первых греческих философов так поражала грандиозность и красота внешнего мира, что они стремились найти разгадку бытия именно в его изучении. Но со­фисты обратились к исследованию внутреннего мира человека, и этот открытый ими мир был не менее грандиозен и сложен. Бо­лее того, с этого времени для философов человеческий дух ста­новится одним из основных объектов изучения. Поэтому фило­софия в своем развитии многим обязана софистам, о чем нельзя забывать, хотя некоторые мыслители — современники софистов их резко критиковали и боролись с их влиянием на умы греков.

Философия Сократа

Позиции софистов противостоял такой знаменитый фило­соф, как Сократ (469—399 до н. э.). Про этого человека говорят, что вся его жизнь была воплощенной философией. Поэтому мы расскажем не только о его взглядах, но и о его жизни — хотя бы немного.

Жизнь философа

Сократ родился в бедной семье в Афинах; отец его был каме­нотесом, мать — повивальной бабкой. Как гражданин своего по­лиса, он участвовал в сражениях Пелопонесской войны, был членом «совета пятисот» — одного из органов самоуправления афинского полиса, у него была жена Ксантиппа, о сварливости которой сохранилось много исторических анекдотов, и сыновья. То есть его жизнь была похожа на жизнь других афинян, и в то же время, сильно от нее отличалась: целью жизни Сократа было не достижение благосостояния или политическая карьера, а по­иски истины. Некрасивый, чудаковатый, бедно одетый, он про­водил свои дни в размышлениях и беседах с многочисленными учениками или просто прохожими. Денег за обучение (в отличие от софистов) он не брал, считая, что философия не может быть средством обогащения. Сохранился рассказ о том, как один из богатых учеников Сократа, Алкивиад, желая сделать учителю приятное, привел его на рынок и предложил выбрать все, что понравится. Сократ долго ходил по рядам и разглядывал выстав­ленные на продажу предметы, а потом удивленно сказал: «Как много вещей, которые мне не нужны!» Ему было так мало надо, что он ни в чем не нуждался, несмотря на свою бедность.

Сократ верил, что его призвание — не дать своим согражда­нам погрязнуть в житейских заботах, заставить их размышлять не только о бытовых проблемах, но и о том, зачем они живут. Он всегда напоминал людям слова, написанные на дверях храма Аполлона в Дельфах: «Познай самого себя». Своими беседами он заставлял людей понять, что они боятся думать и руководству­ются в своих поступках не разумом, а либо освященными обы­чаем правилами поведения, либо своими непосредственными склонностями и желаниями. В то же время, он боролся с влия­нием софистов, противополагая их релятивизму свою веру в су­ществование объективной истины и объективного критерия добра. Более того, он считал истинное познание условием нравственного поведения, делания добра. Познание имело для него цену лишь постольку, поскольку делало людей лучше, являлось теоретиче­ским обоснованием добра, заставляло совершать нравственные поступки. По сути, он впервые показал, что добро и истина — взаимосвязанные вещи. Для Сократа ценен был не просто добрый поступок, но ос­мысленный добрый поступок. Ведь добро можно совершить и слу­чайно, необдуманно, интуитивно. Но тогда нет никакой уверен­ности в том, что ваш следующий поступок тоже будет хорошим и правильным. Сократ стремился к тому, чтобы люди поступали не инстинктивно, а сознательно. «Добродетель состоит в знании до­бра», — сказал он однажды. То есть, по его мнению, надо знать добро, понимать, что это такое, для того чтобы стать доброде­тельным человеком./Правда, нам кажется, что Сократ несколько преувеличивал рациональность людей, в этом смысле он был ро­мантиком: мало объяснить человеку, что такое хорошо и что та­кое плохо, чтобы он исправился. К сожалению, иногда люди, даже осознавая, что они делают, поступают безнравственно.

Говорят, что дельфийский оракул, отвечая на вопрос о том, кто является самым мудрым из людей, назвал имя Сократа. Со­крат был поражен этим обстоятельством, поскольку отнюдь не считал себя мудрецом. Именно в результате размышлений о мудрости и появился его известный афоризм: «Я знаю, что ниче­го не знаю». Смысл этого афоризма в том, что абсолютное знание недостижимо для человека. Никто из смертных не обладает пол­ной истиной. Более того, чем больше человек узнает, тем боль­ше вопросов у него возникает. Если обозначать кругом область того, что человек знает, то ясно, что диаметр такого круга будет мень­ше у малообразованного человека и больше — у того, кто учился, размышлял, собирал информацию. Как пра­вило, вопросы у людей возникают на границе того, что они зна­ют, и того, что им еще неизвестно. Поэтому длина окружности может обозначать то, что человек еще не знает, но стремится узнать. Тогда, чем больше вы знаете, тем больше перед вами нере­шенных загадок, тем больше вы не знаете. И наоборот: мало знающий человек, как правило, нелюбопытен, ему кажется, что скудного запаса его знаний вполне достаточно для жизни, он и так не глупее других. Настоящая мудрость состоит в том, чтобы признать недостаточность своих знаний. Как сказал немецкий философ Артур Шопенгауэр: «Чем глупее человек, тем понятнее для него мир».

Кстати, в этом, как и в других вопросах, позиция Сократа противоположна позиции софистов. Те предложили такой со­физм: если ты что-нибудь знаешь, то ты знаешь все. Ибо кто зна­ет что-нибудь, тот — знающий. Знающий не может быть незнаю­щим. Стало быть, он не может чего-нибудь не знать и знает все. Конечно, зарабатывая себе на жизнь платными уроками, они не думали всерьез, что их ученики знают все. Тем не менее, их реля­тивизм объективно стирал грань между знанием и незнанием, истиной и ложью, образованием и невежеством.

Сократ ничего не писал. Он считал, что истина рождается в споре, в разговоре, при живом обмене мнениями, а не при чте­нии книг. Он проповедовал свои взгляды в диспутах и беседах, благодаря которым стал своеобразной достопримечательностью полиса. Конечно, отсутствие сочинений Сократа мешает нам се­годня точно восстановить его взгляды. Мы знаем о них только из свидетельств его современников, а наиболее полную инфор­мацию о Сократе получаем из текстов его великого ученика Платона, — прак­тически во всех его сочинениях Сократ является одним из персонажей. Правда, в этой связи перед нами встает неразре­шимая задача: где мы имеем дело с вер­но переданными словами Сократа, а где — с мыслями тех, кто их записал? К сожалению, ответа на этот вопрос мы уже никогда не получим.

В возрасте 70-ти лет Сократ пред­стал перед судом по обвинению в том, что «не признает богов» и плохо влияет на афинскую молодежь. По строгим за­конам Афин такое преступление кара­лось смертью. В суде Сократ в ответ на обвинение произнес речь, которую записал Платон. В этой речи (вернее, речах — их было три) он не раскаивался в своих поступках, не оправдывался, не просил о милости. Он сказал судьям, что уже стар и не боится смерти, но его печалит, что афиняне не стремятся к истине, поэтому и хотят избавиться от Сократа, не собирающегося молчать ни при каких обстоятельствах. Он сравнил себя с оводом, приставленным к афинскому народу для того, чтобы не дать ему впасть в духовную спячку. Иронизируя над судьями, он предложил за свои заслуги перед Афинами приговорить его к пожизненным обедам в Пританее — месте, где имели право обедать победители Олимпий­ских игр. Он ясно дал понять судьям, что не отступится от своего призвания, пока жив. Поэтому приговор к чаше с ядом (цикутой) не был для него неожиданностью. В своей заключительной речи он сказал: «Люди Афин, я уважаю вас и люблю; но я предпочи­таю слушаться истины, а не вас, и пока у меня есть жизнь и здо­ровье, я никогда не перестану заниматься философией и учить философии».

В связи с религиозными праздниками время казни было от­ложено на месяц, и все это время Сократ имел возможность бе­жать, — его друзья неоднократно предлагали ему это, а один из них (Алкивиад) даже снарядил судно, которое должно было увезти Сократа из Афин. Но Сократ отказался от побега: он бе­седовал с друзьями, шутил, вел философские разговоры, но был тверд и не поддавался никаким уговорам. Когда его жена Ксан­типпа, плача, говорила ему, что он осужден безвинно, он, с при­сущим ему юмором, отвечал: «Неразумная женщина, неужели ты бы предпочла, чтобы я был осужден за дело?».

Побег для Сократа означал признание того, что он сам не следует своей же философии. Бежать — значит нарушить свои принципы. Он учил людей быть настоящими гражданами своего полиса, что означало и уважение законов этого полиса. Он учил относиться к жизни стоически, ставить свои нравственные принципы выше житейских невзгод, поэтому его философская позиция оказалась сильнее страха смерти, присущего каждому человеку. Однажды, задолго до суда, он сказал своим ученикам, что тайна его философии в том, чтобы научиться умирать (ведь вся жизнь — это, в каком-то смысле, умирание). Он выпил чашу с цикутой, до последней минуты беседуя со своими учениками и друзьями, и принял смерть спокойно и легко. Последние его часы были описаны Платоном в диалоге «Федон», который закончил свой рассказ так: «Вот как умер лучший, самый мудрый и самый справедливый из людей».

Метод Сократа

Метод, который философ избрал для поиска истины, назва­ли майевтикой — повивальным искусством. Сократ любил гово­рить, что его мать помогала рождению детей, а он помогает ро­ждению истины. Сократ беседовал с людьми, знатными и про­стыми, учеными и неучеными. Он мог остановить человека вопросом прямо на улице, причем вопросы его, на первый взгляд, были не так уж трудны и обычно его собеседник считал, что знает правильные ответы на них. Сократ же всегда пред­ставлял себя в таких диалогах простаком, спрашивающим сове­та. Недаром первой ступенью метода Сократа считают иронию — качество, которое помогало людям избавиться от самоуверенно­сти и безоглядной веры в расхожие мнения.

Примеров такой сократовской иронии можно привести мно­го. Однажды он спросил софиста Гиппия о том, что такое красо­та. И Гиппий начал поучать Сократа, что красота воплощена в красивой девушке. Сократ согласился: конечно, красивая девуш­ка — это прекрасно. Но затем спросил Гиппия: а лошадь, может ли лошадь быть красивой? Или горшок? Сами предметы, которые выбрал Сократ для того, чтобы расшатать уверенность собеседни­ка в том, что он уже все знает, ироничны: сравнение девушки с лошадью и горшком вызывают улыбку. Гиппий озадаченно согла­сился: конечно, и лошадь может быть красива, и горшок, если он сделан мастером и украшен росписью, красив. Но все-таки, на­стаивал Гиппий, девушка красивее и лошади, и горшка. И Сократ вновь согласился с собеседником, но задал следующий каверзный вопрос: а богиня? Очевидно, что богиня красивее самой прекрас­ной смертной девушки. Гиппий задумался и понял, что его ответ не был правильным. Таким образом, ирония подготовила почву для того, чтобы человек критически оценил свои привычные убе­ждения и начал осмысленные поиски истины.

Сократ не предлагал в таких беседах готовых ответов на во­просы. Он двигался вместе с собеседником в рассуждениях, пе­ребирал различные варианты ответов на поставленный вопрос, какие-то откидывал из-за их неудовлетворительности, какие-то уточнял. Поиск истины был совместным процессом мышления, в результате которого Сократ пытался найти общее. Например, задав вопрос о том, что такое храбрость, Сократ выслушивал мнения о разных конкретных, единичных проявлениях храбрости,- для того чтобы понять, что такое храбрость вообще. В примере с красотой становилось ясно, что девушку, лошадь, горшок или богиню можно назвать красивыми только в том случае, если мы знаем, что такое красота (обладаем общим понятием красоты), только тогда мы можем приписать это качество единичным пред­метам (горшку или девушке). Если софисты были убеждены, что у каждого человека свое представление о храбрости и красоте, то Сократ был уверен в существовании общих понятий «красота», «храбрость» и других как таковых. Эти понятия, по его мнению, даны нам свыше Богом. У человека же есть разум, с помощью которого он может понять сущность красоты, храбрости, добра, справедливости и т. д., чтобы строить затем свое последующее поведение в соответствии с этим знанием.

Сделаем небольшое отступление, чтобы рассмотреть возмож­ные варианты соотношения общего и единичного. Их два. Мож­но исходить из единичного и затем, обобщая полученную ин­формацию, формулировать свое понимание общего. Такой ме­тод движения от единичного к общему называется индукцией. Например, вы встречаете на улицу красивую девушку, а затем — красивого юношу, а потом по дороге на дачу останавливаетесь полюбоваться красивым пейзажем, а на следующий день вас по­ражает красота цветка... Так, сталкиваясь с единичными прояв­лениями красоты, вы постепенно приходите к выработке общего определения этого понятия. Такой, индуктивный, подход чрез­вычайно широко распространен и является обычным способом человеческих рассуждений. Правда, в нем есть один существен­ный недостаток: наш опыт, который мы обобщаем таким обра­зом, всегда незакончен и неполон, у нас нет никакой гарантии, что завтра мы не столкнемся с чем-то, что перевернет наши пре­дыдущие представления. Во многих учебниках логики для иллю­страции того факта, что индукция не дает нам окончательного полного знания, приводят пример с лебедями. До открытия Австралии выражение «Все лебе­ди — белые» считалось абсолютной истиной. Многие десятки, сотни и тысячи лебедей, ко­торых наблюдали европейцы, были белого цве­та. Но после того, как из Австралии привезли черного лебедя, выяснилось, что даже тысячи подтверждающих наше индуктивное заключе­ние примеров не являются гарантией истины и могут приводить к ошибке: высказывание о том, что все лебеди — белые, сегодня не счита­ется истиной даже маленькими детьми. Индук­ция всегда дает только вероятностное знание, то есть всегда остается вероятность того, что оно будет уточнено или опровергнуто.

Другой метод рассуждения носит название дедукции. Дедукцией называют переход в позна­нии от общего к частному и единичному, выведе­ние единичного из общего. Так вы рассуждаете, Дедукция применяя геометрические теоремы: они сформулированы в об­щем виде — для всех треугольников, многоугольников или линий определенного типа, а вы применяете их для решения задачи, связанной с конкретным треугольником, многоугольником, ли­нией. То же самое происходит, когда вы применяете законы фи­зики, — вы как будто переводите общие формулы на конкретный язык. Причем в отличие от индукции, если общее положение — истинно и вы не нарушаете никаких правил при его применении к конкретному частному случаю, то и ваш вывод будет не вероят­ностным, а стопроцентно истинным. Вопрос в том, откуда нам взять общие положения, из которых так легко получить истин­ные суждения о единичных вещах?

На деле, оба метода дополняют друг друга в человеческом по­знании, в науке. Люди накапливают информацию о единичных фактах, обобщают ее индуктивным путем и формулируют зако­ны, правила, общие положения. Затем (как правило, забыв о том, что наше знание — лишь вероятностное), применяют эти законы и правила для описания единичных случаев, решения конкрет­ных задач. То есть эти методы как бы сменяют друг друга, чере­дуются в познании. Мы еще поговорим об индукции и дедукции в последующих главах, здесь же для нас главным является тот факт, что Сократ впервые в истории человеческой мысли сфор­мулировал проблему соотношения общего и единичного, причем эта проблема решалась на протяжении многих веков, различные фи­лософы и ученые что-то добавляли к пониманию этой проблемы, находили в ней новые стороны и вопросы.

Метод Сократа состоял в поисках верных общих понятий. По его мнению, истинным познанием может быть лишь такое, которое исходит из общего. Приведем еще один пример, иллю­стрирующий такую установку философа. Сократ спросил своих собеседников, что лучше: претерпеть обиду или обидеть другого человека? Мнения разделились: одни приводили всякого рода соображения за то, что лучше самому быть обиженным, дру­гие — за то, что лучше обидеть. Сократ же путем целого ряда во­просов привел всех беседовавших к убеждению, что их ответы ни на чем не основаны, и показал, что до тех пор, пока они не будут иметь общего понятия о том, что лучше и что хуже, то есть что такое добро и зло, все отдельные и частные вопросы будут решаться ими «на авось». Истинное знание должно исходить из общих понятий — такова была основополагающая мысль Сокра­та. В этом смысле, его метод был, конечно, дедуктивным.

С другой стороны, каким образом Сократ приходил к фор­мулированию общих понятий? Конечно, мы никогда не сможем обладать полным, абсолютно истиным знанием о том, что такое красота, добро, мужество или любое другое общее понятие, мы только приближаемся к нему с помощью разумных рассуждений. Собеседники Сократа, да и он сам рассматривали различные случаи, примеры, перебирали разные подходы к решению по­ставленной задачи, — то есть действовали индуктивно. В таком сочетании индукции и дедукции наблюдается своеобразная со­кратовская диалектика. Метод Сократа — усмотрение общего в единичном, поиск сущности явления в различных проявлениях этой сущности, где сочетаются и индукция, и дедукция, хотя стремится-то Сократ к тому, чтобы найти общее: сформулировав общее, легко и просто с помощью правил дедуктивного метода вывести любые следствия. В этом смысле Сократ являлся родо­начальником научного, рационального подхода к объяснению действительности. Ведь ученые тоже так рассуждают: нельзя до­вольствоваться привычными, обыденными представлениями о мире, надо познать сущность явлений, получить истину. Тогда уже и с конкретными задачами легче будет справиться.

Учение о нравственности

Сократ применил свой научный метод к этике. Главный ин­терес Сократа вызывал вопрос о добродетели, о нравственности. Если до софистов и Сократа греческая философия была занята прежде всего объяснением физического мира, то теперь на сме­ну натурфилософии пришла философия человека.

Сократ был убежден, что время наивного отношения к обы­чаям и традициям предков пришло к концу. Софисты подгото­вили почву для таких взглядов: они показали, что прежние веро­вания и моральные принципы держались привычкой, и увидели их относительность. Сократ согласился с ними в критике тради­ционных ценностей, но с выводами софистов он согласиться не

мог. Из того, что люди часто заблуждались, по его мнению, во­все не следовало, что нет добра и зла вообще; отсюда лишь вы­текало, что люди должны сознательно и самоотверженно искать это добро. Поэтому Сократа считают реформатором не только в области метода рассуждений, но и в области морали. Он хотел укрепить расшатанные софистами устои нравственности рацио­нальным познанием, научным подходом.

Истина и нравственность у него совпадали: добродетель со­стоит в знании добра. Если есть объективная истина, независи­мая от выгоды и желания людей, то должны существовать и объ­ективные критерии того, что считать добром, а что — злом. Нравственность получалась у Сократа следствием знания о том, что такое добро. Моральное же невежество порождает зло. Прав­да, обладать знанием и уметь им пользоваться, как мы вам уже говорили, — не одно и то же. Сократ считал, что нравствен­ность — искусство, еще более сложное, чем искусство ремеслен­ника или скульптора. Поэтому кроме познания добродетели не­обходимо еще воспитание человека, чтобы у него выработалась привычка делать добро.

Именно этому — воспитанию людей — Сократ и посвятил свою жизнь.

Сократические школы. Некоторые ученики Сократа после его смерти основали свои философские школы. Прежде всего это касается великого Платона, о котором речь пойдет в следующей части главы. Но и другие последователи Сократа тоже имели своих последователей и учеников. Таких школ было несколько: киренаики, мегарики, но самой известной стала школа киников.

Школа киников

Название этой школы произошло от слова «собака». По­чему же киников называли «собачьей школой»? Существует две версии. Основатель школы и ученик Сократа Антисфен (444—368 до н. э.) открыл свою школу на окраине Афин, в районе под названием Киносарг, которое переводится как «бе­лая собака». Возможно, от названия места и^- пошло имя этой философской школы. Другая версия связана с образом жизни и философией киников. Одной из основных заповедей кинизма было предельное ограничение своих потребностей. Типичный киник выглядел как бродяга: в одном коротком плаще, с ни­щенской котомкой и посохом странника. Чтобы быть ближе к природе, киники не стриглись, не брились, ходили босиком, не имели постоянного жилища, — то есть, жили почти как бездомные собаки. Более того, прозвище их нисколько не обижа­ло: они гордились тем, что смогли отказаться от излишних же­ланий. Любопытно, что и первый памятник философу в Европе был поставлен в виде бронзовой собаки, — так афиняне почти­ли память одного из киников, Диогена.

Первый киник Антисфен сначала учился у софистов, а за­тем, встретив Сократа, не отходил от него до самых последних минут его жизни. Он многое почерпнул у Сократа, прежде всего его веру в человеческий разум. Сохранились слова Антисфена о том, что разум — самое прочное из укреплений, ибо его нельзя ни уничтожить, ни предать; его стены нужно возводить из на­ших собственных неопровержимых доводов, тогда они будут не­сокрушимы. В своей этике Антисфен тоже продолжал дело Со­крата, причем проповедовал он не только словами, но и делами: собственным примером он показывал людям, что цель жизни — не в накоплении богатства и не в славе, а в умении мыслить и поступать добродетельно. Для этого необходимо освободиться от лишнего: от лишней собственности, желаний, стремлений, так как они делают тебя несвободным.

Одним из самых известных представителей кинизма был Диоген из Синопа (ок. 412—323 до н. э.) О нем существует мно­жество исторических свидетельств, легенд, анекдотов. Еще при жизни в глазах греков он превратился в фольклорного героя, на­родного мудреца. Говорят, его изгнали из родного города за че­канку фальшивых монет. Приехав в Афины, он стал учеником Антисфена и киником. Своим эксцентричным поведением Дио­ген привлекал внимание многих греков, но в этом-то и состояла его цель: как настоящий киник он тоже проповедовал не словами, а делами. Дела же Диогена были направлены на то, чтобы изме­нить людей, заставить их критически взглянуть на принятые в обществе правила и нормы поведения. Диоген провозгласил принцип «перечеканки монет», с одной стороны, ответив таким образом тем, кто укорял его высылкой из Синопа (он считал это событие одной из самых больших удач своей жизни, ведь благо­даря ему он стал философом), а с другой — образно сформули­ровав задачу изменения взглядов и мнений людей. Человеческие обычаи надо изменить, «перечеканить».

Что проповедовали киники? Во-первых, натурализм. Они считали, что все естественное, природное — прекрасно, а искус­ственное — безобразно, ибо оно искажает «природу». Соответст­венно, киники не признавали тех норм поведения, которые шли

вразрез с природой человека. А природе человека надо совсем немного — простая пища, укрытие на время непогоды и мини­мум одежды. Диоген жил в бочке, а все его имущество состояло из плаща, миски и кружки. Когда он однажды увидел мальчика, пьющего воду из горсти, он выбросил и кружку, а затем — рас­стался и с миской, делая себе ее подобие из хлебного мякиша. Киники пытались показать на своем примере, что люди тратят свою жизнь на ненасытное приобретение предметов, без кото­рых легко можно обойтись.

Кстати, слово «циник» произошло от слова «киник», и для этого тоже были свои основания: киники смеялись над обычая­ми, правилами «приличного» поведения и часто своими поступ­ками заставляли ханжей краснеть. Киники проповедовали «бес­стыдство», подразумевая под этим, что следование законам при­роды — естественно и нечего стесняться их проявлений. К тому же своим поведением они пытались заставить сограждан по-но­вому взглянуть на общепринятые нормы, понять, насколько большинство из них искусственно и надуманно, а для этого при­влекали внимание любыми способами, эпатировали своих со­временников.

Вторым важным принципом кинической философии был ас­кетизм. Аскетизм — это ограничение чувственных желаний для дос­тижения сосредоточенности духа, свободы от материальных по­требностей. Третьей важной установкой кинизма была проповедь первобытной животной простоты, прежде всего, это касалось го­сударства: киники считали государство ненужным общественным институтом, только усложняющим жизнь людей и лишающим их свободы. Киников можно назвать античными предшественника­ми анархизма. Анархизм (от гр. anarhia — безначалие, безвла­стие) — политическое учение, выступающее за уничтожение всякой государственной власти и создание общества, в котором индивиды свободно сотрудничают как равные.

Конечно, Диоген не рассчитывал, что все афиняне пересе­лятся в бочки и будут ходить босиком. Он говорил, что подража­ет хормейстерам, которые дают хористам более высокую ноту, чтобы те придерживались во время пения нужного тона. Так и своим поведением киники давали пример предельного уменьше­ния своих физических потребностей, надеясь, что заставят со­граждан задуматься о том, много ли надо человеку для счастли­вой жизни. Сохранилась легенда о встрече Диогена с Алексан­дром Македонским. Киник грелся на солнышке, когда к нему подошел царь и, наслышанный о Диогене, сказал: «Проси у меня чего хочешь». Тогда Диоген попросил: «Подвинься, ты за­гораживаешь мне солнце». Александр понял урок, преподнесен­ный ему философом, и произнес: «Если бы я не был Алексан­дром, я хотел бы быть Диогеном».

Однажды среди белого дня Диоген бродил по улицам с заж­женным фонарем в руках и отвечал на недоуменные вопросы прохожих: «Человека ищу». Люди в своих мелочных заботах за­бывали о главном, что делало их людьми и отличало от живот­ных, заботящихся только о пропитании, — о своей душе. Диоген пытался такими поступками заставить афинян изменить свою жизнь. Эту же цель преследовал другой поступок Диогена: рассу­ждая на улице о чем-то весьма серьезном, он заметил, что люди его не слушают. Тогда он начал щебетать по-птичьи. Тут же со­бралась толпа, чтобы поглазеть на него. Тогда Диоген начал сты­дить людей за то, что они поспешили слушать чепуху, а к серьез­ным речам отнеслись пренебрежительно. Многое удивляло Дио­гена: музыканты, которые настраивают струны инструментов, а собственный нрав не могут настроить добродетельным образом; астрономы, наблюдающие за Солнцем и Луной, но не видящие того, что происходит вокруг них; ораторы, призывающие к доб­родетели, но сами не совершающие добродетельных поступков; люди, приносящие богам жертвы ради своего здоровья, но объе­дающиеся во время пиров во вред своему здоровью... Диоген по­могал по-новому взглянуть на привычные вещи.

Сократ тоже пытался разбудить афинян от духовной спячки (недаром он сравнивал себя с жалящим оводом), но, в отличие от киников, он не был асоциален. Он выполнял свой долг граж­данина Афин, считал законы города обязательными для всех его граждан, не стремился привлечь к себе внимание, нарушая об­щепринятые нормы. Поэтому киники, с одной стороны, продол­жили дело Сократа, с другой — достаточно сильно видоизмени­ли его учение. Недаром Платон, болезненно относившийся к любому неправильному, на его взгляд, толкованию мыслей сво­его учителя, прозвал Диогена «спятившим Сократом».

Идеи кинизма вскоре распространились по всей Греции, у них появились последователи в разных полисах, и кинизм про­существовал почти тысячу лет, до самого конца античности. Причем среди киников были и рабы, и метеки (свободные, но не обладавшие гражданством полиса греки), и женщины, потому что кинизм проповедовал равенство.