Bachelierus 9 страница

Иностранные речения

Наряду с выражениями библейскими, большое место в Русской фразеологии занимают иностран­ные выражения разных источников. Большей частью это французские речения, но много и латинских, кото­рые идут от научной терминологии, в частности от юриди­ческой, математической и пр. Есть кое-какие выражения из других языков, но их сравнительно мало. История отношений России с Западом объясняет, почему именно эти два языка — французский и латинский — дали такое количество выражений в русском языке. При этом очень часто иностранные слова и даже целые фразы остаются без всяких изменений и не перево­дятся. Например, довольно часто употребление французского сочетания «à

1а» в русском контексте в качестве русского слова, в значении предлога с той особенностью, что управляемое им слово остается в именительном падеже (имеющем здесь функ­цию неизменяемой формы существительного): «à 1а Наполеон», т. е. в манере Наполеона. Обыкновенно эти слова пишутся по-

французски. Таковы же выражения: французское «à livre ouvert» (буквально «по раскрытой книге», в устном переводе без подго­товки и без словаря): латинское: «alter ego» (буквально: «вто­рое я»). Таков театральный возглас: «bis» (латинское: «вторич­но»), Латинское выражение «pro и contra» («за и против») употребляется чаще по-латыни, чем по-русски; французское вы­ражение «coup d’etat», т. е. «политический переворот», обычно не переводится. В библиотечном деле употребительно латинское выражение «de visu», т. е. непосредственно с самой книги, видя самую книгу. Тоже латинское выражение «quorum» (его часто пишут русскими буквами «кворум» и склоняют как существи­тельное мужского рода: «за отсутствием кворума») —это роди­тельный падеж множественного числа от местоимения «quis» — «кто»; слово это является осколком более крупного выражения («quorum praesentia sufficit») и значит «достаточное количество присутствующих». Политический термин латинский «status quo» тоже обломок более полного латинского выражения. Означает он сохранение прежнего положения.

Такие выражения, как «максимум» и «минимум» встре­чаются также часто в латинской форме. Тоже «mutatis mutan­dis»; или «notabene»; для последнего есть даже соответствую­щий значок, имеющий латинский облик NВ (т. е. «хорошо за­меть», «обрати внимание»). В дипломатической речи встре­чается такое выражение, как «persona grata», т. е. лицо, находя­щееся в особом привилегированном положении. Есть такое итальянское выражение: «salto mortale» — буквально «смер­тельный прыжок», акробатический прыжок, когда переворачи­ваются в воздухе несколько раз. Или немецкое выражение «ins Grime» буквально «среди зелени», т. е. на лоне природы. Английское «high life» — буквально «высокая жизнь», т. е. выс­шее общество.

Ходовым является французское выражение «comme il faut». Оно очень трудно переводится на русский язык. Буквально это значит «как надо». Но употребляется не в таком смысле (как благопристойность, благоприличие, воспитанность, поведение, удовлетворяющее требованиям такта). Например, у Пушкина:

Она казалась верный снимок

Du comme il faut... (Шишков, прости:

Не знаю как перевести).

(«Евгений Онегин», гл VIII, строфа 14).

Непереводимость выражения содействовала тому, что выраже­ние задержалось во французском облике, и не было придумано для него соответствующего русского синонима.

Все приведенные выражения настолько вошли в обиход, что

они уже представляют часть русской фразеологии, хотя и со­храняют свой иностранный облик. Это то же, что и варваризмы, вошедшие в употребление, но морфологически не усвоенные.

Последнее обстоятельство еще не дает оснований считать их не­ким чужеродным элементом в языке. Недаром в современных словарях приводятся такие иностранные выражения, которые вошли неотъемлемой частью в словарный (точнее — фразеологи­ческий) фонд русского языка.[115]

Пушкин пишет в «Евгении Онегине»:

Приходит муж, он прерывает

Сей неприятный tête à tête...

(Гл. VIII, строфа 23).

Это французское выражение «tête à tête...» усвоено в рус­ском употреблении, и хотя оно пишется французскими буквами, но, в конце концов, есть выражение русское. Или такое выра­жение:

Начнем ab ovo. Мой Езерский Происходил от тех вождей...

(«Езерский», 1832).

И дальше рассказывается о происхождении Езерского. Что та­кое «ab ovo»? Буквально: «от яйца» («с самого начала»). Вы­ражение Горация («Ars poetica»), имеющее в виду известный миф о Леде, которая родила от Зевса, превращенного в лебедя, Елену — героиню троянской войны. В период увлечения антич­ной мифологией это выражение вошло в русский язык и дер­жится до сих пор, но употребляется, конечно, значительно реже, чем раньше. Одно то, что Пушкин его ввел в свои стихи, задерживает его в русской фразеологии.

Конечно, все фразеологические сочетания, и в первую очередь все поговорки и пословицы, именно потому, что они усвоены русской речью, имеют свой колорит в зависимости от того, ка­кого они происхождения. Французские поговорки ведут начало обыкновенно из дворянского обихода конца XVIII — начала XIXв. Отсюда их историческая судьба в русской речи. Во Фран­ции у этих поговорок другая судьба. А то, что в русской речи они имеют свою историю, связано с определенным представле­нием о круге, где они употреблялись, придает им определенную стилистическую окраску. То же самое можно сказать о латин­ских поговорках. Если они книжного, научного происхожде­ния — это одно, если они взяты из дипломатического словаря, или из какого-нибудь другого специального словаря, они имеют другой характер. К латинской фразеологии относится много терминов университетского быта, потому что в свое время все университеты пользовались латынью как международным на­-

учным языком. Отсюда такое выражение по отношению к уни­верситету, как alma mater. Оно имеет окраску студенческого быта; или первые слова студенческого гимна, который в свое время обязательно распевали на всех товарищеских вечерин­ках, «Gaudeamus igitur». Когда говорят, что некто получил сте­пень honoris causa, — это опять-таки из университетского быта, но уже не студенческого, а профессорского и т. д.

Фразеология, как и отдельное слово, имеет свой колорит в зависимости от того, как она бытовала, какова ее история в русской речи, в русском быту. Своеобразный стилистический колорит иностранных выражений в русском употреблении ста­вит под сомнение привычное у переводчиков сохранение в не­прикосновенности иноязычных слов и выражений, встречаю­щихся в переводимом тексте. Так, латинскую библейскую ци­тату нет необходимости при переводе западноевропейского произведения сохранять именно в латинской форме, если того не требуют какие-нибудь сюжетные основания. Стилистически латинский язык в таком случае тождествен с церковнославян­ским в русском употреблении. Поэтому неправильным является такой перевод с французского: «Ах, сударь! aures habent et non audient — это свойственно всем временам».^[116] Латинская фраза под строкой переведена: «Имеют уши и не услышат». Между тем—это библейское изречение (119-й псалом, стих 14) и в церковнославянском переводе звучит: «Уши имут, и не услы­шат», в русском синодальном: «Есть у них уши, но не слышат» (что, кстати, точнее данного переводчиками).^[117] Провансальские слова во французском произведении нельзя оставлять без пе­ревода, так как родство языков и культурное тесное общение носителей провансальского и литературного французского языка определяет особые условия проникновения провансаль­ских выражений во французскую речь, несколько напоминаю­щее проникновение украинских выражений в русскую речь. Француз с такой же свободой употребит провансальское ques-à-quo («что такое?»), с какой русский употребит слово «пацан» или «хвороба». Во всяком случае провансальское выражение в русском контексте совершенно неравноправно с его положе­нием во французском контексте, хотя бы потому, что всякий француз поймет ходячее провансальское выражение, чего ни­как нельзя сказать о русском. Конечно, замена провансаль­ского выражения украинским или белорусским была бы сти­листической ошибкой, так как украинские выражения в нашем

языковом сознании носят всегда примету точно местную, национальную, связанную именно с украинцами, а не с каким- нибудь другим народом. Нас не удивляет Наполеон, говоря­щий со сцены по-русски. Но если бы он в русскую речь стал вставлять украинские выражения, это на слушателей произ­вело бы странное впечатление.

В немецкий язык, особенно в XVIII в., проникло много фран­цузских слов и выражений. Их сохраняли в их национальном облике (например, печатали не готическим шрифтом, а обыч­ным латинским, так называемой «антиквой»). Нет необходи­мости сохранять все эти, не усвоенные русским языком выра­жения в переводе, например в романах Ж.-П. Рихтера. При переводе иностранных выражений всегда надо учитывать их бытование в том языке, где они встречаются, и сохранять только те, которые в русском языке имели аналогичное приме­нение.

V. ПОЭТИЧЕСКИЙ СИНТАКСИС

Логическая и грамматическая связь речи

До сих пор речь шла о тех вопросах стиля, которые по существу касались словаря языка: связь речи отдельных слов либо прочно сросшихся выраже­ний, так называемой фразеологии. Но к сти­листике в равной степени имеет отношение и то, как, какими способами слова соединяются между собой, иначе, вопросы синтаксической связи слов. Структура предложения не менее, чем лексика и фразеология, имеет свои синонимы — равнознач­ные построения, отличающиеся не смысловыми, а стилистиче­скими оттенками.

Для синтаксиса центральной, основной единицей является предложение. Всякое предложение обладает двумя свойствами. Предложение, во-первых, обладает внутренним единством, а во- вторых, предложение отграничивается от других предложений. Но для того чтобы понять, что такое предложение в речевом потоке, приведенная формулировка дает очень мало. Она пере­носит вопрос из области грамматики в область логики или пси­хологии, которые как раз и занимаются мыслью. Что такое мысль как единица? Это еще более туманно, чем вопрос о том, что такое предложение как единица. Разве не спрашивают, ка­кая мысль в этом произведении? Значит мысль может объеди­нять целое произведение. Умозаключение — мы еще знаем, что это такое, но мысль — форма неопределенная. Дело не в том, что единица предложения является единством, а в тех грамма­тических связях, которые выделяют данное высказывание из других высказываний, хотя одну и ту же мысль можно разви­вать в целом ряде предложений, а иной раз можно вообразить такое сложно построенное предложение, в котором заключается уже не одна мысль, а столкновение мыслей. Следовательно, становиться на абстрактно логическую точку зрения невоз­можно. Всякая речь есть выражение мысли. В этом смысле предложение есть мысль, выраженная словами. Но мысль как.единица — понятие довольно неясное. Поэтому следует иным

способом подойти к вопросу о том, что такое предложение как единица. При реальном анализе, однако, мы обнаружим, что отграниченность одного предложения от другого бывает непол­ная. Поэтому можно говорить не только о предложении, но и о более крупных единицах, о сочетании предложений. Правда, в грамматике они не имеют точного названия, но в печати эти сочетания предложений выделяются абзацами, т. е. начинаются с новой строки.

Итак, предложение — это не то, что абсолютно выделяется из речи, стоит совершенно особняком, а это есть какая-то сте­пень деления нашей речи, степень, отличающаяся некоторой грамматической законченностью, хотя и неполной. Потом при­дется поставить вопрос о связях между предложениями, о грамматической законченности, грамматической замкнутости предложения. Чтобы ответить на вопрос, чем выражается грам­матическая законченность, грамматическая замкнутость пред­ложения, мы не будем заниматься попыткой универсального определения, что такое предложение вообще, а возьмем типич­ное предложение и разберем, как грамматические связи выде­ляют это предложение из всего потока речи. Тогда будут на­щупаны все те явления, за которыми надо проследить в син­таксическом анализе того или другого текста.

Возьмем такую фразу Пушкина из «Капитанской дочки»: «Старичок в глазетовом кафтане поспешно допил третью свою чашку, значительно разбавленную ромом, и отвечал генералу...» (гл. X). Мы не знаем точно — одно здесь предложение или два предложения с точки зрения строго грамматической, но для нас это представляется законченным предложением.

Как же связаны здесь слова между собой? Прежде всего мы констатируем, что в таком типичном предложении мы находим два центральных слова, которые именуются «подлежащим» и «сказуемым». При этом центром предложения является сказуе­мое. Какое здесь подлежащее? «Старичок». С ним связано сказуемое. Кстати, в этом предложении мы находим два ска­зуемых: «допил» и «отвечал». Мы отдельно рассмотрим сна­чала группу слов, связанных с одним глаголом, затем группу слов, связанных с другим глаголом. Здесь оба глагола соеди­няются общим подлежащим.

Откуда известно, что подлежащее — «старичок», а «допил» и «отвечал» — это сказуемое, т. е. слова, непосредственно связан­ные с подлежащим? Первая примета — что эго существительное именительного падежа. Именительный падеж сразу указывает, что мы имеем дело с подлежащим: все прочие существительные, которые имеются в этом предложении, стоят не в именительном падеже. Почему «допил» и «отвечал» связаны со словом «ста­ричок»? По закону русского языка личные глаголы с подлежа­щим связываются формой, при этом форма этих глаголов от­части связывается, а отчасти эта форма дает что-то вне связи.

Какие элементы формы связывают? Во-первых, «старичок» — существительное единственного числа и глаголы «допил» и «от­вечал» тоже в единственном числе. Кроме того, глаголы с су­ществительным соединяются в третьем лице. Правда, в этих формах прошедшего времени лицо неясно, но зато для нашего прошедшего времени здесь очень важна форма рода. «Старичок» есть существительное мужского рода, «допил» тоже мужского рода. Следовательно, эта форма «допил» и «отвечал» приводится в известное соотношение с формой подлежащего. Здесь связи устанавливаются путем согласования слов. При этом каждое слово непосредственно привязано к какому-то одному. Какие еще слова соотносятся со словом «старичок»? «В глазетовом кафтане». А здесь есть согласование? Нет. Однако мы чувству­ем, что это слово связано со словом «старичок». Каким образом? Путем примыкания. Со словом «старичок» непосредственно свя­зано слово «в кафтане», а со словом «в кафтане» связано «гла­зетовом». Здесь уже происходит согласование. А со словом «допил» связано еще что-нибудь? Да. Со словом «допил» свя­зано слово «чашку». Спрашивается, откуда мы знаем, что эти два слова связаны? Тоже по форме. Но только здесь мы имеем дело не с согласованием, а с управлением. Глагол «допить» управляет винительным падежом, отвечает на вопрос «что». В данном случае «допил чашку». Со словом «чашку» согласуются еще слова: «третью», «свою» и еще «разбавленную». К «раз­бавленную» есть еще два слова: «значительно», связанное при­мыканием со словом «разбавленную», и слово «ромом», связан­ное со словом «разбавленную» творительным падежом, т. е. уп­равлением. С одним глаголом покончено.

Теперь возьмем второй глагол—«отвечал генералу». Здесь дательный падеж чем объясняется? Управлением.

Итак, слова соединяются друг с другом при помощи согла­сования, управления и примыкания. Согласование и управление относятся к словам, имеющим изменчивую форму, т. е. к нашим глаголам, существительным, прилагательным. А примыкание от­носится к наречиям, или к словам с предлогом (если к суще­ствительным, а если к глаголам, то будет управление).

Какая же получается картина? Мы видим, что имеются ка­кие-то центральные слова первой степени: «старичок», «допил», «отвечал». Это подлежащее и сказуемое, причем здесь связь только с одним словом, а если идти вниз, к более низким сте­пеням, то там может быть несколько связей. Например, к слову «чашка» есть три связи; к слову «разбавленную» — две связи. Но если идти вверх к высшим степеням, то там всегда одна только дорожка ведет к одному слову, т. е. получается одно­связность. Наше грамматическое чутье требует, чтобы здесь связь была одна, причем эта связь бывает либо согласованием, либо примыканием, либо управлением.

Значит предложение это есть некая система слов, имеющая подобные связи со словами первой, высшей степени. Такого рода грамматическая связь и дает некую замкнутость, потому что, если мы будем читать дальше, перейдем к следующему предложению, то там будет новое подлежащее, новое сказуемое, и получится новая, замкнутая группа слов. Эти связи выделяют предложение в качестве единицы, и мы видим, что выделение совершается грамматическим путем, а не логическим. Логиче­ским путем это можно было бы сказать в нескольких предложе­ниях: «Старичок был в глазетовом кафтане. Он взял третью чашку и значительно разбавил ее ромом. Потом он ее допил». Вот уже три предложения. «А когда допил, то стал отвечать генералу» — четвертое предложение. Эту же мысль можно было бы выразить и в трех предложениях и в двух, а вот Пушкин выразил ее в одном предложении. Таким образом, грамматиче­ская связанность слов дает некоторое представление о тех средствах, при помощи которых мы отделяем одно предложение от другого. Как только появляется новая первая степень, появ­ляется новое подлежащее и новое сказуемое, мы имеем новое предложение.

Но можно ли считать, что мы охарактеризовали структуру предложения, написав его в таком виде? Нет, не вполне. Мы указали все связи, какие существуют между словами, а пред­ложение, если бы было так написано, оставалось бы неясным. Почему? Потому что мы не знаем, в какой последовательности нужно эти слова расположить в живой речи. И вот возникает второй фактор, оформляющий предложение. Значит, надо учитывать не только грамматические связи между отдельными словами, не только эти гроздья слов представляют фразу, а фраза в живой речи должна быть еще расположена слово за словом, потому что наша речь — линейная речь. Мы привыкли нашу письменную речь располагать, как и устную речь, линейно, слово за словом. Это не значит, что в письме мы всегда изо­бражаем речь так же, как она произносится, т. е. записываем произношение речи. Бывают такие способы, которые называ­ются «идеограммами», которые непосредственно записывают мысль и могут быть выражены разными словами. Вот обычная идеограмма, какую мы видим везде:

Это своеобразная запись мысли, но какая запись? Идеогра­фическая.

Смысл этой записи мы понимаем: надо идти в ту сторону, куда указывает стрелка. А как это сказать словами? Можно сказать по-разному. Т. е. непосредственную нашу речь такой знак не записывает, а записывает только значение мысли, ко­торое содержится здесь. А бывали народы, которые долгое время пользовались идеографической записью. Собственно, письменность явилась из идеограммы. Сначала, по-видимому, люди прибегали к рисункам, которые непосредственно записы­-

вали мысль, изображали условным рисунком то, о чем человек хотел сказать. Из этого развилось иероглифическое письмо, и дальше мы пришли к фонетическому письму, т. е. к письму, ко­торое записывает не идеи, положенные в основу изображения, а самую речь в ее последовательности.

Значит, помимо той связи слов, которая дается в предложении, мы имеем некоторую последовательность слов. Последователь­ность эта не вполне свободна. Попробуем читать откуда попало, и ничего не получится. Здесь требуется какое-то построение фра­зы в порядке последовательности. При этом недостаточно сказать, что надо ставить рядом слова, связанные друг с другом.

Здесь существуют определенные правила, обладающие той или иной жесткостью. Если бы эти правила были бы абсолют­ными, то у нас не возникло бы вопроса, в каком порядке распо­ложить слова. В том-то и дело, что правила не абсолютны. Возьмем наш пример: «Старичок в глазетовом кафтане» — здесь трудно расположить иначе. Но посмотрим дальше: «поспешно допил третью свою чашку». Можно сказать «допил поспешно третью свою чашку». Дальше можно сказать «третью свою, значительно разбавленную ромом, чашку». Такое восприятие было бы труднее, но сказать так можно. Есть какие-то тенденции к расположению слов, но не абсолютные. Правила расположения слов в определенном порядке могут быть более или менее сво­бодны, в зависимости от той системы языка, с которой мы имеем дело. В частности, русский язык обладает синтетическими фор­мами, т. е. мы имеем слово, уже согласованное, и скажем ли мы: «старичок отвечал генералу» или «генералу отвечал старичок», или «старичок генералу отвечал» (имеется шесть комбинаций) — всё будет понятно. Почему? Потому что сама форма слова указы­вает на его значение и связи. Чем яснее форма, тем свободнее структура расположения слов, последовательность. А бывают случаи, когда форма недостаточно ориентирует нас, в каком по­рядке надо располагать слова. Например, известно, что имени­тельный падеж всегда показывает на подлежащее, а винитель­ный падеж всегда показывает на прямое дополнение. Значит, глагол ясно согласован с именительным падежом и управляет винительным падежом. Но для того, чтобы это было ясно, нужно, чтобы эти формы были ясно выражены, чтобы слово в именительном падеже нельзя было спутать с этим же словом в винительном падеже и обратно. Если мы берем фразу «ху­дожник рисует картину», то как бы мы ни переставляли слова, смысл остается один и тот же. Следовательно, мы имеем здесь некоторую свободу в расположении слов. Рассмотрим классическую фразу, которая постоянно приводится в грамматиках: «Мать любит дочь». Дело в том, что слово мать и в имени тельном, и в винительном падеже звучит одинаково, слово дочь — то же самое. Вместо «художник рисует картину» мы можем сказать «картину рисует художник», т. е. на первое ме­-

сто поставить прямое дополнение, а на последнее место поста­вить подлежащее. От перестановки здесь смысл не изменится. А если сделать такую перестановку во второй фразе, т. е. вме­сто «мать любит дочь» сказать «дочь любит мать», получится другой смысл. «Дочь» станет подлежащим, а «мать» прямым до­полнением. Форма этих слов не показывает на ту роль, какую они играют в предложении. В таких случаях вступает в права жесткий порядок, а именно, что подлежащее должно быть сна­чала, потом глагол, сказуемое, а потом прямое дополнение. «Мать любит дочь» — здесь «мать» подлежащее, «любит» ска­зуемое, «дочь» — прямое дополнение.

В аналитических языках необходимо жестко соблюдать по­рядок слов, а в синтетических языках порядок довольно сво­бодный.

Даже в пределах одного и того же языка можно встретиться с разными случаями: и когда необходим определенный поря­док слов, и когда можно этим порядком более или менее сво­бодно распоряжаться.

Значит, кроме связей, определяемых управлением, подчине­нием, примыканием и т. д. мы имеем еще второй фактор — порядок слов. Всё это — явления выразительного характера, т. е. всё это как-то выражает нашу мысль, накладывает на вы­ражение нашей мысли тог или другой оттенок. Теперь спраши­вается: достаточно ли расположить слова подряд в нужном порядке, согласовать их как следует, чтобы получилось живое предложение? Нет, оказывается, этого недостаточно. Мы знаем, что фразу в печати или в письме надо чем-то еще дополнительно оформить. Правда, в древнейших рукописях фразы ничем не оформляли, но зато и предложения там были сравнительно про­стой структуры; в них легко было разобраться, а с нашими те­перешними предложениями было бы трудно справиться, если бы слова были записаны слово за слово и ничем не были бы оформлены. Слова в предложении оформляются знаками пре­пинания. Но знаки препинания— это несколько искусственная форма оформления речи. Оформление речи при помощи знаков препинания производится в нашем русском языке на логической основе, главным образом при помощи такого разбора: что к чему относится, что с чем связано, — и ставятся соответствующие знаки. Ведь когда мы говорим, мы никаких знаков препинания не произносим. В живой речи эти знаки отсутствуют. Чем же мы заменяем знаки препинания? Мы заменяем их другим, и. кстати, заменяем тем, что со знаками препинания далеко не всегда совпадает. Попробуем прочесть нашу фразу: «Старичок в глазетовом кафтане...» на ровном тоне и в одинаковом темпе. Получается речь не совсем понятная. Еще менее понятна будет более сложная фраза: «Старушка вскоре после отъезда нашего героя в такое пришла беспокойство насчет могущего произойти

со стороны его обмана что не поспавши три ночи сряду реши­лась ехать в город...» (Гоголь, «Мертвые души», т. I, гл. VIII). Смысл почти потерян, так как фраза не оформлена.

В комедии Капниста «Ябеда» какой-то документ читается в таком роде именно для того, чтобы он остался непонятным.

Для того чтобы фразу понять, ее нужно расчленить. Следо­вательно, первое, с чем мы имеем дело, это с необходимостью расчленения. Это уже является третьим фактором. В устной речи фраза или предложение расчленяется при помощи того, что мы называем интонацией.

Интонация

Слово «интонация», как и многие слова грам­матического порядка, употребляется в разных значениях. Поэтому важно определить, в каком значении мы будем употреблять слово «интонация». Слово «интонация» свя­зано со звуком. И, следовательно, необходимо знать, какие свойства звука следует принимать во внимание, когда мы бу­дем говорить об интонации. Звуки можно различать качественно и количественно. Сопоставление двух несравнимых, совершенно оригинальных по своему качеству звуков, например а и е, в фи­зике дает различие количества обертонов. А когда мы воспри­нимаем их на слух, то мы эти обертона не считаем. С соглас­ными вопрос еще более сложен. Эти качественные различия образуют то, что именуется в языке фонемами. Фонемы качественно отличаются друг от друга.

Количественное различие звуков состоит, во-первых, в их силе. Можно произносить сильнее и слабее. В русском языке по силе звука мы различаем ударные и неударные слоги. Можно сказать, что такой-то слог произносится сильнее. Например, в слове мука слог ка произносится сильнее, в слове мука слог му произносится сильнее. Значит, «сильнее» и «слабее» — это количественное свойство звука. Итак, первая количественная особенность звука —это так называемое ударение, сила.

Во-вторых, звук можно произнести тоном выше и тоном ниже. Значит высота звука есть второе качество.

И, наконец, мы можем несколько задержаться, помедленнее произнести звук и побыстрее. Итак, третье качество — длитель­ность звука. Значит сила звука, высота звука, длительность звука — вот три качества звука, с которыми мы имеем дело.

Все ли они составляют в совокупности интонацию? Нет. Здесь надо иметь в виду, что некоторые из этих свойств разли­чают слова по их значению так же, как фонемы. Чем слово от слова отличается? Тем, что оно состоит из разных звуков, из разных фонем. Но для русского языка этого мало. Надо еще знать, где стоит ударение. Му́ка и мука́ состоят из одних и тех же звуков, но в слове му́ка ударение на у, а в слове мука́ ударе­ние на а. Ударение — это славоразличающий элемент. Эти слово­различающие элементы в интонацию не входят.

Звук и ударение

В количественном отношении звуковая сторона нашей речи отличается тем, что мы можем менять силу звука, высоту звука и длительность звука. Эти изменения имеют разную функцию в речи. Если мы обратимся, например, к силе звука, то обнаружим, что усиление и ослабление отдельных слогов может иметь свое значение в образовании того или иного слова. Т. е. одно слово в русском языке отличается от другого тем, что при постановке ударения на одном месте получится одно значение, а при постановке ударения на другом месте получится другое значение, например: мука́ и му́ка, Переставляя ударения, мы одно слово уже пре­вращаем в другое: слово мука́ по значению ничего общего со словом му́ка не имеет. Иногда постановка ударения указывает на форму слова. Например, возьмем слова реки́ и ре́ки. Реки́ — родительный падеж единственного числа; ре́ки — имени­тельный падеж множественного числа, так что меняется грам­матическая форма слова. Но, конечно, не во всяком слове можно переставить ударение. Есть слова, которые этому не под­даются, и если в них переставить ударение, то получится бес­смыслица.

Следовательно, ударение участвует в образовании значения слова — и реального его значения. и грамматического его зна­чения, т. е. формы. Этот элемент звучания — ударение — имеет лексическое, словесное значение. Но он имеет не только сло­весное значение, и поэтому отличают ударение словесное, кото­рое образует значение и форму слова, от другого, которое уже оформляет фразовую речь.

Что касается долготы и высоты звука, то эти элементы на значение слов влияния не имеют, т. е. произнесем ли мы слово с повышением или понижением голоса, замедленно или бы­стро,— от этого значение слов в русском языке не меняется. Эти элементы принадлежат всем языкам, но в каждом имеют свое­образие. Положение ударения в русском языке образует значе­ние, а во французском не образует, потому что там ударение стоит на определенном месте каждого слова, и ни о какой пе­рестановке ударения там речи быть не может. В польском языке ударение стоит всегда на предпоследнем слоге (кроме нескольких заимствований), так что и там перестановка ударе­ния невозможна.

Следовательно, в русском языке ударение имеет смысло­образующее значение, а в некоторых других языках не имеет. Долгота у нас не имеет никакого значения, а в латинском языке, где различались долгие и краткие слоги, от долготы или крат­кости зависело значение слова, хотя звуки те же самые. Высота у нас не имеет значения, а в китайском языке имеет.