Несколько слов в защиту историографии

В третьем выпуске альманаха "Европа" были опубликованы весьма любопытные полемические заметки А.Г. Еманова и В.А. Данилова, посвященные рассмотре­нию состояния дел в современной отечественной историографии. Действительно, жанр "кризиса буржуазной историографии" с позиций "единственно верного марксистского учения" безвозв­ратно ушел в прошлое. Он имел смысл только в рамках советской исторической науки. Но этот "уход" вызвал среди отечественных историков определенные сомнения. "Как заниматься историографией сейчас?" – вот вопрос, относительно которого сочли нужным выступить названные выше авторы. Признавая актуальной поднятой весьма уважаемыми нами авторами темы и справедливость некоторых, выска­занных ими замечаний, все-таки хочется заметить, что ряд положений, высказанных в этих заметках, нуждаются в определенных уточнениях. В противном случае мы имеем дело с очевидно искаженной картиной. Проговорить смысл этих уточнений мы и постараемся в нашем тексте в качестве ответной реплики, в рамках жанра предложенного авторами. Жанр этот в свою очередь обуславливает некую лапидарность и в то же время провокационность некоторых наших собственных формулировок. В силу этого свою позицию мы "разворачиваем" в тезисной форме, при этом тезисы не столько "обосновываем", сколько "выдвигаем". Обоснование – это задача другого жанра.

1. Историография нужна.

С этим положением, казалось бы, согласны оба автора, высказавшиеся по данной проблеме. Историография признана академическим истеблишментом и традицией, как учебная дисциплина прописана в качестве обязательной позиции в Государственном образовательном стандарте. Но при этом, во-первых, на практике часто приходится сталкиваться с "обструкцией", которую устраивают историографии историки, специали­зирующиеся на изучении конкретно-исторических сюжетов. А во-вторых, и это тесно связанно с первым, в ответ на суждение о том, что историография нужна, совершенно логично встает вопрос: "А зачем?". С пояснения этого тезиса, видимо, и следует начинать.

Современная историческая наука (или историческая наука на современном этапе развития) в качестве необходимого условия своего существования базируется на идее необходимости критической рефлексии своего собственного исследовательского аппарата (понятий, методов, приемов и т.д.). Научная история – это далеко не единственная из существующих форм познания прошлого. Можно говорить об эстетической, философской, бытовой и прочих формах истории. Они не лучше и не хуже научной. Они просто другие, т.е. строятся по другим правилам. Так вот одним из принципов, образующих научную традицию изучения истории, является осознанное соблюдение современных правил (т.е. принятых научным сообществом в данный момент) научного исследования. Эти правила должны быть четко отрефлексированы. Вот для этой рефлексии и нужна историография. Писать "по-дедовски" ("я так пишу, потому, что все так пишут"), сейчас фактически означает писать ненаучно. Наивное историописание в рамках современной науки не возможно.

Любой, казалось бы, самый конкретно-эмпирический сюжет оказывается имплицитно теоретичным. И только при осознании этой теоретичности и возможно продуктивное научное исследование. Изучение откликов на Октябрьскую революцию 1917 года в Ямальской тундре (если обратиться к примеру, взятому А.Г. Емановым) требует не только знания соответствующих архивных материалов, но и четкого осознания того, что такое "революция", что такое "отклики" и как их изучать, что такое Ямальская тундра. За каждым из этих, как и любым другим термином тянется длинный шлейф традиции научных споров, открытий и сомнений, игнорирование которого делает научное исследование вопроса бесполезным с точки зрения приращения научного знания. Эту традицию не обязательно воспринимать, к ней необходимо относиться критически при выборе собственного аппарата исследо­вания. Для этого и нужна историография. Современный исто­рик не может идти в слепую.

Да, правы те "противники историографии", которые говорят, что математики не спорят бесконечно о том, что такое "ноль" под лозунгом "давайте вначале разберемся с терминами". Но математики строят свои исследования в рамках сознательно выбранной системы аксиом.

Подобное состояние характе­рно не только для исторической науки. Схожую картину мы наблюдаем, например, и в сфере художественной культуры. "Наив­ное", "душевное", "искреннее искусство сердца" – это великая идея прошлого. В современном художественном пространстве критик и историк искусства – фигуры не менее значимые, чем собственно художник, а интерпретация произведения иску­сства часто более значима, чем сам предмет.

Историография нужна специа­листу историку (в первую очередь, именно ему) поскольку помогает понять, а что он собственно сейчас делает. Историография и создает (задает) историку критический инструмент, частью которого сама является. Это достаточно сложный путь, но кто сказал, что будет легко. "Заниматься наукой" интересно, но сложно. Иначе – халтура, о которой мы еще поговорим.

Другими словами, вот (если вспомнить Фихте) "ясное как Солнце" определение основной задачи историографии: "Историография нужна для того, чтобы история была наукой".

2. Историография и … историография – "две большие разницы".

Другое дело, что трудно согласиться с уважаемыми авторами заметок, когда они говорят о существовании единственно возможного "под­линного историогра­фического исследо­вания". Хотя, не столько открыто говорят, сколько подразумевают наличие такового. Где-то на уровне интенции.

Вспомним банальную вещь о том, что в рамках пространства русскоязычной науки (а мы говорим только о нем, иные пространства обладают своей ярко выраженной спецификой) термин "историография" имеет несколько значений. Любой учебник по историографии начинает с того, что выделяет, по меньшей мере, три значения:

- историография как синоним исторической науки;

- историография как история изучения вопроса;

- историография как история исторической науки.

Это не просто термино­логическая путаница. Все три значения связанны между собой достаточно тесно, хотя и опосредованно. Связь эта объяс­няется вниманием в любом случае, хотя и на различных уровнях, к эволюции различных форм исторического знания и исторического сознания. Но дело в том, что само изучение истории исторической науки (или шире, исторической мысли) на сегодняшний момент тоже далеко от однообразия. Условно его можно представить в качестве многоэтажного дома с множеством квартир, в каждой из которых свои жильцы, свой образ жизни и свои правила. В рамках этого направления можно изучать историю различных институций, связанных с организацией исторического знания (журналы, институты), биографий ученых историков, применяемые ими методы исследования или нарративные практики, положение историков в обществе, культурную специфику значимого поведения ученых как особой социальной группы (в этом случае они, для удобства изучения, уподобляются племени дикарей, изучаемых антропологом в полевых условиях) и многое другое. Это продуктивное многообразие – состояние последних лет. Такова общемировая тенденция развития науки. Каждый исследователь историограф сам формулирует задачи и выбирает адекватные методы, для решения поставленных задач. Критерием оценки в данном случае оказывается то, насколько корректно и продуктивно удалось решить поставленную задачу. Единого образца, шаблона в историографических исследованиях нет и быть не должно. Многообразие исследовательских подходов, их неожиданность и парадоксальность – необходимое условие жизнеспособности и дальнейшего развития историо­графии. Введение новых источников ("устного слова") и применение новых методов, за которые ратует А.Г. Еманов не универсальная панацея. Можно написать выдающееся историографическое исследование и на базе давно введенных в научный оборот и, в общем-то, традиционных текстов, что блестяще доказал Х. Уайт и его последователи. "Внимание к уникальному" тоже оправданно не всегда и везде. Известны примеры историографических исследований, когда "внимание к типичному", "серийному", позволило исследователю-историографу получить прекрасные научные результаты. Вполне хорош, как средство историографической работы, и контент-анализ.

Мы вовсе не выступаем в качестве сторонников постмодернистского проекта "истории в осколках". При специальной постановке подобной задачи возможен синтез выводов, полученных в результате применения всех названных (и не названных) подходов историографического исследования. Но написание подобной "синтетической истории исторической науки" требует своих специфических методов. "История науки" в свою очередь выступает в качестве "рамки" для рассмотрения "истории изучения вопроса". Важно знать не только "что говорил тот или иной историк по такому-то вопросу", но и "почему он так говорил", т.е. реконструировать контекст высказывания, в рамках которого оно и приобретает смысл.

При всем этом многообразии целей, методов, источниковой базы и стратегий изложения научное историографическое исследование должно соответствовать одному (только одному) критерию – содержать рациональную рефлексию по поводу собственного исследовательского инструментария. Иначе перед нами может быть хороший, интересный, но не научный текст.

Хотя при этом мы должны помнить, что сам по себе этот критерий тоже историчен. Он изменяется под влиянием целого ряда многообразных факторов.

3. Историография – заповедник для мастодонтов?

В связи с вышеизложенным вызывает сомнения тезис А.Г. Еманова том, чтоисториографическим исследованиемпродуктивно может заниматься только историк, прошедший долгий профессиональный путь и в конце его обратившийся к историографическим сюжетам. По словам А.Г. Еманова, историография должна стать "итогом жизненного пути ученого в науке". От конкретно-исторических штудий через историю культуры – вот продуктивный путь в историографию по мнению названного автора.

Безусловно, в пользу этой позиции можно привести множество аргументов и примеров. Достаточно вспомнить жизненный и профессиональный путь одного из крупнейших российский медиевистов А.Я. Гуревича. Но и здесь важно не впадать в крайности. Маститые профессионалы многие годы "варились" в научной среде, прекрасно освоили правила игры, но это "усвоение" чревато косностью. Кризисный жанр заложен в самой их личности, в их профессионализме. Новое, и это показал не только Т. Кун, пробивает себе дорогу в борьбе со старым (что, правда, вовсе не означает, что новое лучше старого). Другое время требует новых, принципиально новых форм исторических исследований и знаний.

Боясь скороспелых, незрелых выводов и закрывая путь в историографию молодым исследователям ("наберись в начале профессионального опыта") мы закрываем путь и новым подходам и методам. Новые подходы связаны с новыми людьми. А если нам нужны эти подходы, то, соответственно …

4. Между практикой и идеалом "… дистанции огромного размера".

Все о чем мы до сих пор говорили имеет отношение к некоему идеалу историографии, к тому, какой историография должна быть. Но, то что реальная историография не соответствует этому идеалу вовсе не повод ее хоронить как науку. И даже не повод говорить о кризисе. В.А. Данилов и А.Г. Еманов абсолютно правы, когда говорят о большем количестве слабых или даже не соответствующих критерию научности работ по историографии. Действительно, во многом в силу названных нами причин и тех причин, которые называют уважаемые авторы, в историографии "халтуру делать" легче, чем в конкретно-исторических исследованиях. В конце концов, кто-то же должен заполнить лакуну бывшей "истории КПСС". И, кстати сказать, эта "халтурная" тенденция сама вполне может, и наверное со временем должна стать предметом научно-исторического исследования. Авторы этих работ решают, и по большей части успешно свои, "вненаучные" задачи (получение степени и т.д.). Но сложнее, намного сложнее, "делать" качественную работу. А такие работы в современной отечественной науке есть. И именно на них, отчасти и в качестве пропаганды и стоит обращать внимание. Их анализировать, разбирать, с ними спорить. Они, по большому счету, определяют образ науки.

5. Кризиса историографии нет!

О каком-то содержательном, или институциональном кризисе отечественной исторической науки можно с определенной долей условности говорить применительно к 90-м гг. ХХ вв. Сегодня отечественная наука вошла во вполне нормальный (не только в куновском, но в общепринятом смысле этого слова) этап своего развития. Нормальный не значит беспроблемный. Сформировались новые подходы центры и школы. Появляются очень интересные научные работы. В том числе и по историографии.

В качестве примера здесь можно назвать, скажем, серию интересных статей А.Н. Дмитриева (на наш взгляд не оцененных еще отечественной историографией), предлагающих по-новому взглянуть на процессы, протекающие в отечественной исторической науке начала ХХ в., через призму концепции "академии­ческого марксизма" и процесса "секуляризации гуманитарного знания", или книгу тюменских историков Т.Н. и С.В. Кондратьевых "Наука "убеждать"", предлагающих принципиально новый взгляд на характер "научных дискуссий" в советской историографии, разворачиваемый на материалах истории советской медиевистики 1930-1950-х гг.

Очень интересной и перспективной представляется традиция изучения истории археологических исследований в России, заложенная А.А. Формозовым.

История советской историо­графии – это на сегодняшний момент, вообще, благодатная непаханая нива, которая ждет своих исследователей. Исследователей оснащенных принципиально новым категориальным аппаратом.

А на стенания о кризисе остается ответить: "Собака лает – караван идет".

И в качестве итога, своего рода вывода:

6. Пусть будет больше историографий, хороших и разных.

А.В. Свешников