Фридрих Ницше - мученик познания

По мнению К.А. Свасьяна, правы те профессиональные философы, которые пожимают плечами при словосочетании “философия Ницше”. Фридрих Ницше (1844-1900) совсем не философ в приемлемом для них смысле слова. Говорят, что он философ-поэт, или просто поэт, или философствующий эссеист, или лирик познания, или еще что-то. Пытаются даже систематизировать его труды по периодам: романтико-пессимистический (от “Рождения трагедии из духа музыки” до “Человеческое, слишком человеческое”), скептико-позитивистский (до “Так говорил Заратустра”) и “собственно ницшеанский” (последние произведения). Профессиональный филолог с колоссальной эрудицией и трепетной любовью к музыке представил на суд читателей некую “чудовищную алхимию” - буйство ассоциативно-образного, насквозь метафорического языка и описания субъективных переживаний.

Исходной посылкой для своих размышлений Ницше избрал феномен греческой культуры, досократической и уже сократической. Речь шла о самой жизни и тех искажениях, которые внесло в ее картину размышление над ней исследователей последующих времен. Мудрость досократических греков, по мнению Ницше, заключалась в том, что будучи ближе всех последующих поколений людей к природе и ужасам существования с ней один на один при полном своем бессилии перед ее стихиями, вместо погружения в хаос и безумие своего собственного страха перед реалиями жизни, они противопоставляли ей “артистический ковчег спасения” - эмоциональный всплеск переживания экстаза в процессе акта художественного (в частности, музыкального и театрального) творчества. Человеческое существование временно оправдывалось искусством, подтверждало жизнь самим фактом ее художественной интенсификации. В этом смысле феномен эллинского артистизма оказывался не прихотью для развлечения, а физиологической необходимостью, потребностью, апогеем торжества над жизнью не в ущерб ей, а в наивысшее подтверждение ее.

Это трагическое мировоззрение впервые на греческой почве было выложено Сократом, и с него начинается, по мнению Ницше, неслыханная тирания разума и морали, вытеснившая постепенно саму жизнь со всеми ее бушующими чувственными переживаниями в область бессознательного и подменившая ее инструкциями по эксплуатации жизни. Чем можно было победить жизнь не лицом к лицу, а в обход? Тем, что начали внушать человеку мораль и разумность любой ценой, стало быть, даже ценой самой жизни, которая должна была отныне непременно проходить карантин моральной дезинфекции, дабы не выглядеть чем-то бессмысленным и ни на что не годным. Только Сократом при таком экскурсе ограничиться было трудно, и в итоге Ницше рисковал оказаться один на один супротив всей истории человечества. Как результат - невыносимое разочарование и испытание одиночеством.

Задача была ясна - великий поход на мораль и ценности прежней истории (нравственные, религиозно-христианские, научные), но такая задача была по плечу отнюдь не романтику, захлебывающемуся от восторга по поводу чужих, выраженных в музыке переживаний, а великому преступнику. Ницше хорошо знал и очень любил произведения Ф.М. Достоевского, считал его единственным психологом, у которого можно было чему-то научиться и заслужил в итоге эпитет немецкого Раскольникова, с оглядкой на Наполеона решавшего ребус собственной жизни: “тварь дрожащая” или “сверхчеловек”. Все близкие мыслителю современники отмечали контраст между образом, созданным Ницше в своих произведениях, и действительностью его реальных поступков. Он мог быть беспощадным только с идеями, но не с людьми - носителями этих идей. Нужно было срочно осваивать технику притворства, маски, словесного “переодевания”. Там, где каждое слово и каждый поступок толкуются превратно, чтобы не быть постоянно распинаемым, нужно было запастись личинами.

То, что Ницше - это “падающего толкни” сегодня звучит как нечто само собой разумеющееся даже для далекого от философии обывателя. Можно рассматривать это как разрешительную грамоту для личности с задатками хулигана, если не учитывать вопрос, который меняет смысл выражения на прямо противоположный: о каком “падающем” идет речь? О подлинно слабом и вследствие этого заслуживающем всякой защиты и поддержки старике, ребенке, инвалиде? Нет. Речь идет о том “слабом”, который живет внутри каждого человека и проистекает из “твари в человеке” - той части его личности, которая есть “материал, обломок, грязь, бессмыслица и хаос”, которая противоречит другой части человеческой души - части созидательной, творческой, являющейся божественным зрителем. Этот “слабый” нуждается в оформлении и выковывании, он должен страдать по необходимости, потому что только так он сможет быть “разорван, обожжен, закален и очищен” и ни в коем случае нельзя изнеживать его состраданием, потому что в реальности это сострадание выражается в том, что жалеющий выполняет за “тварь” ее работу, призванную привести ее к самосовершенствованию. Поэтому не стоит забывать, что философия Фридриха Ницше - это уникальный и всей жизнью осуществленный эксперимент саморазрушения “твари” в человеке для самосозидания в нем “творца”, названного “сверхчеловеком”.

Ницше должен был выпутаться из тягчайшего противоречия: мораль или свобода, предположив, что традиционная мораль, извне предписывающая человеку целую систему запретов и ограничений, могла опираться только на презумпцию несвободы. Выбор был сделан в пользу свободы - свободы от морали, но и свободы для морали, где мораль изживалась бы уже не командными методами общезначимых императивов, а как моральная фантазия свободного индивида. Этого последнего шага не сделал Ницше, но все, что он сделал, и не могло уже быть ничем иным, как подведением к этому шагу. “Мы должны освободиться от морали...” - это было услышано в нем всеми, но эти же самые все не услышали продолжения фразы: “... чтобы суметь морально жить”.