Глава 9. Душа как идея. Юркевич

I

В 1860 году журнал «Современник» напечатал статью Чернышевского | «Антропологический принцип в философии». Можно кратко сказать, что эта статья стала символом веры всех наших горних стрелков — охотников на души.

В том же году в ответ на эту статью вышла работа Памфила Даниловича Юркевича (1827—1874) «Из науки о человеческом духе». Юркевич, будучи профессором Киевской духовной академии, видимо, был бойцом в душе. Выступал он против Чернышевского, вроде бы, с богословских позиций, но столь удачно, что его тут же перепечатывает Катков в «Русском вестни­ке», после чего ему делается предложение переехать в Москву и занять дол­жность заведующего кафедрой философии Московского университета.

Как считалось в то время, власти надеялись, что Юркевич и его сторон­ники дадут отпор разгулявшемуся в России материализму. Надо отдать Юр-кевичу должное, он честно бился всю свою жизнь, пока, после смерти жены в 1873 году, не заболел и скоропостижно умер. Он полемист, как это гово­рится. Полемист умный, даже талантливый, но полемист — это всегда бре­тер, дуэлянт, пусть и в духовном звании. Юркевич был дуэлянтом, он сра­жался в начале шестидесятых против Чернышевского и Антоновича из-за «Антропологического принципа». В начале семидесятых — против Н. Аксако­ва и С. Усова из-за диссертации Генриха Струве «Самостоятельное начало душевных явлений». Сражался, вроде бы, всегда за душу...

Но, как и полагается бойцу, били его тоже много. И били не совсем научно, что говорит о том, что и сражался он не совсем за душу. Сражался он все-таки за своих, за наших. В итоге Москва не приняла его и начала самую настоящую травлю. Первым попытку обгадить Юркевича сделал сам Чернышевский. Отклик Юркевича «Из истории человеческого духа» был достаточно глубокой философской работой, что я постараюсь показать далее. Но Чернышевский не был философом. Он лишь использовал философию для политических целей. Поэтому он не стал вникать в суть возражений, а прошелся хамски, как и полагается дельцу желтой прессы.

«Напомнив читателю, что Юркевич — профессор духовной академии, он иронично замечает: "Я сам — семинарист. Я знаю по опыту положение людей, воспитывающихся, как воспитывался г. Юркевич. Я видел людей, занимающих такое положение, как он. Потому смеяться над ним мне тяжело: это значило бы смеяться над невозможностью иметь в руках порядочные книги, над совер­шенной беспомощностью в деле своего развития, над положением, невообразимо стесненным во всех возможных отношениях".

Глава 9. Душа как идея. Юркевич

Ответ получился не совсем удачным, тем более что Юркевич, как раз на­против, демонстрировал отнюдь не семинаристское отношение к философии. Поэтому фраза Чернышевского: "Все мы, семинаристы, писали точно то же, что написал г. Юркевич", — явно повисала в воздухе» (Замалеев. Летопись, с. 165). Однако травля после этого только разгорелась. Юркевич читал в Москве публичные лекции по философии. Над ним смеялись, сочиняли сатириче­ские куплеты, даже был сочинен водевиль в подражание Грибоедовскому «Горе от ума» — «Москвичи на лекции по философии». Как рассказывает Замалеев в «Летописи русской философии», там был такой эпизод.

«Наконец входит сам Юркевич. Сказав несколько предварительных слов, читает анонимное письмо, полученное им на последней лекции.

Такой случай действительно был. Один из слушателей Юркевича послал ему записку, в которой предупреждал: "Если в следующих лекциях вы не остави­те цинизма, не будете с достоинством относиться к материалистам, то услы­шите уже не шиканье, а свистки ". На следующей лекции Юркевич, по словам автора статьи в газете "Очерки "(1863, 19марта), сообщив публике о получен­ном письме, смял его и с улыбкой прибавил: "А из этого письма я вправе сделать употребление, какое найду пригодным ".

Этот эпизод и обыгрывался в водевиле Минаева. Юркевич "с улыбкой " об­ращается к публике:

Мне, господа, теперь осталось Здесь повторить опять для вас Все то, что много развивалось На лекции в последний раз. А вот с письмом, где так грозится Мой неизвестный аноним, Защитник Бюхнера...

так с ним

Я знаю, как распорядиться...

И с "намеком" прячет письмо в карман» (Замалеев. Летопись, с. 172). Намек, надо полагать, на то, что он побежит доносительствовать. Вот в таких условиях приходилось творить Памфилу Даниловичу Юрке-вичу. Он был объявлен главой мракобесия, его книги считались постыдным чтением, и он был забыт чуть ли не при жизни. При этом у него учился Владимир Соловьев и верно считал не только своим учителем, но и самым большим философом России. Вероятно, именно это повело к тому, что Юрке­вич переиздан сейчас в России, и имя его отмыто от незаслуженной грязи.

Тем не менее, оценка его как большого философа связана с чем угодно, но не с его пониманием души. Философы сейчас видят в нем философа, а не психолога. Но уже в «Из науки о человеческом духе» он говорит именно о ней. Однако и раньше, и сейчас его понимание души дает возможность прочитать его так, что вопрос о душе заменяется на вполне философский вопрос о духе. А это был привычный вопрос и для немецкого идеализма,

Круг четвертый. Научная и духовная философия — Слой второй

и для русского богословия, так что за ними вполне можно было затеряться русскому мыслителю.

«Сама по себе позиция автора традиционно и не выходит за рамки церков­ного богословия: седалищем духа является не мозг, но сердце» (Там же, с. 163).

Вот об этом понимании души как обитательницы сердца я и хотел бы рассказать. Но сначала надо заметить, что как раз в этой работе о сердце ничего не говорится. В ней Юркевич был занят совсем другими вопросами, некоторые из коих стоит приобщить к науке о душе, до разговора о сердце.

Итак, для того, чтобы понять статью, мне кажется, ее надо читать с кон­ца. Она выстроена как лестница шагов отступления от того, что привело в возбуждение мысль автора. Во всяком случае, только при прочтении зак­лючения становится ясно, ради чего он пишет. И очевидно, что пишет он ее ради того, чтоб дать бой охамелому политическому естествознанию. Во вся­ком случае, он именно этим ее завершает и с этим оставляет читателя. Надо отдать должное Чернышевскому, писал он свой «Антропологический прин­цип» в состоянии помутнения сознания, будто одержимый богом, к приме­ру, Материализма. И статья у него получилась наглая и хамская, к тому же, безграмотная, так что по рылу он заслужил.

Однако то преданья старины глубокой, а что хотел сам Юркевич как философ и богослов, а не как общественный деятель? Если отступить не­множко от того, как он выпорол в заключении распоясавшегося хама, то на поверхность выступает то, что он отстаивал. В начале заключительных заме­чаний он говорит о своем противнике:

«Он отвергает в человеке нематериальное начало потому, — как мы виде­ли, — что его нигде не видно, он ни одним словом не показал, чтобы он имел ясное представление о самовоззрении и самонаблюдении как особенном источнике пси­хологических познаний. <...>

Наконец... сочинитель не нашел особенных отличий жизни человеческой от животной, признал за душою человека только животную способность дей­ствовать по эгоистическим побуждениям и отказал человеку во всяких сред­ствах и условиях, при которых он мог бы развиться в нравственную личность» (Юркевич. Из науки, с. 191).

Очевидно, статья Чернышевского вызывала у Юркевича возмущение каждой своей строчкой, поэтому он разбирает ее всецело, показывая, что анонимный автор, — а Чернышевский спрятался, издавая статью, как автор той хамской записки, что прислали Юркевичу, — неправ во всем. В итоге, уровень собственного философствования Юркевича оказывается жестко при­вязанным к уровню, заданному Чернышевским. Сейчас большую часть его рассуждений читать скучно, поскольку они устарели. Но есть вещи, которые внутри этого обилия мыслей выглядят сказанными навсегда. Хотя бы пото­му, что в них — история развития философии.

Уже из приведенного высказывания видно, что главными вопросами в этом споре были: отличается ли душа человека от души животного и суще-

Глава 9. Душа как идея. Юркевич

ствует ли в человеке нематериальное начало, несмотря на то, что его «нигде не видно». Последнее нападение Юркевич отбил, как вы видели, очень про­стым способом. Он не стал ничего доказывать, а просто прочитал всю ста­тью Чернышевского и сказал: автор утверждает, что нигде не увидел нема­териальное начало человека, однако он нигде не показал, что обладает способностью видеть. Судя по его работе, он не утрудил себя тем, что чтобы овладеть ясным представлением о самовоззрении и самонаблюдении как особен­ном источнике психологических познаний.

Иными словами, если брать эту статью как схватку, тут Юркевич побе­дил. Но мне важно, что он сам об этом думает. И я должен сказать, что сам он в этой статье, по крайней мере, тоже не утрудил себя показом работы самонаблюдения. По большому счету, Юркевич в действительности не был психологом-исследователем. Он выглядит догматиком, чья основная задача, когда он вот так разбивает противников, доказать, что верные ответы на все эти вопросы уже даны у отцов церкви и в божественном откровении.

И если отступать от заключения далее в самый текст, то начинаешь постоянно встречать силовые узлы рассуждений, долженствующие заставить читателя принять, что все ответы уже даны в Библии. Я говорю об этих рассуждениях именно как о неких силовых узлах сочинения и хочу, чтобы вы почувствовали это. Конечно, это может быть мое личное ощущение, и все же, прочитайте, например, вот такое построение. Думаю, за ним нельзя не почувствовать воздействие не только философское. Для меня за ним тоже стоят Боги, как и за сочинением невменяемых материалистов.

«Мы должны прибавить, что не все явления животной души изъясняются легко и просто из начала, на котором мы стояли доселе. Зависит ли это от неопределенности самих фактов, наблюдаемых в жизни животных, или же от неполноты изъясняющего начала, к которому, может быть, пришлось бы еще прибавить другие точки зрения, не будем исследовать.

Мы заключим наши замечания об этом предмете указанием на одно место в божественном откровении. Во второй главе книги бытия говорится, что Бог привел к Адаму всех животных, дабы он посмотрел, как надобно назвать их. И Адам назвал имена всем скотам и всем птицам небесным и всем зверям зем­ным. Но (между ними) не нашлось для Адама помощника, подобного ему (Быт. 2, 19-20).

И так Адам пришел к сознанию, что животные не подобны ему, что ни одно из них не подходит под идею человека. На этом сознании стояли доселе и, веро­ятно, всегда будут стоять все дети Адама. Восторженные декламации об ум­ственных и нравственных совершенствах животных не обольстят никого» (Юркевич. Из науки, с. 161).

Если приглядеться, то здесь видны, самое малое, два приема ненаучно­го ведения спора. Это, во-первых, обращение к Библии, как явлению созна­ния читающих людей. Ведь это середина девятнадцатого века, и с Библией трудно спорить не потому, что она права, а потому, что это грех. И второй прием — это обращение все к тому же общему сознанию, как некоему об­разцу мышления, когда он говорит: животные не подобны ему, что ни одно из

Круг четвертый. Научная и духовная философия — Слой второй

них не подходит под идею человека. На этом сознании стояли доселе и, вероятно, всегда будут стоять все дети Адама.

Иными словами, это призыв ко всем нашим возмутиться, обращение к общественному мнению.

Тут я должен честно признать, что оба спорщика постоянно находятся в ловушке еще очень плохого знания о своем предмете. Они оба почти всегда правы и в том, что говорят, и в том, как возмущаются на сказанное другим. Просто один описывает какое-то явление, как оно проявляется в мышлении людей, и утверждает: человек не таков. И это ведь верно. Скажем, Черны­шевский отстаивает, что человек эгоистичен и во всем исходит, как живот­ные, из поиска удовольствия. А Юркевич возмущается: человеческая душа носит в себе идеалы, нравственность!

Ошибка в том, что оба говорят о разных предметах, предполагая, что говорят об одном человеке. Но подходишь к этому предмету как приклад­ник, и он разваливается на множество составных частей, среди которых есть и все то, что описывал Чернышевский, и все, что отстаивал Юркевич. Точ­нее было бы сказать, что то, что приписывает человеку Чернышевский, действительно существует в нашем мышлении, но это мне неинтересно, потому что уводит от моего личного поиска души.

И способ обращения с теми частями лично для меня ясен: задаться вопросом — эти проявления действительно я? И если они всего лишь мои проявления, то идти к тому, что проявляется сквозь них. А что проявляется? Может быть, душа? Пока я не знаю, но точно знаю, что у Чернышевского ответов на мои вопросы нет, а вот у Юркевича, при всем его догматизме и приверженности к иудаистической части учения Библии, могут быть. По­этому я отступлю еще ближе к началу статьи, к размышлению Юркевича об отличиях человеческой души от животной. Мне кажется, это и было самым ценным в том споре.

Рассуждение начинается так:

«Факт, что царство воодушевленных существ простирается далее царства человеческого, служил для философии во все времена основанием учения, что во­обще в мире нет голой материальности, что в нем все воодушевлено, способно не только быть, но и наслаждаться бытием, что всякая величина экстенсивная есть вместе и интенсивная, открывающаяся в порывах и стремлениях, что все внешнее имеет свое внутреннее, свою идею» (Юркевич. Из науки, с. 138).

Экскурс в индийское учение о переселении душ я опущу, потому что настоящее для Юркевича скрывается в понятии идеи и вот в этих словах:

«В божественном откровении указаны основания, по которым легко можно образовать правильную идею о жизни и душе животных, поскольку они отлича­ются от духовной жизни человека.

Бог сотворил животных по роду их, сотворил не независимо от природы вещественной, но повелел воде и земле произвести живые души их (Быт. 1, 2-24).

Отсюда следует, что животное не может проявить себя как дух личный, имеющий и сознающий в себе такие неделимые определения, которые не совпада-

Глава 9. Душа как идея. Юркевич

ли бы с тем, что оно есть по своей породе. Животное есть не личность, а экзем­пляр породы, и об этом оно знает» (Там же, с. 139).

Эта отсылка к Библии, если приглядеться, используется Юркевичем лишь как перст, указывающий направление поиска. В сущности, здесь он относится к Библейскому высказыванию лишь как к мудрости народа, кото­рый долго наблюдал за действительностью. Взяв вывод, он далее пытается как бы восстановить само исходное наблюдение.

«Замечательно, что самые хищные животные по неизвестному нам инстин­кту не нападают на животных своей породы с той целью, чтобы питаться их мясом....

Люди преследуют цели, различные до бесконечности, они находят удовлет­ворение в предметах и деятельностях, которые разнятся между собою, как по­рок и добродетель, зло и добро, земля и небо.

Напротив, животные одной породы все доходят до одного пункта, до одной цели и путями одинаковыми; так и видите, что в них живет род, порода, что они суть пассивные носители идеи рода, а не духа личного» (Там же).

Смысл этих построений для Юркевича по-настоящему понимается лишь в том случае, если отступить уж совсем к началу его статьи, где он ставит себе самую главную исследовательскую задачу:

«...идеализм мало интересовался частными законами и формами челове­ческой душевной жизни. Он решал одну, и притом самую отдаленную задачу психологии.

Он спрашивал: каким образом из общей идеи мира выходит разумность и необходимость тех явлений, совокупность которых мы называем душевной жизнью, как относятся эти явления к общему смыслу или идеальному содержа­нию мира явлений?

Так поставленная задача психологии имеет для мыслящего духа особенное достоинство» (Там же, с. 106).

Иными словами, Юркевича занимает не столько то, что называется душой, сколько то, как она творилась Богом, а значит, описание лествицы нисхождения душ в мир. Соответственно, и восхождения душ к их творцу. Это значит, что основной смысл творчества Памфила Даниловича Юркеви­ча — это поиск познания Бога через познание душевной жизни. И ему очень важно доказать, что материалист Чернышевский не прав, отрицая Бога.

Бог есть, и все строение нашей душевной жизни это подтверждает. Вот главная боль Юркевича!

Как только я принимаю, что Юркевич живет этой мыслью, как-то ина­че начинает звучать его выглядевшая раньше догматической и почти бездум­ной привычка всюду вставлять цитаты из Библии. Читая Юркевича первый раз, я думал, что ими он подавляет возможность спорить у своих читателей, как бы отсекая ее авторитетом церкви и веры. А сейчас я вижу, что Юркевич занят другим: он перепроверяет Библию. Он приводит какое-то Библейское высказывание, а потом разбирает жизнь и какие-то душевные проявления и показывает: смотрите, смотрите, ведь так и есть! Жизнь подтверждает, зна­чит, все верно, этот путь возможен...

19 Заказ №1228 289

Круг четвертый. Научная и духовная философия— Слой второй

«Из откровения мы видим, что человек создан не как экземпляр рода или породы, но как человек, — создан не из средств, которые были уже в материаль­ной природе, но непосредственным могуществом Божиим и по образу Бога (Быт. 1, 27). Особенности, которыми отличается душа человеческая от души живот­ной, вытекают отсюда сами собою» (Там же, с. 140).

А теперь добавьте опущенные слова, в которых он, возможно, сам себе боялся признаться: берем и проверяем!

«Назначение человека и его достоинство не исчерпываются его безотчет­ным служением целям рода; женщина, например, еще не соответствует своей идее только потому, что она рождает детей и таким образом поддерживает существование человеческого рода: в этом служении идее рода она должна осу­ществить идею человека, она должна обнаружить свое достоинство не как самка, а как человек.

Человеческий дух есть не родовой, а личный, не связанный неотразимыми влечениями, а свободный; его действия не суть простые события, определенные идеей рода, а поступки, которые он вменяет себе, как личную вину и личную заслугу. Человеческий дух, как говорит один современный философ, есть своя собственная идея, а не идея рода; от этого он способен к индивидуальному раз­витию, к свободному избранию и к свободной постановке целей жизни и дея­тельности.

Как богоподобный, он развивается под нравственными идеями, а не только под физическими влечениями: свой союз с родом он определяет, на основаниях физических, нравственными отношениями правды и любви. Эти общие качества, может быть, мы еще выясним себе в последующих рассуждениях о душах жи­вотных» (Там же).

Нет сомнения, что, говоря о душе человека, Юркевич не отличает ее от духа, но это уже и не важно. Главное понятно: душа это идея, образ, кото­рый Творец вложил в свои творения, и в соответствии с которым каждое из существ развивается. Душа строит животное, как существо, ограниченное в своем развитии определенным уровнем способностей, обеспечивающим ему выживание на земле.

Но для какой «земли» предназначены те способности, которые выра­щивает в человеке его душа?