Bachelierus 8 страница

И метонимия, и особенно перифраз встречались почти всегда, но типичны они только для определенных периодов и литера­турных школ. Особенно употребительны они были в те периоды, когда строго относились к отбору слов, когда простые слова считались непоэтическими. И для того чтобы придать речи поэ­тический характер, прибегали к разным иносказаниям. Это было особенно развито в период позднего классицизма в XVIII в. и удержалось в начале XIX в.

В стихах из трагедии Вольтера «Альзира», в переводе П. М. Карабанова 1811 г., можно найти такие строки:

Два раза солнце уж от тропика к другому

Прешло сей мир и наш, светя лицу земному,

С тех пор, как власть имев над участью моей,

Один из вас моих спасителем был дней.

(Д. II, явл. II).

Стихи представляют собою весьма типический перифраз — и даже не один. Говорит испанец Альвар коренному жителю Америки, перуанцу. Действие происходит в Америке в период испанского завоевания.

Два раза солнце прошло сей мир (Америку) и наш (Европу), светя лицу земному. Это значит, что прошло два года. Солнце обошло весь мир — и Европу, и Америку два раза. Чтобы пока­зать, что речь идет не о двух днях, а о двух годах, автор говорит «от тропика к другому». За это время земля два раза поверну­лась то одним тропиком, то другим, два раза меняла положение по отношению к солнцу.

Подобная витиеватость в свое время казалась очень поэтич­ной, хотя для уразумения эта система выражения была не очень ясной и простой.

Дальше в приведенных стихах иносказание продолжается:

С тех пор, как власть имев над участью моей,

Один из вас моих спасителем был дней.

Это надо понимать так, что Альвар, который два года тому назад был взят в плен перуанцами, затем был освобожден из плена пе­руанцем Замором. «Власть имев над участью моей» — т. е. когда перуанцы держали Альвара в плену: «один из вас моих спасителем был дней» — т. е. освободил пленника.

Перифразы классического порядка можно в огромном коли­честве найти в таких произведениях, как ломоносовские дидак­тические стихи:

Искусство, коим был прославлен Апеллес

И коим ныне Рим главу свою вознес,

Коль пользы от стекла приобрело велики,

Доказывают то финифти, мозаики.

(«Письмо о пользе стекла», 1752).

Два первые стиха заключают в себе перифраз в значении «живопись». Перифразы обильно встречаются и в одах Ломоно­сова:

Там влажная стезя белеет

На веток пловущих кораблей:

Колумб российский через воды Спешит в неведомы народы Сказать о щедрости твоей.

(Ода 1747 г.).

Влажная стезя — море; Колумб российский — мореплаватель, открывающий новые земли.

Эти иносказательные выражения, как уже было сказано, особенно типичны для эпохи классицизма, но они удержались и в следующую литературную эпоху — в эпоху сентиментализма.

Однако сентименталисты, в частности Карамзин, продолжая пользоваться подобными перифразами, наполняли их несколько иным содержанием. Вот пример:

Из рук отчаянной Свободы

Прияв Властительский венец,

С обетом умирить народы

И воцарить с собой Закон,

Сын хитрой лжи, Наполеон,

Призрак величия, Героя,

Под лаврами дух низкий кроя,

Воссел на трон — людей карать.

И землю претворять в могилу...

(«Освобождение Европы и слава Александра I», 1814).

Всё это с начала до конца иносказательные, перифрастиче­ские выражения. Понятно, что «из рук отчаянной Свободы» озна­чает французскую революцию; «прияв властительский венец» —

это примерно то же, что «скиптр» Екатерины, т. е. взошел на французский престол, объявил себя императором и т. д. Правда, в Карамзинскую эпоху стали уже несколько утомляться подоб­ного рода описательными иносказаниями, без которых не пред­ставляли себе никакой поэзии. Уже проявлялось несколько иро­ническое отношение к этим иносказаниям, которое, впрочем, не исключало необходимости их употребления.

Так, в прозе Карамзин писал: «Ты дозволишь ему беспрепят­ственно упражняться в похвальном ремесле марать бумагу, воз­водить небылицы на живых и мертвых, испытывать терпение чи­тателей и, наконец, подобно вечно зевающему богу Морфею, низ­вергать их — на мягкие диваны и погружать в глубокий сон».

Эта сложная система перифрастического описания имеет в виду писательское мастерство. Именно писатель «марает бу­магу», «возводит небылицы на живых и мертвых», «испытывает терпение читателей и, наконец, «погружает в глубокий сон». Здесь явно ироническое отношение к предмету.

В повести Карамзина «Юлия» (1794) имеется такое пери­фрастическое описание: «Арис приметил, что она, смотря в окно, часто закрывала белым платком алый свой ротик, и что белый платок, как будто бы от веяния Зефира, поднимался на нем и опускался — т. е., сказать просто, Юлия зевала». Слова «ска­зать просто» разрушают всю эту сложную систему иносказания и указывают на ироническое отношение уже к самим перифра­зам. Но все-таки перифразами продолжают весьма широко поль­зоваться, и у того же Карамзина редко можно встретить такое простое выражение, как «вечер наступил», он обязательно ска­жет: «когда опустилась тьма», или «солнце стало клониться на запад» и т. д.

От сентименталистов перифразы перешли и в дальнейшую поэзию, правда, постепенно упрощаясь. Много перифрастиче­ских выражений встречается и у Пушкина, хотя именно Пушкин стал вести борьбу с перифразами. Борьба его с перифразами па­дает примерно на середину 20-х годов. В ранних произведениях Пушкина попадаются довольно сложные перифразы, а начиная с середины 20-х годов его стилистическая система меняется, в этот период он постепенно освобождается от перифраз. Делал это Пушкин совершенно сознательно. Он писал по этому поводу следующее:

«Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяс­нить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу до­полнениями и вялыми метафорами.^[112] Эти люди никогда не скажут дружба, не прибавя: сие священное чувство, коего благородный пламень и пр. Должно бы сказать: рано поутру — а они пишут: едва первые лучи восходя­щего солнца озарили восточные края лазурного неба — ах как это всё ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее».

«Читаю отчет какого-нибудь любителя театра: сия юная питомица Талии и Мельпомены, щедро одаренная Апол... боже мой, да поставь: эта молодая хорошая актриса — и продолжай — будь уверен, что никто не заметит твоих выражений, никто спасибо не скажет». («О прозе», 1822).

Это стремление к простоте слога и к ясности характерно для начала реалистического периода. Пушкин, оспаривая необходи­мость перифраз, унаследованных от классицизма и сентимен­тализма, указывает новую стилистическую систему, систему реа­листическую, которая от этих условных украшений, условных иносказаний уже освобождалась.

В реалистический период вообще наступает упрощение в употреблении троп, т. е. сохраняются элементарные тропы, иногда даже применяются, особенно в поэзии, довольно смелые тропы, но такой обязательности, какая была раньше по отноше­нию к подобным явлениям, в реалистический период уже нет. В современной литературе хитрые перифразы производят впе­чатление надуманности и претенциозности.

Правда, сравнительно недавно, в дни символизма, футу­ризма иносказания снова пользовались большим успехом. Одна­ко как временное явление, ограниченное определенными шко­лами, не имевшими длительного авторитета в литературе, увле­чение иносказаниями не оказало большого влияния на общее развитие литературы.

Метафора, метонимия и перифраз не исчерпывают всех воз­можностей перенесения значений, но это основные виды.

Однако отметим некоторые термины. Употребителен термин «синекдоха» (от греческого συνεχοχη— соперенимание); ко­торая рассматривается как совершенно самостоятельный троп. Но в действительности синекдоха есть частный случай метони­мии. Под синекдохой понимают перенесение значения, основан­ное на количественных отношениях. Таковы: часть вместо целого и обратно — целое вместо части; единственное вместо множе­ственного и обратно. Типичным примером является выражение: «столько-то голов скота». Здесь голова означает всё животное, по существу это та же самая метонимия. Основана она психоло­гически не на том количественном основании, что голова — не более, как часть тела животного, а потому что счет животных в стаде (а выражение голова употребляется только при счете) фактически ведется по головам животных, возвышающимся над общей массой их тел. Это — заметная часть, признак единицы наиболее заметный и наиболее удобный при счете. Таково же выражение, имеющееся в «Медном всаднике» Пушкина: «Все флаги в гости будут к нам». Говорят, что флаг это не метони­мия, потому что флаг только часть судна. Но это едва ли верно. Флаг не столько часть корабля, сколько знак принадлежности судна к национальности, к данной стране. Когда Пушкин пишет «все флаги в гости будут к нам», он имеет в виду не то, что все корабли, какие существуют на свете, прибудут к нам, а говорит

о том, что прибудут корабли всех наций, т. е. флаг выступает не только как часть целого. И это выражение Пушкина является обыкновенной метонимией.

Иногда говорят, что синекдохой надо считать употребление единственного числа вместо множественного, но это чисто фор­мальный признак. Когда говорят «немец ушел», то имеются в виду вообще немецкие войска. Очевидно, нет особенного смысла выделять синекдоху в особый класс, проще всего именовать это всё метонимией. Но в литературе слово «синекдоха» очень ча­сто встречается, как встречается еще целый ряд подобных на­именований троп, выделение которых в отдельные классы нельзя считать безусловно оправданным.

Вряд ли следует противопоставлять классу метонимий слу­чай употребления собственных имен в качестве нарицательных: Плюшкин вместо скупой, Дон-Кихот в значении фантазер опре­деленного типа и т. д. Составился целый репертуар подобных собственных имен, начиная с имен, заимствованных в античной мифологии (Морфей вм. сон, Марс вм. война и т. д.). В старин­ных риториках это явление именуется «антономазия».

Переносные значения

Бывают случаи такого переноса значений, которые трудно классифицировать. Трудно, напри­мер, классифицировать некоторые переносы зна­чений, которые встречаются у Маяковского и которые основаны на том, что у слова имеются два значения, причем эти два значе­ния бывают иной раз не связаны между собой, иной раз их можно рассматривать как омонимы. Маяковский любил такие сближения значений слов. Вот известное его обращение к солнцу:

Чем так,

без дела заходить,

ко мне

на чай зашло бы!

(«Необычайное приключение», 1920).

Эти значения заходить в смысле захода солнца и заходить в гости сближаются только на том основании, что имеются омо­нимические глаголы: заходить в значении 1) опускаться за го­ризонт и 2) приходить в гости ненадолго. То, что это разные гла­голы, определяется тем, что приставка за в них имеет разные значения.

У Маяковского часто бывают такие случаи игры словами, например:

В сердце таком слова ничего не тронут:

трогают их революции штыками.

Употребление глагола трогать в двух значениях: «трогать» в смысле вызвать соответствующую эмоцию и «трогать» шты­ками здесь обосновано.

Более спорными кажутся такие строки Маяковского:

Дорога до Ялты

будто роман:

всё время

надо крутить.

(«Севастополь — Ялта», 1924).

Глагол крутить здесь выступает в двух значениях: «крутить роман» и «дорога крутит». В одном случае фамильярное выра­жение — крутить роман; другое выражение, хотя и разговорное, но менее фамильярное, означающее, что дорога поворачивает в разные стороны. Здесь скорее всего даже не перенесение значе­ний, а простой каламбур.

Все подобные примеры имеют определенную стилистическую окраску, но классифицировать их довольно трудно.

Гипербола

К особому типу перенесений относится тот слу­чай, когда значение остается тем же, каким было, но приобретает грандиозные размеры. Это так называемая гипербола (от греческого ύπερβολή —избыток, преувеличе­ние). Когда говорят, что у человека слезы льются рекой — это, конечно, преувеличение. При этом преувеличение может быть как в ту, так и в другую сторону. Когда какой-нибудь небольшой предмет определяют как еле заметный глазом — это тоже ги­пербола.

Гипербола родственна идеализирующему эпитету. Она усили­вает качество, доводя его до предела, превосходящего возмож­ную действительность. Гиперболизм эпитетов и сравнений при­вычен в поэзии. Свойствен он и простой разговорной речи (ска­зать пару слов, тысячу раз повторять и т. п.). Вот примеры ги­перболических преувеличений:

Поэзия —

та же добыча радия.

В грамм добыча,

в год труды

Изводишь,

единого слова ради, тысячи тонн

словесной руды.

Но как

испепеляюще

слов этих жжение

рядом

с тлением

слова-сырца.

Эти слова

приводят в движение тысячи лет

миллионов сердца.

(Маяковский, «Разговор с фининспектором

о поэзии», 1926).

Гипербола в период господства классицизма считалась не­обходимой принадлежностью одической лирики:

Коликой славой днесь блистает

Сей град в прибытии твоем!

Он всей отрады не вмещает

В пространном здании своем;

Но. воздух наполняет плеском

И нощи тьму отъемлет блеском.

Ах! если б ныне россов всех

К тебе горяща мысль открылась,

То б мрачна ночь от сих утех

На вечный день переменилась.

(Ломоносов, ода 1742 г.).

Вихрь полуночный летит богатырь!

Тьма от чела, с посвиста пыль,

Молньи от взоров бегут впереди,

Дубы грядою лежат позади.

Ступит на горы — горы трещат;

Ляжет на воды — воды кипят;

Граду коснется — град упадает;

Башни рукою за облак кидает;

Дрогнет природа, бледнея пред ним;

Слабые трости щадятся лишь им.

(Державин, «Песнь на победы Суворова», 1794).

Термин «гипербола» находится еще в античных поэтиках и риториках. Аристотель рассматривает гиперболу как частный случай метафоры. Он пишет: «И удачные гиперболы — мета­форы; например об избитом лице можно сказать: «его можно принять за лукошко с шелковичными ягодами», такие под гла­зами синяки. Но это сильно преувеличено. Оборот «подобно тому-то, как то-то и то-то» — гипербола, отличающаяся только формой речи. Гиперболы бывают наивны: они указывают на стремительность речи; поэтому их чаще всего употребляют под влиянием гнева. Человеку пожилому не следует применять их» («Риторика», III, 2). Вообще античные авторы относили гипер­болу к особенностям «ходульного стиля» и оправдывали преиму­щественно комические гиперболы. Ср. речи Фомы Опискина в «Селе Степанчикове» Достоевского:

«Ужасно-ужасно! но всего ужаснее то, — позвольте это вам сказать от­кровенно, полковник, —всего ужаснее то, что вы стоите теперь передо мною как бесчувственный столб, разиня рот и хлопая глазами, что даже непри­лично, тогда как при одном предположении подобного случая вы бы должны были вырвать с корнем волосы из головы своей и испустить ручьи... что я говорю! реки, озера, моря, океаны слез!..» (ч. I, гл. I).

Здесь комическое доведение до предела традиционной ги­перболы, известной уже сентименталистам. Так, у Жуковского: «Горьки слезы бежали потоком по впалым ланитам». Ср. у Ка­рамзина:

Во тьме лесов дремучих

Я буду жизнь вести,

Лить токи слез горючих!

Желать конца — прости!

(«Прости», 1792).

С улыбкой на устах сушите реки слез,

Текущие из глаз, печалью отягченных.

(«Приношение грациям», 1793).

Но почто ж рекой катятся

Слезы из моих очей.

(«К Соловью», 1794)..

Впрочем, этот стилистический оборот восходит к различным литературным школам. Например у Ломоносова:

Не ты ли, коей долго ждем,

Желаем, льем потоки слезны?

(Ода 1761 г.).

Ирония

К гиперболе примыкает ирония как риториче­ский оборот речи. В этом значении иронией назы­вают насмешливое употребление слов в противоположном значе­нии: умник в значении «глупый», красавица в значении «урод» и т. п. Ср. следующий диалог из поэмы Пушкина «Анджело» (1833):

Анджело

Люби меня — и жив он будет.

Изабелла

Знаю: властный

Испытывать других, ты хочешь...

Анджело

Нет, клянусь,

От слова моего теперь не отопрусь;

Клянуся честию.

Изабелла

О, много, много чести!

И дело честное!.. Обманщик! Демон лести!..

Здесь в словах Изабеллы честь, честное употреблены ирони­чески. В свою очередь иронии родственна так называемая литота: оборот, состоящий в отрицании противоположного каче­ства. Этот оборот является смягчением резкого утверждения. Та­ковы выражения: не очень умен вместо «глуп», не отличается храбростью вместо «трус». Ср.:

Так пишет (молвить не в укор)

.................................................

Родитель стареньких стихов

И он, не слишком громозвучных,

И сказочек довольно скучных.

(Пушкин, «Моему Аристарху» 1815).

IV. ФРАЗЕОЛОГИЯ

Уже из предшествовавшего материала было видно, что при стилистическом анализе приходится иметь дело не с изолирован­ным словом, а с той или иной комбинацией слов. Однако бывают такие случаи, когда слова встречаются постоянно в определен­ной комбинации, и тогда говорят не о словах вообще, а о целых фразах или фразеологических оборотах. Это то, что обычно име­нуется фразеологией.

Идиоматика

К фразеологии относится прежде всего идио­матика. Под идиоматикой подразумевается такое сочетание слов, которое дает новое значение, не вытекаю­щее из соединения значений отдельных слов. Существует, напри­мер, выражение обвести вокруг пальца. Известно, что такое «обводить» и что такое «палец». Но если рассматривать значения отдельных слов, то полное значение выражения из сложения зна­чений отдельных слов не получится. Подобного рода выражения потому и называются «идиоматикой» (т. е. оригинальное, свое­образное), что они, вообще говоря, непереводимы. При переводе выражения «обвести вокруг пальца» слово за слово на другой язык значение выражения пропадает. Идиоматические выраже­ния представляют собой особенность каждого данного языка. Правда, бывают случаи, когда калькируют чужие выражения. Но при таком калькировании идиом очень часто получается вы­ражение, которое по внутренней форме (т. е. по буквальному значению предложения, исходя из отдельных слов) не поддается осмыслению. Так, говорят: человек не в своей тарелке. Это каль­ка с французского, но здесь в переводе произошло то, что очень часто происходит с идиоматическими выражениями вообще, когда сумма значений слов не дает значения выражения в целом, когда человек отвлекается от значения отдельных слов. Здесь произо­шла и прямая ошибка.

Дело в том, что во французском языке «тарелка» выражается словом «assiette». Это слово старинное, которое когда-то озна­чало совсем не тарелку, а нечто другое. Происходит это слово от

глагола «сидеть» и буквально значит «посадка». А потом по ме­тоду перенесения стали называть так место, где человек сидит за столом, а затем и посуду. Таким образом слово «assiette» приобрело значение «тарелка». Выражение: «il n’est pas dans son assiette» по-французски значит «не в своей посадке», «не в своем состоянии», и это вполне осмысленно. Но так как ста­ринное значение слова «assiette» утрачено и осталось только зна­чение «тарелка», то те, кто калькировали французское выраже­ние, перевели неверно и получилось русское выражение «не в своей тарелке», которое утратило в своем прямом значении вся­кую связь с тем значением, какое приписано всему выражению в целом.

Идиоматические выражения в языке имеют не только ту осо­бенность, что они непереводимы, но им еще свойственна своеоб­разная экспрессивность. В зависимости от возвышенности или сниженности, в какой они фигурируют в разговорном языке, определяется и их функция в литературе. Есть в идиоматике и грубоватые выражения. Например: «свинья в ермолке» или «от­лить пулю». Это выражения вульгарного порядка.

К идиоматике следует отнести весь разряд русских пословиц и поговорок (так как для каждого языка существуют свои пого­ворки и пословицы). Обычно пословицы и поговорки неперево­димы. Бывают, правда, пословицы, общие для нескольких язы­ков, но это сравнительно редко. Таковы: «1а fin couronne l’oeuvre» «конец венчает дело» и близкая к ним немецкая посло­вица «Ende gut — alles gut» («хорош конец — и всё хорошо»). Обыкновенно же пословицы вырабатываются у каждого народа особо и в разных языках не совпадают.

Иногда можно сопоставить существующие поговорки и по­словицы в разных языках так, что они будут совпадать по зна­чению и употреблению, хотя бы построены были на разных иносказаниях. Так французскому «quand on parle du loup, on en voit la queue» («когда заговорят о волке, на глаза является его хвост») соответствует русское «легок на помине».

Национальный характер поговорки и пословицы в значитель­ной степени зависит от самого образного смыслового материала. Чем более пословица строится на представлениях этнографиче­ского или национально-исторического порядка, тем она более национальна.

Но имеются поговорки, содержание которых представляет легко понимаемое иносказание, ясное на всех языках и во вся­кой среде. Такие пословицы переводимы.

Пословица отличается от поговорки тем, что представляет собой законченное выражение, заключающее в себе сентенцию общего характера, а поговорка имеет частное значение и при­менение и, кроме того, не всегда имеет форму законченного пред­ложения. Например, приведенное выражение «легок на по­мине» — это поговорка, потому что здесь не заключается общей

сентенции и оно всегда применяется к определенным обстоятель­ствам (в случае, если входит лицо, о котором только что гово­рили). Таковы же выражения: «нашла коса на камень» (т. е. столкнулись в своем несогласии два неуступчивых упрямых че­ловека); «за словом в карман не полезет» (о человеке, извест­ном своими быстрыми и острыми ответами на чужие замеча­ния). А такие выражения, как «бедность не порок», или «сколь­ко ни жить, обо всем не перетужить», или «старый друг лучше новых двух», «учение свет, неучение тьма» — это всё пословицы, потому что они заключают некоторые общие истины морального порядка, не зависящие от частных обстоятельств.

К поговоркам и пословицам примыкает другой род явлений. Пословица — это народная мудрость. Пословица сложилась в народе так же, как песня, сказка, она есть один из родов народ­ного творчества. Но если народной песне соответствует в лите­ратуре стихотворение, сказке — рассказ, то естественно предпо­ложить, что и к пословицам и поговоркам имеются литературные соответствия. Так оно и есть в действительности. Существует очень много ходячих речений, которые происходят вовсе не от народных пословиц, а от какого-нибудь литературного произве­дения. Это цитаты, которые стали употребляться в определен­ном значении. Из этих цитат тоже слагаются так называемые «летучие слова».[113]

Итак, летучие, или крылатые, слова имеют два источника. Во-первых, это, по своему происхождению, народные поговорки и пословицы. Во-вторых — книжные цитаты. При этом книжные цитаты очень часто сами становятся своеобразными поговор­ками и пословицами. Это относится, в частности, к цитатам из басен Крылова и комедии Грибоедова «Горе от ума». Так, вы­ражение Скалозуба: «дистанция огромного размера» сплошь и рядом можно услышать в разговоре. Таков же державинский стих, который благодаря Грибоедову получил очень большое распространение. У Державина: «Отечества и дым нам сладок и

приятен» (из стихотворения «Арфа», 1798),^[114] — и с небольшой перестановкой слов у Грибоедова. Или знаменитый грибоедовский вопрос: «А судьи кто?» Всё это встречается на каждом шагу. Если говорят: «зелен виноград», то имеют в виду определенную басню Крылова. Когда говорят «быть или не быть», то, конечно, произносят это как цитату из шекспировского «Гам­лета». Такие поговорки расходятся и очень часто настолько от­рываются от текста, что даже забывается, откуда они произо­шли. Автор часто забыт, а удачное выражение его получило хождение независимо от произведения. Но если цитата берется из произведения, которое все хорошо помнят, то обычно цитата вызывает представление о полном контексте и содержит в себе намек на цитируемое произведение. Когда говорят «зелен вино­град», то сразу представляют себе лису, которая зарилась на виноград, но не смогла его достать и ушла ни с чем. В русской фразеологии очень много такого, что возникло в столь древние времена, что уже утратились корни происхождения. Так, есть поговорки и пословицы, которые восходят к мифологическому мышлению. Источник давно уже забыт, мышление мифологи­ческое сделалось чуждым современным людям, а формула ходит. В быту много ходячих слов и выражений, связанных с астроло­гическими представлениями. Когда говорят «быть на седьмом небе», или «в эмпиреях», или «родился под несчастной звездой», то все эти выражения связаны с астрологическим представле­нием о том, что существует много небес, что есть высшая, огнен-

ная часть неба, — эмпирей, где находились сами небожители, что у каждого человека есть какая-то звезда, под которой он рож­дается, и это как бы определяет его дальнейшую судьбу.

Очень много в русском языке крылатых выражений и биб­лейского происхождения. Если вспомнить историю русской куль­туры, особенно допетровской, то это не покажется странным. Но любопытно, что эти библейские выражения, по происхождению церковно-религиозного порядка, главным образом употреб­ляются в настоящее время в ироническом плане.

В большинстве случаев библейские выражения уже потеряли связь с источником, и только их церковнославянский облик по­казывает, что это взято из каких-то церковных книг. Такой от­рыв от источника и позволяет по-новому, чаще всего в плане комическом, осмыслять эти выражения. Когда говорят «тьма египетская», то вряд ли говорят это серьезно. То же относится и к выражению «до положения риз».

У Мельникова-Печерского встречается: «Князь велел напоить Титыча до положения риз, только бы наблюдали, чтобы богу душу не отдал, для того, что человек был нужный, а пил без рассуждения». («Богу душу не отдал» — выражение того же плана). «Напоить до положения риз» в конце концов приобрело значение «до предела», «до последней степени». У Тургенева в «Отцах и детях» Базаров говорит: «Ах, Аркадий! Сделай одол­жение, поссоримся раз хорошенько — до положения риз, до истребления» (гл. XXI), Здесь уже настоящий смысл этого вы­ражения утрачен. Выражение, по своему исконному смыслу, должно напоминать о библейской легенде, связанной с возник­новением вина, с началом виноделия. Легенда эта говорит о Ное, который собрал виноград, плоды которого ранее были ему не известны, выдавил сок и оставил его. Сок забродил, и Ной на­пился этого сока. Ему стало жарко, и он разделся донага. С этим связан известный эпизод с сыновьями Ноя. «Дойти до положения риз» значит находиться в таком состоянии, когда сняты (положены) все одежды (ризы). Сейчас прямое значение этого выражения, очевидно, утрачено, но иронический оттенок чувствуется.

У Давыдова есть такие стихи:

Пусть мой ус, краса природы,

Чернюбурый, в завитках,

Иссечется в юны годы

И исчезнет, яко прах!

(«Бурцову», 1804).

«Яко прах», т. е. как пыль. Церковнославянская оболочка при­дает данному выражению какой-то комизм. Существует много таких выражений, оторвавшихся от церковных текстов, которые ходят в цитатном виде даже не приспособленными к русскому языку, а в своем церковнославянском обличии.

У Лескова в рассказе «Котин доилец и Платонида» можно прочесть:

«Вдвоем с своим чудаком-хозяином они были всё и ничего: они перепле­тали книги, малярничали, лудили кастрюли — всё это делали ничтоже сумняшеся, и дешево и скверно» (гл. III).

В приведенном отрывке сразу же бросается в глаза церковно­славянский оборот «ничтоже сумняшеся». Что он значит? Тут разъясняется: и дешево и скверно. Ничтоже сумняшеся, т. е. не сомневаясь, что они достигнут цели.

У Салтыкова-Щедрина постоянно встречаются такого рода выражения. Например, в «Господах Головлевых»: «Порфирий Владимирович готов был ризы на себе разодрать, но опасался, что в деревне, пожалуй, некому починить их будет» (разодрать ризы, т. е. платье, — это был обычай в знак великой горести рвать на себе одежды, так же как посыпать голову пеплом). Иро­нический контекст выражения совершенно ясен. Или в «Губерн­ских очерках»: «Повлекут раба божия в острог, а на другой день и идет в губернию пространное донесение». Библейское «раба божия» в сочетании с обыденным «острог» переводит всю фразу в план определенно иронический.

У В. Шишкова: «А гости уходят, приходят новые, еле можаху и как стеклышко». Смысл опять-таки понятен: речь идет о трак­тире. Здесь одна фразеология библейская («еле можаху»), а другая не библейская («как стеклышко») —и в результате весь контекст вызывает чисто комическое впечатление. Оба выраже­ния обозначают состояние сильного опьянения: второе — ирони­ческое, так как первоначально обозначало обратное (исходный перенос — чист, как стеклышко, затем — трезв, как стеклышко, и наконец, принимая во внимание обычное бахвальство пьяных, что они вполне трезвы — пьян, как стеклышко).