Надежда, не оправдавшая надежд

Супружеская пара возле дверей моего кабинета. Мужчина одет модно, даже щеголевато. Холеное, слегка одутловатое лицо, тяжелый серебряный перстень на пальце. Глаза — в контраст всему — близорукие, мягкие, виноватые, как-то разом опровергают напрашивающую гипотезу о бизнес-происхождении хозяина. Женщина тоже явно старается держать себя в форме, но усталые Морщинки возле глаз выдают не возраст даже, а разочарованность во всей куртуазно-лицемерно-омолаживающей стороне жизни.

— Вы ко мне?

— Да, если позволите. — Мужчина привстает, вежли-SO склоняет голову. — Мы без ребенка, если можно. Она обещала потом подойти, но... но это вряд ли... — Последние слова он произносит, словно ныряя в холодную воду.

— Ладно, хорошо, проходите, здравствуйте, садитесь...

— Нашей дочери Надежде пятнадцать лет, — вопреки моим ожиданиям к рассказу приступила женщина. — Мы абсолютно не понимаем ее. Она абсолютно не воспринимает нас. Большую часть времени мы просто не общаемся. Любая попытка объясниться приводит к сердечному приступу у мужа или к моей истерике. Надежда при |Том остается абсолютно спокойной. Уходит из дома или опирается у себя в комнате. Уйдя, может не прийти ночевать. При этом даже не подумает позвонить, предупредить, сообщить, что с ней. Никаких наших интересов она не разделяет, ее интересы нам абсолютно не понятны. Мы вовсе не консервативны, сами в некотором роде Имеем отношение к искусству, пытались вникнуть, прорасти какие-то параллели — она с порога отвергает все наши попытки, сама ведет себя как... как фельдфебель i юбке. Впрочем, как раз юбки она абсолютно отвергает.

Постоянно носит одну и ту же одежду (только брюки, футболки, джемпера и жилеты), пренебрегает элементарной личной гигиеной, может спать на кровати поверх одеяла, не снимая, простите, штанов. Не ест с нами за общим столом, утаскивает в свою комнату миску как, простите, собака...

— Штаны и собака — нормальные, принятые в обществе слова. Не извиняйтесь, прошу вас, — не удержалась я.

Что-то в этом монологе было явно не так. Что-то за всем этим крылось. Слишком подчеркнуты противоречия — сложная, литературная речь и пять «абсолютно» в одном абзаце. Совершенно отстраненный рассказ о дочери и истерики, и сердечные приступы в контексте. Женщина явно что-то от меня скрывает. Но что?

— Когда началось это... непонимание?

— Очень давно. Практически сразу, как только появились признаки подростковости. Десять-одиннадцать лет... Так, Володя? — Женщина поймала взгляд мужа, тот согласно кивнул. — Дальше все нарастало лавинообразно...

— А до десяти-одиннадцати лет? Все было нормально? Чем болела Надежда в раннем детстве?

— Она всегда была очень возбудимой, непоседливой, плохо спала. И сейчас плохо спит. Может до трех часов возиться у себя в комнате или, наоборот, заснуть в восемь, потом проснуться в четыре утра и лежать в наушниках. Вы понимаете, мы не разрешаем ей слушать эту музыку, когда все еще спят...

— Да, я понимаю, в четыре утра неуместно слушание любой музыки.

— Разумеется. Но в детстве мы как-то не обращали на это внимание. Один ребенок, к тому же поздний, нам не с чем было сравнивать, казалось, что ребенок и должен быть таким — шумным, подвижным, много бегать, играть, везде лазить. Да, вот еще. Она всегда терялась.

— Стоило мне или Володе отвернуться на минуту, кик она тут же куда-то исчезала. Буквально с двух лет. Все это было не нарочно. Она просто шла что-то посмотреть, потом что-то потрогать, потом еще что-то... а потом уже не помнила обратной дороги. Мы бегали, сходили с ума, объявляли по радио. Пару раз ее возвращали из отделения милиции. Отчитывали нас: надо, папаша с мамашей, получше смотреть за ребенком, небось, не молоденькие уже. Не ровен час что случится. Было очень неприятно. Но мы почти не ругали ее за эти исчезновения... Впрочем, она, кажется, и не чувствовала себя виноватой. Может быть, зря... Однажды, Наде было уже лет семь, Володя взял ее с собой на гастроли. Она убежала из каюты через окно, села на какой-то пароходик местных линий и уплыла в противоположном направлении, путешествовать, как она потом объясняла. Впоследствии выяснилось, что Надежда сочинила трогательную историю про то, как она случайно отстала от парохода, потеряла папу и маму, и какой-то разжалобившийся мужик даже купил ей билет до «деревни, в которой живет бабушка». Представляете, что пережил Володя?! Семилетний ребенок, не умеющий плавать, исчезнувший с парохода на большой реке... Именно тогда ему впервые стало плохо с сердцем...

— Марина, перестань! Не обо мне речь...

— Владимир, видимо, артист...

— Да, оригинального жанра.

— А вы?

— Я искусствовед.

— Понятно. Вероятно, вы пытались как-то приобщить Надежду к своей системе ценностей...

— Да, с самого детства мы водили ее по театрам, му-аеям, выставкам, старались показать ей интересных людей, интересное общество. Летом — обязательно к морю. Пытались учить ее музыке, живописи.

— А она?

— Она два года посещала цирковой кружок. Руководитель очень хвалил ее за успехи в акробатике. К сожалению, это вся ее жизнь в искусстве.

— А в школе?

— У нее была задержка развития речи, мы занимались с логопедом, и он предупредил нас, что в школе могут быть проблемы с русским языком. Так и получилось. У нее всегда был очень плохой почерк, много ошибок. Но при этом она рано начала читать. Первая учительница жаловалась на то, что Надя часто отвлекается и мешает другим детям. Но ей самой это не мешало усваивать программу. У нас богатая библиотека, мы с детства приучили ее пользоваться справочниками, энциклопедиями, она много читала, у нее хорошо развито логическое мышление, так что в школе, не считая русского языка, она была на хорошем счету. Но в прошлом году начались прогулы, а в этом году... мы как-то уже и позабыли о проблеме успеваемости...

— Что беспокоит вас сейчас в первую очередь?

— Доктор, мы упустили ее! — трагически заломив бровь, сказал Володя. — Мы не справились!

— Я не доктор, я психолог. Что значит — упустили? С чем вы не справились? Насколько я поняла, вы делали все, что могли...

— Доктор, вы должны знать. — Володя вопросительно обернулся к жене. Марина, помедлив, кивнула. — Надежда — наша приемная дочь. Мы усыновили ее в возрасте трех месяцев.

Вот оно! Из семи приемных детей, которых приводили ко мне на прием, пятеро были девочки. Из них четырех звали Надями, Надеждами. Эта душераздирающая подробность маячила в мозгу, мешая изобразить хоть какую-нибудь реакцию.

— Вы что-нибудь знаете о ее биологических родителях?

— Да. Ее мать была сержантом. Наемница, двадцати лет отроду, вроде бы здоровая, без вредных привычек.

-- Наемница? — В голову полезли какие-то дурацкие мысли о женщинах-снайперах, «белых колготках». Чушь! Какие «белые колготки» пятнадцать лет назад в «едином и нерушимом»?!

— Женщина, служившая по контракту в военной части. Ребенок был ей ни к чему. Отец неизвестен, наверное, тоже кто-нибудь из солдат или офицеров. Мы подумали: вроде бы не самая плохая наследственность...

— Чем занимается Надя сейчас? Каковы ее собственные увлечения?

— Часами валяется на диване, слушает совершенно невозможную эстраду. Я пробовал ее включать, когда Надежды нет дома. Мне кажется, что от регулярного прослушивания этого даже нормальный человек быстро становится агрессивным дебилом. Причем еще неизвестно, что тут хуже — музыка или текст. На свою беду я неплохо знаю английский и понимаю французский. Впрочем, богатые знания языка тут не нужны. Скорее, сто — сто пятьдесят жаргонизмов... Потом то, что они называют «тусовкой». Абсолютно бесцельное времяпрепровождение, курят, пьют пиво, лениво обмениваются ничего не значащими репликами. Творческое и даже социальное начало практически отсутствуют. Я спрашивал ее... дочь: это твои друзья? Цедит презрительно, сквозь зубы: вот еще! Я спрашиваю: тогда почему же ты с ними? Она молчит или огрызается.

— Надежда знает?..

— Нет! Нет! — оба, в один голос. — Мы так решили. Давно. Сразу.

— Что-то еще об увлечениях?

— Однажды она просила мотоцикл. Мы, естественно, отказали. И по финансовым соображениям, да и вообще... что это за образ жизни?!

— Личная жизнь?

— По-видимому, да. Во всяком случае, противозачаточные средства, которые я для нее покупаю, она забирает регулярно. Я понимаю, это ужасно, но как я еще могу поступить? Ведь проконтролировать ее у меня нет никакой возможности...

— В сложившихся обстоятельствах вы поступаете единственно разумным образом. А постоянного кавалера у нее нет?

— Нет... кажется, нет. Впрочем, у них это вроде и не принято. Как-то она обронила: Верка (подружка) давно встречается с этим козлом. Я бы на ее месте сто раз уже его бросила... Я воспользовалась и спросила: давно — это как? Она говорит: да уже больше месяца... Сами понимаете, при такой продолжительности отношений и глубина соответствующая...

— Ну бывает же и любовь с первого взгляда...

— К сожалению, это явно не тот случай...

— Действительно жаль. Какой же ваш запрос ко мне?

— Мы хотели привести ее... Надежду, чтобы вы с ней поговорили. Потом, может быть, вы что-нибудь смогли бы подсказать нам. И ей... Но сейчас уже ясно, что она не придет. Так что, наверное, время принести вам наши извинения... Это наш крест, и мы...

— Володя, помолчи, пожалуйста! — Марина вдруг заломила тонкие, сухие пальцы. — Мы живем как в осаде, понимаете! Рядом с нами чужой, абсолютно чужой человек, который нас не любит и ни в грош не ставит! И никто в этом не виноват, и мы заложники собственного поступка, и ничего не исправить! И никуда нам от нее не деться, и ей от нас тоже, хотя, я знаю, будь куда — она бы уже сто раз от нас сбежала, потому что бы она ни изображала, ей тоже тяжело и плохо. И этот человек — девочка, ребенок! А я уже сто раз прокляла тот день, когда мы взяли ее из Дома малютки и радовались, поверьте, я никогда больше так не радовалась, как в тот день, когда я взяла ее на руки и поняла: она моя и никто у меня ее не отнимет! И когда я вот все это говорю вам...

— Или особенно когда думаешь об этом, — легко подхватил мысль жены Володя, — то чувствуешь себя даже не подлецом, а просто выродком каким-то... - И нам не у кого спросить: что же теперь делать? Потому что дальше так жить просто невозможно. Я уже и«пределе, а у Володи больное сердце, я знаю, он не любит об этом, но когда она выкидывает очередной фортель, а он хватается за нитроглицерин, я... я не буду говорить, о чем я думаю, вы, наверное, сами догадываетесь, Но с этим я просто не смогу жить... мне страшно...

— Марина, успокойся, пожалуйста! Доктор, простите Нас! Мы сейчас пойдем...

— Никуда вы не пойдете. Теперь, когда недоговоренностей больше не осталось, наш разговор как раз и может состояться...

— Спасибо, доктор... Так неловко... Столько лет... — Володя закрыл лицо руками. Перстень тускло блеснул 1 луче заходящего за окном солнца. — Господи! Да что же это такое?!

ЧАСТЬ I ДА ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ?!